Глава 13

— Покахонтас, я был терпеливым, справедливым и прощал, — говорил Паухэтан. — Но теперь я разгневан, потому что обманут белыми людьми. Они не собираются возвращаться в свои земли. Они хотят постоянно жить здесь.

Великий вождь раздраженно задвигался на кипе мехов и хлопнул в ладони, подавая знак, что хочет напиться воды.

— Я только что вернулась от тассентассов и не посылала гонца из форта. — Покахонтас нахмурила брови. «Откуда он узнал, что поселенцы хотят остаться?» — спросила она себя. — Они, может быть, побудут здесь еще немного, отец, чтобы набрать редких деревьев и купить у нас табак. Они хотят нанести тебе визит, у них подарки для тебя от их короля.

— У меня нет нужды ни в их подарках, ни в подарках их короля, но я увижусь с ними. Я хочу сам спросить, какие у них намерения. А еще мне нужны ружья и инструменты. Поэтому пока я стану торговать с ними. А ты тем временем можешь выступать от моего имени, потому что они доверяют тебе. Но, дочь, тебя они обманули так же, как и меня. Жрецы исчерпали свое терпение и требуют принести в жертву детей.

— О нет, отец!

— Более того, Покахонтас, я хочу, чтобы ты снова считала Кокума своим мужем. Монаканы все еще угрожают нам, а отец Кокума доказал свою дружбу и отогнал их. Я хочу, чтобы чикахомини и впредь оставались на моей стороне. Кроме того, я посмотрел и нашел, что никто, кроме Кокума, не достоин стать твоим мужем.

Покахонтас услышала, как над ней захлопали черные вороньи крылья. Она ощутила пустоту внутри себя. Неужели ее ошибка с тассентассами привела к жертвоприношению? От сознания вины кровь застучала в висках. Чтобы искупить ее, она, без сомнения, должна стать женой Кокума. Но как ее отец узнал о приезде новых тассентассов? Ее воины никогда не посмели бы послать сообщение без ее ведома, и Памоуик никогда не поступил бы так. Секотин? Но почему он захотел сообщить эту новость отцу — чтобы очернить ее? Эти мысли пронеслись в ее голове в одно мгновение. И только тут она заметила, что отец, был необычно резок с окружающими. Что-то разозлило его. И где его жены? Рядом с ним всегда было несколько из них, чтобы что-нибудь принести или чтобы он мог ущипнуть их за какое-нибудь местечко. И Покахонтас быстро сообразила, что сейчас не время вступать с отцом в разговор.

Она улыбнулась ему:

— Я все поняла, отец, и сейчас начну собирать провизию для очередного путешествия к тассентассам.

Когда она вышла из дома совещаний на холодный воздух, светило яркое солнце. Она сделала глубокий вдох, чтобы освежить голову, и увидела свою сестру Мехту.

— А где жены отца?

— Покахонтас, ты не знаешь? Он потерял Сачу.

— Потерял?

— Она взяла возлюбленного, поэтому отец зол на своих жен. Хорошо, что ты не застала его в ярости, три солнца назад. Жрецы сказали ему, что его несчастье произошло из-за присутствия на нашей земле чужих людей.

На памяти Покахонтас только раз жена Паухэтана брала возлюбленного.

— Сача на скале? — спросила она.

— Да, уже три солнца, и будет там еще четыре.

Покахонтас повернулась и быстро зашагала к скале — широкому камню у реки. Жители поселка хотя бы раз в день проходили мимо него. Еще не дойдя до камня, Покахонтас увидела ватагу мальчишек, стоявших вокруг него, хихикавших и бросавших в Сачу песком.

«Как могла Сача совершить такую глупость?» — подумала Покахонтас, увидев свою подругу, привязанную к камню обнаженной, с разведенными ногами. Даже суровая закалка, которую у паухэтанов воспитывают с детства, не спасала сейчас Сачу от холода. Покахонтас увидела, что ее губы и тело посинели. Она будет оставаться на скале с рассвета до заката солнца без пищи и воды в течение семи дней. На ночь старейший житель поселка и его жена, известные своей добротой, забирали ее к себе.

— О, Сача, зачем ты это сделала?

— Я поступила глупо, Покахонтас, так глупо, но я не могла больше сопротивляться.

Покахонтас знала ее возлюбленного, привлекательного — нет, красивого — воина, но не из числа военачальников.

— Отец отошлет тебя прочь!

По щекам Сачи потекли слезы.

— Да, я стану женой простого воина-винока.

Поселение виноков было недалеко, но Сача могла отправиться с таким же успехом и на луну. Она полностью теряла свое положение. Покахонтас никогда больше не увидит ее.

— Сача, мне очень жалко тебя. Я знаю, мой отец уже немолод, но он так обожал тебя.

— Нет, Покахонтас, дело не в его возрасте. Он доставляет одинаковое удовольствие всем женам. Прости меня, но мое сердце обратилось к воину и нашло там свой покой. Его услали далеко на север. Я знаю, его будут направлять в каждое сражение с монаканами, пока он не погибнет.

Слезы струились по щекам женщины.

Покахонтас хотела в утешение похлопать Сачу по спине, но это было запрещено. Она только могла сочувственно смотреть на прелестное, пухлое тело Сачи, содрогающееся от рыданий и холода. «В глубине души я виновна не меньше бедняжки Сачи, — думала она. — Я тоскую по золотоволосому тассентассу. Если бы он подал мне один-единственный знак, я отдалась бы ему и предала не одного человека, а весь мой народ».

Покахонтас попрощалась с Сачей и в печали пошла назад. Если бы у отца было поменьше жен, подумала она. Он стареет, и они слишком осложняют ему жизнь. Она вспомнила о тассентассах. Интересно, а у них тоже по несколько жен? Почему-то ей так не казалось, ведь иначе их привезли бы сюда на корабле, который только что приплыл. Потом ей пришло в голову, что она ни разу не спросила у Смита, женат ли он. Возможно, да. «Наверное, поэтому от него и исходили такие противоречивые знаки, — подумала она. — Но теперь мне придется забыть о нем, потому что я должна воссоединиться с Кокумом. Я должна понести наказание. Моя дружба с тассентассами навлекла на нас гнев бога зла Океуса, и вот — жены изменяют мужьям, жрецы в гневе и требуют принести в жертву детей». Покахонтас содрогнулась.

Паухэтан времени не терял. Раз жрецы постановили, что жертва должна быть принесена, то чем скорее это произойдет, тем лучше. Жестокое деяние как нельзя более соответствовало его мрачному настроению. Великий вождь нечасто обнаруживал свой характер, но если это случалось, народ трепетал. Женщины и дети старались не попадаться ему на глаза, дань выплачивалась быстро, а через леса к вождям спешили с краткими указаниями гонцы. Никто не решался обратиться к нему с личной просьбой, пока буря не стихала. Больше других озабочены были женщины. Великий вождь наверняка захочет новых женщин, свежих и чистых, способных снова вернуть его в подходящее расположение духа. Уже начали прибывать посланцы со сведениями о самых красивых молодых женщинах из числа его подданных.

Погремушки жрецов и их песнопения разносились в ночи. Плакали младенцы, и перепуганные матери унимали их, нашептывая им на ухо, чтобы они не привлекали к себе внимания богов. Для паухэтанов наступило время страшного испытания. Это был народ, преданный семье и с глубокой любовью и заботой относившийся к детям. Родители мучились из-за того, что жрецы могли забрать их ребенка. Некоторые матери доходили до того, что пытались спрятать детей в тайных местах поблизости от селений. Но жрецы всегда знали, где они находятся, и очень часто спрятанные дети становились первыми, кого забирали для жертвоприношения.

Наконец жрецы назначили день, и в каждом поселке королевства повторился тот же ритуал. Жрецы, раскрашенные черной, красной и белой краской, начинали на заре свои танцы на площадке для празднеств. Все жители собирались быстро, чтобы не нарушить установления и не искушать богов, когда жрецы заводили свои молитвы. Затем, не оглядываясь, они направлялись в лес, где на поляне стоял жертвенник. Тропинка к нему была не такой заметной, как другие тропы в лесу, ибо никто не подходил близко к месту принесения в жертву детей до дня церемонии. Онемевшие от страха семьи шли следом за жрецами. Никто не смел ни издать звук, ни заплакать. Молчали даже младенцы, потому что матери напоили их травами, чтобы усыпить.

На поляне жрецы зажгли костер, сложенный из длинных бревен так, чтобы огонь уходил прямо в небо. Затем они монотонно запели. Подняли руки, молясь богу зла, чье выбеленное лицо глядело на них с маленького помоста, прикрепленного к стволу дерева. Потом они упали на колени и потерлись лбами о землю. Считалось, что это движение должно помочь им выбрать для Океуса нужных детей.

Покахонтас стояла рядом с отцом в нервом ряду толпы. Ужас охватил ее разум и тело. Внезапно она увидела Кокума. Отец не стал терять время и вызвал его сюда, подумала она. Она посмотрела на него, и ноги у нее ослабели, желудок сжался. Он стоял рядом с Мехтой, и на секунду она поймала взгляд сестры, обращенный к Кокуму. Глаза у нее были расширены, губы влажны. Да ведь она желает его, удивилась Покахонтас. Но в этот момент заунывное пение жрецов оборвалось, и у толпы вырвался вздох. Покахонтас не находила в себе сил смотреть на жрецов. Краем глаза она видела братьев, их лица были решительными и жесткими.

Жрецы приблизились к жертвеннику. Сравнивая тассентассов и их жизнь со своей жизнью, Покахонтас почувствовала, как заползают в мозг зарождающиеся сомнения. — «Тассентассы не приносят никаких жертв, а их каноэ, их оружие, их утварь, их знание звезд, даже их колдовство больше и могущественнее наших. Боги благоволят им, поэтому, вероятно, и предпочитают их нам».

Эти мысли пробежали в голове Покахонтас, а тем временем жрецы у жертвенника повернулись — черная, красная и белая краски блестели на солнце — и подняли руки к небесам. Под громкий треск погремушек один из жрецов выступил вперед. Он протянул руку. Наступила тишина, и затем он назвал имя. Женщина в толпе задохнулась и упала в обморок. «Нет!» — мысленно выкрикнула Покахонтас. Они выбрали младенца, еще сосущего грудь! Обычно жрецы выбирают мальчиков в возрасте пяти-двенадцати лет. И сейчас они предупреждают, что боги действительно разгневаны и тассентассы должны уйти. Огласили еще три имени, и теперь толпа стонала тихо, но не переставая.

Покахонтас не могла этого видеть. Она подняла глаза и молила бога неба простить ее за малодушие. Это была единственная церемония, которую она не могла вынести, никогда не могла вынести. Она находила утешение в том, что некоторые из жертвоприношений были символическими и что выживших мальчиков похищали и по нескольку месяцев прятали в лесу. Потом они проходили долгое посвящение и становились жрецами. Год спустя — после прохождения всех обрядов — их посылали в отдаленные селения, подальше от родных. Так что — умирал ребенок или оставался в живых — все равно: мать больше никогда не видела свое дитя.

Ребенок на жертвеннике плакал, пока не раздался внезапный крик. Должно быть, жрецы мгновенно вырвали его сердце, подумала Покахонтас. Она вся тряслась. Стоны пяти сотен человек не прекращались. Выкрикнули еще четыре имени, и ритуал медленно продолжался, пока Покахонтас не почувствовала, что сейчас упадет от напряжения. Хотя эта церемония всегда глубоко огорчала ее, но никогда еще она не была потрясена так сильно. «Я ослабла от сравнений с тассентассами, — подумала она. — Их обычаи, должно быть, не подходят для нашего народа, но их мир предлагает так много». Сумятица в мыслях из-за чужих людей только добавила ей отчаяния. «Я сегодня же поеду к ним. По крайней мере, когда я с ними, моим мыслям легко», — сказала она себе.

Наконец церемония закончилась. Жрецы направились назад в поселок, а его жители, многие из которых плакали теперь открыто, шли следом. Скорбящие отцы отрежут волосы, а матери осыплют себя золой.

Покахонтас выглядывала среди движущейся массы людей Кокума, но его не было. Ей хотелось избежать встречи с ним. Она не могла перенести сейчас еще и его воздействия на свой разум и тело. Она решила вернуться в поселок другой тропинкой, чуть более длинной.

Дорога, которую она выбрала, спускалась к реке. И когда Покахонтас увидела холодную, чистую воду, ей захотелось искупаться вторично. Она почувствует себя очистившейся после крови и ужаса жертвоприношения. Река унесет прочь ее отвращение. Она пойдет в укромное местечко, где в детстве иногда плескалась с сестрами. Никто ее там не найдет. Она пробежала милю до реки и прошлась вдоль берега, пока не нашла ту бухточку. Даже сейчас, в зимнее время, кусты казались густыми, и невысокие сосны теснились у берега. Она сбросила одежду, вошла в ледяную воду и яростно принялась скрести себя песком и ракушками, пока кожа не порозовела и не заблестела. Под конец она окунулась с головой, потом отбросила волосы с лица.

Выходя из воды, она почувствовала чье-то присутствие. Она не слышала ни звука, лишь ощутила, что тут кто-то есть. Спокойно и быстро она выбралась на берег и оделась. Ей почудился шорох. Бесшумно передвигаясь вдоль берега по камням, она подобралась поближе к маленькой бухте. Теперь ей послышался стон. Может быть, кто-то предается своей печали и набрел на ее тайное место. Держа руку на ноже, она осторожно выглянула из-за дерева. И застыла, пораженная. Там на песке, широко разведя ноги, лежала Мехта. На ней лежал Кокум, его тело двигалось медленно и ритмично. Покахонтас стояла парализованная. Она увидела, что глаза у Мехты закрыты от наслаждения, услышала, как с ее губ слетел стон. Они оба были настолько поглощены, что не заметили ее присутствия. Она отпрянула и молча пошла назад. Выйдя на тропинку, она изо всех сил побежала в поселок.

Покахонтас сказала братьям, что в этот же день отправляется к тассентассам, и приказала воинам собрать необходимые припасы. Потом она пошла к отцу в дом совещаний. Подперев подбородок, он сидел на груде мехов. Рядом с ним стоял Кокум.

Когда Покахонтас приблизилась, ей понадобилось все ее самообладание, чтобы, сохраняя спокойный вид, попрощаться с отцом.

— Дочь, как видишь, Кокум здесь, и он снова умоляет тебя стать его женой.

Покахонтас бросила взгляд в сторону Кокума и увидела, что выражение его лица было искренним и любящим. Тогда она перевела глаза на его руки. Они были прекрасной формы, с длинными, изящными пальцами.

— Это большая честь, отец, — вежливо начала она, — но я не уверена, что готова к замужеству. Он мог бы жениться на ком-нибудь другом из нашей семьи. Мехта стала бы ему хорошей женой.

— Кокум говорит, что будет ждать тебя.

— Но Кокум — молодой мужчина. Женщина нужна ему сейчас.

— Дочь, я уверен, что Кокум может позаботиться о своих нуждах, и ты не можешь обвинять его, потому что проводишь все свое время с тассентассами. Замужество — это совершенно иное дело. Для тебя как для моей дочери это вопрос союзников и твоего положения. Я по-прежнему твердо уверен, что этот брак должен состояться.

Покахонтас стало нехорошо. Но сейчас она не могла спорить. Это было бесполезно, учитывая настроение отца.

— Отец, я внимательно прислушиваюсь к твоим пожеланиям. Но сейчас я должна доставить провизию и исполнить свой долг. Через несколько дней я вернусь.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, она попрощалась с ними обоими и вышла из помещения.

Передвигаясь по лесу, Покахонтас была непривычно резка со своими сопровождающими. Внутри у нее все кипело. Конечно, она не могла винить Кокума за то, что он взял другую женщину, или много женщин, раз уж на то пошло. Она не могла по-настоящему обвинять и Мехту. Ведь Покахонтас открыто воспротивилась своему браку. Но почему, продолжая настаивать, что хочет меня, Кокум спит с моей сестрой? От этого все только усложняется. Его двуличие хуже всего.

Она заставила братьев и воинов бежать легкой рысцой. Ей казалось, что так она убегает от нелегких дум. К тому времени, как они добрались до своего лагеря, мысли Покахонтас прояснились. Она только беспокоилась за Секотина. Можно ли на него положиться? Кто отправил ее отцу донесение о новых колонистах до того, как она успела сама сообщить ему об этом? Внезапно Покахонтас ощутила одиночество. Отца она рассердила, сестра предала ее, и в брате она не уверена. А что до Кокума... — тут Покахонтас тряхнула головой. «По крайней мере, его поведение освободило меня от его власти над моим телом», — сказала она себе.

Следующее утро было необычно теплым, и солнце светило ярко, когда Покахонтас, ее братья и воины совершали короткий переход в форт, неся провизию от Паухэтана. Крытые тростником крыши форта сверкали в прозрачном воздухе, часовой прокричал приветствие, а несколько человек побежали помочь паухэтанам донести груз. Мужчины радовались в предвкушении пищи, неся на кухню и на склад кукурузу и сушеные продукты. Еды все время не хватало.

Ступив в форт, Покахонтас почувствовала облегчение. Она попыталась скрыть свое оживление, оглядываясь в поисках капитана Смита. Как много новых людей, подумала она, наверное, сотня. Большая их часть собралась у церкви. Вероятно, сегодня особый день богов — воскресенье. Теперь она уже знала, как отличить рабочего от джентльмена. На джентльменах были яркие одежды из блестящего атласа и тафты, богато вышитые и украшенные фестонами, на головах у них красовались большие шляпы с перьями. — «Но перьев несравненно меньше, чем носим мы», — сказала она себе. Рабочие же носили тяжелые башмаки, простые камзолы из домотканого холста или полотна и такие же брюки, головными уборами им служили маленькие плоские береты.

Новые колонисты с любопытством смотрели на оказываемые Покахонтас и ее братьям знаки внимания. Они уже знали, что перед ними принцесса, знаменитая дочь великого короля Паухэтана. В теплом воздухе носилось предчувствие веселья, и мужчины шутили и смеялись, направляясь по тропинке от церкви к речному берегу. Все население форта было приглашено на борт «Сьюзн Констант» на обед с вином и ромом, чтобы отпраздновать день рождения капитана Ньюпорта. Можно было немного отдохнуть: кладовые полны, пятьдесят книг ждут их, и отношения с дикарями относительно добрые. Более того, Лондон не выражает неудовольствия медленным расширением колонии и уверен в будущем их предприятия.

Покахонтас приняла приглашение от Смита и Ньюпорта подняться на борт вместе с братьями, хотя знала, что испытание будет жестоким. Она никогда не сможет привыкнуть к этому запаху. Она как-то сказала Джону Смиту, что хотела бы прислать на корабль паухэтанских женщин, чтобы они отмыли его дочиста, но он только рассмеялся. Своих воинов она оставила ждать на берегу, и они тесной группкой стояли или сидели у ворот.

Солнце, теплый воздух и хорошая еда ободрили людей. Они рассказывали друг другу разные истории, пели песни и передавали по кругу бутылки с ромом. И никто не обратил внимания на спираль дымка, поднявшегося из помещения по соседству с кухней, потому что из груб обычно шел дым. А немного спустя никто не заметил и вырвавшихся следом за дымом языков пламени.

Высокий отчаянный крик наконец ворвался в празднество. Все глаза повернулись к берегу. Воины Покахонтас кричали и махали луками. А позади них кухня была объята огнем.

Люди бросились к веревочным трапам и посыпались в баркасы. Многие прыгали прямо в море и плыли — до берега было недалеко.

— Ведра, ведра! — крикнул кто-то из яростно гребущих к форту.

Быстро образовалась живая людская цепь, по которой от берега в форт стали передавать ведра с водой. Но справиться с пламенем, раздуваемым слабым ветром, не удавалось. Крытые тростником крыши стреляли огнем, и скоро загорелось большинство деревянных и глинобитных домов. Обжигающий воздух пожара отгонял воюющих с огнем, столбы пламени взвивались в ночное небо, как знамена.

— Кладовая! Обливайте кладовую! — закричал Смит, перебегая от одного строения к другому и направляя водоносов.

— Смотри, церковь занимается!

Покахонтас подбежала следом за ним и принялась гасить пламя своей накидкой. Ее братья и воины тоже пустили в ход свою кожаную одежду, ногами затаптывали тоненькие язычки пламени, подбиравшиеся все ближе.

Но огонь был уже повсюду, с жадностью пожирая каждый новый кусочек дерева. Яркий свет слепил как сотня солнц, жар опалял кожу. Рев пламени разрывал барабанные перепонки, а дым разъедал глаза, нос и горло.

Внезапно переменившийся ветер застал Покахонтас врасплох. Она пошатнулась и чуть не упала, спасаясь от огненных разрядов. Смит подхватил ее и оттащил в сторону. На одно неуловимое мгновение они заглянули друг другу в глаза, их сердца забились быстрее. Они не видели своих измазанных копотью лиц и порванной одежды. Они снова почувствовали то полное единение, которое охватило их у камней смерти в Веровокомоко. Когда Смит отпустил ее, Покахонтас поняла, что он принял решение: прежде чем побежать к реке, он быстро сжал ее руку. Прикосновение было новым. Оно было собственническим.

Колонисты боролись с огнем до появления на темнеющем небе первых звезд и уже падали с ног от изнеможения. Когда наконец они справились со стихией, опустошение было так велико, что стоявшие группами мужчины плакали, глядя на пожарище. Погибли все припасы, включая и те, что несколько дней назад были доставлены из Англии. От церкви осталась груда головешек, уничтоженной оказалась и новая библиотека. От большинства домов остались дымящиеся развалины. И только кладбище с деревянными крестами стояло чистым и нетронутым в наполненном дымом воздухе.

Покахонтас в ужасе смотрела на разрушения, когда услышала позади себя голос.

— Откуда мы знаем, что поджог устроили не эти дикари? — спросил один из вновь прибывших из Англии.

Все взгляды устремились на воинов Покахонтас, и над усталой толпой пробежал шепоток. Колонисты выглядели мрачно: рубахи и камзолы перепачканы копотью, покрыты пятнами пота, брюки вымокли в речной воде.

— Только они оставались на берегу! — выкрикнул другой голос.

Некоторые из мужчин смотрели уже с угрозой. Покахонтас быстро подошла к братьям и воинам и встала перед ними, являя собой королевскую власть и защиту.

— Не будьте глупцами, — встал между Покахонтас и своими людьми Смит. — Они принесли нам провизию. Или вы думаете, что они одной рукой дают, а другой забирают? Они — послы великого короля Паухэтана.

Все молчали. Смит продолжил:

— Недавно прибывшие, запомните, что принцесса Покахонтас — преданный и настоящий друг нашей колонии. Я собираюсь проводить ее и ее людей до их лагеря. Мы нуждаемся в их пище больше, чем когда-либо.

Идя вместе со Смитом к воротам, Покахонтас ни о чем его не спрашивала. Он только что предотвратил беду. И еще она знала, что он хочет наконец-то остаться с ней наедине.

Быстро шагая со Смитом к лесу, она ощущала, как от его тела волнами исходит желание. Он не поворачивался к ней, не глядел на нее, но Покахонтас заволновалась, что братья впереди могут почувствовать окутывающую их обоих страсть. Она посмотрела на них. Излучает ли ее тело такую же силу, как тело Джона Смита? Так ли осязаем и ее животный голод? Ее бросало то в жар, то в холод, и она чувствовала, что слегка задыхается.

— Иди с братьями, — рука Смита обожгла ее ладонь крепким пожатием, он говорил тихо, и голос его был хриплым. — Когда они уснут, приходи к брошенному волчьему логову.

Они не взглянули друг на друга, не сбились с шага. Ей не нужно было отвечать.

Паухэтаны смертельно устали от борьбы с огнем и заснули чуть ли не раньше, чем упали на землю.

Покахонтас быстро поплескала питьевой водой из тыквенных бутылей на лицо и тело. Она не стала одеваться, а просто завернулась в меховую накидку, свисающие хвосты бились о ноги.

Неслышно покинув лагерь, полмили до логова она бежала. Она не могла бежать быстро, и, когда добралась до места, ее дыхание походило на всхлипы. Логово находилось в ложбине и было скрыто густыми кустами и папоротником. Ночь была темной, почти непроглядной, но она моментально почувствовала Смита. В ту же секунду он взял ее одной рукой за запястье, другой обнял ее. Он был груб, найдя ее губы своими. Непривычное ощущение — прикосновение бороды к ее коже, острое покалывание — воспламенило ее чувства. Жажда губ и тел соединила их.

Покахонтас застонала, когда он упал на колени и повлек ее за собой. Он тесно прижал ее к себе. Возбуждение опасности и непреодолимое требование чувств переплелись и разбудили в ней неистовство, которого она не ожидала, никогда не знала. Она хотела бы поглотить его своей любовью. Ее тело казалось ей чужим. Оно двигалось с трепетной чувственностью, то замирало, то затихало совсем, лишь чуть заметными движениями приближая взрыв желания и наслаждения. Она чувствовала себя частью мужчины, дающего ей такую радость, его кожа стала ее покровом, их сердца слились в одно. Потом она вдруг ощущала себя настолько беспомощной перед малейшей его прихотью, что, казалось, теряла сознание от сладости подчинения. И все же она знала, что именно ее страсть несла им обоим это дивное ощущение, что ее сила вела их двоих к беззащитной радости. Все ее существо было во власти восторга, и она с готовностью отдавала свое тело и разум мужчине, нежно ею любимому. Кульминация придала ей сил и пылкости для соединения с ним снова и снова. Их страсть буйствовала и ничуть не была утолена к тому моменту, когда забрезжил рассвет и они поняли, что должны расстаться. Сила их потребности друг в друге была пугающей, они смотрели друг на друга по-новому и с тревогой. Смит застонал. Он не мог оторваться от нее. И снова привлек к себе. Покрыл поцелуями руки, груди, рот, распаляя ее тело, и они снова предались любви, как в первый раз.

Наконец Смит отстранился.

— Нам надо найти безопасное место. Это логово слишком хорошо известно. Мы не должны рисковать — твой отец может разлучить нас.

— Я найду такое место.

— А сейчас надо спешить. Светает. Поговорим потом. Уходи первой.

Покахонтас бросила на него быстрый взгляд через плечо и убежала. Ее ноги были легче пуха. Она не спала целые сутки, но никогда еще не ощущала себя такой свежей и живой. Каждый мускул, каждая клеточка ее тела, ее разум пели от счастья. Она чувствовала себя наполненной. Просыпавшийся вокруг нее лес был частью ее. И она была частью темной земли и крикливых морских чаек. Гармония тела и разума давала ей такую радость. Ничто не стесняло ее. Оказавшись вблизи тихого, сонного лагеря, она упала на колени и протянула руки к небу.