— Дульцинея? Дульцинея! Мой сладкий, измученный ангел, я знаю, что ты прячешься снаружи. Зайди ко мне сейчас же! Мне в голову пришла великолепнейшая мысль!

Каролина Манди подняла голову. Она на минутку позволила себе вздремнуть, устав до изнеможения. Пробудившись, она встала с грязной деревянной скамейки, прислоненной к стене коридора, по обеим сторонам которого размещались комнатки для богатых пациентов.

— Тетя Летиция, все ваши мысли великолепны, — мягко проговорила она, входя в дверь, — и, поскольку они приходят к вам не реже чем три раза в день, я не вижу необходимости бежать сломя голову.

— Ах, несчастная, — жалобно произнесла Летиция Твиттингдон, женщина в возрасте лет пятидесяти. Она сидела на подоконнике, скрестив ноги и выпятив нижнюю губу, когда Каролина вошла в комнату. Длинное, костлявое тело мисс Твиттингдон было облачено в ярко-красное платье, алый шелковый тюрбан скрывал ее волосы. — А я-то была уверена, что ты хочешь услышать от меня и выучить имена и титулы всех принцев крови и принцесс, родственников доброго короля Георга. Все воспитанные молодые леди должны занять такие вещи, Дульцинея. Недостаточно быть только красивой. Мы должны завершить твое образование. Давай проверим: жива ли еще принцесса Амелия? Помнится, с этим прелестным маленьким существом связана какая-то трагедия.

Каролина нагнулась, подняла шерстяную шаль мисс Твиттингдон и повесила ее на спинку.

— В другой раз, дорогая леди, — пообещала она, слабо улыбнувшись. Она была измотана. Но это было ее обычное состояние. — Сегодня блестяще образованная дебютантка не успела опорожнить ночные горшки.

— Дульцинея! Сколько раз должна я напоминать тебе, что благородные люди — такие, как ты, — не упоминают в разговоре о таких низменных вещах! Это ж надо: ночные горшки! Дон Кихот Ламанчский, достойнейший из рыцарей — настоящий святой! — назвал бы их золотыми кубками. Ах, дорогая, должна ли я была так говорить? Не святотатство ли это?

— Право, не знаю. Если я правильно понимаю значение слова — а именно этому вы меня и учили, — то вся жизнь — одно сплошное святотатство. Может быть, вам следует, называть меня Альдонсой, как в книге мистера Сервантеса?

— Никогда! — Мисс Твиттингдон подняла указательный палец и помахала им в воздухе, — Я не мужчина и не могу совершить блистательные подвиги, как Дон Кихот, но никто не лишит меня моей Дульцинеи!

— Конечно, никто у вас ее не отнимет. Пожалуйста, простите меня, тетя Летиция. Должно быть, я слишком устала и несколько упустила из виду, какое высокое положение я занимаю, поэтому и упомянула о ночных горшках. Я все утро чистила картошку на кухне, а остальную часть дня провела в общем крыле лечебницы, пытаясь убедить мистера Дженкинса отказаться от идеи откусить левое ухо мистера Истона, которого он все это время сжимал мертвой хваткой.

Мисс Твиттингдон вздрогнула и подалась вперед:

— Какой ужас! И тебе это удалось?

— Я не вполне уверена, — призналась Каролина, усевшись на стул. — Мистер Дженкинс кончил тем, что откусил нижнюю часть правого уха мистера Истона, — впрочем, тот, кажется, и не возражал. Но мистер Истон вообще никогда не возражает. Скажите, тетушка, могу ли я считать перемену уха своим успехом?

Летиция склонила голову набок, прижав палец к тонким губам:

— Я должна это обдумать… Нет, мне так не кажется, Дульцинея. Но, по правде говоря, моя дорогая, я не понимаю, зачем ты к ним ходила в общее крыло. — Она с видом заговорщицы понизила голос и добавила почти шепотом: — Леди не подобает говорить такое, я полагаю, но все они, знаешь ли, сумасшедшие, как жители Бедлама. Сумасшедшие бедламиты.

Каролина отвернулась от мисс Твиттингдон, которая, после пяти лет, проведенных в психиатрической лечебнице, все еще не осознала, что она тоже пациентка, а не почетная посетительница. Возможно, посети она общее крыло больницы, то скорее поняла бы сомнительность своего положения. Ибо если бы ее брат перестал высылать ежемесячную плату владельцам лечебницы, Летиция оказалась бы в одной из тех узких, неотапливаемых камер. Но что толку пугать такую милую, безобидную старую леди?

Можно было только изумляться, что она, Каролина Манди, сама еще не обезумела за год, который проработала прислугой в Вудверовой психиатрической лечебнице. С первого дня, когда один из пациентов принялся забрасывать ее своими экскрементами, Каролина поняла, что ее переезд сюда из сиротского приюта в Глайнде не стал радикальным шагом на пути к лучшей жизни.

Но Каролина выжила.

Она выжила, потому что альтернативой была или смерть, или, как полагала Персик, присоединение к армии лондонских проституток, слонявшихся вокруг Ковент-Гардена.

Персик действительно не хотела, чтобы Каролина стала одной из испорченных голубок Ковент-Гардена. Теперь Каролина это поняла. Она запугала девушку, чтобы та осознала, что даже собачья жизнь в лечебнице для умалишенных, среди маньяков, предпочтительнее той дороги, по которой пошли многие девушки-сироты, которых вышвырнули из приютов, предоставив их самим себе.

— У тебя будет время для урока сегодня вечером, Дульцинея?

Каролина вернулась к реальности и посмотрела на пожилую женщину, улыбавшуюся ей. Мисс Твиттингдон боялась оставаться одна, не зная, чем заполнить часы одиночества, во время которых в ее голову закрадывались мысли, неподобающие леди. Эти мысли касались, в основном, ее брата и пугали ее.

— Конечно, у меня найдется время, тетя Легация, — ответила Каролина. — Ведь я делаю все возможное, чтобы проводить с вами побольше времени каждый день.

Мисс Твиттингдон нахмурилась и погрозила Каролине пальцем:

— Нет, ты этого не делаешь — иначе я не слышала бы варварских ирландизмов в твоей речи. Мы не начинаем предложение с союза «и» и не заканчиваем его словами знаете ли. Это ужасающие примеры ирландского говора. Такая речь — верный признак плохого воспитания. Ты запомнишь это, не правда ли? Ты должна! Иначе как ты выйдешь в свет в следующем сезоне?

Каролина округлила глаза. Она слышала этот бред относительно своего выхода в свет с момента первой встречи с мисс Твиттингдон, которая немедленно потребовала, чтобы Каролина называла ее тетей. Мысли тети Летиции не произвели на Каролину особого впечатления, и она согласилась на ежедневные уроки только потому, что у мисс Твиттингдон оказался неисчерпаемый запас сладостей в жестяной коробке, которую она держала, у себя под кроватью.

Но со временем она привязалась к этой женщине, полюбила уроки и книги своей тетушки. Хотя совершенствование речи, примитивные уроки истории и правила обращения с палтусом за столом (а Каролина даже не знала, что такое палтус) едва ли могли пригодиться здесь, у Вудвера.

Но комната Летиции Твиттингдон была теплой даже зимой, здесь всегда стоял тазик с водой, где Каролина могла помыться, и было приятно называть кого-то тетушкой. Поэтому Каролину больше не смущали грандиозные планы, которые Легация строила на счет своей племянницы, не устававшей удивляться тщеславию тети.

Великие планы Летиции Твиттингдон относительно будущего Каролины заставляли девушку страдать по ночам, когда она лежала на своей узкой кровати на чердаке, сознавая, что Каролина Манди, в отличие от кошки Дика Виттингтона, никогда не увидит короля.

— Каролина! Каролина! Быстрее сюда! К тебе пришли. Они внизу, в старом кабинете Вудвера. Ты что-нибудь натворила? Стянула апельсин, когда ходила в деревню? Вудвер может оградить тебя от Боксера и других обитателей лечебницы, но даже он не может уберечь тебя от тюремной камеры.

Летиция распрямила ноги и встала в полный рост, глядя на дверь, возле которой стоял Фредерик Хезвит, карлик ростом в три фута. Он подпрыгивал на своих коротких ножках, вне себя от возбуждения.

— Разве так входят в комнату леди, сэр? — спросила она, поднимая брови. — Ферди, дурные манеры, распространяющиеся в наше время в обществе из-за сумасшедших вроде тебя, ужасают меня. Просто ужасают! Запомни на будущее: здесь нет Каролины, перед тобой только Дульцинея и я.

Каролина улыбнулась Ферди, еще одному своему другу у Вудвера, помещенному в лечебницу шесть или семь лет назад, когда ему было всего тринадцать лет. Его отправил сюда отец, мать карлика умерла. Мистер Хезвит не захотел, чтобы чертов уродец портил его безупречную родословную. Ферди выставил вперед маленькую толстую ножку:

— Вовсе не Дульцинея, старая карга! Каролина! Каролина! Да с кем я говорю! Ты слишком пустоголова, чтобы отличить мел от сыра.

— Я, по крайней мере, вижу, что лежит на столе, и могу найти на нем этот самый сыр, сопливый обрубок, — огрызнулась мисс Твиттингдон.

— Кто спрашивает меня, Ферди? — спросила Каролина у карлика, который засунул маленькие ручки в карманы и принял воинственную позу, явно готовясь вступить в бой с хозяйкой комнаты, что не сулило Каролине ничего хорошего. — Я знаю этих людей?

— Конечно, нет. Дульцинея, — заверила ее мисс Твиттингдон тем рассудительным тоном, каким она изрекала свои самые великолепные мысли. — Ты еще не выходила в свет и поэтому никого не знаешь. Я не позволю тебе общаться с кем попало. Ведь ты еще не сделала прическу.

— Конечно, — миролюбиво согласилась Каролина, не желая раздражать пожилую женщину.

Кроме того, ей было вообще не до споров, ее мысли были заняты другим: могла ли она кого-нибудь обидеть своим острым языком? Может быть, ее подвела ловкость рук, когда она в последний раз была в деревне (первая воспитательница Каролины, Персик, научила ее искусству залезать в чужие карманы), и пришел час расплаты?

Мисс Твиттингдон заговорила снова, и Каролина, подавив свои страхи, прислушалась к ее словам.

— Эти особы оставили визитные карточки, Ферди? Ты знаешь, что мы принимаем только по утрам с десяти до двух. Так что пускай оставят свои визитные карточки, как это принято у цивилизованных людей, загнув на них уголок в знак того, что мы их не приняли. Эти правила были бы тебе известны, Ферди, если бы ты был тем культурным человеком, за которого пытаешься себя выдать, но мы-то знаем, каков ты на самом деле. После этого, если нам будет угодно, мы, возможно, примем их на следующей неделе… А теперь можешь ковылять назад и передать тем людям то, что я сказала. И, пожалуйста, не забудь подчеркнуть, что некоторые основные нормы человеческого общежития должны соблюдаться неукоснительно даже здесь, в этой благословенной сельской местности.

— Клянусь, она права, Ферди! — воскликнула Каролина, разрываясь между чувством страха, вызванным неожиданным визитом, и удовольствием, которое доставила ей мисс Твиттингдон неукоснительным соблюдением правил хорошего тона при приеме посетителей в сумасшедшем доме. — Скажи им, что мисс Каролина Дульцинея Манди, к сожалению, сегодня не принимает. Приемный день — вторник, а сейчас уже, — она захихикала, — слава Богу, среда. Ты сможешь сделать это для меня, Ферди: запомнить столько дней недели сразу?

— Легкомыслие неуместно в этот поздний час, Каролина, даже если эта полоумная красная ворона считает иначе, — напыщенно заявил Ферди, медленно качая своей большой головой. — Твои посетители представляют собой странную пару: грязнуля-ирландка и важный господин, одетый по последней лондонской моде. Глаза у него черные, как уголья, а по его разговору сразу видно: он привык, чтобы его слушали. Может быть, ты и не украла апельсин. Возможно, на этот раз ты нарушила более серьезную статью закона. Может быть, он явился, чтобы забрать тебя отсюда, и привел с собой охранницу, чтобы она тебя связала. Может быть…

— Может быть, меня повесят, Ферди, — огрызнулась Каролина, чувствуя, как доброе расположение духа улетучивается из-за мрачных предположений карлика. — Что же мне делать, тетя Летиция? Спуститься вниз и одним глазком выглянуть на посетителей? Или оставаться здесь с вами, пока они… Ферди! Ты сказал, что женщина — ирландка?

Фредерик Хезвит мрачно кивнул, затем набрал в легкие воздух, прижал к сердцу обе руки и важно продекламировал:

— Ее не назовешь приятною девицей,

Лишь грязным волосам в ней можно подивиться.

Костлява грудь, во рту — не больше двух зубов.

Я на нее взглянул — застыла в жилах кровь.

Она, узрев меня, захохотала,

Чем спутника своего сконфузила немало.

Он знаком приказал ей замолчать,

И тут я начал замечать,

Что главные опасности для вора

Исходят от его губительного взора.

Поэтому и нам пора пуститься в путь

По морю, в лодке как-нибудь:

Смешная мисс Твиттингдон, Каролина, — и меня не забудь.

— Размер у тебя хромает, здорово хромает, Ферди, и что касается меня, то я не рискнула бы даже переходить улицу с тобой, не то что плыть по морю, — резко сказала мисс Твиттингдон. — Это ж надо, назвать меня красной вороной! Неудивительно, что тебя поместили в сумасшедший дом. Я собственными руками заковала бы тебя в цепи. Но хватит говорить о пустяках. Нам ничего не остается, как пригласить джентльмена сюда, наверх.

— А также и ирландку, Ферди, — проинструктировала карлика Каролина, узнав по описанию Персика. Она не видела ее больше года, с того самого дня, когда та, горько плача, провожала ее к Вудверу.

Каролина нахмурилась. Что нужно здесь Персику? Едва ли она отыскала для нее покровителя, который, как любила расписывать Персик, снимет для нее комнату. Персик считала такую судьбу верхом удачи, особенно если женщина достаточно сообразительна, чтобы вымогать у своего покровителя драгоценности и таскать из его кошелька золотые монеты, когда он, разнеженный, погрузится в сон.

— Сядь сюда, Дульцинея, — скомандовала мисс Твиттингдон, указывая на лучший в комнате стул, который был, тем не менее, жесткий, как хлеб, подававшийся в лечебнице слугам. — И не закидывай ногу на ногу. Это вульгарная манера. И проведи щеткой по волосам. Ты выглядишь так, словно тебя только что протащили сквозь живую изгородь. И…

— А я думала, что воспитанные дамы не начинают предложений со слова и, тетя Летиция, — ввернула Каролина, раздраженная суетой, поднятой вокруг нее тетей. Она сейчас не могла думать ни о своей позе, ни о прическе. Она размышляла, как отделаться от этого лондонского господина и в то же время не обидеть Персика — женщину, которая, видит Бог, желала ей только добра.

— Воспитанные дамы никогда не дерзят. Дульцинея, — торжественно заявила мисс Твиттингдон, усевшись на другой стул и поправляя платье на своем длинном, нескладном теле. — А теперь подними подбородок — правильно, вот так — и сложи руки на коленях. Гостям не следует показывать твои ногти, обкусанные до самого мяса. И не говори ни слова, моя дорогая. Я, как твоя наставница, отвечаю за эту встречу. Как ты думаешь, джентльмен из Лондона любит красное? Надеюсь, что да. Я собираюсь покрасить волосы под цвет тюрбана. Его мнение — мнение человека, вращающегося в высших кругах общества, — сослужит мне добрую службу. Ты со мной согласна?

— Ферди утверждает, что он палач, — заметила Каролина, сложив руки так, чтобы не были заметны искусанные ногти. — Возможно, ему понравится, если вы покрасите свои волосы в черный цвет.

— О Господи! — воскликнула мисс Твиттингдон, качая головой так сильно, что ее алый атласный тюрбан сполз вперед, закрыв один глаз.

Каролина закусила губу, зная, что, если она засмеется, ее смех может легко превратиться в слезы.

Моргану трудно было поверить, что он действительно находится здесь — в маленьком захламленном кабинете владельца лечебницы для сумасшедших. Еще труднее было ему смириться с тем, что его сопровождала грязная, привыкшая сквернословить ирландка по имени Персик, которая ела руками, когда они остановились на ночлег в близлежащей гостинице, а затем продефилировала во двор, задрала юбку, широко расставив ноги, и испражнилась рядом с закрытой каретой, как бродячая собака, задирающая ногу возле дерева.

— Вот те на! Совсем неплохо для психушки, не правда ли, ваша милость? Ей Богу, глоток этой жидкости мне не повредит.

Это замечание прервало течение мыслей Моргана и вернуло его к действительности. Он посмотрел на Персика: женщина находилась возле стола, на котором стоял бочонок с бренди.

— Вы очень обяжете меня, если сейчас же уберете свои грязные лапы подальше от бочонка, мисс О’Хенлан.

Персик состроила гримасу, но отошла.

— Незачем так раздражаться, ваша милость: я хотела сделать всего один маленький глоток. Бифштекс, который подали в гостинице, был жестким, как подошва, и горло у меня пересохло, как старая кость.

Морган сидел, выпрямившись и закинув ногу на ногу. Женщина весь день испытывала его терпение, но он сдерживался.

— Я уверен, что во дворе есть уборная, где вы можете помочиться. Вот и ступайте туда. Уверен, что теперь обойдусь без вашей помощи.

Персик с важным видом пересекла комнату и встала перед ним.

— Вы в этом уверены, ваша милость? А я уже сказала, что Каролина не станет разговаривать с вами, если я ее об этом не попрошу. А зачем я буду ее просить, если до сих пор не знаю, что у вас на уме? — Тут она немного смягчилась. — Наша Каролина действительно богата? Мне всегда казалось, что в ней есть что-то особенное. Я ее воспитала — и воспитала как надо. Я кормила ее из своей тарелки. Без меня у нее не было бы ни одного шанса выжить, и вы это знаете. А теперь, ваша милость, самое время поговорить о вознаграждении.

Морган проигнорировал это замечание.

— Где пропадает этот Вудвер? Карлик посоветовал мне подождать его здесь. Но у меня нет времени: если я пробуду здесь слишком долго, то могу и сам оказаться в числе пациентов этого заведения. — Он повернулся и посмотрел на Персика, пытаясь понять, почему эта женщина гордилась тем, что поместила девушку в такое место. — Сумасшедший дом. Как вам пришло в голову отправить Каролину в этот притон?

— Я сделала это, потому что в округе не оказалось лучшего места, где графские дочери могли бы получить воспитание, — съязвила Персик, уперев руки в бока. — Скажите, куда еще могла я ее поместить. В местный работный дом? Каролина не протянула бы там и двух недель.

— Х-мм.

Морган повернулся и взглянул на карлика, который вошел в комнату:

— В чем дело? Вы не нашли Вудвера?

— Нет, не нашел, что и неудивительно, поскольку я его не искал, — торжественно ответил карлик и ухмыльнулся. — Но я сообщил мисс Манди о вас и об ирландке. Вы можете подняться наверх, если она пойдет с вами, — сказал он, кивнув на Персика своей большой головой. — Что натворила Каролина, сэр? Дело касается апельсинов?

Морган встал, взял со столика свою шляпу, перчатки и пальто.

— Нет. Дело, которое я должен обсудить с мисс Манди, не имеет ничего общего с апельсинами, хотя вы заинтриговали меня, мистер…

— Хезвит. Фредерик Хезвит. Но вы можете называть меня Ферди, раз пришли сюда не по поводу апельсинов. И не по поводу того свертка с одеждой. Но на старьевщика вы похожи ничуть не больше, чем на зеленщика. За какое преступление вы хотите наказать Каролину?

— Значит, ловкость рук не изменила нашей Каролине? — радостно спросила Персик, подойдя к Ферди и потрепав его по голове. — Я обучила ее всему, что она теперь умеет. Я оказалась неплохой наставницей, хотя сама уже потеряла сноровку. Проклятый ревматизм, знаете ли. Иначе с чего бы стала я работать с подкидышами? Только не потому, что Мери Магдалину О’Хенлан волнует судьба этих несчастных крошек. Если что ее и волнует, так это крыша над головой и сухая койка — вот и все, что мне теперь нужно. Ну и, конечно, вознаграждение за добрые дела. Давай, малыш, веди меня к Каролине.

Морган взглянул на потолок с облупившейся краской и мысленно проклял своего умершего дядю, который, скорее всего, ухмылялся сейчас в преисподней, безмерно, наслаждаясь ситуацией, в которой оказался его племянник. Затем он последовал за Персиком и Ферди; они вышли из кабинета и направились к широкой лестнице.

Поднимаясь наверх, маркиз достал из кармана часы и очень удивился, обнаружив, что сейчас всего четверть шестого. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента, когда он встретил Персика у ворот сиротского приюта в Глайнде, в пятнадцати милях отсюда.

Но теперь наконец настал тот вожделенный миг, когда он окажется лицом к лицу с Каролиной Манди, с предполагаемой леди Каролиной Уилбертон, которая, будучи трехлетним ребенком, бесследно исчезла с места жестокого и загадочного убийства ее родителей.

Моргану было всего пятнадцать лет, когда он увидел юную леди Каролину в первый и последний раз. Он мало что запомнил, кроме светлых локонов и острых локтей девочки, один из которых вонзился ему под ребро, когда он, по просьбе своей матери, пытался взять ее на руки, чтобы унести подальше от пруда. Это случилось, когда Морган и Джереми с родителями гостили в Уитхеме.

Он ясно вспомнил графа и его прекрасную молодую жену. Он испытал тогда пылкое юношеское увлечение графиней. Весть о ее ужасной смерти пришла к нему в октябре, в школе; его страсть перешла в длительную меланхолию, в результате которой Морган сочинил единственные в жизни стихи, посвященные его Великой Любви.

Поднимаясь по лестнице, Морган восстановил в памяти облик леди Гвендолин, не сомневаясь в том, что настоящая Каролина, которую долго искали, а потом сочли погибшей, должна как две капли воды походить на свою прекрасную мать. Он был уверен, что весь этот безумный кошмар кончится, едва он окинет девушку взглядом, — и тогда он вернется назад, в Клейхилл, к мыслям о мести.

— Идите сюда, сэр, — окликнул его Ферди. Карлик уже шествовал по длинному коридору, в конце которого виднелась единственная открытая дверь. — Мисс Твиттингдон ждет вас. Но не принимайте ее всерьез: она местная обитательница, если вы понимаете, что я хочу этим сказать.

— Ты имеешь в виду, что она чокнутая? — спросила Персик. — А кто такой ты сам, Ферди, если тебя не оскорбляет мой вопрос?

Ферди вытянулся во весь рост, что позволило ему стать вровень с нижней пуговицей жилета Моргана, и продекламировал:

— В глазах Творца мы одинакового роста,

Но черт решил, что это слишком просто.

Любила мать меня, но вскоре умерла.

Тут злоба закусила удила.

Сокройся с глаз долой, немыслимый урод.

Забыли о тебе, живи во тьме, как крот.

Морган опустил голову и словно впервые увидел Фредерика Хезвита, испытав нечто вроде чувства вины. Он смотрел на молодого человека как на пустое место, считая его слабоумным только оттого, что тот маленького роста, и приняв как должное его заточение в сумасшедший дом. Конечно, этот малый вел себя несколько эксцентрично, сочинял нелепые вирши, но неужели этого достаточно, чтобы лишить его нормальной жизни?

— Хезвит… Не может ли быть такого, что вы сын сэра Джозефа, Ферди? — Морган задал этот вопрос неожиданно для себя. — Сэр Джозеф Хезвит, насколько мне известно, проводит в Лондоне круглый год и считается бездетным вдовцом.

Нельзя было без боли наблюдать за тем, как изменилось выражение лица Ферди.

— Таковым он себя считает.

— Мне очень жаль, — искренне извинился Морган. — Мы, англичане, умеем быть на удивление холодными и нечуткими.

Ферди склонил набок свою большую голову, и гримаса боли на его лице сменилась улыбкой.

— Не нужно так переживать. В любом случае мир закончит свое существование через восемь месяцев. Если уж быть совсем точным, то через восемь месяцев, три недели и четыре дня. Никто не может этому помешать. Все должно уравновеситься.

Персик попятилась назад, пока не уперлась в Моргана.

— Не стоит долго находиться под этой крышей, — прошептала она, еле шевеля губами. — На вашем месте я бы уже сидела в карете, завернувшись в попону и вознося молитвы Святой Деве, если бы смогла ее припомнить.

Морган удержал Персика за рукав, так как она пятилась все дальше к лестнице.

— Значит, вы говорите, через восемь месяцев, Ферди? — спокойно переспросил он. — Кажется, вы в этом абсолютно уверены. Интересно почему?

— Через восемь месяцев, три недели и четыре дня. А почему бы и нет? — ответил Ферди, избегая испытующего взгляда Моргана. — Седьмое июня тысяча восемьсот шестнадцатого года. Умереть в этот день ничем не хуже, чем в любой другой.

— Наверное, в этом есть какой-то смысл, Ферди, — задумчиво произнес Морган, припоминая ужас в глазах лорда Джеймса, когда тот испустил дух. — Думаю, для умирающего число не имеет особого значения. Важнее то, как он прожил свою жизнь, отсюда страх перед неизведанным, ожидающим его за гробом.

— Боже, спаси и сохрани нас, грешных! Молодой господин, кажется, тоже свихнулся! Да вы оба сумасшедшие! — завопила в страхе Персик. — Каролина! Каролина! Где ты, девочка моя? Спаси свою воспитательницу от этой пары безумцев. Где ты, Каро?

— Персик! Это ты? Ах, Персик, я не могу поверить своим глазам!

Морган посмотрел туда, откуда раздался женский голос, звавший Персика, и увидел тоненькую девушку, одетую в лохмотья. Она отвесила ему низкий поклон, затем распрямилась, и ее стройные ножки обнажились почти до колен.

За ней в дверном проеме показалась высокая женщина, с головы до ног одетая в красное.

— Дульцинея! — закричала она, растопырив руки и ухватившись за дверной косяк, словно нечто не давало ей сделать еще один шаг и выйти в коридор.

— Не Дульцинея, а Каролина, ты, пустоголовая крыса! — заорал Ферди, подпрыгивая от ярости. — Ев зовут Каролина!

— Заткнись, проклятый лилипут! Дульцинея! Вернись ко мне сейчас же, непоседливое дитя! Сколько раз тебе повторять, что воспитанные девушки не… О Боже!

Ферди разразился очередными стихами, в которых говорилось о женщинах, не осознающих, насколько они нелепы и отвратительны. Тем временем леди в красном, глядя на Моргана совиными глазами, сделала шаг назад, в комнату, и принялась торопливо поправлять свой тюрбан, внезапно осознав, что находится в обществе Очень Важной Персоны. А светловолосая девушка и рыдающая ирландка кинулись друг другу на шею. Морган Блейкли, маркиз Клейтонский, полез в карман за манильской сигарой, не зажигая, сунул ее в рот, затем прислонился к стене.