Глава 4

Покахонтас поджидала отца на тропинке, по которой ходил только он один. Она была твердо уверена, что он будет в хорошем настроении после утренних обрядов. Богиня реки Ахонэ не просила ежедневных пожертвований табака, но требовала каждодневных купаний в ее реках и океане. Все подданные королевства были обязаны исполнять обряд, причиной отступления служила только болезнь. Чистое тело было так же важно, как чистый дух.

Летом, когда вода в реке была теплой и нежно ласкала кожу, а мелкий песок манил к себе, Покахонтас иногда по два часа ждала, пока отец совершит омовение. В зависимости от настроения великий вождь брал с собой одну или даже нескольких своих жен.

Покахонтас прислонилась к росшему у тропы буковому дереву. Она никогда не посмела бы отыскивать его бухточку, так же как ее братья и жители деревни. Смерть грозила тому, кто незваным оказывался в принадлежавшей Паухэтану части реки.

Солнце стояло высоко. Она лениво наблюдала, как клюет на дорожке семена иволга. Прилетела ее товарка — всплеск цвета на фоне деревьев. Покахонтас смотрела, как выступают они в дружеском танце — одна перед другой. Они были такими яркими по контрасту с бледными людьми, занимавшими ее воображение. Окажутся ли они такими же бледными, как бог зла Океус, стоящий в капище? У чужеземцев, наверное, есть свои боги. То, что слышал Номех, не сделало их более привлекательными. Он сказал, что они странно одеты и пахнет от них, как от хорьков, но сам он их не видел. «А я должна, — с решимостью подумала Покахонтас, — должна их увидеть».

— Белоснежное Перышко!

Это позвал ее брат Секотин, один из охранявших отца этим утром.

Покахонтас вздрогнула и выпрямилась. Секотин игриво подтолкнул ее своим луком. Он всегда задирал ее без всяких на то причин. Она никогда не знала, до какой степени может на него положиться. Но что-то было в его глазах, какое-то непередаваемое выражение, из-за которого она сомневалась в его преданности. Но когда-нибудь она устроит ему взбучку за то, что он постоянно изводит ее.

— Он идет?

Секотин не успел ответить, потому что в ту же секунду из-за поворота появился Паухэтан. Рядом с ним была его последняя жена, его рука покоилась на ее плече. Еще одна из жен шла следом, собирая цветы по краю тропинки, а за ней шла личная стража Паухэтана.

— Покахонтас, ты ждала меня?

Великий вождь приветственным жестом протянул к дочери руку.

Покахонтас тут же заметила, что суровые черты его лица разгладились. Да, она выбрала верный момент, чтобы изложить свою просьбу. Волна любви к отцу охватила ее, и она улыбнулась.

— Да, отец, я хочу расспросить тебя о тассентассах.

Движением руки он заставил ее умолкнуть. Повернулся к женам, с улыбкой отсылая их прочь, затем приказал страже отойти за пределы слышимости. Он сел в тень, жестом пригласил ее присоединиться к нему, потом сказал:

— Ну так что, Озорница?

Покахонтас ответила довольной улыбкой. Отец всегда называл ее так. Он сам дал ей это прозвище, и оно было для него чем-то особенным, гораздо более сокровенным, чем Матоака — Белоснежное Перышко, — ее тайное имя. Ему нравилось, когда она храбрилась. А она знала, что может без опаски попросить его о чем-то и почти всегда получить разрешение.

— Отец, я хотела бы увидеть грязных людей.

— Увидеть их, Покахонтас? Но они на расстоянии дня пути от нас.

— Значит я должна пойти туда, где они. Я хочу знать, какие они.

Паухэтан нахмурился:

— Любопытство опасно, дочь. Многие из наших людей пошли, чтобы увидеть тассентассов, когда они впервые пришли на нашу землю. Некоторые не вернулись или вернулись только для того, чтобы заболеть и умереть. У бледных людей могущественное колдовство.

— Они уже приходили в наши земли. Ты так сказал во время праздника весны.

— Мы не часто говорим об этом, Покахонтас, но за прошедшие годы я видел их много раз. Последний раз, когда они потревожили наши берега, ты была слишком мала. Тебя тогда интересовали только твои игрушки и развлечения. В любом случае, все это не должно касаться женщин и детей.

— Но я больше не ребенок, и теперь они меня интересуют. Они, должно быть, приплыли из диковинной страны, раз они другого цвета.

— Ты слишком любопытна, Покахонтас.

— На весеннем празднике ты, отец, сказал, что собираешься изгнать их, но если они все время возвращаются, может, будет лучше разрешить им остаться. Мы можем принять их в свое племя, как делаем с другими покоренными людьми. Похоже, что, несмотря на все их колдовство, от них может быть прок.

Паухэтан добродушно фыркнул:

— Мы уже пробовали, но ничего не получилось.

Внезапно Покахонтас ощутила неуверенность. Она никогда не думала, что кто-то может быть могущественнее Паухэтана и сильнее его армии. Тассентассы, возможно, опаснее, чем она предполагает. Нужно сменить тактику, чтобы отец принял ее план.

— Это не любопытство, отец. Я хочу помочь тебе, я хочу помочь прогнать их до того, как наступит лето и придет время...

— Жертвоприношений, — сумрачно закончил за нее Паухэтан. — Мы все этого хотим. Но что мы можем сделать, моя Маленькая Озорница? Ты еще даже не женщина. Это дело мужчин. Ужасно, когда приходится приносить жертвы. Никто из нас не хочет, чтобы это случилось. Но минуют четыре луны, прежде чем соберутся жрецы. Мы должны думать и наблюдать, прежде чем напасть на грязных людей.

— Тогда позволь мне следить за ними для тебя. Мои глаза остры, и слух тоже. И то, что я пока девочка, может, даже лучше. Я пройду там, где не пройдут мужчины. Бледные люди при мне скажут что-то, о чем никогда не заговорят в присутствии воинов. Я смогу уговорить их.

— Ты не сможешь понять их странные звуки, — заметил Паухэтан. — Да, это правда, Озорница, все знают о твоем остром уме, но ты пойдешь к грязным только вместе с людьми Починса.

Он задумчиво хмурился.

— С людьми Починса?

Починс был ее братом и старшим из сыновей Паухэтана.

Паухэтан бросил на нее быстрый взгляд.

— Починс самостоятельный правитель. Тассентассы приплыли из-за моря и высадились на земле Вовинчо, но люди Вовинчо загнали их назад на их большие каноэ. Вчера вечером гонцы принесли весть, что они продвигаются к землям Починса.

— Тогда разреши мне отправиться в Кекоутан, отец, — с надеждой взлетел голос Покахонтас. — Я могу навестить Починса и его людей. Я знаю дорогу в Кекоутан, я легко найду ее.

— Я думал послать Секотина, — ответил ее отец, — и Памоуика.

— Мы можем пойти все трое. Они возьмут меня, если ты скажешь им.

— Слишком много — просить их отправиться в такое путешествие с младшей сестрой. И монаканы могут все еще быть поблизости. — Паухэтан остановился и задумчиво посмотрел на дочь. После долгого молчания он продолжил. — Ты мое любимое дитя, Покахонтас, и я не делаю из этого тайны. Ты скоро станешь женщиной, и в отношении тебя у меня большие планы. Может быть, в этом походе ты многому научишься. Я поговорю с Памоуиком. Ты пойдешь. Но помни, эти чужеземцы отвратительны. Я презираю их, и ты тоже должна. Ты идешь не нападать на них, а наблюдать и слушать, чтобы обо всем рассказать мне. Никогда, никогда не теряй бдительности. Думай о них как о своих врагах. Помни, что ты станешь вождем племени, и все время веди себя как подобает.

— Отец, я никогда этого не забываю. Я постараюсь для тебя. Ведь я твоя дочь!

Довольный, Паухэтан широко улыбнулся.

Разными тропками Покахонтас проскользнула к дому, где спал ее отец. Любимые жены Паухэтана и несколько неженатых и незамужних детей, которых он держал при себе, тоже спали здесь. Это было длинное строение — в рост десяти человек от края до края. Она пробралась через помещение мальчиков туда, где спали девочки — в центр дома. Часть дома была отведена женам, а еще дальше — помещение с отдельным входом — отцу.

Добравшись до места, где спали четыре девочки, Покахонтас направилась прямо к своей постели — груде ее любимых беличьих шкурок, на которую было брошено покрывало из меха серой куницы. Она любила ощущение мягкого тепла на своей коже. У стены стояла большая корзина, в которой лежали ее наряды. У нее было много одежды: все младшие вожди королевства Пяти Рек слали ей подарки. Тут были юбки и мокасины из мягкой кожи, накидки, украшенные перьями и кистями и обязательно белыми перьями, соответствовавшими ее рангу. Здесь лежали нити жемчуга и медные украшения, подаренные ей в надежде доставить удовольствие ее отцу. Покахонтас встала на колени на возвышение рядом с корзиной и принялась отбирать вещи, которые понадобятся ей для путешествия. Ничего громоздкого, потому что путь будет непростым и идти надо налегке. Тем более, что в доме отца в Кекоутане есть множество разной одежды. Ей нужна только толстая юбка из прочной кожи, кожаная накидка, чтобы защититься от вечерней прохлады, а на ноги — простые коричневые мокасины. Эта одежда не выдаст ее положения. И больше ничего.

Выбрав вещи, она присела на постель и задумалась, почему отец намеревался послать только Памоуика и Секотина. При обычных обстоятельствах вести переговоры с Починсом и тассентассами пошел бы отряд воинов. Но время для вопросов было неподходящее. Она была счастлива, что ее вообще взяли. Памоуик и Секотин были не только ее братьями, но и хорошими товарищами. По крайней мере, Памоуик. Тут она упрекнула себя: Секотин всегда был добрым с ней.

Покахонтас вспомнила о беседе накануне вечером. Братья рассказали ей, как ужасно пахнут тассентассы. А в реку заходят, не снимая одежды! Не скребут себя раковинами и не вытираются после купания. Очень странные существа! Они прибыли на огромных каноэ, которые плавают при помощи ветра, и у них есть оружие, которое грохочет громче бури. Как же они устраивают засады? Покахонтас чувствовала себя зачарованной.

Покахонтас поднялась на рассвете. Она была настолько взволнована мыслью о предстоящем путешествии, что почти не сомкнула глаз. Молча, двигаясь грациозно, словно молодая олениха, она скользнула за перегородку к мальчикам, прошла мимо спящих братьев и вышла наружу, в блеклый рассвет.

Первым делом она пошла за дом, где на расчищенном участке земли рядами стояли маленькие плетеные клетки. В ее маленькой клетке сидела коричневато-зеленая жаба. Последнее, что она сделала накануне, — нашла подходящую жертву. Покахонтас открыла клетку и достала жабу.

Идя по тропинке к реке и сжимая в руке немую жабу, она думала о том, как глупо поступают тассентассы, не воздавая должное Ахонэ. А это очень опасно — никогда не приносить ей жертв. И как ужасно, что они никогда не доставляют себе удовольствия свободно поплавать в воде.

Вскоре она вышла на берег, мимо которого река плавно несла свои глубокие воды к большому заливу Чесапик, к тому месту, где тассентассы высадились на сушу. Она спустилась к воде, отбросила острые тростинки и встала на колени на мягкий песок.

— Ахонэ, — прошептала она, — я приношу тебе эту жертву, чтобы для меня и моих братьев путешествие было безопасным.

Она содрогнулась, принося жертву, потому что не любила жаб. Может быть, Ахонэ даже с большей благожелательностью примет жертву, видя как она преодолела отвращение. Затем она скинула с себя юбку, окунулась в воду и как следует вымылась. Потом вытерлась индюшачьими перьями.

Ей пришлось поторапливаться: нужно было принести еще одну жертву — богу зла Океусу. Океус пугал ее, ему в жертву был принесен один из ее братьев, и мысль о новых детских жертвах висела над ней, как грозовое облако. Но совершить обряд было необходимо, иначе в путешествии им выпадут неприятности. Она задержалась, чтобы взять из клетки трех белок, и присоединилась к братьям. Все трое в молчании быстро пошли к капищу Океуса.

Понадобилось время, чтобы найти жреца, а когда они наконец вошли в капище, там было темно и воздух стоял затхлый. Стены никогда не отодвигались, чтобы впустить солнечный свет, и единственным источником освещения был огонь, зажженный жрецом. Покахонтас встала на колени на земляной пол, братья тоже опустились на колени по обе стороны от нее и шепотом прочли молитву: «Смилуйся над нами, Океус. Пошли нам хорошее путешествие и приведи его к счастливому завершению. Мы приносим тебе белок, Океус, но если ты позволишь нам благополучно добраться до Кекоутана и грязных захватчиков, мы найдем для тебя большую речную жемчужину, больше тех, что висят сейчас у тебя на шее».

Погремушка жреца издала глухой звук, когда он встряхнул ее. Он вознес молитву, и пламя засияло, казалось, ярче, полыхая желтым огнем. Руки Покахонтас задрожали. Похоже, все зло мира собралось в этом месте. Океуса нужно было ублажать постоянно, а иначе его ужасное, холодное зло вырвалось бы из капища и растеклось по поселку.

— Смотрите, бог принимает вашу жертву.

Она видела Океуса много раз, но каждый раз его вид заставлял ее содрогаться. Огонь освещал его снизу, отбрасывая черные тени на лицо бога и делая его особенно зловещим. Лицо было белое, как у мертвеца, голова венчала щетинистое, темное тело. Она вообразила, что он похож на людей, переплывших огромную воду, чтобы напугать их. Дым, идущий от огня, создавал впечатление, что бог движется, смотрит на них из глубины пустых глазниц. Казалось, что он поймал ее взгляд и не отпускает. Этот миг показался ей вечностью. Затем огонь угас, и она, Памоуик и Секотин остались одни во тьме.

Они как один, вздохнув, упали на пол и лежали там без движения. По легкому колебанию земли Покахонтас улавливала движения жреца за ограждением, его тихие шаги во мраке.

Прозвучал пронзительный крик, короткий, предсмертный, потом второй, за ним третий. Три белки для Океуса, три маленькие смерти, чтобы ублажить бога зла. Три шкурки для жреца, чтобы добавить к уже имеющимся. Они так и лежали, пока жрец не вернулся через наружную дверь и луч солнечного света не тронул их ступни. Тогда они поднялись. Жрец пожал им руки, когда они выходили мимо него из капища.

— Счастливого пути.

Совсем рассвело, каноэ ждали на берегу. Направляясь к ним с аккуратным свертком из своей накидки, Покахонтас увидела Памоуика и Секотина, тоже с одеждой в руках. Обоим молодым людям было по двадцать лет, они родились с промежутком в несколько месяцев, но вряд ли два брата могли быть более несхожи. Памоуик был само ленивое очарование, тогда как Секотин олицетворял собой наблюдательность и быстроту реакции. У него были самые чуткие уши из всех воинов племени, никто раньше Секотина не мог уловить присутствие оленя, врага или даже змеи. За двумя юношами следовали три воина, нагруженные поклажей для второго каноэ. Значит, отец все-таки решил отправить с ними небольшое сопровождение.

Секотин поднял руку, чтобы второй раз за это утро приветствовать ее.

— Покахонтас, ты сядешь в первое каноэ между Памоуиком и мной.

Покахонтас увидела, что это были тяжелые челны, а не легкие березовые лодки, которыми обычно пользовались некоторые племена королевства. Они были раскрашены красным и синим, как и все лодки и каноэ Паухэтана. У него их было несколько сотен, самых разных по размеру, вмещавших от двух до сорока человек. Ее всегда приводил в трепет вид флота отца, когда он во всеоружии отправлялся на охоту или на войну. Дрожь гордости пробегала по ее телу.

Покахонтас попросила отца никому в поселке не говорить, что она уезжает. Ей не хотелось всех этих прощаний и наставлений в последнюю минуту, которые только задержали бы их. Поездка будет недолгой, всего-то полдня пути на веслах до того места, где река впадает в залив Чесапик. Она предполагала, что они проделают весь путь по воде. Но Секотин мог выбрать и пеший маршрут, тогда они несли бы каноэ над головами. И они прошли бы через земли Починса и добрались до Кекоутана со стороны береговой полосы.

«Интересно, где сейчас тассентассы? — подумала Покахонтас. — Плывут они на своих больших каноэ по заливу или уже вверх по реке? А некоторые из них, наверное, передвигаются по суше». Покахонтас оглянулась на знакомые, покрытые лесом берега Памманки, мимо которых их несли легкие, размеренные удары весел. Покахонтас погрузилась в полудрему, упершись взглядом в широкую спину Секотина, ритмичный плеск весел по воде усыплял ее. Но при этом она все-таки следила за вторым каноэ, шедшим впереди. Посмотрев туда, она увидела отрешенные лица воинов, без устали производивших те же движения, что и ее браться.

Солнце поднималось все выше, и она почувствовала головокружение и голод. Во рту пересохло, и язык уже не увлажнял губы.

— Секотин, когда ты думаешь остановиться? Я хочу есть.

— Как только увидим подходящее место.

По мнению Покахонтас, они миновали уже несколько подходящих мест, но продолжали двигаться. И Покахонтас решила, что Секотин таким образом намекнул ей, чтобы она не задерживала путников. И опять она стала размышлять, почему у нее есть сомнения насчет Секотина. Никогда она не чувствовала ничего подобного по отношению к другим своим братьям и сестрам. Что заставляет ее сомневаться в нем?

Секотин повернул голову и окликнул мужчин в другом каноэ. Сам он направил каноэ к берегу, где над рекой свисали ветви большого дуба и ивы. Братья втащили каноэ под прикрытие листвы, привязали его плетеной веревкой к ветке, а воины тем временем вытолкнули на берег второе. Глубина у берега была по меньшей мере три фута. Тихонько вздохнув, Покахонтас сбросила юбку и скользнула в воду за борт каноэ.

Она нырнула, давая прохладной воде остудить разгоряченные голову и шею, и неторопливо поплыла на середину реки. Вода бальзамом подействовала на ее тело и уставшие от неподвижного сидения мышцы. Она немного подержалась над водой и вдруг застыла, услышав крик вороны — сигнал опасности, принятый у них. Покахонтас повернула голову и увидела Секотина, знаками приказывавшего ей немедленно вернуться в укрытие к деревьям. Она нырнула и поплыла сильными движениями, не тревожа поверхности воды. Она проплыла под вторым каноэ и показалась между двумя лодками — вода не шелохнулась.

Покахонтас прислушалась, но ничего не услышала. Она видела, что и другие прислушиваются, но только у Секотина был уверенный вид.

Какой-то странный звук или всего лишь ее дыхание? Она снова напряженно прислушалась. Он был слабым, очень слабым, но различимым теперь — тихое шуршание весел. Она повернула голову к братьям. Их руки двигались, они обменивались четкими знаками. Каноэ — несколько больших. Много людей — пятьдесят, возможно, больше. Рыбаки? Кто-то из их людей?

Секотин сделал знак. Уже давно никто не отправлялся за рыбой ни из Веровокомоко, ни из окрестных поселков.

Большие каноэ. Покахонтас взглянула дальше по реке, в сторону звука, но примерно в двухстах футах от них река резко поворачивала. Она ничего не увидела.

А может быть, это волшебные лодки белых людей? Нет, люди Починса сказали, что им не нужны весла. Это, должно быть, кто-то из людей Пяти Рек спускается по реке, чтобы порыбачить или для торговли с соседями. Вдруг ее мозг обожгло воспоминание о принесенном в жертву воине. Это может быть военный отряд монаканов! Она посмотрела на Секотина, его лицо было суровым и напряженным. Так и есть.

Они ждали, замерев и слившись с деревьями. Покахонтас казалось, что она слышит слабое движение воды вокруг себя.

Ее глаза были прикованы к изгибу реки. Наконец оттуда появился темный стремительный силуэт, за ним второй. Два каноэ, большие долбленки, в каждом по двадцать человек. Их неуклюжие удары взбаламутили воду, чего не потерпел бы ни один народ Пяти Рек. Выкрашенные в красный цвет челны и узор головных уборов говорили об их принадлежности к монаканам.

Каноэ двигались медленно: монаканы находились в середине длительного путешествия. Их дома были в горах, далеко на западе. Они, по всей вероятности, плыли уже несколько дней, и уже приблизились к морю. Сейчас они были усталыми и более чем неосторожными. Когда они поравнялись с нависающими ветками дуба и ивы, ни один даже не взглянул в их сторону.

Неподвижные и молчаливые, шесть паухэтанов следили, как скользят мимо них каноэ. Река была широкой, и монаканы, плывшие по середине потока, находились от них на расстоянии пятидесяти футов. Покахонтас отчетливо видела вражеских воинов. Солнце блестело на их сияющих телах и отражалось от воды бликами света. Тихо качнулись несколько листьев. Торчавшая веточка задела ее щеку. Покой и красота оказались так ужасающе хрупки. Покахонтас никогда не чувствовала себя такой испуганной. Если хотя бы один из монаканов повнимательнее глянул на воду под деревьями, разразилась бы кровавая бойня. Монаканы не пощадят ее, если захватят живой. Пытки растянутся на несколько дней, и каждая подробность будет передана ее отцу. Не двигая головой, она глазами поискала какое-нибудь орудие, чтобы убить себя, если ее возьмут в плен.

Но каноэ медленно проследовали дальше, монотонный ритм весельных ударов ни разу не нарушился. Расходившиеся от них волны достигали спрятанных каноэ, покачивавшихся под дубом, и обвивались вокруг Покахонтас. Когда первый страх отпустил ее, ей даже почудилось в этом что-то обольстительное. Каноэ уменьшались, исчезая из виду, пока не стали размером с муравья — крошечные точки на широкой, пустынной поверхности реки.

Медленно напряжение отпустило паухэтанов. Покахонтас только сейчас осознала, что ее тело замерзло под водой, а кожа на пальцах начала сморщиваться. Она посмотрела на Секотина и подала знак, что хочет выйти из воды.

Секотин просигналил в ответ: «Еще рано».

Они ждали, как показалось Покахонтас, несколько часов, пока наконец Секотин громко не произнес:

— Я думаю, теперь мы в безопасности.

Мужчины придержали каноэ, и она проворно забралась в него. Ей было холодно, очень холодно в тени деревьев.

— Мы поворачиваем назад? — спросил один из воинов.

— Нет, — ответил Секотин. — Мы поплывем вперед, держась у берега. Как только сможем, оставим реку и пойдем посуху.

— Какая дерзость, — прорычал Памоуик, — плыть по нашей реке.

Покахонтас внезапно почувствовал, как ее охватила злость.

— И к тому же среди бела дня! — воскликнула она.

Никто не высказал догадки, что это мог быть настоящий военный отряд. Ни один из них не упомянул о возможности плена, пыток и смерти.

— Давайте поедим, — сказала Покахонтас, чтобы разрядить обстановку. — Памоуик, достань кукурузный хлеб. Там еще есть холодная индейка. Так уж и быть, я оторву вам по кусочку.

Несказанным облегчением было сидеть в каноэ и чувствовать, как солнечные лучи пробиваются сквозь листву и сушат ее тело. Как чудесно, что можно съесть свежего кукурузного хлеба, испеченного этим утром. Но мужчины оставались в напряжении. Покахонтас чувствовала, что они все еще настороже и прислушиваются, не появится ли новая группа монаканов.

Они покончили с едой и напились из чистой реки, затем дождались, пока солнце минует свою самую высокую точку на небе. Хотя никто об этом не сказал, они знали, что уже не доберутся в Кекоутан к вечеру. Им придется сделать по дороге остановку.

Подошло время продолжить путь. Мужчины осторожно раздвинули ветви и спустили суда на воду. Когда каноэ двинулись, они сосредоточились на том, чтобы слаженно начать движение.

Неожиданно Секотин вынул весло из воды и сделал знак Памоуику сделать то же самое. Его крик вороны понесся над водой к воинам в другом челне. Оба каноэ еще недолго скользили по воде, потом остановились. В наступившей тишине они все прислушались. Покахонтас не услышала ничего. Она видела, что Секотин пытается поймать повторение звука, насторожившего его.

И он услышал что-то. Дал знак другой лодке, и они налегли на весла, возвращаясь в укрытие под деревьями, которое они только что покинули. Оба каноэ скользнули под деревья, в спешке подталкивая друг друга. Вызванная ими рябь на поверхности воды слабела и исчезала. Птицы, которые взмыли вверх и тревожно кружились, наконец угомонились. Река снова была спокойна.

Покахонтас одними губами спросила:

— Монаканы?

Памоуик резко кивнул и призвал к полному молчанию.

«Почему? — подивилась Покахонтас. — Почему они возвращаются? Они учуяли наше присутствие? Или бегут от какой-то опасности на реке?» Ей мерещились всякие ужасы, пока они ждали.

Гребя с огромной скоростью, враги оказались рядом с ними. Группка паухэтанов увидела на их лицах решимость, но не страх. Было ясно, что случилось что-то, насторожившее их, и они приняли какое-то решение.

Каноэ быстро проплыли еще немного вперед, потом свернули к берегу чуть выше их и резко остановились. Все, кроме двух человек, оставшихся сторожить каноэ, высадились на берег и молча двинулись в лес. Паухэтаны чувствовали запах монаканов. Но ветер был не в их сторону и, к счастью, не собирался менять направление.

Секотин тихо прошептал своим людям:

— Нам придется немедленно уйти отсюда. Если они пойдут кругом, они нас найдут, и если ветер переменится, они нас обнаружат. Слушайте внимательно. Держитесь берега и быстро гребите вниз по реке. Покахонтас, продолжай следить. Если ты заметишь, что монаканы нас увидели...

Покахонтас кивнула. Ее снова охватил страх. За ней охотились. Ощущение было новым. Она знала, что от ее тела исходит запах страха, как от животного, и она чувствовала, что тот же запах идет и от остальных.

Секотин посмотрел в глаза каждому воину, чтобы убедиться, что они поняли его приказы. Они столкнули каноэ в воду первыми. Мужчины гребли быстро и молча, короткими, точными движениями, производя не больше шума, чем стрекоза, когда она садится на воду.

Все монаканы исчезли в лесу, за исключением двух человек у каноэ. Паухэтаны слышали то треск веточки, то шуршание сухой травы под ногой. Покахонтас не отрывала взгляда от стражи. Те, жестикулируя, разговаривали, и не смотрели в сторону спасавшихся бегством.

Потом один из них повернулся и, похоже, взглядом обыскал берег. Слепой ужас заставил застыть кровь в жилах Покахонтас. Затем она увидела, как внезапно напряглось тело монакана.

— Они нас заметили, — выдохнула она.

Тело Секотина едва откликнулось, но он полуобернулся к другой лодке и крикнул:

— Живей!

Каноэ впереди двигалось в полную силу, скользя над водой, как чайка. Их собственное с протестующим скрипом рванулось вперед. Глаза Покахонтас не отрывались от монаканов. Они встали в каноэ во весь рост, и их крики эхом разносились над широкой гладью реки.

Они зовут остальных. Им потребуется время, чтобы сесть в каноэ, подумала она. И гребут они не так умело, но их по двадцать в каждом каноэ. Преимущество силы даст им скорость. Паухэтаны не смогут уйти от них.

— Скажешь, когда они отплывут, — быстро и громко проговорил Секотин.

— Еще нет. Еще нет... Да!

— Поссум!

Их детский сигнал. Покахонтас не была готова к тому, что каноэ неожиданно перевернулось. А Памоуик был, поняла она. Она ударилась о воду, но тут все навыки, привитые с рождения, помогли ей собраться. Памоуик двигался так же легко, как Секотин, и юноши, ухватившись за каноэ, с силой толкнули его вниз по течению. Одним движением они ушли под воду в сторону тростника, росшего в этом месте у берега. Покахонтас догнала их мгновенье спустя. Она вынырнула между братьев как раз в гуще тростниковых зарослей.

— Другое каноэ, — прошептала она.

— Забудь о нем. Возьми тростинку и ныряй.

— Молись Ахонэ, — сказал Памоуик.

Он сломал длинную, толстую тростинку и протянул ей. Она взяла один конец в рот и погрузилась в неглубокую воду, почти на илистое дно. Кожу покалывало от холода. Покахонтас полулежала на дне и видела высокий тростник вокруг них и водовороты взбаламученного ила, оседавшего теперь, когда они затихли. Второй конец тростника торчал из воды, и она легко дышала через полый стебель. Памоуик был рядом с ней, он дотянулся и сжал ее руку.

Они ждали. Речная улитка ковыляла по руке Покахонтас. Она следила за ее мучительно медленным передвижением.

Каноэ монаканов пронеслись мимо, темные тени на поверхности воды. Покахонтас дышала через свою тростинку глубокими, осторожными вдохами. Одна из лодок монаканов вернулась. Она плавала туда и обратно мимо них. С каноэ спустились две длинные палки, наугад тыкающиеся в тростник. Одна из них ткнулась в руку Памоуика. Он не вздрогнул, не двинулся. Лодка монаканов уплыла.

Они ждали бесконечно долго. Покахонтас приказала себе быть терпеливой, братья скажут, когда опасность минует. Она наблюдала подводный мир: крепкий тростник, растительность речного дна, рыб и насекомых. Рядом промелькнула маленькая водяная змея. Покахонтас дышала свободно и наслаждалась новой стихией. «Я — обитатель реки, дитя Ахонэ, возможно, это и есть мой мир — эта тихая прохлада».

Наконец Секотин дотронулся до нее, предупреждая, чтобы она пока не двигалась. Она смотрела, как его голова выходит на поверхность. Спустя долгое время он дал знак остальным осторожно показаться из воды. По лицу Покахонтас стекала вода, уши были полны ею, в волосы набились тростинки и грязь. Она огляделась и увидела, что Секотин уже на середине реки, видна его голова, подпрыгивающая на волнах. Памоуик прошел ниже по течению, проверяя берег. Больше в поле зрения не было ни одного живого существа.

Через несколько секунд братья присоединились к ней.

— Не видно ни каноэ, ни монаканов, — Секотин прищурился, глядя вдаль. — Мы близко от устья реки. Можем поискать наше каноэ и попытаться пройти морем или пойдем по земле.

— По земле, — сказал Памоуик.

— Прямо сейчас? — спросил Секотин.

— Безопасней спрятаться до темноты, лучше переплыть реку и найти подходящее дерево, на которое можно взобраться.

— Я останусь с Покахонтас.

— Нет, я, — твердо сказал Памоуик.

Бесшумно, один за другим, они переплыли широкую реку, достигли дальнего берега, прислушиваясь к любому постороннему шороху. На другой стороне они низко пригнулись и, под прикрытием тростника добрались до узенькой полоски земли между берегом и лесом. Здесь по знаку они бросились бежать.

Покахонтас мчалась быстро, как горная кошка. Она первой достигла леса, выбрала высокое дерево с толстым стволом и вскарабкалась наверх. Памоуик лез следом за ней.

— Забирайся выше, — сказал он, — пока не сможешь оглядеться вокруг.

Ей не нужно было говорить об этом. Усилия, потраченные на бег и лазанье, обновили каждый нерв в ее пропитанном водой теле. Кора дерева была жесткой и теплой. И, что более важно, она двигалась к небу. «Нет, — подумала она, — я не дитя реки. Ахонэ была добра к нам и откликнулась на наши молитвы, но мой любимый бог — бог неба. Мне следовало бы родиться птицей, а не рыбой, птицей, стремящейся ввысь, к солнцу». Она энергично работала руками и ногами, пока наконец не добралась до вершины. Дерево было высоким, и с него открывался вид на многие мили вокруг. Лес расстилался ковром зеленых листьев, пестревшим белыми цветами кизила — волшебное зрелище. Его рассекала лишь огромная извилистая гладь реки. Покахонтас подождала минуту, упиваясь солнцем и небом, потом воздела руки к богу неба.

— Видны какие-нибудь люди? — позвал Памоуик.

— Никого не видно. — Она сощурилась и ей показалось, что она видит солнечный отблеск на водах далекого залива. — Но, по-моему, я вижу наше каноэ.

— Оно пропало. Спускайся вниз, мы найдем ветку, на которой сможем устроиться.

Покахонтас задумчиво спустилась к нему. Она видела ноги Секотина сквозь ветви соседнего дерева. На их дереве Памоуик нашел крепкую раздвоенную ветку, на которой будет удобно спать.

— Посторожи первым, Секотин, — позвал он.

— Поспите. Я разбужу вас в сумерках.

— Давай, Белоснежное Перышко.

Памоуик протянул ей руку, и она устроилась рядом с ним на развилке ветки. Его теплое тело окутало ее нежностью. Чувство облегчения охватило Покахонтас от того покоя, который он дарил ей. Она улыбнулась, забавляясь мыслью, что она, возможно, единственное существо женского пола, которое ощущает себя в безопасности рядом с ним. Ее брат был печально известен быстротой своих рук и губ.

Ночь. Звуки леса — уханье совы, хлопанье крыльев летучей мыши, пронзительный крик маленького зверька — пробились сквозь сон. Желтая луна, в своей третьей четверти, висела над вершинами деревьев. Разбудило ее урчание в животе. Она была голодна как волк и вспомнила о кукурузном хлебе и индейке, лежащих на дне реки. Теперь они не поедят, пока не доберутся до Кекоутана, до земли Починса.

В темноте они спустились со своих веток и потянулись.

— Идем прямо в Кекоутан, — сказал Секотин, разминая мышцы ног. — Что бы ни было, мы скоро попадем на тропу.

Идти по лесу было не трудно, даже до того, как они вышли на тропу. Это были охотничьи угодья Кекоутана: люди Починса выжгли подлесок прошлой осенью, как делали это каждый год. Под ногами была только скудная весенняя растительность. Секотин двигался впереди ровными полупрыжками-полубегом. Покахонтас следовала прямо за ним, тылы прикрывал Памоуик. Воздух был прохладный. Покахонтас мечтала о своей кожаной накидке, но она пропала вместе с каноэ и едой.

Вскоре они нашли тропу, узкую грязную дорожку, вытоптанную поколениями жителей Кекоутана. Твердая поверхность позволила им передвигаться быстрее. И все равно до цели еще далеко, подумала Покахонтас, припоминая отдаленное сияние солнца на морских волнах. Даже если они проведут в пути всю ночь, Кекоутана они достигнут, когда день уже будет в полном разгаре.

Секотин остановился так внезапно, что она чуть не налетела на него. Она инстинктивно сдержала крик и свой вопрос. Секотин метнулся за деревья у тропинки, остальные кинулись за ним. Он велел им оставаться здесь, а сам пошел на разведку. Он вернулся через несколько минут с мрачным выражением лица.

— Лагерь монаканов? — прошептала Покахонтас.

— Гораздо хуже. Идемте.

Они были настороже, хотя Секотин дал понять, что опасности впереди нет. Дорожка расширилась и превратилась в небольшую поляну, купавшуюся в лунном свете. Там, ровным рядом, лежали три торса, три скальпа и отсеченные головы, три пары рук и ног.

— Нашу охрану превзошли числом, но их не пытали, — голос Секотина звучал хрипло. — Монаканы не могли успеть этого сделать.

Они стояли в молчании, потрясенные.

— Что ж, бывает и худшая смерть. Надо бы похоронить наших воинов.

Памоуик подошел к останкам.

— Покахонтас, заберись на это дерево и следи.

Покахонтас, казалось, застыла на месте. Она пристально глядела на головы. Два лица выглядели умиротворенными, но губы третьего раздвинулись в ужасной гримасе.

— Быстрей, — резко скомандовал Памоуик.

Она залезла на дерево, но не могла заставить себя взглянуть вниз на поляну. Она слышала, как ворчат Секотин и Памоуик, копая ножами и обломками веток яму в твердой земле. И хотя она старательно смотрела по сторонам, добросовестно выполняя свою работу, она знала, что монаканы ушли. И не вернутся этой дорогой.