ГЛАВА 19

— Не понимаю, почему вы не можете дождаться Рэнни. Он будет знать не позже, чем через час.

Летти положила щетку для волос в чемодан и закрыла крышку.

— А может, только завтра, тетушка Эм, и вы это знаете. Томас ведь не обещал. Он только сказал, что постарается это сделать сегодня, если успеют заполнить все бумаги.

— Если бы только Мартину не удалось уйти. Я боюсь, полковник будет держать Рэнни, пока ему не найдется замена в лице другого заключенного.

— Это все только из-за бюрократических формальностей Реконструкции. Сейчас, похоже, никто не уполномочен принимать решения, все чиновники боятся взять на себя ответственность и поэтому очень осторожны.

— Но все это не важно. Главное — Рэнни скоро будет дома, и он очень расстроится, когда увидит, что вы уехали, не попрощавшись с ним.

Летти старалась сохранить терпение.

— Я сожалею, но как уже говорила, я и так долго злоупотребляла вашим гостеприимством. И к тому же причинила вам много неприятностей. Теперь наконец я все знаю о брате, и душа моя успокоилась. Пора ехать домой.

Конечно, не все дело было только в этом. Возможно, она трусила, но ей совсем не хотелось встретиться с Рэнсомом Тайлером. Летти любила Рэнни, ей было хорошо с ним. Но Рэнни больше не существовало, его вытеснил Рэнсом. На самом деле Рэнни никогда не было. Его создали богатое воображение и актерское мастерство. Так же было и с Шипом. Настоящий Рэнсом мог оказаться не— таким привлекательным, великодушным и сильным. Да ей и не хотелось знать, какой он на самом деле. Если она его не увидит, воспоминания могут остаться чистыми и приятными.

— Не понимаю, зачем вообще уезжать, — настаивала тетушка Эм. — У вас есть школа. Вы можете работать. Все было так хорошо. Я думала, вам у нас понравилось.

— Мне здесь очень нравится.

Летти недоговаривала. Она полюбила эту землю и этих людей. Ей были дороги прохладные, умытые росой утренние часы и наполненные дремотой, жаркие, спокойные дни, нескончаемые сине-лиловые вечера и черные бархатные ночи, полные пульсирующей жизни. Как будет ей этого недоставать, так же как и сердечности этих людей, тихих звуков их голосов. Она будет скучать по большому старому и гостеприимному дому, где двери всегда открыты и для ночной прохлады, и для одиноких путников. Ей будет не хватать этого смеха и этой музыки, простого и естественного восприятия любви, жизни и смерти. Холодными зимними вечерами в Бостоне Летти будет думать о них, вспоминать ослепительное солнце, щедрость и радость.

И потому, что она понимала и разделяла их помыслы, эти люди стали и ее частью. Летти теперь уже никогда не будет прежней, никогда не будет так скоро судить и обвинять, никогда не отвернется демонстративно от улыбки, прикосновения, поцелуя. Где-то в глубине души она теперь южанка. Как сказал Томас, на некоторых Юг действует именно так.

— Но если вам здесь нравится, не уезжайте, — повторила тетушка Эм, логика ее была проста.

— Мне нужно ехать, действительно необходимо. Летти надела шляпу и перчатки и кивнула юноше, племяннику Мамы Тэсс, который ждал, чтобы отнести вещи в коляску. Она в последний раз оглядела свою комнату. Все здесь выглядело уже чужим и безразличным. Как будто Летти здесь никогда и не жила. Она отвернулась и раскрыла объятия для тетушки Эм.

— Спасибо за все. Вы были так ко мне добры. У меня нет слов, чтобы выразить, как я благодарна.

— Фи! — только и могла сказать тетушка Эм, крепко обнимая девушку. — Все, что я хочу услышать — это когда вы приедете.

— Не знаю. Может быть, когда-нибудь.

— Как можно скорее. А то, клянусь, пошлю за вами Рэнни и Лайонела.

Летти улыбнулась. В горле появился комок. Оторвавшись от тетушки Эм и быстро поцеловав ее в щеку, она вышла в коридор. Там ждали Мама Тэсс и Лайонел. Для них были приготовлены подарки — серьги с камеей для поварихи и книжка о средневековых рыцарях для ее внука. Летти пожала руку Маме Тэсс и обняла Лайонела, потрепав его мягкую шевелюру. Он улыбнулся ей во весь рот.

Коляска ждала. Летти прошла к ней от дома через калитку, подобрала юбки, чтобы забраться на сиденье. Племянник Мамы Тэсс подал ей руку. Он отвезет ее в город, чтобы затем вернуть коляску в Сплендору. Юноша устроился рядом, Летти улыбнулась ему. Прощаясь, Летти помахала всем рукой.

— Скорее возвращайтесь, слышите? Приезжайте к нам! Возвращайтесь!

По мере удаления коляски крики становились тише, а потом и вовсе затихли. Летти, откинувшись на сиденье, махала рукой им троим, стоявшим на веранде, пока их фигуры не уменьшились и не растворились вдали из-за шлейфа пыли и слез, заполнивших ей глаза.

Скорее возвращайтесь.

Она знала, что не вернется сюда никогда, но было радостно ощущать себя желанной, нужной этим людям. Сердечность прощания облегчила состояние холодной опустошенности в ее душе, но ничто уже не излечит ее полностью. Летти поправила шляпку, нажала несколько раз кончиками пальцев в перчатках на глаза, чтобы не плакать. Она смотрела вперед.

Скорее возвращайтесь. Крик стоял у Летти в ушах, когда она высадилась у станции, а коляска покатилась назад в сторону Гранд-Экора и когда большой громыхающий и подпрыгивающий на рессорах экипаж выехал из Накитоша в Колфакс, на вокзал. Летти подумала, что никогда его не забудет. Вспоминая этот крик, она чувствовала, как слезы опять наворачиваются на глаза. Какой она стала сентиментальной! Ей нужно быть начеку, чтобы такие люди, как ее сестра и зять, не изумлялись от такого непозволительного проявления чувственности. Впрочем, ей было все равно. Пусть думают, что хотят.

Попутчиками Летти были коммивояжер, торгующий щетками, и небольшого роста толстый седой священник с большим белым кроликом в клетке. Из них троих кролик единственный представлял интерес. Оба откинулись на сиденьях, надвинули шляпы на лица и заснули еще до того, как колеса успели сделать первый оборот. Несколько минут, чтобы занять себя, Летти чесала кролику за ушами, просунув руку между прутьями клетки, пока и он не закрыл глаза.

Летти принялась смотреть в окно, не выпуская из рук ременную петлю, чтобы не упасть. Она смотрела на деревья, пейзажи, мимо которых не раз проезжала за последние недели. Она думала и пыталась не думать. Скорей бы в поезд. Может, тогда она почувствует, что все случившееся позади, и все забудется.

Экипаж трясся и подпрыгивал на дорожных ухабах. Его то заносило в сторону, то он проваливался вниз, и Летти вместе с ним. Он трещал так, что казалось, вот-вот развалится на части. На крыше экипажа с выводящей из себя регулярностью подпрыгивал и брякал какой-то чемодан или коробка. Кучер орал и ругал лошадей. То и дело щелкал кнут. Пыль, поднимавшаяся из-под копыт, заполняла экипаж дымкой, а затем быстро оседала на все тонким слоем песчинок. Встречный ветер трепал вуаль на шляпке Летти, мех кролика и галстук коммивояжера, выбившийся из-под сюртука. Ветер, однако, никак не влиял на жару от бьющего в окна полуденного солнца: Единственной передышкой были те несколько минут, когда они остановились на тенистом дворе фермы, чтобы напоить лошадей. Но когда снова двинулись в путь, жара и пыль стали еще невыносимей. Летти сжала зубы и выносила все с адским терпением. Как бы в награду за это миля за милей оставались позади.

Сзади появился всадник. Экипаж издавал такой шум, что Летти не слышала стука копыт, пока он не поравнялся с окном. Времени удивиться или испугаться не было. Она увидела очертания мужской головы, широкую спину и тут же поняла, кто это и зачем он здесь. Сердце больно забилось. Она так крепко сжала руки, что лопнул шов на перчатке.

Летти слышала, что он крикнул что-то кучеру, что-то о срочном известии для одного из пассажиров. Она знала, что по правилам остановки по таким незначительным причинам запрещены. Но многие правила в этих краях легко менялись, уступая соображениям человечности. Экипаж начал замедлять ход. Затем дернулся и остановился. Коммивояжер захрапел и проснулся. Священник открыл глаза и разжал руки на животе.

Дверь рядом с Летти распахнулась.

— Летти, дорогая, — сказал Рэнсом, — вы тут кое о чем забыли. Может быть, вы спуститесь, я вам об этом расскажу?

— Это бессмысленно, — ответила Летти, встречаясь с ним глазами, надеясь, что он все поймет и не придется объясняться под любопытными взглядами священника и раздраженными коммивояжера. Из этого ничего не вышло.

— Вы, возможно, правы, но я предпочитаю думать, что это не так, — заметил он. Его карие глаза блестели.

— Вы не имеете права, — напыщенно произнес священник. — Если леди не желает с вами разговаривать, вы не можете…

— Сэр, вас это не касается, — перебил его Рэнсом. Священник, получив отпор спокойным, но ледяным тоном, отвел глаза и откинулся на сиденье, пряча разгневанное лицо. Рэнсом повернулся к Летти.

— Будьте благоразумны. Пусть эти люди спокойно продолжают путь, а вы и я поговорим.

Была ли в этой просьбе угроза? Летти показалось, что если и так, то это относилось к ее попутчикам.

— Вы самый бессовестный, самый беспринципный…

— И, благодаря вам, не повешенный. Я могу ознакомить этих джентльменов с целым списком ваших достоинств, но не думаю, что это их развлечет. Я торжественно обещаю вам, что, когда бее выскажу, доставлю вас в Колфакс и вы успеете на поезд. Если вы сейчас поедете со мной, то есть я хочу сказать, если захотите пойти. В противном случае я за себя не ручаюсь.

Он не шутил. Ей предложили выбор. Она могла пойти с ним по своей воле, или он применит силу и будет отвечать за последствия.

— Леди, ради Бога… — начал коммивояжер, но умолк под тяжелым взглядом Рэнсома.

— Хорошо! — воскликнула Летти, в ее голосе были раздражение и отчаяние. Она хотела избежать этого столкновения. Но уж если не получилось, то нужно проявить хотя бы чуточку достоинства.

Он протянул руку. Летти положила пальцы на его ладонь и спустилась вниз, не глядя на него. Рэнсом отступил, отводя в сторону лошадь, и махнул кучеру. Тот закричал, щелкнул кнутом, и неуклюжий экипаж тронулся.

— Мой чемодан! — закричала Летти.

— Он будет ждать вас на станции в Колфаксе.

Она смотрела вслед экипажу, пока тот не исчез за поворотом. Когда его не стало, Летти сосредоточила внимание на лесе, который в этом месте обступал их со всех сторон: сосны, дубы, ясени, побеги пекана и эвкалипта.

— Летти, посмотри на меня.

Ей этого совсем не хотелось. Она вся напряглась, заставляя себя повернуться к нему. Летти подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом, и замерла.

Он снял шляпу. Перед ней стоял Рэнни. Солнце переливалось в золоте его волос. Лицо было серьезным. Он ждал. Но ведь Рэнни никогда не существовало. Лицо ее, исказилось. Летти отпрянула.

— Не надо!

— Что не надо? Это я. Я это.

—Нет.

Он поймал ее руку и снова повернул к себе.

— Но это так! Чего ты боишься?

— Ничего! Отпусти меня. Это все, что я хочу.

— Я не могу. Во всяком случае, не так. Я люблю тебя, Летти.

— Неужели? Который из вас? — спросила она с горечью и болью.

Он посмотрел на нее, в глазах его было понимание.

— Так вот в чем дело!

— А чего ты ждал? Я знала двоих и каждого по-своему любила. Но оба оказались не настоящими.

Рэнсом уже потянулся, чтобы обнять, ее. Ведь она сделала это признание. Она была так хороша в этой шляпке, сдвинутой чуть вперед на высоко уложенных волосах. На полях — дорожная пыль. Нежная тюлевая вуаль смягчала вызов во взгляде. Но она сказала «любила» так, будто уже не чувствовала этого. Словно все уже в прошлом.

— Неужели это так невозможно, — сказал он тихим низким голосом, — что я — это они оба.

Звучание его слов глубоко задело ее, всколыхнув волны чувств, как камешек, брошенный в тихую воду. Летти хотелось верить ему, хотелось броситься к нему в объятия. Но что-то мешало. Ответные слова вылетели неожиданно:

— Ты не можешь быть и тем и другим.

— Но почему? — В его груди была такая боль, какую не причиняла ни одна рана. Он не мог убедить ее словами и не смел применить силу, потому что боялся вызвать этим ее презрение. И вполне справедливо. Похоже, ей нельзя было ничего доказать.

— Невозможно поверить, что два таких разных человека могут уживаться в одном. Кто-то один ненастоящий.

— Кто?

— Этого я не знаю, — сказала она, и глаза ее покрылись дымкой. -

Он все смотрел на нее.

— Если бы ты могла выбрать, если бы могла сказать, который тебе ближе, кто бы это был?

— Я не хочу выбирать.

— Но если бы?

Она уже открыла рот, чтобы сказать, что предпочитает Рэнни, но остановилась, увидев огонь в его глазах. Этот огонь напомнил ей о ненастной, дождливой ночи, непрошеных удовольствиях, о раскачивавшемся пароме и блаженстве экстаза. Вопрос был нечестным, потому что ответить на него было невозможно. Летти предпочла бы, чтобы он был и тем и другим. Она страстно желала, чтобы он мог быть и тем и другим.

Слева от Рэнсома в лесу послышался шум. Из тени на солнце вышел какой-то мужчина. Высокий, в грубых рубашке и штанах, в разбитых сапогах. В руке у него был револьвер.

У Летти перехватило дыхание, и прежде чем она успела издать предупреждающий крик, мужчина заговорил.

— Советую тебе выбрать Рэнни, — медленно проговорил Мартин Идеи. — Шип слишком дик, способен на любую выходку. Вряд ли из него получится хороший муж.

Рэнсом, заметив, как у Летти расширились глаза при виде чего-то за его спиной, развернулся еще до того, как Мартин заговорил. Все мышцы напряглись при виде оружия. Он осторожно расслабился и встал перед Летти. Не спуская глаз с Мартина, он произнес:

— Уверен, она тебе благодарна за совет, Мартин.

— Я думаю. Так же как я благодарен тебе за то, что ты выманил ее из экипажа для меня. Я боялся, что она может уехать, но полагал, что ты этого не допустишь, и давно следил за тобой. Умно, правда?

— Блестяще.

— Я знал, что ты это оценишь. Ты был всегда таким сообразительным, Рэнсом. Я даже удивлялся, что ты не подозреваешь, что я, используя твои символы, перекладывал на тебя вину за то, что творил.

— Мне приходило это в голову, но ведь ты был Моим другом, моим и Джонни.

Мартин пожал плечами:

— Ты и Джонни оба такие доверчивые. Вас было даже неинтересно обманывать.

— А убивать его было интересно?

— Совсем нет. Знаешь, что он сделал? После того как ты отправил его в Техас, он вернулся сюда. Он приехал ко мне среди ночи и предупредил, что собирается во всем признаться. Он хотел, чтобы я приготовился к последствиям. И. я приготовился. Мы выехали вместе. А когда на дороге никого не было, я застрелил его. Он выглядел таким удивленным. Даже не знаю, почему у него был такой вид.

Он говорил так легко, совсем без эмоций, кроме, пожалуй, насмешливого самодовольства. Звук его голоса действовал Летти на нервы.

— Да потому, что он был человеком чести, который не мог предать друга, которого мучило то, что он предавал других, незнакомых ему людей. Вам этого, конечно, не понять.

— Честь? У меня ее было предостаточно до войны. Больше, чем достаточно, и чести, и благородства, и гордости. Только все это из меня выбили при Шило и Геттисберге и еще в дюжине других сражений, а потом и в тюрьме у янки, пока я не подкупил охранника и не бежал. Честью не наполнишь желудок, она не прекратит боль и не вернет того, что потеряно. Она не стоит ломаного гроша, ваша честь.

— Но без нее человек — не более чем животное.

— Хорошо, в таком случае я — животное, богатое животное.

— А еще вор и убийца, — Летти разглядывала его узкое лицо, пустые глаза, узкие плечи и поражалась, как ей могло когда-то прийти в голову, что он мог быть Шипом. Наверно, она была слепа, она сама ослепила себя.

Он безжалостно улыбнулся. Улыбка не сделала его взгляд менее холодным.

— Забыли еще — «саквояжник». Но им я больше не буду. Я выхожу из игры. Хватит уступать дорогу напыщенным бывшим рабам. Хватит лизать сапоги «саквояжникам», быть у них мальчиком на побегушках. У меня будет больше денег, чем за всю жизнь раньше, и я буду важным господином. И для этого нужны только деньги, не честь.

— Ты ошибаешься, — сказал Рэнсом.

— Разве? Посмотрим, когда я возьму этот новый конвой с золотом, когда я буду сидеть в Новом Орлеане с домом в районе Гарден, с аристократической женой-креолкой, когда я буду дефилировать между кофейной и салуном днем, а по вечерам буду ходить в оперу, а ночи проводить у своей любовницы-квартеронки на Рампарт-стрит.

— Этого не будет.

Глаза Мартина сузились.

— О, это будет. Только вы уже этого не увидите, ни ты, ни мисс Летти.

— Тебе это не сойдет с рук.

— Неужели? У меня ведь нет чести, и я решил, что ты опять будешь козлом отпущения. Ну, а что касается мисс Летти, у меня с ней кое-какие счеты. Она оставила меня привязанным к дереву в одном нижнем белье на съедение комарам. Больше того, она взяла мои деньги, мои часы. Она подстроила, чтобы меня обнаружил отец Анжелики и запретил ей ехать со мной в Новый Орлеан. Из меня сделали дурака. Да, у меня на нее зуб.

— Кажется, мы еще не квиты, — бросила Летти, вскинув подбородок. — Из-за вас убили моего брата.

— А вот это не так.

— Но ведь наверняка… наверняка вы навели на него грабителей.

— Нет.

Летти похолодела и сжалась в комок. Это было страшнее, чем человек, который целился в нее. Она уже поверила в теорию тетушки Эм, захотела поверить. Теперь старые подозрения вернулись, и она почувствовала себя больной и неожиданно старой. Она медленно повернулась, чтобы посмотреть на Рэнсома Тайлера.

Рэнсом ответил ей взглядом, понимая, что сейчас происходит у нее в голове, сознавая также, что ничего не сможет сказать в оправдание. Он уже сказал ей все у прозрачной, холодной воды ручья, где погиб Генри Мейсон. Или она верит ему, или не верит.

Летти опять повернулась к Мартину. Подавленным от горя голосом она сказала:

— Все-таки это вы.

Он улыбнулся весело, как человек, который пережил триумф и хочет, чтобы кто-то знал об этом.

— Нет, я не подстраивал его убийство. Я сам его убил.

От боли Летти потеряла голос. Она прошептала:

— Вы…

— Это был почти несчастный случай, почти. Я знал, что он везет золото один. А мне нужно было отвезти в Монро кое-какие документы. Так, ничего секретного и важного. Я нагнал его у ручья. Не помню, что у меня тогда было на уме. Я устал быть бедным, мне надоело наблюдать, как другие — янки, чужаки, жирные дураки вроде О'Коннора — обогащались, хватали все, что плохо лежит. Мы спустились к воде напиться. Он встал на колени, чтобы взять черпак. Это было так легко, так легко. Я не мог отказаться от соблазна.

Картина, которую он нарисовал, была такой яркой, что Летти все живо представила. Она прикрыла рот руками, потому что боялась, что ее стошнит.

— Так это все и началось, у ручья. Потому что случайно меня там увидели двое джейхокеров, бандиты по имени Лоуз и Кимбрелл. Они забрали половину золота, будь они прокляты, и пригрозили, что если не буду снабжать их нужными сведениями, они донесут на меня. Но они не знали, с кем имели дело. Ведь игра могла вестись в обои ворота. Я предложил, что буду добывать сведения, но в обмен на половину награбленного. Иначе шериф узнает их имена. Все шло прекрасно, тем более что запас панцирей саранчи и шипов не иссякал.

— Теперь иссяк. Мартин пожал плечами.

— Ну, что же. Думаю, нам всем пора прогуляться в лес.

Летти не двигалась.

— Не понимаю, чего вы этим добьетесь?

— Вы разве не слышали? Сатисфакции от вас. Вы лишили меня возможности обладать Анжеликой. Думаю, самое малое, вы должны вернуть отнятое той же монетой. Ну, а Рэнсом… — все будет выглядеть так, если бы вы его убили после того, как он вами… попользовался. Карман, полный саранчи и шипов, записка со сведениями о грузе с золотом, несомненно обнаруженная вами, окончательно все запутают. Все решат, что сведения передавал он, а я… я буду жертвой обмана, несчастным другом, попавшим в ловушку и сообщавшим ему ценные сведения, ничего об этом не зная. Конечно, чтобы это сработало, вам, дорогая Летти, придется умереть от жестокого обращения в руках этого дьявола. Какая жалость, какая трагедия!

— Вы сумасшедший!

— Я? Возможно. В такие времена люди сходят с ума, но не я.

Рэнсом пошевелился. Когда он заговорил, голос его был спокоен и тверд:

— Сумасшедший или нет, но ты просчитался.

— Просчитался? Ты, конечно, просветишь меня, в чем именно? Думаешь, меня заподозрит шериф, этот бедный, запутавшийся человек?

— Полковник У орд видел улики.

— О, но я же сотрудничал с северянами и нарочно завел много друзей среди радикальных республиканцев. Не думаю, что полковнику позволят тронуть меня хоть пальцем, пока есть какое-то сомнение в мей вине. Ну, а слишком уж скрупулезное разбирательство в среде «саквояжников» стало бы опасным прецедентом.

Самое ужасное, что это было правдой, подумала Летти. Если они ему позволят уйти, у Мартина все получится, ему все сойдет с рук. А Рэнсом если и беспокоился, то не подавал вида.

— Есть еще одно обстоятельство. Ты согласишься, что это важно. Доказательства также представлены Рыцарям Белой Камелии.

Кровь отхлынула от лица Мартина, а усы его уныло и беспомощно повисли.

— Рыцари, — повторил он, потом лицо его просветлело. — Но они ведь узнали только недавно?

— Это дело нескольких часов. Мартин мрачно улыбнулся:

— В таком случае спасибо за предупреждение. Значит, мне нужно поторопиться.

— Они идут по твоему, следу уже сейчас.

— Среди бела дня? — Мартин громко рассмеялся. — Не думаешь же ты обратить меня в бегство. Повернитесь, оба, и пошли.

Револьвер недвусмысленно был направлен на Летти. Рэнсом отдал Мартину должное. Тот знал, что он будет очень осторожен, пока она — мишень. Больше всего Рэнсом боялся, однако, что Летти откажется идти и это неподчинение заставит Мартина причинить ей боль. Но он по опыту знал, какой упрямой и хитрой она может быть. Сейчас, когда Мартин был настороже и ждал ответного шага, их время еще не наступило.

Рэнсом протянул руку и дотронулся до ее плеча, пытаясь предупредить. Поняла ли она или все еще была в шоке после услышанного, он не знал, но Летти повернулась и пошла рядом с ним к лесу.

Тень и влажный воздух под высокими деревьями окружили их. После жаркой и пыльной дороги в лесу казалось намного прохладнее. Прошлогодние листья лежали толстым ковром, тут же были сухие ветки, большие и маленькие, упавшие или сорванные ветром с деревьев. Повсюду росли кусты папоротников и вереска, поднимались покрытые мхом кочки, заросли шиповника, череды, паслена и осоки прикрывали заячьи тропки. Воздух был вязким, наполненным ароматами сосновых иголок, сухой листвы и отцветших трав.

Тихо, было так тихо и покойно. Слышны были только шелест их шагов и шуршание юбок Летти. Треск сухих веток под ногами был приглушенным и как бы сдавленным. Где-то далеко пела птица. Ясная, чистая трель эхом отдавалась в тишине.

Летти шла с поникшей головой. Со стороны казалось, что она подчинилась и смирилась, но внутри у нее нарастал гнев, и мысли, перегоняя друг друга, проносились с яростной скоростью. Самоуверенность Мартина приводила в бешенство. Ей хотелось опрокинуть эту самоуверенность, смутить, шокировать его. Летти тоже поняла, почему он держит ее на мушке. Она была помехой для Рэнсома, заложницей его— хорошего поведения. И если он не мог действовать из-за боязни за нее, то она должна найти способ уйти от непосредственной опасности. Но как? Как?

Они вышли на небольшую полянку. Мартин злорадно сказал:

— Ну, вот мы и пришли.

Тщеславие. Его поедом съедали любовь к самому себе и тщеславие. Вот почему, он так подробно рассказывал им о своих намерениях. Вот почему то, как она с ним обошлась, вызвало жажду мести. Вот почему его так взбесило отступничество Анжелики. Это было его слабое место. Ну что ж, посмотрим.

Летти облизала губы, изобразила бесстыжую подобострастную улыбку и повернулась. Низким грудным голосом она сказала:

— Возьмите меня с собой в Новый Орлеан.

Брови Мартина взметнулись вверх. У Рэнсома перехватило дыхание в почти беззвучном стоне.

Летти не обратила внимания ни на то, ни на другое. Так как оба молчали, она продолжила:

— Я восхищаюсь мужчинами, которые выходят победителями, несмотря на все наши разногласия. Я все равно уезжаю отсюда, а в Новом Орлеане я никогда не была.

Мартин и в самом деле выглядел потрясенным.

— Вы готовы уехать с человеком, который убил вашего брата?

Она склонила голову набок.

— Альтернатива-то не из приятных. Если уж мне придется заниматься с вами любовью, то я, по крайней мере, могла бы получить от этого удовольствие. Я не из ваших южных красавиц, вы знаете, таких застенчивых, готовых упасть в обморок в любую минуту, так дорожащих своей невинностью.

— Это я вижу, — ухмыльнулся он.

В глазах Мартина тем не менее появился интерес. Она завладела его вниманием, пусть в этом и была какая-то ирония.

— Я предпочитаю смотреть правде в глаза. А правда в том, что вы — победитель. И я уверена, вы тоже считаете, что победитель получает все. Вы хотели иметь женщину в Новом Орлеане. Во мне, может, и нет африканской крови, но у меня зато есть кое-какой опыт и я умею доставить удовольствие мужчине. А возможно, вам понравится поменяться ролями — победа южанина над этой янки.

— Возможно, — медленно сказал Мартин.

— Летти, — голос Рэнсома звучал хрипло. Над бровями и верхней губой собрались капельки пота. Руки медленно сжимались в кулаки.

Летти состроила Мартину хорошенькую гримасу.

— Слышите? Он не хочет мной делиться. Он думает, я должна хранить ему верность до самой смерти. Не правда ли, мило? К сожалению, а может быть, к счастью, я не из тех, кто жертвует собой. Да таких и не много.

— Это верно.

Она бросила ему лукавый взгляд из-под ресниц и придвинулась на шаг ближе.

— Я знала, что вы согласитесь. Ну, а что касается вашего предложения, вы, конечно, можете воспользоваться… плодами победы прямо здесь, но было бы гораздо удобнее заниматься этим подальше отсюда. Вы так не думаете? В делах такого рода не нужно спешить. Нужно получать наслаждение от каждого прикосновения, медленно и постепенно продвигаясь к тому трепещущему секретному местечку, которое приведет к столь вожделенному вздоху.

Мартин раскраснелся. Его револьвер был нацелен меж ее грудей, но, казалось, он о нем забыл.

— Вы говорите разумно.

— Ну конечно. Вы думали, что северянки холодны, потому что мы сохраняем внешнее впечатление холодности? Как мало вы нас знаете! Но вы узнаете, узнаете, по крайней мере, одну. — Летти приблизилась еще, покачивая бедрами, задерживая дыхание так, чтобы корсет из китового уса поднялся и полные, округлые груди выпятились. В ее глазах было желание, такое сладострастное и живое, какое смогли вызвать те несколько часов на раскачивавшейся палубе парома.

Мартин облизал губы.

— Но я мог бы попробовать то, что вы предлагаете, сейчас, чтобы посмотреть, стоит ли это билета да пароход.

— Конечно, можете, если хотите, — промолвила Летти и рассмеялась похотливо. Она и не знала, что может так. Стараясь изобразить во взгляде нетерпение, она провела пальцами по его свободной руке. Обхватила его кисть, притягивая к себе, как будто чтобы положить его руку к себе на талию. Она сделала еще один шаг и протянула руку, чтобы коснуться его отвисшей челюсти. Летти встала на цыпочки, вытянула губки, прикрыла глаза, но ни на минуту не отвлекалась, ловила каждое его движение. Он нагнул голову. Губы раскрылись. Летти видела его язык. Она продолжала вести пальцем ниже, под подбородок.

И вдруг внезапным и резким толчком она ударила его нижней частью ладони под подбородок. Было слышно, как его зубы щелкнули и прикусили язык. Летти толкнула его что было сил, отбивая руку с револьвером подальше в сторону. Молниеносно и бесшумно вперед бросился Рэнсом. Он схватил Мартина за рубашку и резким ударом слева размазал его губы по зубам. Револьвер отлетел в сторону и упал в траву.

Мартин, выругавшись, нанес Рэнсому удар правой в сердце, но тот вывернулся, и кулак скользнул по ребрам. Рэнсом расставил ноги и ударил Мартина кулаком в живот. В этом ударе было все отвращение, которое он испытывал к предателю. Мартин скорчился и застонал. Рэнсом ударил его снова, свалил с ног.

Мартин вскочил, в руке его был сосновый сук, кусок дерева, покрытый затвердевшей, как сталь, смолой. Он бросился на Рэнсома, взмахнул суком и нанес удар сверху по голове и плечам. У Рэнсома искры посыпались из глаз. Он поднырнул под следующий удар и обрушился на Мартина всем своим весом.

Мартин покачнулся, отпрянул назад и выронил сук. Рэнсом кинулся к нему в холодной ярости, нанося удар за ударом. Мартин отступил к дереву и, оттолкнувшись от него, бросил правую руку вперед, Рэнсому в сердце. Рэнсом охнул от боли, глотая воздух раскрытым ртом. Они сцепились, нанося друг другу удары.

Летти кружила вокруг, бросаясь из стороны в сторону, пытаясь пробраться к револьверу. Они дрались так, что рубашки и на том и на другом были разорваны в клочья. Летти с отвращением смотрела, как плоть ударяется о плоть. Их тяжелое дыхание, лица, избитые в кровь, приводили ее в панику. Она должна была это прекратить, должна!

Рэнсом бросил Мартина через бедро. Тот упал и скользнул по сосновым иголкам. Летти быстро рванулась вперед и была уже почти рядом с револьвером, когда Мартин вскочил на ноги и преградил ей путь.

Рэнсом встал в стойку и размашисто ударил его в лицо сначала слева, потом справа. Глаза у Мартина остекленели, рот, который говорил Летти такие мерзости, превратился в кровавое месиво. Рэнсом бросился вперед, вкладывая в бросок всю силу своего тела, и плечом ударил Мартина в живот. Мартин сложился пополам, взмахнул руками и упал на спину. Потом по инерции перекатился и остался лежать на животе в высокой траве, почти у ног Летти. Его остекленевший взгляд упал на нее, потом на револьвер рядом с ней, не далее чем в трех футах от него. Он пополз, протягивая к револьверу трясущуюся руку со сбитыми в кровь костяшками пальцев.

Летти рванулась вперед и опустилась на волны своих юбок. Ее рука сомкнулась на рукоятке револьвера, палец нащупал курок. Она подняла тяжелый ствол. Навела его Мартину между глаз. Не нужно целиться, не нужно размышлять. Промахнуться невозможно. Она крепче сжала револьвер и глубоко вдохнула.