4
Из динамика раздался голос командира лайнера, сообщающий пассажирам, что через двадцать минут они произведут посадку. Он сообщил о погоде в Милане и пожелал счастливого пребывания в этом городе. Анджела стала вспоминать, сколько же раз она летала в гости к Кики? И сколько раз встречала Кики в аэропорту?
* * *
Сестры горячо обнялись — они не виделись почти год.
— Кики, дай я на тебя взгляну!
— Что ты хочешь увидеть? Морщинки у глаз? Не найдешь. Одно из преимуществ жизни в Милане — это близость к Швейцарии. — Анджела внимательно посмотрела на нее. — Не волнуйся, я ничего не делала… пока. Я просто пошутила.
— Да нет, я смотрю на волосы. Как ты могла остричь такие роскошные волосы?
У Кики была стрижка «под мальчика» — сзади светлые волосы едва доходили до шеи, косая челка почти закрывала один глаз.
— Неужели тебе не нравится? Похожа на уличного мальчишку, правда? Это последний писк. Сейчас вся провинция носит длинные волосы. Это так скучно. Может быть, и ты подстрижешься, пока ты здесь? Тебе еще не надоело ходить с одной и той же прической всю жизнь? Только для этого мы должны поехать в Рим. Что касается меня, то мне приходится ездить в Рим даже для того, чтобы сделать приличный маникюр.
Шофер помог им сесть в белый «роллс-ройс». Это была модель тридцатых годов, в машине были бар, телефон, вазы с розами. В каждой вазе находилась едва распустившаяся роза.
— Кики, тебя возит шофер? Ты ведь любишь водить машину сама, ты всегда сама водила, когда жила в Лос-Анджелесе.
— О, я воспользовалась этой машиной исключительно для того, чтобы произвести на тебя впечатление.
— Впечатление ты произвела, но это не твой стиль. Я всегда представляю тебя несущейся с бешеной скоростью в спортивной машине с полосами, как у гоночной. Но ты вообще не похожа на себя сегодня. На тебе даже пет соболей.
Кики расстегнула свой поплиновый плащ, и Анджела увидела подстежку из собольего меха.
— Ну что, так лучше? — спросила Кики.
— Безусловно. Мне бы не хотелось, чтобы ты менялась.
— Но я смотрю, моя сестричка тоже носит соболя. Что произошло? Как тебе удалось выжать это из мистера Жадюги? Это манто появилось в то же время, когда и браслет с бриллиантами?
— Я вижу, ты действительно не изменилась, все такая же язва.
— Разумеется. А чего это ты вдруг решила, что я должна измениться?
— Да нет. Немного изменилась. Совсем чуть-чуть.
— Да? И как же? — с вызовом спросила Кики.
— Не такая кипучая, как обычно. Ты стараешься, но в тебе этого уже нет. Появилась какая-то внутренняя серьезность.
— Должно быть, это Милан так на меня действует. Нет, в самом деле. Я и представить себе не могла, что жизнь здесь будет такой скучной. Если бы не поездки на выходные в Санкт-Мориц или в Рим, я просто не знаю, как бы я это выдержала. Боже, я бы отдала все на свете, чтобы пообедать в «Чэсен» или опять попасть на настоящий прием в Голливуде! Я помню, как однажды, на одном из таких приемов, Мэрилин Монро и Джейни Мэнсфилд спорили, у кого грудь больше. Это было нечто! А потом мы ходили на пляж, и многие там бегали голышом. Кроме Брэда, разумеется. И старика Боги, хотя он тоже там бывал, — представляешь, в смокинге! А потом другие ребята притворялись, что они полицейские, и все убежали, чтобы как-то прикрыться… — Она глубоко вздохнула.
— Но, Кики, ты всегда жаловалась, что тебе скучно в Голливуде.
— Я помню. Но это было до того, как я стала жить в Милане. Что я тогда знала о Европе? Ривьера. Париж. Лыжи в Швейцарии. Рим. Великолепные места. Но Милан? Мои собственные приемы — это такая тоска, что я сама на них чуть не засыпаю. Полная комната мужиков, говорящих о станках, фабриках, забастовках и налогах. — Она выглянула из окна. — Вот мы, наконец, и приехали. Это мой дом, если хочешь, можешь его так называть.
Анджела посмотрела вверх. Высоко в горах, великолепно вписываясь в окружающий пейзаж и похожий на парящую птицу, стоял дом, весь из стали, стекла и бетона, с навесной террасой; казалось, он был высечен из скалы.
— О Боже! Я ожидала увидеть итальянскую виллу. Что-то в стиле Возрождения, но только не это.
Кики опять глубоко вздохнула.
— Я знаю. Милан ничем не интересен, кроме того, что он является законодателем в области самой современной архитектуры. Говорят, что здесь работают лучшие архитекторы Европы. В Риме мы действительно жили ни вилле, это был фамильный дом Вика. Как он мне нравился! Все это богатство рококо…
— Богатство барокко. А рококо — это французский стиль. Он более изысканный, — поправила ее Анджела.
— Как я говорила — пока меня не перебили самым грубым образом, — я обожала тот дом. Я обожала Рим!
Они прошли к дому.
— Ну и что случилось? Почему ты уехала из Рима и переехала сюда? Ты мне никогда об этом не рассказывала. Разве в Милане есть кинопромышленность?
— Нет, конечно. То есть никакой другой, кроме «Мизрахи — Роса фильм компани», — с раздражением ответила Кики.
— О чем ты говоришь?
— Ладно, потом. Сейчас пойдем, посмотришь все остальное в этом миланском чудище. Ну и с племянницей, конечно, познакомишься.
— Мама говорила, что она очень умненькая.
— Если о ребенке нельзя сказать, что он хорошенький, говорят, что он умненький, а Никки уж точно призов за красоту получать не будет.
— Неужели внешность имеет такое большое значение?
— Очень даже. Как будет себя чувствовать Никки, когда узнает, что она — гадкий утенок — является сводной сестрой Мисс Вселенная?
Они вошли в дом и очутились внутри дворика с крышей из цветного стекла.
— Это центр дома, — сказала Кики. Здесь все напоминало джунгли, даже воздух был влажный, как в тропиках. — Весь дом построен вокруг него, — объяснила она. — Понимаешь, все окна в доме выходят сюда, во дворик, включая спальни на верхнем этаже.
— Так здорово, Кики! Очень красиво!
Они открыли полированные стальные двери и вошли в гостиную.
— О, Кики, это действительно очень красиво!
Вся мебель здесь была сделана в стиле артдекор — сплошные изгибы и углы, обитые темно-зеленым атласом; мраморные полы. Столовая была отделана сталью, стеклом и полированным хромом. В библиотеке стояли черные кожаные диваны; кресла, обитые замшей, стальные книжные шкафы и всевозможные оловянные безделушки.
— Не хочешь искупаться в бассейне? — спросила Кики; она все еще была в своем подбитом соболями плаще и, откинув полы, стояла, сунув руки в карманы черных брюк, — больше, чем когда-либо, похожая на мальчишку. — Он, разумеется, закрытый и с подогревом. Туда можно пройти прямо из гостиной.
— Ради Бога, только не сейчас, Кики. Я хочу познакомиться с Никки!
Они поднялись по стальной лестнице в детскую. Пожилая женщина и ее молодая помощница склонились над Никки, сидевшей в манеже необычной конструкции. Кики что-то сказала им по-итальянски, и молодая женщина, вытащив девочку из манежа, поставила ее на пол. Та постояла с секунду на месте, затем заковыляла к Кики.
Кики подхватила ее и расцеловала. У девочки были густые черные кудри, черные, как смородина, глазки и носик, немного великоватый для крохотного личика. Нижняя губка чуть отвисла. Кики передала малышку Анджеле.
— Ей повезло, что у нее богатый отец, потому что красоткой ее не назовешь.
— Перестань, пожалуйста! Она очаровательна. Такой пупсик! А какие кудри! Просто прелесть!
— Да, — протянула Кики. — Когда не могут придумать, что о ней сказать, говорят о ее кудрях.
Анджела ласково заговорила с девочкой, стараясь растормошить ее, однако та молчала.
— Она не станет разговаривать, — объяснила Кики. — Она вообще еще не говорит. Только «папа», когда видит Вика, а мне — ничего!
Пожилая женщина что-то тихо сказала Кики.
— Верни-ка эту мартышечку ее няням. Ей пора обедать.
— Почему бы нам самим ее не покормить? Мы еще толком не познакомились.
— Да ты что?! Они рухнут в обморок, если графиня будет сама кормить своего ребенка. Мы увидим Никки позже. Пойдем, я покажу тебе твою комнату.
Комната для гостей была оформлена в черных тонах, кругом все сверкало хромом, стояли обитые замшей кресла, на полу лежал черный ковер, покрывало на кровати было из серой замши. Кики засмеялась, увидев выражение лица Анджелы.
— Не очень-то уютно. Пошли ко мне.
Комната Кики была веселее. Пол был покрыт бархатистым темно-розовым ковром, стены обиты розовым шелком, потолок выложен дымчатыми розоватыми зеркалами.
— Ну и как тебе?
Анджела засмеялась:
— Напоминает теплое розовое чрево.
— Она и предназначена для того, чтобы трахаться. Если, конечно, хозяин дома бывает здесь, чтобы трахаться.
— А где Вик?
— Одну секундочку. — Кики подошла к ванной, дверь которой была открыта, и что-то сказала девушке, протиравшей розовый мрамор. Когда та ушла, Кики пожаловалась: — Ей-богу, нельзя пойти пописать, чтобы здесь кто-нибудь не крутился. Прислуги в доме должно быть не менее двадцати человек. Можно и больше. Я не очень-то соблюдаю все эти правила. Мама обожает иметь много прислуги, но меня она просто бесит. Все здесь настолько запрограммировано. В Беверли-Хиллз у меня были Ханна и Карлотта. Если нужно было помыть окна, то Ханна и не спрашивала меня — она просто нанимала кого-нибудь. Если надо было натереть полы, она вызывала полотеров, и я даже не знала, кто там приходил. Если мы приглашали двадцать человек, Карлотта прекрасно справлялась, если же гостей было человек пятьдесят, то нанимали людей из ресторана. Никаких проблем. Здесь же даже у шофера есть помощник для мытья машин.
Кики бросилась на кровать, затем тут же вскочила и подошла к шкафу. Она нажала на кнопку, дверцы открылись, и Анджела увидела бар, отделанный розовым каррарским мрамором.
— Бурбон? — спросила Кики. — Мартини?
— А можно шампанского?
— Почему бы нет? — Кики нажала на другую кнопку, и открылась дверца холодильника. Вынув бутылку, она достала два бокала и вернулась на кровать. Кики поставила бокалы на розовое бархатное покрывало и разлила шампанское.
Анджела посмотрела на этикетку и вздохнула.
— Прекрасно. Тысячу лет не пила французское шампанское. Мы пьем только калифорнийское.
— Ну, это еще не самое страшное, — мрачно заметила Кики. — Относительно алкоголя.
— Так где же Вик?
— В Израиле.
— И что он там делает?
— Снимает фильм. Я думала, что говорила тебе. С этой израильтянской актрисой — Дорит Авнир.
— Но почему? Что происходит, Кики? Почему ты живешь в Милане, если тебе хочется жить в Риме? Почему Вик перенес студию сюда? И почему он снимает фильм в Израиле, вместо того чтобы снимать его здесь, с тобой?
— Могу ответить тебе только одним словом — Мизрахи. Самым черным днем в нашей жизни был день, когда Вик стал его партнером. Мы думали, что заключим договор и на этом все кончится, однако постепенно он стал все прибирать к рукам. Это он настоял, чтобы мы перевели студию сюда. Он сказал, что ситуация с рабочей силой здесь лучше, и с финансированием тоже, и я, как основная исполнительница в фильмах Вика, нахожусь в большей безопасности, поскольку здесь меньше вероятность похищения.
— Это действительно так?
— Вероятность похищения? Ну, в Риме всегда есть такая опасность. Но кто на это обращает внимание? Мне кажется, Мизрахи просто не хочет, чтобы мы жили своей собственной жизнью. Понимаешь ли, в Риме мы жили так, как хотели. У нас там были друзья, мы общались с другими киношниками. Это было здорово. Здесь — совсем другие люди, другой климат. И похоже, Вику здесь труднее найти тех людей, которые ему необходимы. Ему нелегко здесь работать, поэтому Мизрахи решил, что Вик должен сделать пару фильмов на его студии, в Хайфе.
— Но почему Вик обязан его слушаться?
— Потому что Мизрахи держит его на крючке, вот почему. Если он выдернет из-под Вика свою денежную подстилку, то мы, возможно, потеряем все. Это самый ловкий ублюдок на свете. Намного хитрее Вика, можешь мне поверить. Знаешь, у Мизрахи есть еще и автомобильный завод в Израиле. Если «Дженерал моторс» когда-нибудь станет иметь дело с «Мизрахи моторс», то «Дженерал моторс» перестанет существовать и в Дейтройте будет находится одна «Мизрахи моторс».
— И сколько вам нужно денег, чтобы освободиться от него?
— Теперь уж и не знаю. Миллионы. Дело не только в деньгах, тут еще замешаны какие-то юридические закавыки. Если даже Вику и удастся ценой невероятных усилий выбраться из этого союза, то Мизрахи все равно будет являться владельцем всего того, что произведет Вик в следующие двадцать лет.
— Ну хорошо, если Вику обязательно надо находиться в Израиле, то почему бы тебе не взять малышку и не отправиться туда же, чтобы быть с ним. По крайней мере, вы будете вместе. Какой смысл сидеть здесь одинокой и несчастной?
— Я ездила туда ненадолго, но что мне там делать? Друзей у меня там нет. Можно посмотреть больницы и школы, которые построены на деньги американских евреев, можно съездить в кибуци. А что еще? Эту дурацкую Стену Плача? Можешь поверить, от этого самой плакать хочется. Самое большое развлечение — магазины. Если, конечно, тебе нравится ходить по арабским лавчонкам и торговаться из-за дубленок, которые воняют тухлятиной. Можно еще купить серебряные украшения, если тебе нравится серебро. Города переполнены, по улицам едва можно пройти, а остальная часть страны — это камни и песок. У них даже нет телевидения. А в ресторанах подается турецкая еда. Это в еврейской стране! Ей-богу! В Нью-Йорке и на Беверли-Хиллз и то можно купить бутерброд с солониной, но только не в Израиле.
— У тебя просто дар представлять все в самом обворожительном свете. Ну, а какова настоящая причина?
— А как ты думаешь, приятно мне сидеть и смотреть, как мой муж снимает картину с этой израильтянской принцессой, пока я — актриса, которая должна быть величайшей звездой Европы, — сижу там и гнию, как куча навоза на грядке?
Анджела не ответила. Помолчав, она спросила:
— А как насчет студии Вика? Они снимают здесь какие-нибудь фильмы, в которых ты можешь играть?
— Они вовсю снимают. У Мизрахи здесь целая компания, выпускающая вестерны один за одним. Но если я снимусь хоть в одном из них, то подпишу себе этим смертный приговор. Ты действительно ничего не понимаешь в кинобизнесе, Анджела? Сыграй какую-нибудь не свою роль или дрянную роль, не соответствующую твоему положению, — и все, с тобой кончено, больше ни на что приличное можешь не рассчитывать.
— И сколько это может продолжаться? Чего хочет этот Мизрахи?
— Бог его знает. То есть он хочет одно из двух. Первое — полностью вытеснить Вика из дела и забрать все себе, а второе — он хочет тебя.
Анджела пролила шампанское.
— По-моему, я что-то не поняла.
— Прекрасно поняла. Мне кажется, Зев Мизрахи воспылал к тебе.
— Ты с ума сошла!
— Можешь мне поверить, я нутром чувствую это. Он только о тебе и говорит, просто помешан на тебе. Так же, как и тот фотограф. — Кики посмотрела на Анджелу со сдержанным восхищением. — И как это тебе удается? Чем ты их берешь?
Глаза у Анджелы расширились от возмущения.
— Чем я их беру? — закричала она. — Ты прекрасно знаешь чем — ничем! Ничем! Ты помнишь? Это ведь ты мне говорила, что вся моя жизнь — это дырка от бублика, что у меня ничего нет. И ты была права! А теперь ты имеешь наглость — нет, не наглость, глупость, говорить, что…
— Успокойся, пожалуйста. Ну прости. Весь дом тебя слушает. Ну, пожалуйста, успокойся.
— Разумеется. Я успокоюсь, чтобы ты и дальше могла делать свои дурацкие предположения.
— Анджела, это никакие не предположения.
— Хорошо, тогда скажи, что именно Зев Мизрахи говорит обо мне? — Она испытывала одновременно и отвращение и любопытство.
— Ничего особенного. Он просто постоянно говорит о тебе, всегда спрашивает о тебе, когда мы видимся. Он хочет знать обо всем — счастлива ли ты, что у тебя за муж, какие у вас отношения. У меня такое чувство, что он не только с удовольствием залез бы тебе под юбку, — я уверена, что он хочет на тебе жениться.
Анджела невесело засмеялась.
— Никто не хочет залезать ко мне под юбку. Даже мой муж. Даже…
— Даже кто?
— Никто.
— Но ты ведь собиралась что-то сказать?
— Нет. Прошу тебя, перестань. И давай прекратим этот разговор. Меня от него мутит.
— Хорошо. Давай прекратим. Я знаю, что мы сделаем, — мы сгоняем в Рим.
— Но я же приехала сюда не за тем, чтобы флиртовать и развлекаться, Кики, — сказала Анджела, расстроенная почти до слез. — Я приехала навестить тебя и Никки.
— Я знаю. Но Никки ты уже посмотрела, а вместе мы можем быть где угодно. Если мы останемся здесь, то просто свихнемся. Нет, мы поедем в Рим. Прямо сейчас позвоню Джино.
— А кто такой Джино?
— Друг. Друг и режиссер. Вообще-то он принц, самый настоящий, и не только по рождению, но и во всем.
— Что за друг, Кики? Хотя нет, не говори. Я не хочу этого знать.
— Ну а что, ты думаешь, я должна делать? Сидеть здесь в одиночестве и грызть от тоски свои аристократические ногти? Мне скучно. И одиноко!
— Но тебе вовсе не обязательно все время сидеть здесь в одиночестве. Ты уже целый год не была в Штатах. Почти полтора года, если быть точными. Почему ты не приезжала?
— Мне очень, очень тяжело приезжать в Соединенные Штаты. Я увижу Рори, а потом надо будет опять уезжать. Это слишком тяжело.
— Я знала, что так будет.
— Ну и молодец. — Они обе замолчали. Вдруг Кики вскочила. — Ладно, что толку сидеть и переживать? Сейчас позвоню Джино в Рим, скажу, что мы приезжаем. В Риме он знает абсолютно всех. Сводит нас на какие-нибудь приемы. И знаешь еще куда? В цирк!
— Терпеть не могу цирк.
— Про этот цирк ты так не скажешь. Это совсем другое.
Когда они уже собрались уезжать, Кики позвали к телефону. Она вернулась немного смущенная и взволнованная.
— Это Вик. Вообще-то хорошо, что мы еще не успели уехать. Его величество Мизрахи прознал, что ты здесь. Только не спрашивай каким образом. Так что мы все едем на выходные в Веве. Они с Виком прилетают туда из Израиля, и он присылает за нами свой самолет. Но не расстраивайся, дорогая, оттуда мы сразу отправимся в Рим. И не надо пугаться, ради Бога.
— Как же мне не пугаться, после того что ты мне здесь наговорила?
— Господи, ну что он может с тобой сделать? Без твоего согласия и участия? Кроме того, обещаю, что ни на минуту не оставлю тебя с ним наедине.
— Но почему я должна лететь в Веве только потому, что он поманил, Кики? Мне это совсем не нравится.
— Но это всего лишь на выходные. Тебе понравится его вилла. Ты же обожаешь искусство, а у него великолепная коллекция: Ротко, Пикассо, Шагал, у него даже есть одна картина Рубенса. А какие приемы! Можно подумать, что ты сидишь за столом с Людовиком Четырнадцатым — блюда из чистого золота, на всех предметах вензеля, как у Ротшильдов. Когда я была там прошлый раз, там были Чарли и Уна. Не понимаю, почему они сходят из-за него с ума, — лично мне он кажется скучным. Ну разумеется, Чарли и Зев о политике не говорят. Когда там подается рыба, то каждый ломтик лимона покрыт тонкой сеточкой. Анджела, ты меня слушаешь?
Анджела смотрела в пространство перед собой.
— Да, я тебя слышала. Лимонные дольки, покрытые сеточкой, чтобы они не высыхали и чтобы не выскакивали косточки, когда их выжимают.
— Анджела, дорогая, похоже, ты все знаешь. И уж Зев, конечно, знает, как приготовить настоящий мартини. Тебе дают персональный маленький хрустальный графинчик в серебряном ведерке, и стакан тоже, конечно, ледяной. Анджела, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь, Бога ради.
— Однажды Дик в ресторане «21» попросил стакан молока, и они принесли ему бутылку молока в серебряном ведерке со льдом. Мы тогда только начали встречаться.
— Пожалуйста, Анджела, перестань себя вести, как будто ты в трансе. Послушай, может быть, когда вернемся, поедем лучше в Лондон? Знаешь что? Мы остановимся в «Савойе», накупим шоколадных конфет «Фортнам и Мейсон» и будем их есть в постели. Ты помнишь, как мы поглощали конфеты коробками, лежа в постелях? А потом купим эти шикарные кашемировые шали «Сван и Эдгар» и еще пообедаем… Анджела, послушай меня. Ну ведь это только на выходные!
Сначала Кики сказала Анджеле, что этот Мизрахи хочет заполучить все, чем владеет Вик… или ее, Анджелу. А теперь они собираются в гости к Зеву Мизрахи. Кроме того, Кики старается уговорить Анджелу, что так на нее непохоже. Анджела не могла не вспомнить одно из высказываний Кики: «Купить можно абсолютно все, нужно только знать цену». Интересно, какова будет цена Кики?
Но выходные прошли на редкость спокойно. Анджела нервничала и все время была настороже, однако Мизрахи вел себя как исключительно гостеприимный и милый хозяин. И нельзя было отрицать, что условия у них были королевские, а сама вилла — это настоящая жемчужина.
Самую «ужасную» вещь Мизрахи произнес во время банкета в субботу вечером, когда за столом сидело много известнейших театральных звезд из Европы и Америки, и если его замечание и напугало кого-то, то только не Анджелу.
Внимательно глядя на ее густые черные волосы, уложенные в высокую прическу, па мягкую выпуклость груди, облегаемую изумрудно-зеленым вечерним платьем с обнаженными плечами, Зев Мизрахи произнес:
— Будь моя воля, то вы, Анджела дю Бомон, стали бы самой яркой звездой, которую только знал мир.
Анджела скромно опустила глаза, ни слова не ответив на его комплимент. Когда она опять взглянула на гостей, то увидела, что Кики пристально смотрит на нее.
* * *
По мере того как приближалось Рождество 1956 года, Анджела надеялась, что Кики обязательно прилетит, чтобы повидаться с Рори, но, когда праздник был уже совсем близко, Кики предупредила, что не приедет — просто не выдержит встречи с дочерью. Слишком тяжело видеть ее в течение нескольких дней, а потом опять уехать.
Но еще больше Анджела была удивлена, когда Мари, вместо того чтобы провести праздники с ней и ее мальчиками, в последнюю минуту решила отправиться в Италию.
— Но, мама, — возражала Анджела. — Я надеялась, что мы вместе проведем Рождество в Палм-Спрингсе.
— Я тоже надеялась провести это время с тобой, Анджела, но ты не думаешь о том, что Кики больше нуждается во мне? Только подумай, насколько ей тяжело быть в эти дни так далеко от Рори.
«А я мама? У Кики, по крайней мере, есть Вик. А кто есть у меня?»
Когда в январе умер Хэмфри Богарт и Кики, которая любила его и всегда рассказывала о нем забавные истории, не прилетела на похороны, а только лишь позвонила Бетти и высказала ей свои соболезнования, и Анджела, и Мари поняли, что Кики не шутила, говоря, что в ближайшие годы в Штаты не приедет. Анджела вспомнила о том, что было в Италии, о драме, которая разворачивалась между Кики, Виком и Зевом Мизрахи.
