ГЛАВА 5

Время медленно тянулось. Гроза стихла и сдвинулась к северо-востоку, но дождь продолжался. Доски, на которых сидела Летти, стали жесткими. Глаза болели от пристального всматривания в темноту в ожидании малейшего намека на движение со стороны пленника. Ее мучил вопрос: что делать, когда станет совсем темно и она не сможет больше видеть его или если она заснет. Если бы у нее была веревка, она могла связать Шипа. Конечно, может быть, у него есть та же самая витая веревка, которой он связал ее в Сплендоре. Но для выяснения этого ей пришлось бы обыскать его, а это слишком уж рискованно. Все, на что она была способна, — это стеречь его.

Шип ничего не предпринимал. Он устроился на куче кукурузных листьев, спустившись вниз и положив голову на нижнее бревно стены. Время от времени он потягивался, менял позу и зевал, как и любой человек, готовящийся ко сну. Она и не ожидала, что он будет охвачен ужасом, но полное отсутствие беспокойства после того, как первое удивление прошло, раздражало. Кроме того, это вызывало подозрения. По этой причине она наблюдала за ним с особым вниманием. Ее рука так сжимала револьвер, что пальцы болели.

Все, что она заметила, — легкое движение воздуха. Что-то ударилось о пол в углу слева от Шипа и покатилось. Нервы Летти были так напряжены, что она взмахнула вслед револьвером и нажала на курок. Револьвер громыхнул, выбросив пламя и дым. Катившийся предмет разлетелся на кусочки, один из них, вращаясь, отлетел в угол и остановился там. Тут же она перевела револьвер на Шипа.

Шип не двинулся. С удивлением в голосе он произнес:

— А вы умеете стрелять.

— Что вы бросили? — Ее слова звучали жестко. Она поняла, что предмет этот, легкий и круглый, был не чем иным, как кукурузным початком.

— Я ничего не бросал. Должно быть, это крыса. Насмешливая невинность его слов — это уж слишком, а вдобавок еще это его преувеличенное удивление ее ловкостью. Она навела револьвер на место рядом с его ногой.

— Ах да! Я вижу! Тут еще одна!

Было бы лучше, если он остался неподвижным. Она лишь собиралась напугать его, выстрелив в пол рядом с его сапогом в отместку за то, что из-за него сердце ее ушло в пятки. Вместо этого он метнулся от нее и покатился по полу. Пуля попала ему в ногу. Шип шумно выдохнул, хрипя от боли.

Грохот выстрела затих. В темноте слоился режущий глаза голубоватый дым. Лети отбросила одеяло, опустила револьвер и наклонилась к нему:

— Вы ранены?

Он рывком сел и нагнулся над ногой. На подъеме ноги виднелась мокрая красная полоса. Летти потянулась, чтобы разглядеть ее, приподнялась на колени, склонилась вперед.

Он прыгнул молниеносно и без усилий, пружины мышц разжались, как у охотящейся кошки. Летти заметила это и попыталась вскинуть револьвер, но было слишком поздно. Он врезался в нее и отбросил назад. С глухим ударом она упала на пол. Под тяжестью его тела воздух вырвался из ее легких с мучительной болью. Он потянулся к револьверу. В отчаянии она отбросила оружие. Со стуком подпрыгивая на досках, револьвер откатился к дальней стене. Когда Шип вскинул голову, чтобы проследить полет оружия, она обеими руками оттолкнула его. Он откинулся назад, а она извернулась, нанося ему удары, вырываясь, цепляясь за пол в попытке выбраться из-под него и дотянуться до револьвера.

Он поймал ее за талию, схватив, как железный обруч охватывает бочку, и прижал к себе. Летти поднялась в воздух, затем описала головокружительную дугу, он перекатился с ней в руках и бросил ее спиной на кучу кукурузных листьев. Ослепленная потрясением и болью, задыхаясь, зажатая корсетом и его руками, Летти затихла.

Гнев, который руководил Рэнсомом, — гнев в ответ на ее попытку ранить его, на ее уловку и его собственное легковерие, когда он поддался на эту уловку, — улетучился. Вместо гнева в нем вскипело жгучее желание. Кровь ударила ему в голову, а ощущение под собой теплоты ее округлостей стало соблазном, который невозможно преодолеть. Он жаждал вкусить ее уст, как пьяница стремится припасть к бутылке. Это было сумасшествие, но бурная и дождливая ночь проходила, а ее темнота навязывала им близость, которой, казалось, больше никогда не будет.

Летти почувствовала изменение в его настроении. Ее широко раскрытые глаза смотрели вверх на угрожающе нависающую над ней огромную фигуру. Она хотела закричать, запротестовать, но не могла произнести ни звука. Сердце билось в груди, а дыхание стало глубже и тише. Ее охватило странное чувство утраты воли, паралича от близкой опасности, древнего как мир любопытства и чего-то еще, что было связано с изматывающей нервы близостью человека, который обнимал ее. Она была неподвижна. Ее руки, оказавшиеся между ними, покоились на его твердой груди, под курткой. Летти остро ощущала сухое шуршание кукурузных листьев под ними, стук дождя, чистый крахмальный запах его одежды и его собственный мужской запах. Она также заметила, как он вдруг задержал дыхание, когда принял какое-то решение. Медленно, почти неуверенно его скрытое сумраком лицо опускалось к ее лицу, пока их губы не встретились.

Он был убийцей, но поцелуй его был страстным и уверенным, чарующим своей сладостью, дразнящий легким щекотанием усов. Он был убийцей, но его руки были убаюкивающими, твердыми, но нежными. Он был разбойник и мятежник, но было в нем что-то такое, что заставило ее двинуться навстречу.

Летти была совсем не готова к тому, что ее подведут собственные чувства и рефлексы. Это было невероятно. Она презирала этого человека, хотела, чтобы его повесили. Она знала, что ей надо было наброситься на него, бороться, чтобы высвободиться. То, что она не могла этого сделать, повергало ее в смущение и стыд. До тех пор пока она с облегчением не ухватилась за мысль, что сама ее неподвижность может стать оружием. Ее жених приходил в совершенное смятение, когда целовал ее. Может быть, с этим человеком получится так же? Секундная утрата бдительности, она освободится и дотянется до револьвера.

Его губы нежно ласкали ее губы, легко касаясь их гладкой поверхности, пробуя на вкус влажную линию их соприкосновения, исследуя чувствительные уголки. Ощущение было удивительно ярким. Оно пробудило такой трепет и пылкую чувственность, что губы Летти раскрылись от удивления. Рэнсом немедленно воспользовался этим неосторожным приглашением, углубив свои исследования. Бархатная шершавость его языка коснулась ее языка, обвивая его, надавливая на него, увлекая любовной игрой.

Его руки раскрылись на ее талии, разгладили плотный сатин и стальные ребра корсета, которые прикрывали эту элегантную впалость, скользнули ниже, к бедрам, притягивая ее ближе, так, что их тела полностью слились. Она ощутила его жаркую твердость, осознала где-то в глухих закоулках своего мозга силу его желания и уверенность, с которой он его контролировал. При мысли о вольностях, которые он вытворяет, по ней пробежала дрожь, и она непроизвольно прижалась еще ближе. Ее руки и ноги налились свинцом, в то время как в нижней части тела нарастала жгучая боль, которая, казалось, питает охватившее ее сладостное оцепенение. В любой момент она может и должна отбросить его и найти револьвер. Скоро. Когда наступит подходящая минута.

Дорожка его жарких, как капли расплавленного металла, поцелуев прошла по овалу щеки, повернула к подбородку, задержалась у нежной впадинки под ухом, где он вдыхал исходящий от шеи свежий аромат кожи. Его теплое дыхание коснулось своим дуновением мягкого изгиба грудей, приподнятых корсетом, затем он приложил губы к разделяющей их ложбине. Он положил руку на одну из них. скрытую батистовой рубашкой, и полностью на ней сосредоточился, облизывая тонкий материал языком и лаская сосок, пока он не затвердел.

Прикосновение к груди сдавило ее непреодолимым желанием, это осознала Летти в паническом трепете. То, что с ней обращались так свободно, было для нее слишком новым и слишком уж выходило за границы уже испытанных ею ощущений. Она должна прекратить это! Но как это сделать, не приведя его в ярость и не принуждая к насилию? До того как она смогла что-нибудь придумать, она снова ощутила его руки на талии, почувствовала, как резко сжались ребра, а затем расстегнулись крючки корсета. Тихий протестующий крик был заглушён вырвавшимся из нее вздохом облегчения, когда легкие заполнились воздухом. Секундой позже он снова вернулся к ее губам, в то время как его руки нежно и уверенно ласкали ее.

Она отодвинет его от себя и будет держать, пока не найдет слов, которые ее защитят. Передвинув руки, Летти расставила пальцы и стала отталкивать его. От этого движения куртка его распахнулась. Кончиками пальцев и всей поверхностью ладоней она ощутила тугие узлы мышц на его груди. Открытие поглотило ее. Не осознавая, что делает, она позволила своему прикосновению задержаться там, исследую твердые ровности и изгибы мышц, плотные и плоские окружности его сосков. Ткань рубашки была для нее преградой. Внезапная потребность убрать ее, чтобы чувствовать прикосновение его кожи к своей, была такой сильной, такой озадачивающей, что ладони ее сжали материю рвущим спазмом, и она почувствовала подъем такого жара, словно тело ее начало светиться.

Угадав ответ на ее судорожное движение, Рэнсом рванул пуговицы рубашки и сорвал ее вместе с курткой. И только когда он снова притянул ее к себе, Летти поняла, что пуговицы, застегивавшие ее рубашку, выскользнули из петель и что она обнажена до пояса. Ее груди, чрезвычайно чувствительные, касались мягких густых волос на его груди. У нее перехватило дыхание от вызываемого этим наслаждения, которое ударило в голову, отбросив все мысли.

Она заблудилась, затерялась в невообразимой сладости его губ, волшебной силе чувств, которые он вызвал, в диком и страшном бурлении крови в ее венах. Она никогда не испытывала таких ощущений, она никогда не думала, что это возможно. Это было пугающим, но непреодолимо желанным.

Он развязал ее нижние юбки. Мягко шурша накрахмаленной материей, стянул их с нее и отбросил в сторону.

За ними последовали ее панталоны, затем его брюки и нижнее белье. Прикосновение его рук и губ было постоянным, распространяющимся по всему телу и агрессивным. Это возбуждало ее, побуждало к подражанию. Никогда, никогда еще она не была так ни с кем близка. Никогда еще так не вторгались в ее интимность, не нарушали ее скромности, а она ничего не имела против. Никогда еще с ней не обращались с такой уверенностью или с такой терпеливой заботой.

Она была девственницей, и если он этого не знал, то скоро обнаружил и облегчил ее долю страданий, терпеливо и искусно, используя блаженство как обезболивающее средство. Как лекарство это было бесподобно.

Горячий, полный сил и жизненной энергии, он вошел в нее. Вот он над ней, вот он притягивает ее к себе, они бьются среди кукурузных листьев. Мужчина и женщина, слившиеся воедино, они двигались в своей чудесной страсти, в вечном и диком ритме. Это напрягло их мышцы и разогрело тела, бег крови отдавался эхом в их сердцах. Это преобразило их на единственный, ослепительный в своей яркости миг. В этот миг их духовные силы слились, подарив им несказанное блаженство. Но это не могло превратить их в одного человека.

Прошло некоторое время, прежде чем Рэнсом пошевелился. Приподнявшись на одно колено, он сгреб кукурузные листья, из которых была сложена их постель. Расправил на них нижнюю юбку. Нашел и расправил одеяло, потом лег и потянулся к Летти. Его голос звучал подчеркнуто безучастно, он сказал:

— Идите сюда, здесь вам будет удобнее.

— Мне удобно и здесь. — То, что она лежала обнаженная на полу, не имело значения. Она отдернула плечо от его руки, отодвинулась на несколько дюймов.

Его грудь поднялась и опустилась в беззвучном вздохе.

— Вы ждете извинений? Их не будет.

Это была неразумная поза, и он знал это. Он очень сожалел, сожалел больше, чем мог сказать. Ему хотелось думать, что то, что она намеренно сняла верхнюю одежду, было провокацией. Дав волю своему гневу, когда она одурачила его и в него выстрелила, он смог убедить себя, что это действительно так, по крайней мере на короткое время. Но в глубине души Рэнсом знал, что это не так. Это было не более чем оправданием того, что ему хотелось сделать еще тогда, когда он первый раз держал ее в объятиях в Сплендоре. Если бы он сейчас предложил ей защиту, раскрыв свое имя, это был единственно возможный честный поступок. Но это невозможно. Что же еще оставалось, кроме как разыгрывать отъявленного негодяя?

— Все, что я хочу, — сказала она приглушенно, как будто прятала лицо в изгибе руки, лежа на животе, — это чтобы меня оставили в покое.

Было странно, насколько обидной показалась эта простая фраза. Губы его сурово сжались, когда он потянулся к ней еще раз.

— Как нехорошо.

Летти услышала в его голосе насмешку, а также оттенок той уверенности, которая так легко ввела ее в заблуждение. Она рванулась, приподнялась на руки и колени, отползая от него, и стукнулась о что-то металлическое. Револьвер. Он отлетел на несколько дюймов, и она бросилась к нему. Подняв оружие, Летти взвела курок обоими большими пальцами.

Двойной металлический щелчок гулко отозвался в темноте сарая. Над головой дождь немного поутих, стал слабее, но шел по-прежнему беспрерывно. Дыхание Летти громко отдавалось в ее собственных ушах, ей стоило усилий сдерживать его.

— Что теперь? — спросил Шип.

Летти усмехнулась, когда у нее родился ответ.

— А теперь вы уйдете.

— Что?

— Забирайте одежду и убирайтесь.

В сложившейся ситуации была определенная комичность. На губах Рэнсома появилась усмешка, потом он заговорил:

— Вы отправите раненого человека под дождь?

— Я что-то сомневаюсь, что вы тяжело ранены.

— Вы суровая женщина, Летиция Мейсон.

— Не такая уж суровая, иначе вы были бы мертвы. Этого нельзя было отрицать.

— Вы достаточно суровы, чтобы вот так убить человека?

— А вы проверьте и увидите, — бросила она холодно.

Соблазн так поступить был почти непреодолим. Однако он уже не раз испытывал ее за день. Лучшее, что сейчас было сделать, — это оставить за ней ее маленькую победу. С восхищением в голосе он тихо произнес:

— В другой раз.

Она не верила ему. Даже когда услышала, что он собирает одежду. Все получилось слишком легко. Она ждала, что он заставит ее нажать на курок, и боялась этого. Когда-то она сказала, что сделает это без сожаления. Но это случилось до того, как она пролила кровь, его кровь. От мысли, что она может ранить его еще раз, у нее закружилась голова, хотя, казалось, рана на ноге никак не сказалась на нем. Тем не менее она не собиралась рисковать. С револьвером в руке, наведенным на его передвигающийся смутный силуэт, она отодвинулась к боковой стене сарая и удобно расположилась вдоль этой стены, насколько возможно дальше от него.

До нее донеслось шуршание ткани — он надел рубашку и брюки, топтание — он взял сапоги и обулся. Он нагнулся еще раз, возможно, чтобы найти свою куртку и непромокаемую накидку, затем послышались шаги по направлению к двери. Он остановился.

— Вы отсылаете меня вон, туда, где полно врагов, без защиты, без оружия?

Что-то в его голосе встревожило ее. Она отбросила эту тревогу.

— А что же мне делать? Отказаться от последней защиты?

— От меня вам защиты не требуется, клянусь вам. И пока я с вами, вам не нужно какой-либо другой защиты.

— Если то, что только что произошло, и есть ваша защита…

— Я и не говорил, что не собираюсь обнимать вас… или целовать ваши сладкие губки… или притрагиваться к двум великолепным вершинам вашей…

— Вон отсюда!

Он неприятно хохотнул. Дверь раскрылась и снова закрылась. Его не было.

Летти с облегчением вздохнула, плечи ее расслабились, она опустила револьвер. Она закрыла глаза и прислонила голову к стене. Слезы подступали к глазам и рвались наружу. Она тяжело вздохнула и смахнула их тыльной стороной ладони.

О Боже, какой она была дурой! Поделом ей за это беспечное путешествие в одиночку в дикую глушь. Она не могла представить, почему на это решилась, кроме как потому, что она совсем не верила в опасность. На Восточном побережье не много мест, где одинокая женщина не чувствует себя в безопасности. Единственным успокоением для ее гордости было то, что о случившемся никому не обязательно знать. Хоть у нее и есть право заявить об изнасиловании, она не собирается выносить свое унижение на публику.

Летти сама не была уверена, что же с ней случилось. Она ощущала, что навлекла позор на смерть брата, на свою семью и, прежде всего, на себя саму. Это не должно случиться снова. Она позаботится, чтобы этого не произошло, более того, она постарается, чтобы единственный свидетель этого падения, начавшегося у ручья и закончившегося здесь, в сарае, лишился жизни и не смог рассказать об этом. Шип был не только убийцей, но еще и подлым насильником над женщинами. Его преступления не должны сойти ему с рук.

Холодный сырой воздух овевал ее с боков, и она сильно дрожала. Слегка запинаясь, она двинулась к охапке кукурузных листьев и опустилась на колени, нащупывая одежду. Она натянула все на себя дрожащими пальцами, застегнулась до последней пуговицы. Одеяло валялось тут же, она плотно завернулась в него и села у бревенчатой стены. Глаза ее горели, она смотрела в темноту в ожидании утра.

Должно быть, Летти заснула, хотя казалось, она прикрыла глаза только на мгновение. Внезапный шум заставил ее насторожиться так, что каждый нерв натянулся, как струна. Она сжала револьвер и выбралась из одеяла. Поднявшись, двинулась к двери на плохо гнущихся ногах. Ночью дождь прекратился. Через щели в стенах и двери проникал серый предрассветный свет. Она наклонилась и прильнула к расщелине.

Прямо перед глазами напротив сарая стояла ее коляска. Шум, который она слышала, был стуком повозки, выводимой из-под навеса. На заросшей травой дорожке за повозкой послышалось какое-то движение. Показался силуэт всадника, удалявшегося в утренний туман.

Когда Шип оставил ее, он не ушел далеко. По крайней мере, так оказалось. Должно быть, он провел остаток ночи под навесом, с лошадьми. Он запряг для нее рыжую кобылу и вывел коляску перед тем, как уехать. Как благородно с его стороны, подумала она с едкой иронией. Как жаль, что он не был столь галантен раньше.

Уже забравшись в коляску, она обнаружила саранчу. Сухая, колючая, желтовато-коричневая, она лежала на коже сиденья, проткнутая насквозь отвратительным черным шипом. Летти смотрела не нее с таким отвращением и ужасом, как смотрят на змею, свернувшуюся для прыжка. Первым порывом было раздавить ее или уж, по меньшей мере, отбросить. Она протянула руку и робко подняла ее.

Саранча была легкой, как перышко, и хрупкой. Она цеплялась за ее пальцы крохотными коготками, каждый из них был цел и, казалось, ни за что не отпустит палец. Пронзивший саранчу шип был до блеска отполирован, твердый и черный, безукоризненный. Оба предмета были в своем роде совершенны. Они также превосходно напоминали о глупости, на которую она оказалась способной, и о последствиях этой глупости. Ей хорошенько надо это запомнить. Она достала из кармана платок, завернула в него знак человека, прозванного Шипом, и аккуратно положила на сиденье рядом с собой.

Когда Летти подъехала к реке, паромщик вышел из дома с чашкой кофе в одной руке и с булочкой в другой. Он был высоким и костлявым, черты его лица скрывали косматые усы и борода, растущая почти до глаз. Он перевозил ее через реку, не замолкая, задавал вопросы и говорил.

Он ненавидел себя, как бога подземного царства Гадеса, из-за того, что не смог перевезти ее вечером, особенно из-за начавшегося дождя и всего остального; временами ему казалось, что очень повезет, если ему и самому удастся еще раз переправиться через реку. Он бы пригласил ее позавтракать, но в доме больные, и он решил лучше не делать этого. В любом случае он рад, что она нашла сухое место, чтобы переночевать. Нет, он не видел никакого человека, который преследовал тех двоих, что его захватили. Должно быть, поехал другой дорогой. Он очень надеется, что она не так уж испугалась и не уедет из этих мест. Им очень нужны учителя.

Каким бы болтливым этот человек ни был, его расположение успокаивало. Казалось, не было ничего необычного в том, чтобы остаться здесь на ночь, и ее надо скорее пожалеть, чем осуждать. Было приятно сознавать, что никому не придет в голову вдруг наихудшим образом истолковать ее рискованное приключение, даже если это было вполне заслужено.

Наконец Накитош остался позади, и она подъехала к Сплендоре.

Тетушка Эм ворчала и бранилась, но, вглядевшись в бледное лицо Летти, отослала ее к ней в комнату, пообещав поднос с завтраком и ванну и распорядившись, чтобы Летти не беспокоили, пока она не отдохнет. Мама Тэсс взобралась по ступенькам и принесла из кухни завтрак на подносе, а Лайонел притащил в комнату длинную оцинкованную ванну, известную как средство от джулепа. Считалось, что купание в ней эффективно избавляет от мучений похмелья, вызванных джулепом, напитком из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой. Мальчик принес также ведра с горячей водой, чтобы заполнить ванну. У него нет сейчас других поручений, сказал он. Мастер Рэнни все еще спит. У него вчера начались его обычные головные боли, как раз после того, как она уехала, он закрылся в комнате.

Летти не собиралась спать, не сейчас, в разгар утра, когда солнце уже высоко. Не сейчас, когда она ощущала себя падшей женщиной с измученными телом и совестью. Но постель была мягкой, простыни наглаженными, а ветерок, влетающий через раскрытое окно и тихонько колеблющий кисейные занавески, свежим и приносящим запах магнолий. Усталость и грехи прошлой ночи казались очень далекими. Она вытянулась, почувствовала, как губы без причины сложились в улыбку, пока она рассматривала балдахин над своей головой. Глаза ее закрылись.

Когда Летти проснулась, день уже повернул к вечеру. В комнате было тихо, душно и очень тепло. За окнами солнце отбрасывало резкие косые тени на пол веранды. До нее донеслись приглушенные голоса. Через дымчатую кисею занавески она разглядела мужской силуэт у перил веранды. Сердце у нее вдруг забилось в груди, потом она узнала тихий, почти робкий голос Рэнни и более звонкие ответы Лайонела.

Какой же ленивой вдруг она почувствовала себя. Такой жалости к самой себе не могло быть прощения. Она не знала, почему она так легко поддалась этому. Летти же не изнеженная южная красавица голубых кровей, сразу же опускающая руки и уступающая малейшим своим слабостям. По правде говоря, если не считать некоторого тяжелого осадка, она чувствовала себя почти по-прежнему, будто испытания этой ночи никак не сказались на ней. Дело не поправить, если она будет прятаться, зализывать свои раны и жалеть себя саму. Она должна взять себя в руки и продолжить то, ради чего она сюда приехала.

Она знала, что снаружи в спальне ничего нельзя разглядеть из-за кисейных занавесей. Тем не менее она оделась в углу, хорошо спрятавшись от чьего-либо взгляда с веранды. Она расчесала волосы и уложила их толстым кольцом вокруг темени, чтобы было не жарко, затем умыла лицо и руки у умывальника. Вытирая лицо, она посмотрела в зеркало. Какой раскрасневшейся и разгоряченной она кажется и как тяжело дышать. Она повесила полотняное полотенце и, руководствуясь порывом, расстегнула манжеты и закатала рукава до локтя. Затем она расстегнула две верхние пуговки высокого воротника. Так лучше. Действительно, надо купить хотя бы пару платьев, более подходящих к этому климату.

Рэнни обернулся, когда Летти вышла на веранду. Легкая улыбка осветила его лицо, зажгла огонь в нежной голубизне глаз. Внезапно его взгляд застыл на белой ямочке на ее горле, не скрываемой открытым воротником. Он усмехнулся уголком рта и склонил голову.

— Добрый вечер, мисс Летти.

Летти разделила свою улыбку между молодым человеком и его компаньоном.

— Добрый вечер, Рэнни. Лайонел сказал мне, что вам было не очень хорошо. Надеюсь, вам лучше?

— Намного лучше. А… вам?

Вопрос прозвучал резко, как будто он смущался задать его или же ответ был очень для него важен, что, конечно, вряд ли было так. Она улыбнулась с демонстративной легкостью.

— Если вы имеете в виду, пришла ли я в себя после поездки, то да.

— Вам лучше было бы взять меня с собой. Улыбка сошла с ее лица, словно солнце спряталось за облако.

— Да, возможно.

Не стоило напоминать ей об этом, подумал Рэнсом. Не надо забывать, что ее улыбки предназначены Рэнни, мужчине с умом ребенка, которым она его считала, а не тому, кем он был на самом деле.

Чтобы отвлечь ее, он сказал:

— А я думал о том, что вы мне говорили.

— О чем?

— О том, чтобы учить меня. Вы не передумали?

— Конечно, нет. Я бы с радостью взялась за это, если вы хотите учиться.

— Если вы будете учить и Лайонела.

Лайонел, следивший за их разговором с некоторым интересом, широко раскрыл глаза:

— О, мастер Рэнни! Рэнни улыбнулся ему:

— Не меня благодари.

— Это несправедливо!

— Твоему отцу это понравится. Мальчик повесил голову:

— Да мне все равно.

— Нет, ему не все равно, — сказал Рэнни тихо. — Совсем не все равно.

Летти казалось, что она понимает их, хотя и не была в этом уверена. Отец Лайонела, слуга Рэнни до войны, очевидно, бросил мальчика, предоставив заботиться о нем своей матери, Маме Тэсс, а сам отправился наслаждаться свободой. К чести Рэнни, он пытался создать у мальчика хорошее мнение об его отце, заслуживал тот этого или нет.

— Я с радостью буду учить Лайонела, — сказала Летти. — Как здорово каждое утро вместе ездить в школу, не говоря уже о том, как приятно видеть в классе два дружеских лица.

Рэнни коротко взглянул на нее из-под ресниц, потом покачал головой:

— Нет.

— Но я думала, вы говорили…

— Мне бы лучше учиться здесь.

— О, но вы не будете там единственным взрослым, — сказала она серьезно. — Там будет несколько других мужчин и женщин, раньше они были рабами и провели свою жизнь в такой глуши, что никогда и не учились читать.

— Здесь, — повторил он. — С Лайонелом. И с другими людьми.

— Какими другими? — спросила она в растерянности.

— Из поселка. Моими людьми.

Он имел в виду обитателей Сплендоры, которые жили в поселке за домом.

— Они могли бы ходить в школу.

— Но они не будут. Им приходится трудиться, чтобы заработать на пропитание. А некоторые слишком испугаются.

Она подняла брови. Он говорит дело, ей необходимо это обсудить с чиновниками из Бюро по делам освобожденных невольников.

— Я понимаю. Конечно, я смогу учить вас по вечерам.

— Мы можем начать сейчас, втроем. Здесь?

Его улыбка была такой бесхитростной и полной ожидания, что ей не хватило духу отказать ему. В любом случае это отвлечет ее мысли от того, что хотелось поскорее забыть.

Летти привезла с собой несколько букварей и сборников текстов для чтения, так как ей говорили, что этих книг не хватает. У нее была небольшая грифельная доска и коробочка мелков. Она вынесла все это и разложила на столе на веранде. Она и Рэнни с Лайонелом провели веселые полчаса. Склонившись над столом так, что их головы почти касались, они выписывали буквы. Лайонел, очевидно, раньше немного учился — он умел не только писать буквы алфавита, но и составлять простые слова. Рэнни усердно трудился, от усердия высовывал кончик языка, но буквы его так комично заваливались на доске в разные стороны, что Лайонел приглушал смешки ладошкой. Чем старательнее выписывал буквы Рэнни, тем хуже получалось, пока буквы не стали совсем как пьяные.

Летти хмурилась, осуждающе качала головой, призывая Лайонела к состраданию. Она положила ладонь поверх сильного, загорелого кулака Рэнни, чтобы направлять его. Он позволил ей двигать своей рукой беспрепятственно, а сам повернул голову и посмотрел на нее. Он был так близко, что только дюймы разделяли их лица. Она попала в ловушку ровного света его глаз, но насторожилась, заметив в их глубинах проблеск веселья.

Она вдруг остановилась на вдохе, затем так толкнула его руку, что мел скрипнул по доске.

— Вы это делаете нарочно!

Лайонел взорвался смехом, слетел со своего качающегося стула и стал кататься по полу. Рэнни улыбнулся и покорно кивнул.

— Почему?

— Вы хотели учить меня.

— Вы могли бы сказать, что я понапрасну теряю время!

— Может быть, я что-нибудь забыл. Кроме того…

— Кроме того — что? — спросила она с глубоким подозрением, когда он сделал паузу.

— Вы так милы, когда вы так… так… Слова подобрал Лайонел:

— Так строги и придирчивы, как школьная учительница.

— А кто же я еще? — промолвила она, нахмурясь, не совсем уверенная, обиделась она или нет.

Рэнни склонил голову набок и наблюдал за ней, не отвечая.

— Очень милы.

Летти бросила на него свой самый суровый взгляд, хотя и не смогла побороть легкой улыбки в уголках рта.

— Я вижу, мне надо дать вам обоим контрольную, чтобы выяснить, что вы уже знаете.

— Завтра, — сказал Рэнни категорично. — А сейчас можете почитать нам?

— Почитать вам?

Лайонел сел и обхватил руками колени.

— Иногда тетушка Эм читает нам рассказы, все о рыцарях и воинах, такие, как «Айвенго».

— Она читает? — Летти обдумывала предложение. Все, что вдохновляет любого из них к чтению, — на пользу, подумала она. В то же время сейчас она не чувствовала желания что-то выдумывать для составления контрольной.

— Полагаю, и я могла вам почитать, если бы у меня была книга.

— Я принесу! — закричал Лайонел. Он вскочил и бросился в дом. Вернулся он через секунду с томом в кожаном переплете, повестью Диккенса. Он вручил книгу Летти и расположился у ее ног. Рэнни откинулся на стуле, вытянув длинные ноги перед собой. Летти отложила доску и мелки в сторону, раскрыла книгу и стала читать.

Она держала книгу на коленях, переворачивая страницы одной рукой, в то время как другая покоилась на подлокотнике кресла. Она прочитала несколько абзацев, когда Рэнни коснулся ее пальцев. Он погладил тонкую кожу на сгибе суставов, потом обвел ее миндалевидные ногти, повернул руку Летти ладонью вверх, провел пальцем по пересекающим ладонь линиям, затем перешел к изучению голубоватых жилок, пульсирующих на запястье. Наконец переплел свои пальцы с ее пальцами и сжал их легко, но уверенно.

Летти подняла голову и посмотрела на него, в ее карих глазах был вопрос. Рэнни встретил ее взгляд своим чистым взглядом. Веранда находилась в тени, но послеобеденное солнце отбрасывало на нее яркий золотистый свет. В лучах этого света Рэнни как будто светился. Черты его лица были так удивительно правильны, волосы такими густыми и вьющимися, а кожа — такой бронзовой, что казалось, что он и не человек. Извилистый, резко выделяющийся шрам усиливал это впечатление. Было в нем что-то, что беспокоило ее. Может быть, ощущение несбывшихся надежд, тяжелых утрат. Он был как шедевр, беспричинно разрушенный, навсегда уничтоженный. Это открытие больно поразило ее.

— Вы хотите, чтобы я убрал руку? — спросил он.

— Нет, не надо.

Он тихо улыбнулся ей, и, казалось, эта улыбка зажгла в его глазах свет, похожий на полыхающий костер.

— Хорошо. Мне так… лучше.

Ее губы приготовились ответить, но она вновь обратила взгляд к книге. Когда Летти нашла место, где прервалась, и начала читать, медленно и выразительно, она почувствовала, как ласковая сила его пожатия проникает в нее, поддерживает ее.

Конечно, это было обыкновенное прикосновение двух людей. Но как это ни удивительно, ей от него тоже было лучше.