Мари Уиттир вернулась в Территаун из Палм-Спрингса как раз во время весенней уборки.

Кладовые были вывернуты наизнанку; весь хрусталь — бокалы, рюмки — были перемыты так, что сверкали на солнце. Необходимо было вымыть и натереть все полы и протереть окна. Синяя гостиная на втором этаже нуждалась в новых занавесках. На каждую постель были положены свежие покрывала, которые она заказала, находясь в Палм-Спрингсе. Ее постель была застелена бледно-персиковыми шелковыми простынями — она просто обожала их!

Мари посмотрела из окна на снег, выпавший ночью, хотя уже близился апрель и скоро должна была наступить пора цветения нарциссов. Она подумала об Анжеле, живущей в губернаторском особняке в Сакраменто; ее дочь старалась не поддаваться чувству одиночества, пока ее муж не обращал на нее никакого внимания, занятый своими делами — законными и нет. И Кики! Как бы Мари не правилось, что Кики вышла замуж за Брэда Крэнфорда, она просто восхищалась этим мужчиной, — и было не так уж и важно, врожденный у него такт или приобретенный. Она надеялась, что у Кики хватит ума остаться с ним и ценить его.

Герман принес на подносе утреннюю почту. Она рассеянно перебирала ее, продолжая думать о дочерях. Ей хотелось бы остаться в Калифорнии, чтобы быть рядом с ними на случай, если она им вдруг понадобится. Но что она могла сделать? Эдди был в школе в Массачусетсе, он еще был совсем мальчик, ему тоже была нужна мать! И Стонингем! Она так любила его.

На глаза ей попалось письмо с обратным адресом из Нового Орлеана. Чей-то незнакомый адрес, не Джулиана. Ее сердце стало биться быстрее. Что это? У нее дрожали руки, когда она открывала конверт.

Она быстро просмотрела страницы, пока не дошла до конца длинного письма, написанного от руки. Там стояла подпись: «Твоя любящая сестра Дезирэ». Дези!

Мари поудобнее уселась в кресле.

«Моя дорогая Мари!

Ты, наверное, удивишься, получив от меня весточку. Я надеюсь, что шок не будет слишком сильным. Если честно признаться, то я столько раз поражала тебя, что иному хватит на всю оставшуюся жизнь. Мне кажется, чем меньше об этом вспоминать, тем лучше. По прошествии времени я могу сказать, что мне стыдно. Но, наверное, это звучит слишком неубедительно. Когда я села писать это письмо в первый раз, две недели назад, я поклялась себе, что ни за что не скажу этих слов. Я имею в виду: «Мне стыдно!» С тех пор я каждый день пыталась написать это письмо: ты можешь себе представить, какая трудная у меня была задача — что-то сказать, а что-то — нет.

Ты, наверное, удивляешься, зачем я вообще пишу тебе, если не хочу сказать: «Мне стыдно, прости меня!» — и еще раз попросить у тебя прощения?! Я не прошу, чтобы ты простила меня! Не только потому, что думаю — ты не простишь меня, но и потому, что теперь это не имеет никакого значения. Что сделано — то сделано, ничего изменить нельзя. Ничего из того, что случилось с нами, что я натворила.

Так зачем же я пишу тебе? Наверное, для того, чтобы поставить все точки над «i». Я вышла замуж, и мне хочется, чтобы ты это знала. Есть свободная ниточка в узоре наших жизней, и этот узор может быть нарушен, если я не скажу тебе о моем замужестве. Я уже устала от свободных нитей. В будущем я собираюсь стать более аккуратной личностью!

Я вышла замуж несколько месяцев назад. Не хочу ворошить старое и касаться неприятных моментов, мне просто хотелось бы рассказать тебе немного обо всем, что случилось со мной.

Я возвратилась из Калифорнии в 1942 году; мне кажется, что ты знаешь об этом, — когда Рори пошел в армию. К тому времени между нами уже почти все было кончено. Я не собираюсь обсуждать те пять лет, которые провела с ним. Кроме того, они и не были такими уж плохими, как ты могла об этом слышать. Рори, конечно, не герой, но и не жуткий тип, как о нем все говорили! Наша жизнь не была таким раем, как я ее себе представляла. То, что случилось со мной, — больше моя вина, чем его. Ты, возможно, слышала, что я пристрастилась к наркотикам. Все это неправда! Я немного баловалась некоторыми из них — в основном это был кокаин. Но мне было плохо от истощения, и я пила, все это и привело меня к болезни, как объяснили мне врачи. Но ад па земле для меня начался, когда я вернулась домой в Новый Орлеан — к Джулиану, Одри и maman, которая сидела в своей кровати и смотрела на меня такими глазами! Могу совершенно точно сказать, что maman умерла, так и не простив меня. И она была права! Только дурак мог простить меня, a maman могла быть кем угодно, но она никогда не отличалась глупостью! Я всегда отдавала ей должное.

Если тебе интересно узнать, как я поплатилась за мои преступления (мне кажется, что спустя столько времени тебя это не очень интересует), я могу сказать, что те годы, которые я провела с Джулианом и Одри, вполне стоили самого ужасного наказания!

Пару лет назад я решила, что мне пришло время встряхнуться и освободиться от них. Физически я была уже в состоянии начать трудиться, и я пошла работать в аптеку кассиром. (Я до сих пор работаю кассиром.) Я сняла меблированную комнату, работала весь день, вечером возвращалась в свою комнату — и все. Так протекала моя жизнь, не очень-то интересно, но я была свободна! И мне это доставляло радость.

Ты правильно догадалась — я вышла замуж за своего босса, Пьера Лазаруса. Как тебе нравится его имечко?! Да, он наполовину еврей. Maman, наверное, прокляла меня из могилы. Но я уверена, что Бог этого не допустит! Пьер очень милый и добрый человек, он прекрасно относится ко мне. Мне повезло, что он на мне женился, хотя maman, видимо, назвала бы наш брак мезальянсом. Но Пьер все знает и не осуждает меня. Он считает меня красивой! Прошло так много времени, когда говорили, что Дезирэ дю Бомон — красавица!

Пьер готовит лекарства по рецептам, а я веду бухгалтерию (у нас еще работают несколько человек, так как наша аптека достаточно большая). У нас прекрасная квартира недалеко от аптеки, потому что мы работаем допоздна. Как сказала бы maman, я стала принадлежать к мелкой буржуазии. Все не так уж плохо, поверь мне. Я сижу за кассой в черном платье (мне кажется, что так лучше), на мне надето жемчужное ожерелье, я ношу пучок. У меня длинные красные ногти и одеты четыре кольца. (Кассиры всегда следят за своими руками, делают маникюр и носят кольца. Ты когда-нибудь слышала об этом?) Я пользуюсь великолепными французскими духами, самыми лучшими, какие есть у нас в продаже!

Раз в неделю мы бываем в кино. Мы часто ходим к «Антуану» и в другие хорошие рестораны, как было в прежние дни. Можешь мне поверить — я счастлива! И Пьер тоже!

Вот я и рассказала тебе всю мою историю, Утренняя Красота, как мы говорили, когда были маленькими. Теперь я подошла к концу.

Я написала много храбрых слов по поводу того, что не буду просить у тебя прощения. Я также не прошу, чтобы ты пожелала мне счастья и удачи. Я знаю, ты не исповедуешь теперь католическую веру, а я не знаю, кто же я теперь. Наверное, никто. Но у меня такое чувство, сестренка, что Иисус возлюбит тебя, если ты не будешь больше ненавидеть меня.

Твоя любящая сестра Дезирэ.

Р.S. Я видела фото Кики и Анджелы, они просто прекрасны! Я не смогла удержаться и немного поплакала, когда смотрела на них. Совсем немного!»

Мари перечитала письмо и вытерла платком глаза. Затем она села за письменный стол и, взяв лист бумаги, написала:

«Дорогая сестра,

я не ненавижу тебя; я тебя простила; я желаю тебе всего наилучшего.

Мари».

Немного подумав, она порвала записку и спустилась в кладовую, где кипела бурная деятельность: четверо горничных мыли фарфор, бокалы, рюмки, чистили серебро.

— Герман, найдите, пожалуйста, большой деревянный ящик. Мне нужно отправить серебро. Я хочу, чтобы вы все очень хорошо упаковали, чтобы ничего не погнулось!

В свое время Мари подарила часть серебра, принадлежавшее семьям дю Бомон и Манар, — своим кузинам и дядюшке Полю, незадолго до его смерти. Все украшения она отдала своим дочерям, так же как и столовые приборы и блюда. Теперь у нее осталось примерно десять или двенадцать приборов старинного серебра, вазы, блюда и великолепные подсвечники. Она собрала все это вместе. Да, настало время прекратить вражду, как сказала Дезирэ, чтобы все возвратилось на круги своя!

Она написала адрес, куда нужно было переслать подарок, и отдала его дворецкому.

— Герман, все, что я отобрала, следует отправить по этому адресу.

— Абсолютно все, мадам?

— Да, это свадебный подарок!

Мари была рада, что Эдвард не присутствовал при ее «широком жесте», — она бы чувствовала себя очень глупо. Но она сделала этот широкий жест, и у нее было прекрасное ощущение!