Приложения
П. Р. Заборов «Мадемуазель Аиссе и ее «Письма»

Предлагаемая читателю книга – признанный «маленький шедевр» французской прозы. Между тем литературным явлением он сделался лишь полвека спустя после смерти его автора, который и не помышлял о писательской славе. Кто же и как создал эту своеобразную книгу? Какова была ее судьба? В чем, наконец, залог ее неувядаемого очарования и причина интереса к ней, не угасающего на протяжении двух столетий?

Весной 1698 г. французский дипломат граф Шарль де Ферриоль, прогуливаясь по стамбульскому невольничьему рынку, обратил внимание на девочку-черкешенку, взятую в плен во время одного из турецких набегов, и вскоре купил ее за 1500 ливров. Девочке было года четыре; она отзывалась на имя Гаиде; первоначальный владелец ее утверждал, что происходила она из знатного, возможно, даже княжеского рода.

В Стамбуле Ферриоль находился в качестве королевского советника с особой миссией – в связи с подготовкой конгресса, которому предстояло собраться в Карловицах для заключения мирного договора между Турцией, с одной стороны, Россией, Австрией, Венецией и Польшей – с другой. 22 июня 1698 г. после завершения всех дел он покинул Стамбул и отправился на родину; вместе с ним была Гаиде. 30 августа корабль, на котором они плыли, вошел в порт Марселя, и путешественники двинулись к французской столице. По дороге, в Лионе, Гаиде была крещена. Ее крестной матерью стала г-жа де Ла Феррьер, жена лионского сенешаля; в роли крестного отца выступил сам Ферриоль. При крещении ей были даны имена Шарлотта-Элизабет.

Ферриоль оставался в Париже около года, а затем вновь отбыл в Стамбул, теперь уже в ранге посланника: об этом назначении он мечтал давно и добивался его с необычайным упорством. Что же касается девочки, то ее без особых колебаний он с самого начала поручил заботам невестки.

Мария-Анжелика де Ферриоль, урожденная Герен де Таксен, была женой младшего брата Шарля де Ферриоля – Огюстена-Антуана. Женщина умная, деятельная и властная, она правила домом твердой рукой, почти не считаясь с мужем, который был старше ее более чем на двадцать лет. К тому моменту, когда на их попечении оказалась Шарлотта-Элизабет, у них был уже годовалый сын Антуан (впоследствии принявший титул графа де Пон-де-Веля), а в 1700 г. появился на свет и другой – Шарль-Огюстен, будущий граф д'Аржанталь. Любопытно, что крестных родителей этого последнего – дядю и тетку – «представляли» Антуан и Шарлотта-Гаиде, как значилась она в свидетельстве о крещении, подписать которое ни тот, ни другая по малолетству не смогли. Весьма вероятно, что в, официальных бумагах Шарлотта (или Шарлотта-Элизабет) – Гаиде фигурировала еще не раз; но фактически из этих имен затем осталось лишь Гаиде, во французском произношении – Аиде, постепенно превратившееся в более «изысканное» Аиссе.

По-видимому, в течение нескольких лет Аиссе воспитывалась дома, а затем по обычаю того времени была отдана в монастырь; предполагают, что это был Новокатолический монастырь, расположенный неподалеку от особняка Ферриолей, который находился на улице Нев-Сент-Огюстен. Там она должна была усовершенствоваться в чтении и письме, научиться считать, рисовать, петь, танцевать, играть на клавесине, рукодельничать, что являлось более или менее обязательным для девушек ее круга . Однако сколько-нибудь достоверные данные о пребывании ее в монастыре отсутствуют, и даже в списках воспитанниц, до нас дошедших, ее имени нет .

Неизвестно, как представляла себе г-жа де Ферриоль дальнейшую судьбу Аиссе. Конечно, она надеялась выдать ее замуж, но сделать это было нелегко: собственными средствами та не располагала, а снабдить ее приданым г-жа де Ферриоль, славившаяся своей скупостью, отнюдь не стремилась. Впрочем, подобные размышления вскоре потеряли смысл: осенью 1711 г. возвратился из Турции граф де Ферриоль – «маркиз» де Ферриоль, как он предпочитал теперь себя величать. Отъезд был вынужденным; на протяжении двух последних лет «маркиз» обнаруживал явные признаки душевного расстройства и в конце концов был отозван, причем на корабль его погрузили силой.

В Париже Ферриоль поселился в особняке на улице Нев-Сент-Огюстен, большую часть которого занимала семья его брата, включая и м-ль Аиссе Движимая чувством сострадания, она, по всей вероятности, пришла на помощь своему благодетелю, тем более что все эти годы он не забывал «прекрасную Гаиде», то приветствуя ее в письмах к родным, то обсуждая с ними ее будущее, то посылая ей подарки . Через некоторое время состояние «маркиза» значительно улучшилось, болезнь отступила. Но и после этого он, несмотря на сопротивление м-ль Аиссе, решительно отказался предоставить ей свободу. Об этом свидетельствует, в частности, его «увещевательное» письмо к ней, не оставляющее сомнений в характере его намерений. «Когда я вырвал вас из рук неверных и купил вас, – писал Ферриоль, – я не предполагал причинить себе такие огорчения и сделаться столь несчастным. Я рассчитывал, следуя велению судьбы, определяющей участь людей, располагать вами по своему усмотрению и сделать вас когда-нибудь дочерью или возлюбленной. Опять таки судьба пожелала, чтобы вы стали той и другой, поскольку я не могу отделить дружбу от любви и отеческую нежность от пламенных желаний. Обретите же покой, покоритесь судьбе и не разъединяйте то, что небу угодно было, кажется, соединить» . И м-ль Аиссе покорилась судьбе, оставшись с «маркизом» до конца. Он умер 26 октября 1722 г. после долгих и мучительных страданий.

Было бы ошибкой думать, однако, что все эти годы м-ль Аиссе провела затворницей в апартаментах дряхлевшего Ферриоля. Прежде всего, жизнь ее скрашивала близость с Пон-де-Велем и д'Аржанталем оба брата отличались живостью ума, хорошей образованностью; к тому же они не были чужды литературных интересов, в особенности старший, который писал стихи, а впоследствии сочинял комедии. Иногда в доме появлялся их соученик по иезуитскому коллежу Людовика Великого – Франсуа-Мари Аруэ, вошедший в историю под именем Вольтера; дружеские отношения с ним братья сохранили навсегда . Некоторое разнообразие в жизнь м-ль Аиссе вносило также общение с младшей сестрой г-жи де Ферриоль – Клодиной-Александриной Герен де Тансен, несколько лет жившей с ней под одной крышей; женщина незаурядная, позднее хозяйка знаменитого литературного салона и сама писательница, г-жа де Тансен, однако, неизменно отпугивала м-ль Аиссе своим безграничным цинизмом.

Впрочем, различные светские знакомые м-ль Аиссе – г-жа де Парабер, г-жа дю Деффан, г-жа де При и другие – немногим уступали в этом г-же де Тансен: эпоха Регентства, в которую Франция вступила после смерти Людовика XIV (1715), была одной из самых безнравственных во всей ее дореволюционной истории. С замечательной точностью и лаконизмом эпоху эту охарактеризовал Пушкин в «Арапе Петра Великого», воссоздавая на первых страницах романа общую атмосферу тех лет: «По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени. Последние годы царствования Людовика XIV, ознаменованные строгой набожностию двора, важностию и приличием, не оставили никаких следов. Герцог Орлеанский, соединяя многие блестящие качества с пороками всякого рода, к несчастию, не имел и тени лицемерия. Оргии Пале-Рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен. На ту пору явился Law; алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей» .

В подобной обстановке, казалось бы, путь м-ль Аиссе, сразу же обратившей на себя внимание своей необычной, «экзотической», красотой был предопределен. Но все сложилось иначе. В 1720 г. в салоне г-жи дю Деффан (а по другим сведениям – в доме Ферриолей) произошла ее встреча с Блезом-Мари д'Эди, рыцарем Мальтийского ордена (отсюда его титул – шевалье) . Встрече этой было суждено перевернуть всю ее жизнь: «прекрасную черкешенку» и «рыцаря без страха и упрека» связало сильное, глубокое и прочное чувство.

Первоначально они это тщательно скрывали, особенно опасаясь бывшего посланника, «турка», как его называла м-ль Аиссе в письме к шевалье, относящемся к этому периоду ; да и в дальнейшем оба они проявляли большую сдержанность и осторожность. Так о рождении у них 26 апреля 1721 г. дочери знала только чета Болингброков – Генри Сент-Джон, виконт Болингброк, видный английский государственный деятель и мыслитель, по политическим соображениям покинувший родину и поселившийся во Франции, и его жена – в первом браке маркиза де Виллет . Им м-ль Аиссе была обязана помощью в этот столь трудный для нее момент; прибегала она к их содействию и позднее (например, в 1731 г. дочь ее, находясь в Англии, получала от Болингброков денежную субсидию) .

Осенью 1726 г. в Париже м-ль Аиссе познакомилась с родственницей лорда Болингброка (сестрой его мачехи) – Жюли Каландрини. Как мы увидим далее, сближение с этой пятидесятивосьмилетней дамой, женой именитого и состоятельного женевского гражданина, матерью взрослых дочерей , сыграло поистине исключительную роль в жизни м-ль Аиссе и ее «посмертной судьбе».

По завещанию Ш. де Ферриоля м-ль Аиссе получила пожизненную ренту в размере 4000 ливров .Однако, несмотря на обретенную материальную независимость, она не пожелала покинуть дом, ставший ей почти родным. Связь ее с шевалье так и не превратилась в брак. М-ль Аиссе поддерживала светские отношения, выезжала и принимала у себя, читала и посещала театр, с радостью проводила время на лоне природы, изредка навещала дочь Селини, которая под именем мисс Блек воспитывалась в монастыре города Санс . Между тем появились первые признаки страшной болезни – чахотки, в конце концов сведшей ее в могилу. Скончалась м-ль Аиссе 13 марта 1733 г. Погребение состоялось на следующий день в фамильном склепе Ферриолей в церкви св. Рока в присутствии Пон-де-Веля и д'Аржанталя; в церковной книге умершая значилась как Шарлотта-Элизабет Аиссе .

Смерть м-ль Аиссе потрясла шевалье который до конца дней остался верен своей любви и в соответствующем духе воспитал их дочь, в 1740 г. ставшую виконтессой де Нантиа. Однако ни этот трогательный семейный культ, ни память друзей не спасли бы «прекрасную черкешенку» от забвения, если бы не обнаружилась впоследствии сравнительно небольшая связка писем, адресованных ею г-же Каландрини . В них она с удивительной искренностью рассказала о последних семи годах своей жизни (осень 1726 – весна 1733), рассказала о том, что видела, думала, ощущала; о том, что ее радовало и мучило, восхищало и повергало в скорбь.

Письма эти явились настоятельной потребностью ее души; они возникли как следствие ее морального одиночества в то время, когда страдания ее и сомнения достигли высшего предела, когда исповедь сделалась для нее необходимой, а сочувственное внимание мудрого человека – бесконечно важным. Была ли г-жа Каландрини именно таким человеком – вопрос другой, но это и не имеет сейчас особого значения: к ней м-ль Аиссе взывала, на нее надеялась, от нее ждала спасительных наставлений и советов.

В эпоху Регентства (1715–1723) и в первые годы правления Людовика XV, не принесшие какого-либо оздоровления французскому обществу, отношения м-ль Аиссе с шевалье воспринимались как нечто вполне обычное; не тревожила сложившаяся ситуация и их самих: оба они были свободны и могли распоряжаться собой по собственному разумению. Конечно, мысль рано или поздно узаконить эти отношения не была чужда м-ль Аиссе, но она ее неизменно отвергала: шевалье, полагала она, был не вправе нарушить обет безбрачия, предписанный ему уставом ордена, и уж во всяком случае такой поступок мог пагубно отразиться на его благополучии. Однако с течением времени м-ль Аиссе стала все чаще задумываться над своим положением, с горечью и стыдом ощущая и себя участницей того не слишком пристойного спектакля, который являла собой жизнь ее круга. С особой отчетливостью начала она понимать это после сближения с г-жой Каландрини, нравственная твердость которой, во многом порожденная суровой атмосферой кальвинистской Женевы, произвела на нее сильнейшее впечатление.

Все чаще в письмах м-ль Аиссе звучит осуждение разврата и хвала добродетели, все сильнее выражается презрение к «плотским радостям» и упоение «блаженством любви беззаветной». Постепенно ею овладевает сознание своей греховности: она полна раскаяния и думает лишь об исполнении долга и спасении души. Изнемогая, она борется с собой – и побеждает: страсть, владевшая ею в течение стольких лет, изгнана наконец из ее сердца. Правда, эту обретенную в муках победу «прекрасная черкешенка» торжествует уже на пороге смерти.

Такова главная тема писем, таков основной их пафос. Однако этим отнюдь не исчерпывается их содержание. Мир никогда не ограничивался для м-ль Аиссе ее собственным; сосредоточенность на трудностях и бедах, выпавших ей на долю, не исключала сочувствия другим. Но от них она требовала того же, что и от себя, – справедливости, бескорыстия, верности в дружбе, стойкости в жизненных испытаниях. Отсюда резкость, с которой судила она поступки друзей, знакомых и просто современников; отсюда обилие в ее письмах сатирических зарисовок; отсюда ее иронические замечания и печальные философические наблюдения, своей афористичностью напоминающие подчас максимы и мысли прославленных французских моралистов. «Нет ничего горше, как выполнять свой долг из одного только чувства долга», – утверждает она в июньском письме 1728 г., а впоследствии повторяет это суждение в несколько иной форме: «Нет ничего труднее, нежели выполнять свой долг по отношению к тому, кого и не любишь, и не уважаешь». «Какие бы горести ни обрушивала на нас судьба, во сто крат горше те, причиной коих являемся мы сами», – замечает она в письме от июня – августа 1728 г. , а немного далее констатирует: «Людям свойственно обращать себе на пользу слабости другого», и т. п.

Не случайно, что при всем интересе м-ль Аиссе к светской и придворной жизни, при всей ее привязанности к парижскому быту, при всей склонности к изысканным развлечениям она (как бы предугадывая руссоистские настроения последующих лет) не раз противопоставляет порочной французской столице аскетическую Женеву и сельское уединение, которым наслаждаются ее швейцарские друзья. «Здравомыслие» женевских жителей и их «добрые нравы» восхищают ее, с умилением говорит она о «загородном домике» г-жи Каландрини, где та живет «такой счастливой, чистой и бесхитростной жизнью» . Но не только Париж вызывает презрение и гнев м-ль Аиссе; иногда ей кажется, что вся Франция на грани катастрофы: «… все, что ни случается в этом государстве, – восклицает она в письме от 6 – 10 января 1727 г., упомянув об одном скандальнейшем происшествии в парижской больнице и приюте для бедных, – предвещает его гибель».

Конечно, то, чему была свидетелем м-ль Аиссе, далеко не всегда удручало ее и вызывало у нее столь горестные мысли. О многих событиях, которые совершались у нее на глазах или становились ей известными, она сообщала вполне спокойно, а подчас со снисходительной улыбкой и даже веселым смехом. В ее письмах немало забавных историй и остроумных анекдотов, своего рода «вставных новелл», предназначавшихся для того, чтобы развлечь ее корреспондентку; достаточно напомнить такие эпизоды, как утренний кофе у г-жи де Ферриоль, посещение театра каноником, злоключения хирурга, поиски невест дворянину из Перигора и ряд других. Однако общий тон ее писем все же не слишком радостный, да это и не удивительно: положение ее в обществе было весьма двусмысленным, муки совести не оставляли ее ни на мгновенье, смертельная болезнь лишала последних сил; словом, поводов для оптимизма было немного.

4 апреля 1754 г. восьмидесяти шести лет от роду скончалась г-жа Каландрини, и уже вскоре после этого «всплыли на поверхность» письма к ней м-ль Аиссе .Можно допустить, что на них обратил внимание внук их владелицы, сын ее дочери Рене-Мадлен – Анри Рие, который затем ознакомил с ними фернейского патриарха, своего ближайшего соседа и друга . Не исключено, однако, что письма попали к сестре Анри Рие – Жюли. и это сделала именно она .

Вольтер помнил м-ль Аиссе, с которой встречался у Ферриолей, да и не только у них; к тому же в 1732 г. он посвятил ей нечто вроде мадригала .Он хорошо знал также шевалье д'Эди и высоко о нем отзывался. Вольтер прочел письма, сделал ряд замечаний и внес несколько исправлений, но большого восторга не обнаружил. «Эта черкешенка» показалась ему весьма наивной; достойной одобрения он счел лишь ее отношение к д'Аржанталю. «Что мне нравится в ее письмах, – сообщил он 12 марта 1758 г. этому своему давнему другу, – так это то, что она любила вас, как вы того заслуживаете. Она говорит о вас, как говорю я сам и как я думаю» . Существует мнение, что Вольтер тогда же или позднее произвел «литературную обработку» писем, имея в виду их последующее издание; однако никаких оснований для этого нет; неизвестно даже, как вообще относился он к подобному замыслу .

В печати письма м-ль Аиссе появились спустя девять лет после смерти великого просветителя ; но труд его не пропал даром: из двух десятков примечаний почти половина восходила к пометам, некогда оставленным им на полях оригинала. При публикации была приведена в относительный порядок орфография, которую м-ль Аиссе соблюдала лишь отчасти . Открывалась книга «Предуведомлением от издателя», а далее следовало «Краткое изложение истории мадемуазель Аиссе», сочиненное, как обычно считают, Жюли Рие. Впрочем, и «Предуведомление» скорее всего принадлежало ей же .

Представляя книгу читающей публике, издатель особенно настаивал на достоверности и безыскусственном характере писем: «Пером мадемуазель Аиссе водило ее сердце; правда, чувство, простота и естественность, ставшие ныне такими редкими, – вот главные приметы этого небольшого сборника, и прикоснуться к нему значило бы их ослабить». Он даже не допускал усовершенствования стиля писем, и, в частности, замены «длинноватых периодов» «короткими фразами, столь модными в настоящее время», хотя и предполагал возмущение пуристов. «Нет, господа, – восклицал он, – быть может, вы напишете правильнее, но лучше вам не написать». Рекомендовал он и автора, «эту чувствительную, благородную и великодушную женщину, которая умела любить сдержанно и бескорыстно и у которой имелась лишь одна единственная слабость, но и ту она искупила своими добродетелями». Наконец, несколько заключительных слов были посвящены г-же Каландрини (впрочем, не названной ни здесь, ни на титульном листе) – «другу, возможно, слишком строгому, но весьма достойному».

Что же касается «Краткого изложения», то это была первая биография «прекрасной черкешенки», написанная на основе устных источников и прежде всего семейных преданий. В ней сообщалось множество фактов, не утративших ценности и по сей день; отдельные сведения впоследствии были подтверждены документально, другие же по крайней мере никем еще не опровергнуты. Но вместе с фактами читателям предлагались иногда и вольные их интерпретации, и откровенные домыслы, и просто легенды, целью которых было создать канонические образы героев: м-ль Аиссе и шевалье приближались к идеалу, не уступала им и г-жа Болингброк; посланник как бы колебался между добром и злом, а г-жа де Ферриоль изображалась воплощением зла, средоточием всех человеческих пороков.

По-видимому, эта уничтожающая характеристика г-жи де Ферриоль и послужила в первую очередь причиной возмущенного отклика на появление книги, адресованного неким Вилларом в «Journal de Paris». С сочувствием отзываясь о «Письмах» в целом, он подвергал сомнению подлинность ряда мест, касающихся г-жи де Ферриоль и ее отношений с м-ль Аиссе. «Письма мадемуазель Аиссе читаются с удовольствием; люди, о которых она говорит, знаменитые салоны, о которых она нам напоминает, ее чувствительность, ее несчастья – следствие страсти неистовой и особенно потому опасной, что она убивает тех, кто ее испытывает, нисколько не заботясь об их судьбе, все это, господа, должно было возбудить интерес любителей подобных сочинений. Но зачем издатель этих писем изуродовал их лживыми анекдотами, которые роняют мадемуазель Аиссе в наших глазах? Зачем вкладывать ей в уста слова, явно противоречившие ее нраву», – восклицал Виллар и далее приводил доводы в пользу этих своих соображений: г-жа де Ферриоль заменила Аиссе мать, она воспитывала ее вместе с собственными детьми, неустанно пеклась о ней; со своей стороны, м-ль Аиссе была для г-жи де Ферриоль нежной и почтительной дочерью и т. д. Кроме того, полагал Виллар, в некоторых письмах наносился ущерб памяти посланника, вырвавшего девочку из «унизительного рабства».

В заключительных строках Виллар выдвигал самый веский аргумент: он ссылался на графа д'Аржанталя, который был, конечно, его вдохновителем, а возможно, и автором опубликованного в журнале текста. Во всяком случае, в том же духе, хотя и в более резкой форме, престарелый «сводный брат» м-ль Аиссе писал маркизу де Креки: по его мнению, «Письма» не могли принадлежать ей, поскольку «она неизменно ощущала по отношению к г-же де Ферриоль нежную и вполне заслуженную той признательность»; совершенно не допускал он также, что переписка ее с г-жей Каландрини была столь длительной и регулярной. Как сообщал д'Аржанталь, он даже пытался добиться запрещения книги, но сделать это ему не удалось, ибо она была издана в «чужой стране» . Кроме графа д'Аржанталя, однако, так не думал никто.

Маркиза де Креки, племянница Луи-Габриэля де Фруле, близкого друга шевалье, окончив чтение «Писем», заключила: «Конечно же, письма эти принадлежат мадемуазель Аиссе, это просто чувствуешь» . То же самое утверждала она в письме к виконтессе де Нантиа, дочери м-ль Аиссе, извещая ее об отправке ей книги .

Не сомневались в подлинности «Писем» и авторы журнальных откликов на их появление. «Эта книжечка, – утверждал, например, критик "Journal de Paris", – не роман. Мадемуазель Аиссе действительно существовала. Достаточно прочесть ее письма, чтобы в этом убедиться; в них содержится ряд таких подробностей, которые не выдумаешь и которые, как бы незначительны они ни были, вызывают неизменный интерес, ибо касаются примечательных личностей, о которых приходилось слышать самое разное, а хотелось бы составить верное мнение» . «Эта история, о подлинности которой говорит все, обладает увлекательностью и очарованием романа, созданного для того, чтобы нравиться, хотя ее события и не очень разнообразны, и не очень многочисленны», – констатировал «Journal encyclopédique» . «Эти письма, в количестве тридцати шести, не производят впечатления придуманных, в них царит дух нежности и изящества и та правда чувств, подделать которую до такой степени трудно, что она почти не встречается ни в одном из тех эпистолярных романов, которыми Париж наводняет провинции и колонии», – писал «Mercure de France» .

Удивительное единодушие проявили критики и в своих суждениях о самой м-ль Аиссе: все они признавали ум, чувствительность, литературную одаренность «несчастной черкешенки», а один из них даже сравнил ее с прославленной г-жей де Севинье .

Иной точки зрения придерживался лишь Жан-Франсуа Лагарп. В «Письмах» он не усматривал ничего, кроме «ничтожных мелочей», «новостей, назавтра теряющих всякую ценность», и «некогда злободневных анекдотов, изрядно рискованных и подчас лживых», «нескончаемых жалоб» на собственное здоровье, здоровье возлюбленного и т. п., а хотел бы найти там «борьбу любовного чувства и благочестия». «Несомненно, автор – женщина острого ума, – полагал Лагарп, – но женщина сломленная, печальная и погруженная в себя, которая не интересуется ничем и, следовательно, не может заинтересовать других». Не удовлетворял сурового критика и ее эпистолярный стиль: он требовал естественности, а в большинстве случаев видел лишь небрежность. Правда, кое-что одобрял в них и он: так, замечание о недостаточно скромной и сдержанной игре м-ль Пелисье он счел поучительным для современных актеров и актрис, которые «объясняются с помощью кулаков и выдают горячность за страсть, а безумие за пылкость» .

Отзыв Лагарпа в печати появился много позднее, в период правления Наполеона. Однако единомышленников у него не нашлось, кажется, и тогда. Во Франции совершилась великая революция; между тем восприятие книги, как это ни странно, особых изменении не претерпело. Наследие и документальное свидетельство «старого режима», она и в эту новую эпоху вызывала неизменное сочувствие в литературных и читательских кругах.

В 1805 г. после семнадцатилетнего перерыва «Письма» увидели свет вновь, на сей раз вместе с образцами эпистолярного творчества некоторых других знаменитых женщин – маркизы де Виллар, графини де Лафайет и г-жи де Тансен . Книга, изданная Леопольдом Колленом, была снабжена пояснениями Л.-С. Оже, впоследствии – члена Французской Академии и ее непременного секретаря, а также очерком о м-ль Аиссе, принадлежавшим перу Проспера де Баранта, будущего видного историка, литератора и дипломата. Наряду с фактами известными Барант сообщал сведения, переданные ему Ж.-Б. Сюаром со слов людей, близко знавших м-ль Аиссе. Восхищала его нравственная позиция героини, «возвышающая ее над уровнем обычных женщин и составляющая все ее очарование»; пленял «трогательно-меланхолический» тон «Писем» – следствие «непрестанной борьбы со все нарастающим чувством, утраты всякой надежды, раскаяния в собственной слабости, невозможности без краски стыда проявить материнскую нежность» .

Издание это было как бы подготовлено статьей Огюста де Лабуис-Рошфора, опубликованной несколькими месяцами ранее в журнале «Magazin encyclopédique». Характеризуя «этот томик, ныне почти никому не известный», автор отмечал своеобразие писем, их простоту, естественность, остроумие, вполне искупавшие, по его мнению, весьма многочисленные небрежности и неправильности, стиля. Особенно поразила его способность этой «женщины, которую ввиду ее привлекательности считали пустой», предвидеть события. Речь шла о приведенной выше фразе: «…все, что ни случается в этом государстве, предвещает его гибель», в которой критик усматривал некое предсказание грядущих общественных перемен . На выход же книги немедленно откликнулся «Journal des débats». Признавая женское превосходство в эпистолярном жанре, автор рецензии демонстрировал это и на примере «прелестных писем» м-ль Аиссе, в которых запечатлелись «благородство» и «чувствительность» ее сердца, «живость» и «изящество» ее ума, а также «очаровательная легкость» ее пера, переходящего «без усилий» от «надрывающих душу жалоб» к «ярким, блестящим и стремительным зарисовкам» . Вскоре появился и другой отклик – на страницах журнала «Le Publiciste». У анонимного критика «Письма» вызывали умиление, а к м-ль Аиссе он испытывал «почтение, смешанное с нежностью, и едва ли не восхищение». Для нее, «обреченной на бесчестье еще до того, как ей суждено было понять, что такое честь», полагал он, именно честь являлась высшим идеалом и прекраснейшей мечтой. «Поистине, – утверждал критик далее, – она была вознаграждена за свой нрав, столь благородный, что его не испортили ни горе, ни зависимость, ни даже унижение, которое ощущают, совершив ложный шаг: ее уважали, и даже развращенность, господствовавшая в то время, словно обходила ее и краснела перед ней» .

Успех сборника побудил Л. Коллена еще в 1805 г. переиздать его в двух томах и в несколько ином составе: письма г-жи де Тансен, вызвавшие протест критика «Journal des débats», были заменены письмами г-жи де Куланж и Нинон де Ланкло. В письмах же м-ль Аиссе (они находились во втором томе) был в ряде случаев исправлен текст; это касалось, в частности, имени адресата: в первом издании она называлась г-жей Саладен . В 1806 г. вышло третье издание сборника; состоял он уже из трех томов, причем письма м-ль Аиссе теперь переместились в третий. В свою очередь, издание 1806 г. легло в основу следующего, появившегося еще семнадцать лет спустя .

Новое издание «Писем» увидело свет лишь в 1846 г. стараниями одного из хранителей Королевской (впоследствии – Национальной) библиотеки Ж. Равенеля при участии Ш. Лабита. Текст писем был усовершенствован, комментарий существенно дополнен, а вместо очерка Баранта книге был предпослан обильно документированный «литературный портрет» м-ль Аиссе, созданный Ш-О. Сент-Бевом . В этом этюде крупнейший французский критик середины XIX в. обобщил все сколько-нибудь существенные сведения, относившиеся к истории «прекрасной черкешенки» – о ее происхождении и воспитании, о Ферриолях и Болингброках, о г-же Каландрини и, конечно, о шевалье д'Эди. При этом он, кроме источников, уже не раз привлекавшихся, использовал старые книги и журналы, ученые труды, мемуары и письма, среди которых особый интерес представляли два письма шевалье к м-ль Аиссе, обнаруженные Равенелем в бумагах г-жи де Креки, и письмо шевалье к дочери от 15 декабря 1741 г., сообщенное семейством Бонневаль (за графа де Бонневаля в 1760 г. вышла замуж внучка Блеза-Мари д'Эди и м-ль Аиссе, и с тех пор в архиве этого старинного дворянского рода начали собираться различные материалы, связанные с м-ль Аиссе и ее потомством) .

В течение долгого времени издание 1846 г. оставалось лучшим; значение его сильно потускнело лишь после 1873 г., когда подготовленную им книгу выпустил Эжен Асе: текстологические уточнения и в особенности обширный комментарий этого неутомимого эрудита в известной степени отменяли все предшествовавшие издания «Писем», включая и труд Равенеля – Сент-Бева .

Последнее известное нам издание «Писем» увидело свет в 1957 г. в серии «Les Belles lectures»; от первого его отделяют ровно сто семьдесят лет.

Изданиями «Писем», откликами на них и статьями об их авторе не исчерпывается, однако, их судьба. Давно уже книга эта служит источником вдохновения для писателей – французских и не только французских.

Собственно, впервые интерес к м-ль Аиссе обозначился в художественной литературе еще задолго до выхода «Писем». Речь идет о романе аббата Прево «История одной гречанки» (1740), герои которого отдаленно напоминают «прекрасную черкешенку» и Шарля де Ферриоля . Существует также мнение, что м-ль Аиссе – прообраз м-ль де Фар, одного из персонажей романа Мариво «Жизнь Марианны» (1731–1741) .В дальнейшем же все авторы в основном опирались на «Письма», домысливая и расцвечивая их в меру своей осведомленности и таланта.

Особенно сильно проявилось это в наиболее раннем опыте такого рода – дидактической повести Ж.-Ж.-Э. Руа «Аиссе, или Юная черкешенка» (1870): приемная дочь Ш. де Ферриоля и его благочестивой, добродетельной супруги, воспитанная (после ранней смерти этой последней) в монастыре Визитандинок, Мадлен-Аиссе по выходе из монастыря становится жертвой глубокой безнравственности, царящей в аристократической среде, и «оступается»; однако под влиянием проповеди отца Бридена она решительно порывает с этим греховным миром и посвящает себя богу, но вскоре затем умирает .

В январе 1872 г. в парижском театре «Одеон» была дана стихотворная драма Луи Буйе «Мадемуазель Аиссе» с Сарой Бернар в главной роли. Постановке этой всячески способствовал Гюстав Флобер, близкий друг Буйе, скончавшегося в 1869 г. Стараниями Флобера в фойе театра был, между прочим, выставлен поясной портрет м-ль Аиссе, некогда принадлежавший д'Аржанталю. Несколько сцен драмы было навеяно «Письмами», ряд эпизодов восходил к «Краткому изложению истории мадемуазель Аиссе». Однако в большей своей части она являлась плодом воображения Буйе: в центре пьесы оказалась «несостоявшаяся связь» м-ль Аиссе с регентом; следующим по значению – после м-ль Аиссе и ее возлюбленного – персонажем стал некто граф де Брекур, друг первого министра кардинала Дюбуа, сводник и злодей; в числе действующих лиц был также командор Мальтийского ордена, как и Брекур, роковым образом повлиявший на ход драматических событий. Пьеса оканчивалась «катастрофой» – посвящением Блеза-Мари д'Эди в Мальтийские рыцари (что предполагало обет безбрачия) и его неожиданным отъездом на Мальту – к ужасу «прекрасной черкешенки», которую он оставлял в глубоком отчаянии. Несмотря на участие в спектакле прославленной актрисы, пьеса успеха не имела: в современной прессе по отношению к ней употреблялись такие эпитеты, как «длинная», «тягучая», «смертельно скучная», «фальшивая», даже «абсурдная». С большой иронией в ряде рецензий выделялся гневно-обличительный монолог героя, произносившийся вопреки всякому правдоподобию во дворце регента – Пале-Рояле .

В 1910 г. роман о м-ль Аиссе появился в Англии; автором его была г-жа Кемпбелл Прейд. В основе книги лежали «Письма», а также мемуары эпохи, с которыми писательница обращалась в высшей степени бережно. «Мой роман, – предупреждала она читателей, – это, так сказать, вышивка, все узоры которой заранее очерчены и главные стежки сделаны; я лишь немного украсила ее мелкими деталями и едва уловимыми оттенками красок». Жизнь м-ль Аиссе, по мнению английской романистки, была исполнена такого драматизма, что не требовалось никаких ухищрений для «превращения» ее в роман .

В 1930 г. роман о м-ль Аиссе и ее «нежном шевалье» опубликовала французская беллетристка М. Эмери де Пьербур, выступавшая в печати под псевдонимом Клод Ферваль. В судьбе «прекрасной черкешенки» она не находила ничего потрясающего, но не было, в ее представлении, судьбы более трогательной и романической: «Перед нами – борьба ее души, истерзанной грехом, и страсти, от которой она не в силах отречься. Рожденная для добродетели, она поклоняется ей и говорит о ней, как о потерянной родине, которую хотела бы вновь обрести». Роман был доведен до смерти шевалье; писательница считала его личностью незаурядной, хотя и уступающей «пленительной черкешенке» во всем .

Наконец, еще через пять лет вышла в свет книга Жеан д'Ивре «Удивительная судьба мадемуазель Аиссе», роман-исследование, в котором художественное повествование сопровождалось многочисленными разъяснениями, отсылками к мемуарной литературе и специальным трудам .

М-ль Аиссе, Блезу-Мари д'Эди и Селини Ле Блон был также посвящен ряд беллетристических этюдов и критико-биографических очерков, вышедших в разное время из-под пера Поля де Сен-Виктора, Жюля Сури, Эдмона Пилона, Эмиля Анрио, Андре Моруа и других .

Такова была в общих чертах история создания, усвоения и восприятия этого замечательного образца документальной прозы, в котором запечатлелась жизнь его автора, точнее – последний ее этап, самый напряженный и драматичный, и отразилась эпоха – первая треть XVIII в. – в различных ее проявлениях, от важных общественных событий до городских происшествий и капризов моды.

Погруженная в свои переживания, измученная смертельной болезнью, м-ль Аиссе менее всего стремилась играть роль, творить о себе легенду; ее письма – исповедь, обращенная к другу, в которой нет ни патетических возгласов, ни пышных деклараций, ни эффектных ораторских приемов. При этом, характеризуя действительность, ее окружавшую, она, по собственному признанию, писала лишь о том, что было ей хорошо известно, по возможности избегая сомнительных фактов и произвольных толкований. Искренность, правдивость, достоверность, – этих достоинств было бы довольно, по-видимому, для длительного успеха книги. Но природа наделила м-ль Аиссе и ярким литературным дарованием – способностью выражать свои мысли убедительно, точно, изящно: многие страницы «Писем» и по сей день восхищают редкой непринужденностью эпистолярной манеры, тонкостью языковых оттенков.

«Судьба – слепа, она благосклонна лишь к тем, кто недостоин ее милостей», – заметила как-то мадемуазель Аиссе. Жизнь ее вполне подтвердила верность этих слов. Изысканная внешность, ясный ум и щедрое сердце, увы, счастья ей не принесли. Но восторжествовала высшая справедливость: скромная книга ее писем к г-же Каландрини с течением времени прочно вошла в золотой фонд французской литературы, и можно не сомневаться, что она останется там навсегда.