ГЛАВА 15
— Я все еще не могу в это поверить! Где же, в конце концов, этот Шип, когда он нужен? Он бы отослал этих Рыцарей в их дурацких простынях по нужному адресу в один момент!
С досадой тетушка Эм резко потянула горсть стручков гороха, оторвала их от вытянувшихся по пояс плетей и бросила в миску, прицепленную у ее широкого бедра. Летти, собиравшая горох на соседней грядке, не знала, что и сказать, чтобы успокоить пожилую женщину. Однако что-то обязательно нужно было сказать.
— Рэнни хорошо со всем справился и без него.
— Благослови его Господь, справился, разве нет?
Я так им горжусь. Жаль только, он не всадил из своего ружья заряд перца кое-кому в мягкое место. Подумать только, эти великие и могущественные Рыцари и в самом деле осмелились въехать на наши земли и тронуть наших людей. Это меня уже с ума сводит. Хочется вскочить и закричать.
Наши люди. Так часто называли бывших рабов. В словах было какое-то собственническое звучание и в то же время бережные нотки, почти родственные. Летти начала понимать, что отношения рабов и хозяев были гораздо сложнее, чем она себе когда-либо представляла. Они не исчезли, не совсем исчезли, в результате войны и освобождения. Хорошо это или плохо, но большинство негров Юга все еще во всем жизненно необходимом зависели от своих бывших хозяев. Пока они не научатся сами обеспечивать себя, они не станут действительно свободными. Какое-то время они будут оставаться обузой, которую придется нести, без надежды на благодарность. А когда этого груза не станет, если вообще от него когда-нибудь можно будет освободиться, то обе расы могут потерять не меньше, чем приобретут.
— По крайней мере, сын Мамы Тэсс не пострадал. Летти передвинула миску у себя на боку и нагнулась, чтобы сорвать свисавшую ветку со стручками у стебля. Было так жарко, что стало трудно дышать. Ослепительное солнце сияло нещадно. Жар отражался от песчаного грунта. Струйки пота стекали по ложбинке между грудей и вдоль лопаток. Над только что раскрывшимися на стеблях гороха цветами жужжали пчелы и кружили осы. Время от времени то тут, то там мелькали ящерицы и хамелеоны, зеленые или с серыми пятнами и голубой шеей. От матерчатой панамы на голове было еще жарче, но она хотя бы защищала от солнечных лучей макушку и нос.
— Да, — сурово согласилась тетушка Эм. — Я не знаю, чем это кончится, правда, не знаю. Не хочу, чтобы Рыцари преследовали Брэдли, но, с другой стороны, Брэдли совсем ни к чему влезать в дела республиканцев. Он кончит тем, что его убьют ни за что ни про что, и оставит Маму Тэсс и Лайонела горевать о нем. Он думает, эти отбросы в столице штата собираются дать его народу то, что нужно, но не понимает, что на это потребуется время и много напряженного труда. Рыцари считают, что могут запугать таких людей, как Брэдли, но не понимают, что так только заставят их быть настойчивее. Республиканцы рассчитывают, что, придавив нам горло сапогом, смогут удержать нас в поверженном состоянии, но они должны сознавать, что это приведет к тому, что наши люди восстанут в справедливом гневе. И это не секрет. Всего этого достаточно, чтобы люди задумались, если они вообще думают, зачем они существуют.
— Мне кажется, если все будут заботиться о других людях, их нуждах и потребностях, многого добьешься.
— Возможно, вы правы, — вздохнула тетушка Эм и повторила, наверное, четвертый раз за это утро: — Но вот чего я действительно не могу понять: как же я проспала такие события. Я не так уж крепко и сплю, правда.
Летти попыталась успокоить ее:
— Да ведь шума было не так уж много.
— Я даже не слышала петуха, который разбудил вас. Его надо поймать и подрезать ему крылья. Это единственный способ заставить его переменить насест— Вот такие они, животные с привязанностями. Как и мы, люди. Но, — продолжила она, неожиданно резко меняя тему разговора, — вам с Рэнни надо было разбудить меня!
Причин, почему они этого не сделали, было много. Летти не хотела о них рассказывать. Она просто кивнула, что согласна, и продолжала собирать горох, низко наклонив голову, чтобы панама закрывала лицо.
В огороде их и застал полковник. Они разогнули спины и, прикрывая глаза ладонями от солнца, смотрели, как он объехал угол дома и неспешно направился к ним по дорожке. Они уже были в самом конце грядок, поэтому успели дорвать последние стручки и выйти к нему навстречу.
— Слишком жарко для такой работы, — поприветствовал он их. — Таким милым дамам лучше лежать в тени с книжкой в одной руке и веером — в другой.
— Пока горох не засохнет? Это была бы позорная потеря! Но что привело вас в такую погоду?
— Если мы все пойдем и сядем на веранде, где прохладней, я вам об этом расскажу.
— Именно туда мы и направляемся, — сказала тетушка Эм. Хотя голос ее звучал весело и даже радушно, глаза смотрели настороженно. У Летти тоже было нелегко на душе. Слова полковника были вполне любезными, но в поведении чувствовалась какая-то официальность.
Рэнни и Лайонел, которые резали жерди на опушке леса, чтобы починить забор птичника и лучше огородить петухов и цыплят, присоединились к ним на веранде. Они ничего не сказали, но ясно было, что, заметив приезд полковника, пришли узнать, в чем дело.
Выпив стакан или два прохладной, свежей, только что из колодца воды, чтобы не было так жарко, они сидели, подставляя лица налетающим на веранду случайным ветеркам, и разговаривали о том о сем. Через некоторое время терпение тетушки Эм кончилось, и она повернула разговор на главную тему.
— Я полагаю, вы слышали, что нам пришлось поволноваться прошлой ночью?
Полковник вопросительно поднял брови:
— Не могу сказать, что слышал. А что случилось? Ему все было подробно рассказано, со множеством восклицаний и обращений к Летти и Рэнни за подтверждением. Когда тетушка Эм закончила, офицер долгое время сидел молча. Его зеленоватые глаза были задумчивы. Наконец, он сказал:
— Я понимаю, это было испытание не из приятных, но такие случаи в последнее время происходят все чаще. Но пока вы не сможете назвать имена людей под простынями, армия вряд ли сможет чем-то помочь.
— Если бы я знала, кто это был! Я бы прямиком направилась к ним и высказала все, что я по этому поводу думаю. Вот так!
Томас повернулся к Летти:
— Вы говорите, они называли себя соседями. Вы узнали чьи-нибудь голоса?
Летти подумала, что что-то в голосе вожака напомнило ей Сэмюэла Тайлера. Но это казалось таким невероятным, что она не могла об этом сказать. Напустить военных на дядюшку Рэнни из-за такого пустяка было бы непростительным.
— Нет, боюсь, что нет. Звук был приглушен простынями, вы понимаете, и потом они мало говорили.
— Полагаю, это так.
Летти взглянула на Рэнни, сидевшего рядом с ней, и увидела, что он смотрит на нее. Это случалось так часто, что она не удивилась. Летти слегка улыбнулась, но он продолжал смотреть, не реагируя, не меняя выражения лица, как будто мысли его были где-то далеко.
Это также успокаивало, поскольку показывало, что она и эмоции, которые она вызывала, не занимают его внимания, вытесняя все остальное. Рэнни сидел в кресле, откинувшись, он был расслаблен, но внимателен. Стакан воды покоился на его колене. Рубашка прилипла к широким плечам, по краю волос выступил пот от недавней работы. Шрам на виске в это утро казался темнее и заметнее. Может быть, потому, что кровь была ближе к поверхности кожи из-за жары и физического напряжения.
Полковник говорил:
— Конечно, если Брэдли намерен подать жалобу и сообщить нам что-нибудь, с чего можно начать, мы охотно займемся расследованием. Он сейчас здесь?
— Он уехал в город очень рано, сразу же после завтрака. — Тетушка Эм отставила в сторону стакан с водой и потянулась, чтобы взять эмалированную чашку с горохом. Поставив ее на колени, она выбрала стручок и стала его лущить отработанными движениями, которые ничуть не отвлекали от разговора.
— Я что-то сомневаюсь, что он сможет рассказать вам ~ больше, чем Летти и Рэнни, даже если бы он захотел. То, чем он занимается, и так довольно рискованно. Опасность возрастет, если он официально обратится с жалобой.
— Да, мы уже сталкивались с этим.
— Положение печальное, но от этого никуда не деться.
Наступила короткая пауза. Томас поднялся со стула, подошел к колонне и прислонился к ней плечом, рука его лежала на перилах у него за спиной. В таком положении он был повернут спиной к яркому свету, который лился из-за козырька крыши. Все остальные сидели к свету лицом. Полковник грустно посмотрел на всех по очереди. Вдруг в его облике появилась официальность.
— То, что случилось прошлой ночью, — не причина моего приезда. Кроме того, к сожалению, я приехал не в гости.
Руки тетушки Эм замерли. Рэнни повернулся и посмотрел на полковника нахмурившись. Летти, без всякой причины, вдруг ощутила страх, желание не дать человеку в синей форме продолжить, хотя ей и хотелось услышать, что он скажет.
— Я должен сообщить вам, что вчера вечером, уже в сумерках, в колодце в нескольких милях отсюда было обнаружено тело мужчины. Сегодня утром покойник был опознан как Джонни Риден.
Горсть вышелушенных гороховых стручков, которые тетушка Эм собиралась бросить в предназначенное для них ведро, с тихим стуком упала на пол.
— О Боже, нет!
— Он был мертв, — продолжил Томас, — по меньшей мере, две недели, возможно, больше. Тело было опознано по одежде и найденным при нем бумагам. — Он вытащил из кармана конверт, открыл его, достал небольшой предмет и протянул им.
— Это обнаружили под его рубашкой.
Предмет, который он держал в руке, оказался раздавленным панцирем саранчи, проколотым острым, как игла, шипом. На нем засохло что-то ржаво-красное. Это могло быть только кровью. Кровью Джонни.
От образов, которые вызвал рассказ Томаса, Летти почувствовала дурноту, физическую боль, горе. В ней поднялась раскаленная добела убийственная ярость. Ничто, ничто из того, что она когда-то испытывала в жизни, не готовило ее к этому разрывающему все внутри ужасу от осознания, что ее использовали и предали, и к тому, почему это имело такое значение. Летти не могла пошевелиться, не могла говорить, не могла дышать.
— Не надо, — сдержанно произнес Рэнни. Он положил руку на ее пальцы, сжавшие подлокотник кресла. — Не надо так смотреть.
Губы его побелели, в глазах были ужасное горе и острая боль, а еще какое-то замешательство от известия о смерти друга. Но прежде всего его тревожила она. Пожатие его руки было крепким, предлагающим поддержку и облегчение, если она готова их принять. Летти почувствовала, как что-то вдруг отхлынуло, стало не так больно. Она повернула руку ладонью вверх, взяла руку Рэнни, сжала ее, выражая благодарность и обещая свою поддержку.
Тетушка Эм закрыла глаза. Она поднесла руку к горлу и сказала прерывисто:
— Пожалуйста, Томас, уберите это.
Полковник, ни на кого не глядя, положил панцирь саранчи обратно в конверт.
— Простите меня за столь печальную весть. Я очень сожалею, что так получилось, но во имя нашей старой дружбы я должен вас предупредить, что это официальное расследование.
— Официальное, — откликнулась тетушка Эм.
— По поводу предмета, который я вам только что продемонстрировал, и смерти Джонни имеются вопросы. На них необходимо получить ответы.
— Я понимаю. — Лицо пожилой женщины вдруг осунулось, она постарела сразу на несколько лет. — Хорошо, спрашивайте все, что должны спросить.
Полковник Уорд кивнул, потом выпрямился в полный рост. Его осанка стала более военной. Когда он заговорил, голос звучал официально, без обычной для него теплоты.
— Разумеется, мы побеседовали с матерью погибшего, миссис Риден. Согласно ее заявлению, последней весточкой от сына было письмо. Она получила его примерно три недели назад. В этом письме, оно сейчас находится у нас, Джонни Риден сообщал, что попал в беду и его убедили, что лучший выход для него — уехать в Техас. Он писал, что вы, миссис Тайлер, а также мисс Мейсон собираетесь помочь ему, что вы знаете кого-то, кто может безопасно переправить его через границу штата. Он просил мать не беспокоиться и сообщал, что пошлет за ней, когда устроится:— Томас Уорд повернулся к Летти. — Письмо датировано тем же самым днем, когда вас, мисс Мейсон, якобы видели с Шипом.
Связь между ними тремя — Джонни, Шипом и ней — была представлена так неожиданно, что Летти оказалась захваченной врасплох. Официальное использование при этом ее имени тревожило вдвойне. Что же ей сказать? Как же ей ответить, не раскрывая того грязного эпизода? И ведь не только она оказалась замешанной в гибели Джонни, еще и тетушка Эм.
Она вскинула подбородок. Глаза потемнели, но смотрели уверенно.
— Вы меня в чем-то обвиняете, полковник? Тетушка Эм вмешалась раньше, чем он мог ответить:
— Я не верю этому! Мне все равно, что вы говорите и как вы толкуете факты. Я не поверю, что Шип убил Джонни. Зачем ему это делать, у него не было причин.
— Но улики показывают, что это сделал он.
— Улики? Вы называете уликой саранчу? Любой мог подбросить эту штуку Джонни, когда он был мертв.
— Любой?
— Любой, кто хотел, чтобы все выглядело так, как будто это сделал Шип.
— Не думаете ли вы, что это несколько неразумно?
— Вовсе нет. Вы не знаете… Именно этих слов и ждал полковник
— Нет, не знаю, но хочу выяснить.
Тетушка Эм облизала губы, в ее выцветших голубых глазах была безысходность.
— Хорошо. Не думаю, что теперь это имеет значение. Все можно рассказать. Это больше не может повредить Джонни.
Наступила полная тишина. Тетушка Эм, то и дело сбиваясь, рассказала, как Джонни сознался в связях с бандой разбойников, в каком отчаянии он был, когда обнаружил, что причастен к убийству.
— Летти узнала, как он запутался. Он еще сказал ей, что видит для себя единственный выход — покончить с собой. Как же мы могли не помочь ему?
— Не думаю, — сказал полковник с иронией, — что вам пришло в голову послать его к шерифу или ко мне?
— Конечно, пришло. Но то же самое, что в самом начале заставило его стать курьером разбойников, сделало это невозможным. Он не мог допустить, чтобы мать узнала, что он натворил, и пережила публичное унижение.
Заговорила Летти:
— Он был также уверен, что, если бы пошел к властям, бандиты или их люди в городе убили бы его.
— Он не называл имена? Летти покачала головой:
— Он сказал, что знать их было бы для меня очень опасно.
— Итак, вы договорились с Шипом переправить Джонни в Техас. А вы подумали, что это было все равно что отдать его в руки палача?
— Вы говорите ужасные вещи! — с негодованием запротестовала тетушка Эм.
— Совершено ужасное преступление.
— Его совершил не Шип. Если Шип сказал, что перевезет его через границу в Техас, то он и перевез его через границу. Все, что я могу предположить — Джонни зачем-то вернулся и столкнулся с разбойниками или даже с тем самым человеком из города. Тот понял, что Джонни собирается сделать, и решил его убить.
— А под рукой у него оказались саранча с шипом?
— Может быть, Шип дал их Джонни еще раньше… как своего рода памятный знак! Не знаю. Знаю только, что Шип не мог этого сделать. Это лишено всякого смысла.
— Если только он не главарь бандитов или не связан с ними. Или если Ридену во время их поездки не стало известно, кто он на самом деле.
— Я не верю этому, — повторила тетушка Эм, складывая руку и откидываясь в своем кресле-качалке.
Летти почти не слышала упрямого ответа пожилой женщины. Мысленно она вернулась к той ночи в хижине. Джонни в одежде старухи, Шип в другом старушечьем одеянии. Что же сказал тогда Джонни? «Вы знаете, когда я смотрю на вас в этом обличье старой женщины, это мне напоминает…» Ему не дали закончить. Возможно, он увидел сходство с кем-то или какой-нибудь случай в прошлом содержал намек на то, кем мог быть Шип? Вполне возможно. Очень даже возможно.
Голос полковника, негромкий и язвительный, прервал ее мысли:
— Вы, кажется, намерены защищать этого человека, миссис Тайлер? Может быть, вы с ним лично знакомы?
— К сожалению, нет.
— И это весь ваш ответ?
Рэнни следил за разговором сосредоточенно и хмуро. Теперь заговорил он:
— Полковник, я скажу вам то же, что сказал людям в простынях. Это мой дом. И это моя тетушка Эм.
Полковник Уорд повернул голову, посмотрел на него, потом коротко кивнул и вернулся к пожилой женщине.
— Простите, если я вас обидел. Я постараюсь закончить это поскорее. Вполне очевидно, миссис Тайлер, если вы и не знакомы с Шипом, вы, по меньшей мере, знаете, как с ним связаться. Скажите, как вы это делаете?
Этот вопрос был неизбежным с самого начала, с того момента, когда имя Шипа оказалось связанным с Джонни и с ними двумя. Летти казалось, что от ответа ей не уйти, что тетушке Эм не удастся избежать рассказа о передаче записки через дупло дерева. Это было равнозначно выдаче Шипа федеральным войскам. Но какое это имело значение? Была ли теперь хоть какая-нибудь причина защищать его?
Однако пока шел спор, к тетушке Эм вновь вернулись самообладание и сообразительность. Она прямо посмотрела на полковника и сказала ложь, за которую ей придется просить у Бога прощения еще до вечерней молитвы.
— Это была чистая случайность. Неожиданная встреча. Один из тех случаев, когда происходит то, чего ждешь, и как раз в нужный момент. Кто скажет, что так не бывает?
— Что вы этим хотите сказать?
— Пути Господни неисповедимы.
— Вы очень хорошо понимаете, о чем я спрашиваю, — покраснев, сказал полковник. — Если вы думаете, что, защищая этого человека, совершаете героический поступок, то вы глубоко заблуждаетесь. На каждый добрый поступок, который он совершил, приходится один отвратительный. Он перечеркивает все хорошее, и с лихвой.
— Но это было простое совпадение, я же говорю вам. Правда, Летти?
Она не могла не откликнуться на этот призыв. Летти не могла в тот момент обвинить тетушку Эм во лжи, даже если потом об этом пришлось сожалеть.
— Да, это так. Как-то вечером я столкнулась с Шипом, когда возвращалась от пруда Динка. Я не слышала лая собак, но думаю, он тщательно запутывал свои следы. Ведь вы, полковник, кажется, говорили мне, что он иногда использует именно это место?
— Вторая случайная встреча?
В какой-то момент она подумала, что полковник знает больше, чем говорит. Потом припомнила. Встреча в ее спальне в ночь, когда она приехала.
— Странно, правда?
Ее ровный, лишенный эмоций тон, казалось, на секунду привел полковника в замешательство. Но только на секунду.
— Я думал, вы убеждены, что этот человек убил вашего брата? Что же изменило ваше мнение?
В самом деле, что? Ей и самой хотелось это знать.
— Какое-то время я была убеждена в этом. Теперь вижу, что это, как вы говорите, глубокое заблуждение.
Летти дрожала. Рэнсом чувствовал это по тому, как она сжимала его руку. Он боялся за нее, боялся как никогда в жизни. Он вынужден сидеть и слушать, почти не вмешиваясь, как решается его судьба. Нельзя было себе позволить проявить больший интерес. Его мучила смерть Джонни, Джонни, которого он благополучно переправил в Техас. Когда они виделись в последний раз, Джонни смеялся. Рэнсом не меньше переживал и за эту женщину, сидящую рядом. Сдержанность Летти и беспокоила, и удивляла. Он ожидал, что она с горечью изобличит Шипа, окажет полную поддержку офицеру федеральной армии, укажет дерево и тайник. То, что она не сделала ни того, ни другого, вызвало у него странную и радостную тревогу. Он отдал бы все, что у него есть, всего себя или даже все то, кем он хотел бы быть, лишь бы узнать, что она Думает, что чувствует, что означает ее дрожь.
Слаба. Она была слаба нравственно, умственно и физически. Она оказалась распутной, отдала себя в руки убийцы. Не нужно винить климат, обстоятельства или даже Шипа. Виновата она одна, и никто другой. Она опозорена. Надежды на спасение нет. Жалкое существо, порабощенное своей чувственностью.
Боже! Но как же случилось, что человек, обнимавший ее, слившийся с ней в такой страсти, оказался хладнокровным убийцей? Это невозможно.
Он явился к ней, а руки его были в крови. Какая это была для него восхитительная погоня, догнать ее на пароме и получить плату за спасение Джонни, зная все это время, что платой-то была жизнь Джонни. Ее возлюбленный убийца.
Но ведь он был так ласков, так удивительно нежен при всей своей силе, так мил.
Нежный и жестокий. Ласковый и свирепый. Добрый и злой. Должно быть какое-то объяснение этому. Может быть, их двое? Два ночных всадника, именующих себя Шипом?
Летти искала оправданий, чтобы успокоить свою совесть. Оправданий не было. Существовал только один Шип.
Тетушка Эм была так уверена, что он невиновен. Она — чудесная женщина, но ее обманули. Обманули так же, как Летти, когда заставили поверить в благородного борца за справедливость. Все это только легенды, милые старые сказки о рыцарях и чести, о великих подвигах, совершенных при невероятных обстоятельствах. Если это когда-то и было, то не теперь. Люди совершают подвиги, только если вынуждены это делать, чтобы спасти себя, или если они рассчитывают чего-то добиться, например милости женщины.
«Все, что я делал, все, что пытаюсь делать, — лишь для того, чтобы меньше людей пострадало…»
Слова. Пустые слова.
Рэнни сжимал ее руку. Это было ей предупреждением, знаком вернуться от мыслей к действительности. Тетушка Эм стояла. Полковник как будто собирался уходить. Он держал шляпу в руке. Летти постаралась хотя бы внешне изобразить спокойствие и позволила Рэнни помочь ей подняться. Взяв его под руку, она подошла к лестнице, когда командующий федеральными войсками уже спускался.
Внизу он обернулся.
— Ах да, я забыл сказать. Похороны состоятся сегодня во второй половине дня. Когда и где, я не знаю. Думаю, примерно через час будет известно, а может, и сейчас уже решено. Уверен, вы захотите приехать.
Извещения о похоронах были на столбах и деревьях повсюду в Накитоше и кое-где за городом вдоль уходящих из него в обе стороны дорог. Это были листки в черной рамке с напечатанными на них соответствующими соболезнованиями на фоне плакучей ивы. Время и место прощания были вписаны от руки. Когда несколько позже экипаж из Сплендоры проезжал мимо них, листки уже свернулись от жары. Панихида по Джонни должна была состояться в маленькой церкви к югу от города.
Тетушка Эм, как требовал обычай, отвезла провизию в дом миссис Риден. Она поехала, как только все было готово, задолго до обеда. Довольно скоро она вернулась. Лицо было бледным, глаза — красные от слез. Мать Джонни, сказала она, слегла и никого не хочет видеть.
Белая дощатая церковь стояла у извилистой проселочной дороги. Узенькая, с покатой крышей, она походила на тысячи таких же церквей от Нью-Гэмпшира до Техаса, хотя кровельная дранка была из кипариса, который мог появиться только из луизианских болот. Приход был методистский. Священник — высокий худой мужчина с руками слишком длинными для его рукавов и выступающим кадыком. Он поприветствовал одного из певцов квартета, исполнявшего уэслианский гимн, и занял место за простенькой кафедрой, у которой стоял покрытый цветами гроб.
Прихожане обмахивались, терпеливо снося духоту. С этим они ничего не могли поделать из-за жаркого да и большого количества собравшихся в церквушке. Воздух был плотно насыщен запахами перегретых человеческих тел, выходных нарядов, извлеченных из глубины шкафов, церковных книг, покрывавшего стены лака. Все эти запахи подавляли тяжелые ароматы увядающих цветов жасмина и жимолости, собранных вокруг гроба, чтобы заглушить еле уловимый запах, который невозможно было спутать ни с каким другим, — запах смерти.
Священник, вытиравший лицо платком и иногда подносящий его к носу, был краток в своем надгробном слове. Он закончил речь, глотнул воздух и подал знак тем, кто должен был нести гроб. Они подняли гроб на плечи и вынесли его на церковный двор. Могила была вырыта в ряду других могил, на каждой лежал могильный камень цвета ржавчины, изготовленный из железняка. Гроб поставили рядом с могилой.
Мать Джонни стонала и едва могла идти. Ее приходилось поддерживать. За матерью к гробу подошли другие родственники. Матери принесли стул, и она рухнула на него. Вокруг собрались люди. Они шаркали ногами и покашливали. Время от времени какая-нибудь женщина всхлипывала и поднимала голову, чтобы не зарыдать. Рядом с Летти, не стесняясь, плакала и размазывала слезы тетушка Эм. Чуть подальше стоял Мартин Идеи с зажатой под рукой шляпой, взгляд устремлен вперед. За ним, ближе к краю стояли полковник Уорд и Салли Энн. Рядом было все ее семейство.
Принесшие гроб отошли от него и стояли плечом к плечу, склонив головы под палящим солнцем и заложив руки за спину. Подошел священник. Он поправил цветы, съехавшие с гроба, когда его опускали, достал Библию и начал читать.
— Всему на этом свете есть свой срок, на все время отмерено под небесами…
Летти позволила себе ослабить внимание и посмотреть по сторонам. Повсюду по кладбищу были разбросаны могилы, отмеченные надгробиями из железняка. Некоторые были даже завалены железняком. Было, однако, и много могил с мраморными плитами и гравировкой на них. В углу находилась могила с высоким памятником и деревянным шатром, окруженная железной оградой, как жилище для усопших. Везде были посажены кедры, росли жасмин, розы и вечнозеленый барвинок. Большинство могил были очищены от травы, но было несколько заросших. Почти у каждой стояла ваза — у одних дорогая, у других дешевая — со срезанными засохшими или почерневшими цветами.
Летти снова посмотрела на свежевырытую могилу. Одним из тех, кто нес гроб, был Рэнни. Он стоял, опустив глаза в землю. Солнце отбрасывало золотистые отблески на его волосы. Лицо раскраснелось, может быть, из-за того, что в черном костюме было жарко, может, от физического напряжения. Но, скорее всего, причиной были переполнявшие его чувства. Джонни был его другом, возможно, его единственным настоящим другом.
Священник закончил читать молитву, произнес «Аминь», которое как эхо повторили глухими голосами собравшиеся, и закрыл Библию. Он подошел к лишившейся сына матери, нагнулся, чтобы утешить ее. Короткая и простая церемония закончилась.
Почти закончилась. Рэнни достал из кармана губную гармошку. Ни на кого не глядя, не спрашивая ни у кого разрешения, да этого и не требовалось, он зажал ее в руках и поднес к губам. Он глубоко вдохнул, выдохнул, потом еще раз вдохнул. И начал играть.
Чистые, печальные звуки поднялись и поплыли в теплом воздухе. Каждая нота была точна и тщательно выверена. Ясная и простая мелодия рассказывала о дружбе, ч веселье, боевом братстве, сражениях, долгих кошмарах, одиночестве военных лагерей. Она пела о Джонни, о его рыжих волосах и веснушках, его любви к жизни, широкой и доброй улыбке, беззлобном юморе, такте и готовности понять другого. Эта невообразимо горькая мелодия без слов была данью Джонни, реквиемом, криком боли.
Слушая, Летти вспоминала Джонни, тревогу на его лице, которую сменили облегчение и доверие. Они подвели его, она и тетушка Эм. Она привела его тс смерти, передала его в руки убийцы. Она одной из последних видела его живым. Джонни сказал ей: «Не знаю, увижу ли я вас снова». Он не увидел.
Последние чистые звуки гармошки затихли. Мать Джонни плакала. Другие женщины вытирали глаза. Мужчины сморкались и оглядывались по сторонам, не заметил ли кто-нибудь. Один или двое подошли к Рэнни и пожали ему руку. Остальные стали медленно расходиться, останавливаясь группами по три-четыре человека и разговаривая шепотом. Тетушка Эм пошла поговорить с Салли Энн и ее семейством. Они двинулись к церкви, за которой стояла их коляска.
Взгляд Летти был прикован к заваленному цветами гробу. Джонни был мертв, и она помогла убить его. И словно этого недостаточно, она покрывает своим молчанием человека, его убившего. Ей нет прощения. Можно сказать, что она делает это ради тетушки Эм, но от правды не скроешься. Та же самая слабость духа и плоти позволила ей отдаться Шипу и помешала отдать его в руки правосудия, чего он заслуживал.
Она падшая женщина. Летти поняла это, когда смотрела на Рэнни и слушала, как он играет для своего друга. Он был таким простым и добрым. То, что она с ним сделала, было преступно. Всем будет лучше, если она уедет.
Она вернется в Бостон, где будет знать, чего от нее ждут, что разрешено, а за что осудят. Она уедет сейчас, пока еще возможно вернуть осознание того, кто она, для чего живет и что ей делать в оставшиеся годы ее загубленной жизни. Но в первую очередь, если она хочет хотя бы в будущем уважать себя саму, необходимо что-то сделать, что-то, что ей следовало сделать еще несколько недель назад. Тогда это послужило бы благой цели, спасению человеческой жизни.
К ее стыду, Летти не хотелось этого делать даже сейчас. Слезы хлынули у нее из глаз, просочились сквозь ресницы и потекли по лицу.
Решение, если оно принято, надо выполнить как можно скорее. Так Летти учили, так она и поступала. Вернувшись вместе со всеми в Сплендору, она пошла в свою комнату, сняла шляпу и перчатки и убрала их. Потом села за стол, за которым писала письма, придвинула к себе бумагу, откупорила чернильницу, обмакнула перо и сразу же начала писать.
Острие пера громко скрипело в тишине комнаты. Запах чернил помогал собраться с мыслями. Она не собиралась сидеть и раздумывать. Какой в этом прок? Летти продумала все, что должна сказать, по дороге с похорон, в долгие сумеречные часы на веранде, бессонными ночами, засыпая и просыпаясь, снова и снова, в течение нескольких недель.
Ощущение, что наконец она хоть что-то делает правильно, придавало ей силы. Она не поднялась, пока не написала последнюю строчку. Слеза — и откуда она только взялась? — упала на страницу. Летти быстро взяла промокательную бумагу и прижала ее к слезинке, пока та не высохла. Слово, на которое упала слеза, расплылось. Ну и пусть. Она не может все снова переписывать.
Летти аккуратно сложила листок и отложила его в сторону. Взяв другой лист бумаги и разложив его перед собой, опять обмакнула перо. Так она и сидела с пером в руке над чистым листом. Слова не приходили. Летти положила перо и убрала бумагу. Будет лучше, если это послание она передаст на словах лично. Она сделает это утром, пораньше.
Солнце опустилось, и в комнате сгущались тени. Это был тот самый сумеречный час, когда летняя жара начинает сбрасывать свои железные оковы. Через раскрытые окна она слышала звук голосов на веранде. Там сидели Рэнни и тетушка Эм, наслаждаясь дуновением вечернего ветерка. Где-то в полях за домом заворковала пара голубей. Звук был жалобным, почти отчаянным.
Летти взяла сложенное письмо. Она задвинула стул и направилась к двери, прошла мимо туалетного столика. В зеркале мелькнуло ее отражение. Летти остановилась, пораженная. Бледная, сосредоточенная, со сжатыми губами и сурово зачесанными назад волосами, она была похожа на свою бабушку на портрете, который висел на лестнице в их доме в Бостоне. Отвернувшись, Летти быстро вышла.
Запах жарившейся курицы с .чесноком, луком и разными травами висел над задним двором и кухней. Было слышно, как Мама Тэсс бренчит серебром и помешивает что-то в кастрюльках на плите. Скоро позовут к ужину. Ей придется поторопиться.
Небо на западе становилось бледно-лиловым и золотым. Эти цвета окрасили блестящую поверхность пруда Динка. От воды шел легкий запах рыбы и гниющих водорослей. Поверхность казалась неподвижной. Но это было обманчивое впечатление. По водной глади скользили насекомые, другие нависали и беспокойно роились над ней. Время от времени раздавался шлепок и по воде расходились круги от хвоста охотившейся рыбы. Небольшое замутнение у берега было вызвано игрой лягушат и мальков. Похожая на стрелу тень на воде была плывущей змеей. Неподвижный силуэт в тени был голубой цаплей, застывшей на одной ноге в ожидании ужина.
Где бы ни была жизнь, там же таилась и смерть. Это неизбежно. Но ни один человек не имел права навлекать смерть на другого человека. Ни один.
Вот и дерево с дуплом. Летти положила письмо и вытащила руку.
Ее охватила боль, собравшаяся в груди. Шип придет сюда и будет стоять на том же месте, где сейчас стоит она. Он просунет руку внутрь и возьмет письмо, прикоснется к бумаге, которая была в ее руках. Он прочтет то, что там написано, и, может быть, улыбнется.
Летти протянула руку и коснулась дерева, прислонилась лбом к живой коре. Она знала, что будет трудно, но не ожидала, что так трудно.
Предательство. Он предал ее. Он взял ее тело и душу и так странно изменил их, что она едва узнавала себя. Он разбудил такие первобытные инстинкты, которые глубоко спят у большинства цивилизованных людей. С помощью влажного и жаркого климата этих мест, где жизнь бьет ключом, даже с помощью Рэнни, он превратил ее в какую-то шлюху. Только такая и может любить убийцу.
Любить. Это казалось невозможным. Летти почти не знала его. Он появлялся и исчезал в сотне разных обликов, разных настроений. Всегда был чем-то непохож на себя, такого, каким был в предыдущую встречу. Но он прикасался к ней, обнимал ее, укрывал ее от бури. Было что-то в его внешности, что заставляло ум и тело страстно желать. Это было выше, чем просто физическое влечение. Что-то, значение чего не может быть передано никаким словом, кроме слова «любовь».
Если она не любит его, почему его предательство вызывает такую боль? Почему она чувствует, что, выдавая его, разрушает себя?
Летти не могла стоять здесь бесконечно. Становилось темно. Ее будут искать. Она не хотела, чтобы тетушка Эм и Рэнни знали, что она сделала. Ведь они могли остановить ее. Они все узнают, разумеется, когда все закончится. Тут ничего не поделаешь. Они тоже подумают, что она их предала. Она очень сожалела об этом, ужасно сожалела.
Но другого выхода не было. Решение, единственно возможное, было принято. Теперь ей только оставалось пройти через все это, если она сможет.
Летти выпрямилась и повернулась. Подобрав юбки, она пошла назад, в Сплендору.
Рэнсом вышел из-за ив у дальнего берега пруда. Он стоял и смотрел вслед Летти сузившимися глазами, руки на поясе. Когда Летти скрылась из вида, он направился к дереву с дуплом.
