ГЛАВА 18

— Хочешь провести со мной Рождество на Бермудах? — предложила Эми Марчелле в ноябре. — Я поеду с Джо Энн Бриндли, еще одним моим клиентом. Нам хочется, чтобы ты поехала с нами… Белые песчаные пляжи. Прозрачное море. Лучшие омары, которых ты когда-либо пробовала, и несколько загорелых миллионеров на белоснежных яхтах в открытом океане. Что ты на это скажешь?

Марчелла чуть не застонала. Это стало бы повторением путешествия на Майорку. Но без Санти.

— Да нет, не думаю, что поеду. Спасибо, Эми, — ответила она. — На Рождество приедет домой Марк, и мы встретим его вдвоем.

— Но ведь и он мог бы поехать с нами, — с надеждой предложила Эми. — Ну ладно, перезвони мне, если решишься.

Как все это происходит, раздумывала Марчелла, вешая трубку. Диктуя историю своей жизни, она обнаруживала все больше интригующих вопросов и ответов. Ответы на то, почему она пришла к такому финалу — преуспевающая и одинокая, находились в ее честных самопризнаниях, которые она поверяла маленькому диктофону.

Она отказалась признать то, на что намекала Соня относительно Марка и Кола Феррера. Было легче сделать вид, что Кол Феррер не существует. Но он сам позвонил ей.

— Я бы хотел пригласить вас на обед, — заявил он. — Когда-нибудь на следующей неделе, прежде чем вернется Марк.

Марчелла пыталась отделаться от приглашения.

— Это так любезно с вашей стороны. Но я работаю над новой книгой и никак не могу прерываться ради обеда, — выкручивалась она. — А вы сами не можете зайти к нам, когда вернется Марк?

— Это касается Марка, — серьезно сказал Кол. — Нам лучше встретиться на нейтральной территории.

Эти слова взволновали ее. На нейтральной территории обычно встречаются враги. Почему Кол считает ее своим врагом?

— Хорошо, — согласилась она. — Может быть, в понедельник?

Она никогда не видела никого одетым столь элегантно, как Кол Феррер, которого она подхватила на своем автомобиле в день, назначенный ими для встречи. В петлицу его пиджака была воткнута свежая гвоздика.

— Вы, должно быть, так же устали от «Ле Серка», как и я, — сказал он, приказывая Дональду отвезти их в более роскошный ресторан в середине Шестидесятых улиц. — Я взял на себя смелость сделать заказ, — признался он, когда они тронулись.

Он совершенно свободно общался с ней, она это сразу заметила; так ведут себя те, у кого на руках все козыри. Работа над автобиографией сделала ее особенно ранимой. Она глубоко вздохнула, выходя из машины: она совсем не была готова к словесной дуэли с этим человеком.

Ресторан «У Трюффо» был так же величествен, как средневековый замок. Отутюженные белоснежные салфетки лежали на столах среди цветов и трав. Полированные полы были уставлены вазами с букетами экзотических трав, а на столах лежали пригоршни цветочных лепестков.

Им указали на один из лучших столиков. Сидя напротив Кола, она изучала его длинное лицо, глубоко посаженные глаза, широкий рот, удивляясь, что могло привлечь к нему Марка.

— Что будем заказывать? — спросил он. Он заказал бутылку «Пуйли Фоме», уточнив год. — А какие тут блины с икрой, умереть можно, — сообщил он.

Марчелла согласно кивнула. Она была тщательно одета, так что явно удостаивалась его высокой оценки, но поймала себя на том, что совершенно не ценит того, что он с таким восхищением оглядывает ее черное кашемировое платье и отделанный мехом жакет.

— Вы выглядите потрясающе! — сделал он комплимент.

Она молча слушала.

— Когда выйдет ваша новая книга? — спросил он.

— Уже вышла, — сообщила она ему.

— Да? Я должен ее приобрести! — воскликнул он. Им принесли коктейль, и он поднял свой бокал. — За счастливые каникулы! — провозгласил он.

Она наблюдала, как он пьет, но не присоединилась к нему.

— Вы, должно быть, ужасно гордитесь Соней, — Сказал он. — Она просто царит повсюду. Эти рекламные ролики божественны.

— Я почти совсем ее не вижу, — призналась Марчелла. — Мы перестали быть близки с тех пор, когда отец забрал ее от меня в двенадцатилетнем возрасте.

— Ах, надо же! — поднял брови Кол. — У вас нелегкая жизнь!

На столике расставляли тарелки с хлебом и оливками. Она все ждала. Наконец стало очевидным, что Кол готов перейти к делу.

— На прошлой неделе я был в Болонье, миссис Уинтон, — начал он.

Она вскинула на него глаза.

— Вот как? Марк ничего мне не сказал. — Но сердце у нее болезненно заныло. — Ну, как он там?

— Ну… — он прикоснулся салфеткой к губам. — Думаю, что о музыке итальянского Возрождения он узнал на несколько жизней раньше… Я знаю, что вы часто разговариваете с ним, но… мне он поведал то, чем никогда не решился бы поделиться с вами. — Он осторожно опустил свой бокал и наклонился к ней. — Я хочу, чтобы вы перестали его мучить.

— Что? — Изумилась она. Теперь и ей захотелось выпить. Она отхлебнула большой глоток своего коктейля. — Он учится у одного из самых знаменитых пианистов мира. Да миллионы студентов отдали бы…

— Не будем дурачить друг друга, миссис Уинтон, — оборвал Кол, метнув в нее взгляд, — Марк Уинтон и Джанни, каким бы знаменитым и уважаемым он ни был, занимаются диаметрально противоположными направлениями в музыке. Очевидно, что не сегодня-завтра маэстро услышит, как Марк играет Гершвина, и произойдет скандал! Он просто не может понять, что музыка сильно изменилась после тысяча восемьсот семьдесят пятого года!

Марчелла улыбнулась:

— Марк прекрасно знает, что за пурист маэстро. Ему нужно быть поосторожнее.

— Но суть-то в том, что Марк только тогда и оживает, когда играет Гершвина! — резко заметил Кол, пригвождая ее к стулу своим ледяным взглядом. — Он никогда не думал, что его могут выбрать для стажировки в Болонье, но он человек азартный, и он приложил все усилия. Он пробыл там год, но вы каким-то чудом уговорили его и на второй. Ну, а теперь с него довольно. Он открыл свое форте — свою сильную сторону, да он открывал ее каждый год, играя в «Карлайле», но старался подчиниться вашим желаниям. Сейчас он знает, что сможет стать лучшим интерпретатором Гершвина, таким, какого еще не было в джазе. Он хочет закончить курс, потому что ему предложили тур по стране будущей весной. Благодаря этому будут проданы еще тысячи его альбомов и…

— Нет! — крикнула Марчелла, стукнув ладонью по столу, заставив подскочить посуду и оглянуться их респектабельных соседей. — Не раздувайте этого сейчас! Марк обещал закончить курс, а он верен своему слову…

— Он верен своему таланту и вкусу, не так ли? — поправил Кол. — И я опасаюсь, что весь ренессанс, а вовсе не буги сделают Марка занудой.

Принесли блины, и она откинулась на спинку стула, пока официант накрывал на стол.

— Марк все это расскажет вам сам, когда приедет на следующей неделе, — пожал плечами Кол. — Я просто хотел расчистить ему путь. Он немного напуган вашей… волей.

— А какое вам до всего этого дело? — взорвалась Марчелла. Она смотрела на блины, не в силах прикоснуться к ним. — И зачем вы лезете во все это?

— Я буду его менеджером, — признался Кол. Она уставилась на него.

— Значит, все уже организовано? — спросила она. — Между вами и Марком все решено?

Он на мгновение нахмурился, словно в изумлении. Потом, как если бы он прояснил для себя что-то, лицо его разгладилось.

— Послушайте, миссис Уинтон, — начал он. — Мы же двое интеллигентных людей, правда? Я мог бы говорить часами, как захватывает меня музыка в исполнении Марка, или о его невероятном таланте и всех качествах, которые позволяют ему стать звездой, и все это будет правдой. Но ведь сейчас девяностые годы двадцатого века, не так ли? И нет нужды… ходить вокруг да около, так сказать. Самая истинная правда заключается в том, что я люблю Марка!

Ее вилка со звоном упала в тарелку, а она так и впилась взглядом в его уверенное лицо. Он улыбался.

— Вы не представляете, какое это облегчение все вам наконец рассказать, — признался он.

Внезапно, к ее сильнейшему смущению и озлоблению, Марчелла расплакалась. Кол немедленно извлек огромный белый носовой платок, который она взяла, морщась от сильного запаха пачулей, и промокнула глаза.

— Это самый страшный момент в моей жизни.

Она попыталась осушить слезы, но они все текли и текли. У нее было ощущение, будто вся ее жизнь неудержимо стремилась к этому кошмарному моменту: сидеть в шикарном ресторане с ненавистным мужчиной, который заявляет, что любит ее сына. Она была так благодарна отцу за первые уроки музыки, данные ее сыну, она купила Марку пианино, убеждала его пройти через все экзамены, отказалась от Санти, уговорила Марка отправиться учиться в Италию, и теперь этот длинный, ухмыляющийся тип стоит у нее на пути. Она швырнула ему платок, тяжело глотнула.

— Я обычно не ору при людях, — сказала она. — Но только потому, что сейчас весь смысл моей жизни… — Она остановилась. Возможно, это не самая лучшая мысль — объясняться с Колом Феррером. Она снова глотнула и произнесла: — Это что, ваша тактика, сообщить мне, что мой сын — гомосексуалист? — спросила она. Это было, поздравила она себя, очень ловко — ввернуть это слово.

Кол слабо пожал плечами:

— Не думаю, чтобы Марк сам был готов признать себя таковым. Или, к глубокому моему сожалению, чтобы он кого-то любил. — Он отпил немного вина и засмеялся. — Ну не фантастика ли это, не абсурд? Какая викторианская старина! У меня такое чувство, будто я прошу руки Марка!

— Нет… — Она заставила себя отпить немного шампанского. — Вы хотите захватить его жизнь. Хотите сломать ее своей так называемой «любовью». Если бы вы и впрямь любили его, то хотели бы, чтобы он смог вести нормальную, наполненную жизнь.

— Марку всего двадцать, — заметил Кол. — У него еще куча времени, чтобы поразмыслить над своей будущей судьбой. Я не занимался сексом до двадцати пяти лет.

Она полыхнула на него гневом:

— Ваша сексуальная жизнь — это последнее, что меня интересует!

— Жаль… — ухмыльнулся Кол. — Лично я нахожу ее упоительной, но вы правы, нам незачем обсуждать ее здесь. И я слишком уважаю Марка, чтобы склонять его к чему бы то ни было. Когда он освободится от вас, тогда мы вместе сумеем обнаружить то, чего он действительно хочет от жизни.

— А он еще не говорил с вами об этом?

— Марк страшно неразговорчив, когда речь заходит о том, чего он хочет, — признался он. — Я боюсь, вы лишили его собственной воли. Совершенно бессознательно, разумеется. — Он с участием взглянул на ее нетронутую тарелку. — Вам не нравятся эти блины? Они могут заменить их, если так.

— Я просто вдруг потеряла аппетит, — колко заметила она.

Кол ел, напротив, очень жадно.

— Он задыхался в накаленной атмосфере вашего дома, — говорил он. — Она нездоровая, без воздуха. Отпустите его, миссис Уинтон. Даже птенцы однажды покидают родимое гнездо. Матери обычно подталкивают их немного. Только так они и могут научиться летать…

— Вы думаете, что сумеете научить его летать? — с издевкой спросила она, стараясь показать все свое презрение к нему во взгляде. Что-то, вероятно, дошло до него, потому что Кол вздрогнул. Он доедал свои блины, пока она наблюдала, желая ему, чтобы он подавился.

— Он будет лучшим джаз-пианистом эпохи! — пообещал он. — Уже две фирмы готовы подписать с ним контракты на записи и концерты, речь идет о миллионах! Марк будет финансово независимым, и ничто не помогает человеку начать расти быстрее, чем это!

— И вы ошибетесь, если это случится, — предостерегла она. — Соня независима от меня долгие годы, и все же для своих лет она удивительно незрелый человек.

Он протянул к ней руки:

— Пусть все будет так, как будет, а я только стараюсь облегчить Марку и вам вашу жизнь.

— Просто такое уж доброе у вас сердце? — ядовито спросила она.

— И потому, что мне сделали предложение устроить грандиозное представление: новый исполнитель Гершвина, Портера и Керна.

— Но я люблю, как Марк исполняет Шопена, Баха и Дебюсси! — возразила Марчелла.

Кол нахмурился, глядя на нее:

— Вы помешаны на мысли о концерте Марка в «Карнеги-холле», когда он взойдет на сцену в белом галстуке и во фраке, а восхищенная публика будет ему рукоплескать. Но он может иметь все это и куда больше!

Марчелла постаралась выпрямиться.

— Не думаю, что нам следует продолжать этот спор, — сказала она Колу. — Марк должен сам решать, как ему жить дальше, и я, разумеется, поговорю с ним об этом, когда он вернется. Если он предпочтет ваше предложение, мне придется смириться с этим. Он поднял брови.

— Вы действительно так подвержены условностям? Несмотря на ваши книги?

Она кивнула.

— Вероятно, да. — Она поднялась, бросив ему на ходу: — Нет, пожалуйста, не провожайте меня. Заканчивайте свой обед. Мне нужно на воздух. Извините.

Она быстро пошла к дверям, которые любезно распахнул перед ней официант. Кол слегка привстал, глядя ей вслед, в его ладони свернулась, словно белая кошечка, салфетка.

Когда Марк позвонил сообщить о времени своего прилета в аэропорт Кеннеди, Марчелла постаралась не выдать свой гнев голосом, хотя после обеда с Колом она так и не смогла успокоиться. Помимо всего прочего, ее больше всего бесило то, что пришлось сидеть напротив Феррера и выслушивать его признания в любви к ее сыну. Марку следовало оградить ее хотя бы от этого.

— Я тебя встречу, — пообещала она. — Счастливого пути.

Но она не могла совладать с собой и с любовью убрать квартиру к его приходу. Она лишь поставила несколько свежих ветвей падуба и омел в гостиной, а в стеклянные чашки разложила серебряные шары; купила подарки для Марка и Сони, для Эми, для Дональда и его семьи и разложила свертки под крошечной сосенкой.

Рождество всегда вызывало в ней смешанные чувства. С одной стороны, она любила этот праздник, но с другой, он напоминал ей об ушедших родителях, о том, что у нее нет большой семьи, в кругу которой так хорошо праздновать рождественские дни. В этом году это печальное настроение особенно усилилось. Она пригласила в гости Соню, оставив для нее сообщение на автоответчике, на которое Соня не откликнулась. Марк должен был прилететь прямо на Рождество. Дональд отвез ее в аэропорт, где выяснилось, что самолет на час задерживается. Она села в баре, потягивая мартини, заставляя себя хотя бы насильственно улыбнуться.

Марк выглядел измотанным, похудевшим, как ей показалось, когда волочил свою здоровую сумку через таможню. Он бросил сумку и кинулся к ней, и неожиданно для самой себя она заключила его в крепкие объятия.

— Дорогой мой, но какой ты бледный! Маэстро, наверное, заставляет тебя много работать?

— Да нет, это я сам так уработался! — засмеялся он. — Думаю, мне нужна передышка. Ну, как ты?

— Ах, конечно…

Они прошли к машине, ждавшей их на стоянке. Первое, что она сказала ему, едва они уселись на заднее сиденье и накинули ремни, было признание:

— На прошлой неделе я обедала с Колом Феррером.

Глаза его округлились от изумления, и она почувствовала раскаяние. Ведь это могло и не быть его инициативой.

— Ну и как пообедали? — спросил он. — Вы нашли, о чем поговорить?

— Нашли, и я была вне себя, Марк, — взглянула она на него. — Марк, ну как ты мог поставить меня в такое положение? — спросила она, опуская звуконепроницаемую стеклянную перегородку между ними и Дональдом. — Я всегда думала, что мы с тобой в состоянии общаться без посредников. К тому же я вполне могу прожить без человека, который заявляет мне, что он любит моего сына!

Марк громко расхохотался:

— Так прямо и сказал? Но это же смешно! Кол не любит никого, кроме себя! Что за глупости!

— А ты любишь его, Марк? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.

Он уставился на нее.

— Я даже не думал об этом в таких выражениях, — признался он. — То есть тебя я люблю, ты моя мама, но больше в моей жизни нет никого, кого бы я любил. Я жутко уважаю Кола. Мне он нравится, но как близкий друг, и все.

— Он хочет превратить тебя в свою уменьшенную копию, — заявила Марчелла. — Это беспокоит и ранит меня.

— Ясно… — Марк обхватил ладонью подбородок, глядя в окно. — Значит, он беспокоит и ранит тебя?

— Я не так выразилась! — закричала Марчелла. — Но что ты в нем нашел, чем можно так восхищаться?

— Он верит в мой талант, — мягко произнес Марк. — Он помогает мне стать более… стать самим собой. Он показывает мне, что мир гораздо шире, чем только мы с тобой…

— Ну, спасибо! — саркастически заметила Марчелла. — А когда я была с Санти, не говорила ли я тебе, что мир не замыкается на нас двоих! Ведь это ты говорил, что не можешь без меня жить!

— Знаю. — Марк закрыл глаза. — Знаю… но теперь я вырос, мамочка. Я изменился. Надеюсь, что я стал взрослым…

— У меня были такие планы о твоем будущем, дорогой мой, — напомнила Марчелла. — Перед тобой лежит грандиозная музыкальная карьера. Почему ты все время воюешь со мной? Ты знаешь, какая честь быть выбранным Джанни? Сколько студентов отдали бы…

— Гершвин нравится мне гораздо больше, чем Шопен, — сообщил Марк, ища своими глазами ее взгляд. — Что еще я могу тебе сказать?

Она села поудобнее, закурила. За окном, в сумерках, мерцал огнями Манхэттен.

— Ты и я, мы все время отгораживаемся от мира, мамочка, — говорил он. — Только мы вдвоем, всегда только мы вдвоем…

— Это Кол говорит, не ты. — Марчелла повернулась к нему. — Мой сын Марк, я знала это, любил нашу жизнь вместе! Тебе не нужен Кол Феррер, Марк! Ты так много работал все эти годы, чтобы достичь нынешнего положения, как же ты можешь от всего так просто отказываться? Пара альбомов старых песен, пара концертных туров, и ты превратишься во вчерашний день! А карьера пианиста-классика длится всю жизнь!..

— Но никто не спрашивал меня, чего я хочу! — тихо сказал Марк. Он смотрел на нее, и его голубые глаза полыхали. — Я только делал то, чего хотела ты. Теперь у меня есть мой собственный вкус, и я понимаю, что я предпочитаю джаз, мне гораздо интереснее играть его, чем твердить и твердить без конца эту заигранную классику. Джаз — это же настоящее музыкальное приключение. Мне нужно иметь возможность импровизировать.

— Закончи этот год, — попросила она. — И тогда, если ты будешь продолжать чувствовать то же самое…

— Нет! — воскликнул Марк. Из его глаз словно посыпались голубые искры, когда он встретился взглядом с Марчеллой. — Никогда раньше я не говорил тебе «нет». Я был твоим ребенком целых двадцать лет. А вот теперь я вырос. И я не хочу играть Шопена, мамочка. Ты это понимаешь? Я хочу играть и петь Гершвина и других джазменов…

Она вздрогнула, как от боли, слыша, как он стал разговаривать с ней. У нее было такое ощущение, будто он пырнул ее ножом в живот.

Он беспомощно глядел на нее.

— Ма, жизнь не всегда такая, как рисуется тебе. Господи, ты первая должна была понять это! Посмотри на нас — как мы все выросли! Соня явно больна. Надеюсь, что я нет, но если это так, то это твоя вина. Едва я начал говорить, я помню тебя всегда рядом, ты все время давала мне столько любви, что я уже не мог без тебя обходиться. И теперь чувства мои парализованы! Я даже не знаю, чего я хочу сам. В Болонье есть чудесная девушка, которая влюблена в меня. Мне бы тоже хотелось ответить ей взаимностью, но я не могу! Ты понимаешь, что это такое?

Он в отчаянии смотрел на нее, и она вся съежилась.

— Ты все еще нужна мне, — тихо произнес он. — Может быть, мне и не удастся воплотить все, что я задумал, но я буду стараться! Дональд! — Он открыл стеклянную перегородку, и Дональд обернулся. — Пожалуйста, останови здесь!

— Подожди, Марк! — схватила она его за рукав. — Ты так говоришь, будто я какое-то чудовище, но я же хотела, чтобы тебе было лучше!

— Знаю! — закричал и он. — Вот почему все это так тяжело! — Он подхватил свою сумку, приткнувшуюся в углу на полу, и достал оттуда перевязанный сверток.

— Вот… — протянул он ей подарок. — Это для тебя. Счастливого Рождества! — Он открыл дверцу и выскочил из остановившейся машины.

Она опустила окно, когда они медленно двинулись по Пятой авеню, глядя на удаляющегося широкими шагами Марка.

— Но куда же ты уходишь? — закричала она ему вслед. — Я не поехала с Эми на Бермуды, чтобы мы могли провести…

— Я проведу это Рождество с Колом, ладно? — Он обернулся и посмотрел на нее. — Хорошо? Ты мне разрешаешь?

Марчелла вздрогнула, как от удара. Она подняла стекло, слезы неудержимо катились по ее лицу. Машина тронулась, оставив Марка позади, среди пешеходов на Пятой авеню.

Тактично помолчав, Дональд осведомился:

— Хотите вернуться домой, миссис Уинтон?

— Нет, — пробормотала она, вытирая глаза. — Нет. Она посмотрела на часы. Пять часов. Домой она не могла возвращаться. Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.

— Отвези меня на угол Седьмой авеню и Пятьдесят седьмой улицы и приезжай за мной туда же через часик, — попросила она.

Она быстро побежала к «Партнерам». В темноте она схватила какого-то молодого мужчину, не намного старше Марка. После того как ее потребности были удовлетворены и свет с экрана стал ярким, какой-то студентишка подсел к ней, долго перед этим вглядываясь в тот ряд, на котором она сидела. Она откинулась на спинку кресла, спокойная, доступная. Это было новым для нее ощущением — держать его мягкую голову в своих руках, ласкать его юную шею. Дрожащие руки, так робко касающиеся ее, сегодня возбуждали ее куда больше, чем сильные объятия зрелого мужчины.

Его рука нежно гладила ее между ног, а сам он нашептывал ей в ушко:

— Что ты делаешь на Рождество? Марчелла про себя мрачно усмехнулась.

— Ничего особенного, — ответила она. Иногда, во время этих свиданий в темноте, мужчины любили поговорить. Возможно, чтобы создать иллюзию каких-то взаимоотношений, а не просто близости двух чужих людей в темноте.

— Хочешь, встретим Рождество вместе? — прошептал он, а его рука легла на ее затылок, нежно лаская.

— И что мы будем делать? — спросила она, начиная втягиваться в игру. Он взял ее за руку и положил себе на колено. К ее удивлению, оно оказалось мягким.

— Я буду трахать тебя весь день, — ответил он. — Ведь тебе это понравится, правда?

Марчелла не ответила. Рука безвольно упала с его колена, и она огляделась, чтобы посмотреть, в какую сторону она может от него сбежать.

— Тебе это понравится? — приставал он, и рука его крепче сжала ее шею. — Я позвоню своим друзьям, чтобы они тоже пришли, и мы потрахаемся все вместе.

Она почувствовала, как ее кольнул страх, когда он внезапно сжал ее шею. Она всегда обещала себе, что если с ней что-нибудь случится в этом месте, она покинет его и больше никогда не придет. Почему это должно случиться именно сегодня? Она подхватила свое пальто с соседнего сиденья и встала, собираясь идти и отталкивая его.

— Я ухожу.

— Подожди! — Его рука с силой схватила ее за волосы. — Ты что, не хочешь переспать со мной и моими ребятами на Рождество?

— Пусти меня! — Она попыталась освободить свою голову, но он обмотал ее распущенные волосы вокруг своей руки и откинул ее голову на спинку сиденья.

— Ну-ка, скажи мне, вонючая шлюшка! — зашипел он. — Скажи, как сильно тебе хочется потрахаться с нами!

Она пыталась сохранять спокойствие, окинуть взглядом кинозал, чтобы понять, много ли в нем народу. Не очень. Если она закричит, вызовут ли они полицию и попадет ли это в газеты? Нет, такой популярности она не искала.

— Скажи же! — не отставал он.

— Ладно. — Она постаралась произнести это спокойно. — Я хочу переспать с тобой и твоими друзьями, а теперь пусти меня, у меня назначена встреча.

— Ах, у тебя назначена встреча? — ухмыльнулся он. Он еще сильнее потянул ее за волосы, запрокидывая ее голову назад, так что она едва могла глотать.

Она судорожно вдохнула, безумно поводя глазами. Он не отпускал ее, с корнем вырывая волосы, и Слезы боли потекли у нее по лицу. Его рука нащупала ее колено и коснулось его.

— Вот так-то лучше, прижми меня покрепче, — велел он, откидываясь на спинку кресла с закрытыми глазами.

— Зачем же ты убрал его? — прошептала она. — Мне гораздо приятнее, когда моя рука лежит у тебя на колене.

Он расстегнул брюки, отпуская ее на мгновение, и она кулаком со всей силы ударила его в пах. Он скрючился от боли, а Марчелла рванулась к выходу. Она пробежала по зеркальному, покрытому коврами коридору, вскочила в лифт, нажимая и нажимая кнопку первого этажа в ужасе, что он может быть позади нее. Наконец двери бесшумно затворились, и она поблагодарила Бога. На улице, где дул ледяной ветер, она накинула пальто, но глаза ее все еще переполнял страх. Она осторожно пощупала свою саднящую голову, прямо на ходу, и в ладони у нее остался целый клок вырванных волос. Она остановилась около мусорного контейнера, оперлась о его холодный металлический бок, чтобы немного успокоиться, кинула в него волосы, борясь с подступающей тошнотой. Ну вот, наконец это произошло, подумала она. Конец целой эпохи в ее жизни, завершение ловли счастья в темном кинозале. Самое время отрезать эту нездоровую часть ее жизни и зажить как порядочная женщина. Она двинулась вперед и вдруг почувствовала, что он догоняет ее, хватает за руку.

— Ты здорово пошутила, трахнув меня по яйцам, — сказал он. — Но ничего, мы заставим тебя пожалеть об этом!

— Пожалуйста! — прорыдала она, цепляясь за выступ дома, так что они оба едва не упали. Он грубо дернул ее, заставляя подняться. Мимо, шарахнувшись в испуге, пробежала какая-то женщина, и Марчелла крикнула: «Простите!», а он быстро потащил ее за собой. Разве могло это случиться с ней, да еще белым днем посреди широкой улицы? Когда вокруг столько людей! Он тащил ее за собой, а она бормотала дрожащим голосом:

— Я закричу, если ты не отпустишь меня! Он засмеялся:

— Я сразу понял, что тебе есть чего терять, если тебя застанут в этом месте. Но ты позволила мне ласкать тебя, и тебе это нравилось! Тебе хотелось этого, и, черт, ты это получишь!

Они, спотыкаясь, шли по Пятьдесят седьмой улице, натыкаясь на пьяного, на ребенка, на старуху, которые вряд ли были способны помочь ей.

— У меня есть деньги, — сказала она. — Я заплачу тебе, только отпусти меня! — Она выдернула свою руку из его мертвой хватки, но прежде чем она побежала, он поймал ее и снова сдавил руку своими пальцами.

— Ах, ты просишь, — проговорил он. — Мне нравится, когда ты просишь. Когда мы все будем трахать тебя по очереди, ты запросишь еще и еще!

— Ах ты подонок! — Она больше не могла сдерживаться. — Так вот от чего ты получаешь наслаждение? Мучая и насилуя женщин?

Ты сама увидишь, от чего я получаю наслаждение, — засмеялся он. — Сегодня же вечером, с моими парнями. А теперь иди быстрее… — Он подтолкнул ее под зад коленкой. — А ну, иди быстрее, ведьма!

Она чуть не вывихнула локоть, борясь с ним, пытаясь отцепиться от него и почти падая на холодный тротуар.

— Не могу! — прорыдала она.

— Миссис Уинтон! — раздался голос Дональда, словно труба архангела с неба. Голубой «роллс-ройс» стоял на углу, и Дональд смотрел на нее сквозь открытое окно.

— Дональд! — закричала она, стараясь перекричать шум уличного движения, почувствовав, что хватка парня стала еще крепче. — Помоги мне!

Дональд выскочил из машины. Шесть футов три дюйма — внушительная фигура. Никогда еще она не была так счастлива от того, что наняла его. Парень испарился, оттолкнув ее. Она упала на обочину, а он бросился наутек. Дональд подскочил к ней наперерез идущим машинам, наклонился над ней.

— Все в порядке, миссис Уинтон? Мне догнать этого? — спросил он.

— Нет, пусть катится. Просто отвези меня домой, — вздохнула она.

Он едва ли не перенес ее на заднее сиденье автомобиля, почти положил ее.

— Хотите, заявим в полицию, миссис Уинтон? — Его взволнованное лицо, полное сочувствия и негодования, склонилось над ней.

— Нет, — отказалась она. — Нет. Просто отвези меня домой.

Он сел на переднее сиденье и завел мотор.

— Но что произошло? Он пристал к вам на улице?

— Да… — ответила она.

— Он причинил вам боль?

— Нет, ничего, Дональд. Слава Богу, ты оказался рядом…

— Мне показалось это странным — этот парень и вы. Думаю, ведь я его раньше никогда не видел. Что он натворил? — снова спросил он. — Просто схватил вас, и все?

— Да, — слабо откликнулась она. — Напал на меня сзади.

— Вам не следует так беспечно ходить одной, миссис Уинтон, — предостерег Дональд. — Такая леди, как вы, не должна ходить одна.

— Я знаю. Это было глупо. Больше так далеко на запад мы не будем забираться, — пообещала она.

Пока они добирались домой, она почти пришла в себя.

— Поднимись ко мне, пожалуйста, Дональд, — попросила она. — У меня приготовлены подарки для твоей семьи.

— Это так мило с вашей стороны, миссис Уинтон, — поблагодарил он. — Но вы уверены, что с вами все в порядке?

— Мне просто нужно немного выпить. — Она заставила себя улыбнуться. — Ведь не каждый же день на меня нападают!

— Ах, мой Боже! — Он следом за ней зашел в лифт. — Да уж, сегодня для вас был не лучший день, миссис Уинтон! — Потом, словно почувствовав, что сказал лишнее и изменил своему обычному стилю поведения, он поклонился, и при этом его доброе лицо так и сморщилось от сострадания.

Потом они зашли в ее пустую квартиру, которую она убрала к Рождеству без всякого энтузиазма, словно предчувствуя, что Марк не останется с ней на праздники. Она мельком окинула груду приготовленных для него подарков.

Дрожащими руками она плеснула себе виски в большой стакан. Потом обернулась к дожидающемуся у двери Дональду.

— Не хочешь ли вместе со мной поднять бокал в честь праздника, Дональд? — предложила она.

Дональд вертел в больших ладонях свой берет.

— Это так приятно, миссис Уинтон, что вы приглашаете меня, но я не пью. Знаете, есть такая песенка у Стиви Вандера — «Не пей за рулем», знаете?

— Ну да, ты совершенно прав. — Она налила ему содовой. — И все равно, давай выпьем за Новый год!

Она протянула ему стакан, который он не без робости принял из ее рук.

— За здоровье твоей семьи! — провозгласила она. Отпив, Дональд предложил:

— За здоровье вашей семьи, миссис Уинтон! — И они снова выпили.

Дональд откашлялся:

— Миссис Уинтон! Если вы встречаете праздник одна, то вы всегда можете разделить его со мной и моей семьей.

Она дотронулась до его руки, протягивая два свертка с подарками из «Блумингдейла» для его жены и детей.

— Спасибо тебе огромное, Дональд, но лучше я побуду здесь. Марк может решить вернуться домой, и я хочу быть здесь.

Дональд посмотрел на нее такими недоверчивыми глазами, что она поторопилась добавить:

— Он сейчас в таком бунтарском возрасте, — попыталась она объяснить. — Я уверена, что он совсем не думает всего того, что наговорил.

Дональд неопределенно пожал плечами, как будто он и не слышал их ссоры.

— Что ж, счастливого Рождества, миссис Уинтон, — поздравил он ее. — Но если вы передумаете, то мой телефон у вас есть. Я заеду и заберу вас на машине. Моя жена будет совершенно счастлива.

Они горячо пожали друг другу руки.

— Большущее тебе спасибо, Дональд. За все. Не забудь свой конверт! — Она протянула ему рождественский конверт с пятьюстами долларами.

— Пока, — сказал он, мягко прикрывая за собой дверь.

Она включила автоответчик. Одно из сообщений было от Сони, которая сказала, что улетает на Рождество в Лондон и не сможет прийти двадцать пятого.

Она прошла в гостиную и прилегла на софу. Ей было так грустно, что хотелось заплакать. «Санти, — думала она. — Наступил рождественский сочельник, а я одна-одинешенька. Осталась дома, а все сейчас развлекаются. Ты меня любишь, я же знаю, что любишь, так что же случилось?»

Она продолжала пить, пока все напряжение и жестокость сегодняшнего дня не отступили медленно прочь, а она не забылась безвольно сном, словно тряпичная кукла, посреди гостиной на полу.

Телефон разбудил ее в десять часов утра рождественским утром. Звонила Эми, и голос ее звучал жизнерадостно и счастливо с Бермуд. Она поздравила с Рождеством, они поболтали несколько минут, потом Марчелла повесила трубку и перевернулась на спину, ноющую после проведенной на полу ночи. Вот и рождественское утро, уговаривала она саму себя. Один из самых чудесных дней в году. У меня десять миллионов долларов, а я так одинока. Какая насмешка!

Она позвонила двум своим бывшим учительницам, Нэнси Уорнер и мисс Вульф, чтобы поздравить их с Рождеством; потом набрала номер Скотта Макэвоя, пожелала ему и его семье счастливого Рождества. Следующий звонок был двум семейным друзьям из Маленькой Италии, она выслушала их новости и заверила их, что у нее все в полном порядке. Каждый раз, когда она вешала трубку, в квартире наступала тишина и она чувствовала себя очень одинокой. Раньше она верила, что писатель должен быть одинок, и поэтому не заводила новых друзей. Мужчины были так переменчивы, а обеды с приятельницами так мало привлекательны. Но хуже, чем одиночество, было то, что она могла не думать о Санти, все время размышляя, что он сейчас делает, как проводит день, в Барселоне он сейчас или в Дее; образы дома в Дее преследовали ее неотступно — маслянистые инжиры, Санти, раздувающий огонь в очаге, его объятия, запах и голос. А может ли он гулять по своему саду или отправиться в Вальдемоссу, не вспоминая о ней?

Рождественский день медленно угасал, но она твердо решила не поддаваться унынию. Она все-таки получила свой подарок. Ей переслали номер книжного обозрения «Нью-Йорк таймс», в котором ее роман «Вечность начинается сегодня» стоял в списке лучших книг под номером один. Значит, ее роман подарили тысячам женщин в качестве рождественского подарка, и это не могло не радовать ее, это было признанием. Внезапно она взяла одну из книг и импульсивно надписала ее Санти. Она завернула ее в самую лучшую бумагу, которая у нее только была, японскую, ручной работы, с вплетенными в нее цветными нитями, и перевязала сверток широкой атласной лентой. Запечатала в конверт и надписала адрес его галереи в Барселоне. Может быть, если он прочтет счастливый конец, который она присочинила к их истории любви, он вдохновится и позвонит ей?

Потом она распаковала рождественский подарок от Марка. Расшитый бисером старинный кошелек, в поисках которого он, должно быть, облазил всю Болонью. Она иронично улыбнулась, прочитав вложенную в упаковку рождественскую открытку: «С любовью, Марк». Очевидно, эта любовь не простиралась настолько, чтобы звякнуть ей в рождественское утро.

В полдень, после горячего душа и завтрака, никаких дел уже не оставалось, кроме как сесть за письменный стол. Ничего, она сама для себя станет лучшей собеседницей!

Она села за стол, разыскала свои записи — дневник, который время от времени вела. Писала туда все, что придется. Она пролистала его страницы, написала заглавие: «Время уверовать». Она написала, как преуспевающая тридцативосьмилетняя женщина в одиночестве встречает Рождество, о ее раздумьях. Она описала свои обиды на неблагодарного сына, ради которого она пожертвовала любимым человеком. О своей ненависти к Колу Ферреру, о своем недоумении по поводу собственной дочери, о своих чувствах, связанных со смертью ее бывшего мужа. Она писала о сексе у «Партнеров» и о вчерашнем безобразном эпизоде. Она записала свои мысли о Санти и ощущение, что их роман еще не завершен, что когда-нибудь она увидит его снова. Разделить свою судьбу с этим человеком было ее последней мечтой, но ведь не зря Санти научил ее испанской поговорке: «Не ищи любовь, она сама найдет тебя». Любовь нашла ее однажды, потом она ее потеряла. И что же ей делать сейчас? Терпеливо ждать, когда она вновь найдет ее? Если бы только она снова могла оказаться в том философском настроении, в том уравновешенном состоянии, в каком она впервые встретила Санти в соборе в Пальме. Но невозможно самой создать настроение, это оно захватывает тебя. Собственными простыми словами пыталась она сформулировать систему выживания — способ, который помог бы женщине вроде нее жить и смотреть в будущее без того, чтобы чувствовать непрестанную зависимость от сына, мужчины или привычки — все равно, алкоголь это, лекарства или секс. Сочинительство так захватило ее, что она забыла о собственных печальных чувствах. Так это и должно было быть. Вот почему свое ремесло писателя она ставила на первое место в жизни. Только работа дает верный ответ, давно поняла она. И помощь другим, в меру всех своих сил. Больше всего на свете ей хотелось вдохновлять своих читателей сделать свои жизни полными и насыщенными, как когда-то ее саму вдохновили книги Эми. Она сама научилась жить в новом измерении, которое могла назвать духовным.

Она не была самой мудрой женщиной Нью-Йорка или лучшей писательницей, Боже упаси. Все, что она могла предложить читателям, это определенный взгляд на жизнь, обобщение своего собственного опыта, палитру чувств, до глубин которых сегодня, как ей казалось, она проникла. И единственное, чего ей хотелось, так это использовать свой опыт, раскрыть свои чувства, научить других женщин не упустить своего счастья, когда оно придет. Без жертв.

В половине четвертого она прервалась, чтобы попробовать приготовленную ею индюшку. Она всегда предпочитала настоящей еде сандвичи, по крайней мере, так она думала. В холодильнике в целлофановом пакете лежала свежая, непригодившаяся ей клюква. Она села в своей аккуратной кухоньке, глядя на Центральный парк, поедая рождественский сандвич и чувствуя себя почти счастливой. Она откупорила бутылку шампанского и налила себе бокал. Возможно, ей следовало стыдиться своей жизни, но она, напротив, чувствовала гордость. Я никому не навредила, говорила она самой себе. А это само по себе уже достижение. Но потом ей вспомнилось лицо Санти, уходящего от нее полтора года назад. Нет, это неправда: она навредила ему. И ему, видимо, было так больно, что он ни разу не написал ей.

Она подлила себе шампанского. Если для нее и впрямь начинался новый отрезок жизни, ей непременно нужно кое с кем повидаться: с тем странным ясновидящим коротышкой, который много месяцев назад, жаркой сентябрьской ночью, предупреждал ее об опасностях, которые подстерегают ее семью.

Идея была безумная, это она понимала, но это было единственно правильным в рождественский день сумасбродством, сразу после рождественского сандвича. Она попытается разыскать дом этого провидца, позвонить ему и узнать, дома ли он. Если его не окажется или он будет занят, она просто повернется и пойдет домой. Если он будет свободным и раскинет на нее карты, тогда она узнает, что ждать от судьбы сейчас, когда она решилась изменить свою жизнь. Она была слегка навеселе, когда, накинув норковое манто, вышла на улицу.

Рождественский день праздновался по всему Манхэттену. Даже нечего было и думать, чтобы этот день мог быть похож на остальные. Прохожие на улицах казались иными, движение было небольшим, и от этого улицы казались подсвечены серовато-металлическим оттенком. Она закуталась в свое манто, переходя Коламбия сёркл. Несколько бездомных грелись возле огня, полыхавшего в мусорном ящике. Они прокричали ей: «Счастливого Рождества», помахали вслед, и ее озабоченное лицо расплылось в улыбке. Похоже было, что они наслаждаются праздником куда больше, чем она. Она подошла к ним и каждому вручила по пять долларов. «Бог да вознаградит тебя!» — сказал один из них, и слова показались ей такими чудесными в этот сумрачный день.

Сможет ли она узнать модную новостройку? Она запомнила, что там была громадная люстра, слишком большая для холла. Она шла вверх по Бродвею, миновала Центр Линкольна, где в многочисленных кафе толпились люди. Дом она разыскала, он претенциозно назывался «Линкольновский жилой дом». Она поговорила со швейцаром, описав ей молодого коротышку с развитой мускулатурой и волнистыми черными волосами, который живет где-то на верхних этажах и предсказывает судьбу. Она показалась смешной сама себе.

— И вы не помните его имени? — нахмурившись, осведомился швейцар.

— Что-то итальянское, вроде Балдуччи, Риккони, Гриссини. — Она засмеялась.

— Палоцци? Чарльз Палоцци? — спросил он.

— Точно он! — обрадовалась Марчелла. Все это походило на детектив.

— Пятнадцать-А, — назвал ей номер швейцар. — Хотите, я сообщу о вас?

— Это было бы неплохо, — согласилась Марчелла.

— Как о вас доложить? — спросил он, набирая номер.

— Скажите, миссис Уинтон.

Она посмотрела на часы. Было половина шестого, и уже начинало темнеть.

— Эй, Чарльз? Некая миссис Уинтон хочет тебя видеть. — Нахмурившись, он передал ей трубку. — Хочет поговорить с вами лично. Она подошла к телефону:

— Чарльз? Простите, что беспокою вас в такой день. Вероятно, вы меня не помните, вы раскладывали на меня карты несколько недель назад. Я еще была в туфлях от Шанель, помните?

— Ой, я знаю, кто вы! — Гнусавый голос, жужжавший в телефонной трубке, звучал так необычайно знакомо, как будто это был ее первый друг в Нью-Йорке. — Мы как раз готовим индейку. Хотите подняться?

— Но вы уверены, что я не помешаю?

— Бросьте, на Рождество все желанные гости! Пятнадцать-А. Поднимайтесь.

В лифте она размышляла, кто бы мог быть у него в гостях. Вероятно, такой же накачанный парень, как и он сам, решила она. Это было самое странное Рождество в ее жизни, но все лучше, чем сидеть одной дома. Кроме того, ей было невтерпеж погадать на себя на картах.

Чарльз был в плотно облегающем его смокинге и в черном пышном галстуке. Помощницами на кухне оказались две его сестры, обе невероятных размеров тетеньки за тридцать, которых он церемонно представил: Розелла и Андреа. Пока они поливали жиром индюшку и готовили легкую закуску, раскладывая по вазочкам сыр, орехи и оливки, мужья обеих тихо беседовали о чем-то в гостиной.

— Уверен, что оба только что вышли из тюрьмы! — прошептал Чарльз, кивая Марчелле из коридора, где он вешал ее манто. Он давился смехом, прикрывая ладошкой рот. — Мои сестры написали им по объявлению по переписке в «Вилладж войск». Идите взгляните на них. — Он хихикнул: — Со смеха можно умереть!

Марчеллу представили двум кубинцам в гостиной. Они пожали ей руку и сказали «Привет!», показавшись ей совершенно безобидными. Хотя Чарльз был в смокинге, а его сестры в пышных до пят шифоновых платьях, эти мужчины были в джинсах и свитерах, как будто не догадывались, что на дворе Рождество.

Чарльз открыл холодильник и продемонстрировал ей большую бутылку «Моэ э Шандон».

— Видите? — спросил он Марчеллу. — Сто двадцать баксов за бутылку! Все самое лучшее для моей семьи! — Он наклонился к ней и зашептал: — Вы непременно оцените!

— Какая чудная шуба, — говорила из прихожей Розелла, поглаживая мех норки, висевшей не стене. — Присаживайтесь, присоединяйтесь к нам, еды тут хватит на всех!

— Да, а если и нет, тебе не повредит съесть поменьше! — крикнул Чарльз.

Розелла, в которой было, наверное, двести пятьдесят фунтов, завопила:

— Этот рот чересчур большой! — и дала брату увесистый подзатыльник.

— Розелла водит такси, — гордо сообщил Чарльз.

— Только по ночам! — уточнила из кухни Розелла. — А днем я работаю в «Сити-холле».

Почему-то Марчелла поняла, что ее здесь ждали. Чарльз открыл дверь духовки, чтобы проверить индейку.

— Что, готова? — спросил он. Через плечо он заметил: — Здесь всегда на Рождество полно народу.

После этих его слов все уселись за стол и начали поглощать индейку, огромные порции которой накладывали на бумажные тарелки, добавляя салат из капусты, сладкий картофель, соус из клюквы и подливку. Мужья ели молча, все были очень серьезны за едой, смакуя индейку и протягивая руки то за перцем, то за солью. Чарльз играл роль гостеприимного хозяина, открыв бутылку шампанского и разливая его без устали по бокалам, рассказывая светские новости, которых ни его сестры, ни их мужья не понимали.

Как только была съедена вся индейка, обе толстухи немедленно убрали со стола и, отправившись в тесную кухню, перемыли всю посуду, вытирая и расставляя ее на полки. Их мужья тут же развернулись к телевизору и уткнулись в футбольный матч, ковыряя в зубах. Весь обед занял не больше четверти часа.

— Это первое семейное Рождество в моем собственном доме, — гордо объяснил Марчелле Чарльз, наблюдая за своими хозяйственными сестрами. Он взглянул на мужей, которые готовы были вот-вот заснуть, и закатил глаза.

— Чарльз, мне так неудобно приходить к вам с просьбой в праздник, но не могли бы вы раскинуть на меня карты? — спросила Марчелла. — Вы, к несчастью, оказались совершенно правы в прошлый раз. Мне не терпится узнать, что вы увидите сегодня.

— Хотите погадать? — Он покраснел. — Ладно. Хотя я хотел бы уже лечь. — Он метнул быстрый взгляд в сторону сестер. — Боюсь только, чтобы бывшие заключенные не испортили моих способностей.

Он провел ее в пустую комнату, где лежали только стопки журналов моды и стояла черная кушетка.

Он достал пачку нераспечатанных карт и велел ей подержать их, усаживаясь на кровать.

— Моя цена возросла. — Он обеспокоенно взглянул на нее. — Мне придется взять с вас двести долларов. — Он вздохнул: — Ведь сегодня праздник и все такое. Наличными. Она кивнула:

— Конечно.

Он разглядывал ее, касаясь языком щербинки на переднем зубе.

— Ну, как мой смокинг? — Он поднялся с кушетки и покрутился перед нею. — Бьюсь об заклад, что те двое сроду не видели смокинга от Джорджо Романо. Розничная цена тысяча двести.

Она постаралась изобразить впечатление.

— Сидит отлично, — похвалила она. Он пожал плечами, снова уселся.

— Его пришлось перешивать. Похоже, что сшито на заказ, правда?

— Абсолютно, — заверила она.

Он забрал у нее карты и принялся тщательно раскладывать их на черном покрывале.

— Что у вас за дети? — спросил он. С его голосом вновь произошло некое изменение. Он стал бесцветным, монотонным. Но уж очень это натурально, не похоже на представление. Слишком натурально, подумала она. Или он был величайшим в мире актером, или у него и впрямь была какая-то особенная психика. Она уставилась на него, чувствуя холод во всем теле.

— Они… я… — она никак не могла сообразить, что сказать.

— Я вижу их в роковых обстоятельствах, — сказал он. — Кто такая Шейла?

— Соня, — поправила его она.

— Точно, Соня. И почему мне все время хочется назвать ее Шейлой?

«Потому что это имя хотел дать ей Гарри».

— Она просто нарывается на несчастье, — продолжал он. — Она играет в игру вроде русской рулетки, но только тут что-то другое. Тут не пистолет, а что-то стальное, металлическое и столь же опасное!

— А что с моим сыном? — вскричала Марчелла.

— Он тоже в беде. — Чарльз нахмурился, но не смотрел ни на нее, ни на карты. Он уставился на белую стену за спинкой кушетки, как будто глядел кинофильм. — Он не умрет. Вы его спасете!

— Нет! — Марчелла нагнулась и вцепилась руками в его широкие плечи, слишком широкие для его маленького роста. Она принялась трясти его. — Почему вы так говорите? Вы так и раньше говорили! Перестаньте меня пугать! Что вы на самом деле видите?

Он опустил голову, изучая карты. Когда он вновь поднял на нее глаза, в них было его обычное беззаботное выражение, и он опять трогал языком свой сломанный зуб.

— Что-то не так? — спросил он. — Не следовало вам трогать меня во время гадания. Я забыл, что должен был вам сказать.

— То, что вы рассказали мне! — выпалила Марчелла. — Вы уверены?

Он пожал плечами:

— Я не знаю, но лучше уж вам поверить в то, что я говорю, потому что я всегда прав. Люди возвращаются ко мне. Вы же вернулись.

— А что еще вы видите? — слабо уронила она. Он остро взглянул на нее:

— Слушайте, я не против того, чтобы погадать вам, только не дотрагивайтесь до меня, ладно?

— Извините.

Он еще посмотрел на карты, и через некоторое время голос его изменился.

— Там, где ваш сын, очень опасно, — пробормотал он. — Боже, он в опасности! С ним не все в порядке!

Она кивнула. Вчера он выглядел так болезненно. Ей следовало проглотить обиду и позвонить Колу. Только чтобы удостовериться, что с ним все нормально.

Чарльз смешал карты, как будто закончил работу.

— Похоже, вам показалось, что мои дети оба в опасности, — заметила она.

— Ах так? — Он свел брови и постарался принять участливое выражение. — Ну, карты меняются каждый день. Почти каждый час. Приходите завтра, и все будет по-другому.

Она вздрогнула и достала из кошелька двести долларов.

Поблагодарив, он взял банкноты и принялся извиняться:

— Простите, что беру так дорого, но ведь сегодня Рождество и все такое, и мне приходится пренебрегать моими гостями…

— Да все в порядке, — сказала она, вставая. Пока они шли узким коридорчиком в гостиную, он, хихикая, шепнул:

— Как вам понравились мои сестры? Как думаете, неплохих муженьков они нашли? Держу пари, если бы Розелла посидела на диете, она бы получила мужика получше. Правда ведь?

Марчелла нахмурилась, думая, как бы ответить потактичнее.

— Они такие симпатичные, — сказала она. — Мне пора возвращаться. Не следовало вот так вторгаться в вашу жизнь.

— Розелла! — крикнул Чарльз. — Подай манто миссис Уинтон!

— Моя дочь говорит, что несколько раз встречала вас, — внезапно припомнила Марчелла.

— Ах так? А кто ваша дочь? — спросил он, когда в тесную прихожую вошла Розелла, поглаживая дорогой мех.

— Соня, — напомнила Марчелла. — Соня Уинтон.

— Соня — ваша дочь? — Глаза его чуть не выпрыгнули из орбит. — «Девушка Каресс»? Я ее обожаю! — Он даже слегка подпрыгнул от удовольствия. — Она говорила, что была здесь? Я не помню ее. Должно быть, она выглядела иначе. Иногда посетители не говорят мне свои настоящие имена — наверное, проверяют меня, да?

Она кивнула.

— Марчелла! Где вы нашли такую шубу? — Розелла помогла ей одеться. — Она такая прекрасная. Стоит, наверное, баснословно, а?

— Я подарю тебе такую на следующее Рождество, — пообещал Чарльз.

— Огромное спасибо за чудесные блюда, — Марчелла направилась к дверям, Розелла за нею, по-прежнему гладя норку. — Передайте всем мои поздравления и до свидания, хорошо? — попросила Марчелла.

Когда Чарльз раскрыл двери, Розелла обняла Марчеллу, словно они были старинными приятельницами.

— Счастливого Рождества, — пожелала она Марчелле. — А когда вам надоест эта шуба, пусть Чарльз даст мне знать, ладно?

Чарльз встал на цыпочки, чтобы поцеловать ее в щеку. У нее возникло безумное желание прильнуть к нему и упросить оставить свое ремесло.

Было совсем темно, когда она возвратилась домой.

Бродяги, которым она раздала деньги на площади, исчезли, оставив после себя кучу горелого хлама. Автоответчик записал только одно послание: от Кола Феррера, который просил Марка перезвонить ему. Беспокойство кольнуло ее. Она списала телефонный номер Кола. Разве Марк не с ним? Тогда где же он? Она немедленно стала набирать номер.

— Я мечтаю о Белом Рождестве… — пропел голос Феррера по автоответчику. Марчелла скривилась, услышав его. — Я украшаю падубом холл, — продолжалась запись. — Если хочешь оставить поздравление, я тебе тоже перезвоню.

— Кол, — произнесла она. — Это Марчелла Уинтон. Я немного беспокоюсь о Марке, потому что он сказал, что останется у вас, а ваше сообщение означает, что это не так. Пожалуйста, позвоните мне, как только сможете.

Она повесила трубку и плеснула себе побольше виски. Оставалось только сидеть и ждать.

Соня лежала сразу на трех креслах в самолете — эти места были куплены ею. Она улизнула, разыграв переутомление, что не было далеко от истины. А Леонид воспользовался своим умением гримировать под белые, с чуть зеленым, лица театра Кабуки, что заставило ее и впрямь выглядеть больной. И теперь, совершенно без грима, задрапировавшись в алый шарф и надев темные очки, она потягивала шампанское, пролистывала кипы журналов и подпевала Рэю, чьи новые песни звучали у нее в наушниках. Она едва ли не знала наизусть каждую ноту его песен. Альбом, который должен был поступить в продажу в новом году, открывал новые грани дарования Рэя. Записан он был с большой тщательностью и вкусом, и она была уверена, что этот альбом ждет больший успех, чем два предыдущих альбома, вместе взятых. Слушая, как голос Рэя вибрирует у нее в ушах, она не могла не содрогаться от восторга при мысли, что через пять часов она будет в Лондоне и в его объятиях.

Самолет был переполнен, но она со всей роскошью вытянулась на целом ряду. Зачем же тогда и нужны деньги, если нельзя швырять ими? Она порастрясла кошелек, наполненный стодолларовыми купюрами, чтобы у Рэя был самый прекрасный в его жизни рождественский подарок.

В аэропорте Хитроу ее встретил шофер Рэя.

— А где Рэй? — спросила она, пока он засовывал в багажник ее вещи.

— Еще спит, мисс Соня, — засмеялся он. — Ведь здесь-то всего восемь часов утра.

Она уселась сзади, и они поехали через сонные серые пригороды. Конечно, напомнила она себе, он так устает после концертов, и все же это плохо. В самолете она умылась ледяной водой и тщательно накрасилась, как будто Рэй не сомкнул глаз перед их встречей всю ночь.

— Ну, как идут гастроли? — спросила она шофера, плавно въехавшего в центр Лондона.

— Каждую ночь аншлаг, мисс Соня! — воскликнул шофер. — Вы даже не представляете себе, что творится на «Уэмбли»! Знаете, эти англичане, которых считают такими кроткими и смирными? Они просто сходят с ума, едва Рэй начинает петь!

Была половина десятого, когда она зарегистрировалась под именем Сюзан Уиндзор, чтобы соответствовать инициалам на чемоданах, в «Монткальме», роскошном отеле, где звезды рока всегда останавливались частным образом и со всевозможным комфортом. У нее был собственный номер, куда ее проводили. Она вынула и развесила несколько платьев, потом прошла по коридору к номеру Рэя и тихонько постучала в дверь.

— Привет, мисс Соня! — Элмер отпер ей дверь и тихо приветствовал. — Хорошо долетели?

Элмер и Джордж, два любимых охранника Рэя, резались в картишки в маленькой приемной. Джордж взглянул на нее и помахал. Соня кивком указала на комнату Рэя:

— Можно мне войти? Элмер покачал головой:

— Он пока спит, мисс Соня. Чем мы можем быть вам полезны?

Она нетерпеливо помотала головой.

— Послушайте, ребята, дайте мне отдохнуть, а? — жалобно попросила она. — Разрешите мне залезть к нему, я сама разбужу его…

Элмер обменялся серьезным взглядом с Джорджем.

— Просто не знаю, как это устроить, мисс Соня, — вежливо начал Джордж. — Рэй сразу завалился спать, и руки у него не связаны. И Рэю не понравится, если вы разбудите его, а он не будет готов к этому. Он в самом деле очень поздно лег.

— Как будто хоть один раз нельзя забыть про эти проклятые наручники! — закричала Соня. — Я лечу черт знает сколько из Нью-Йорка и не могу даже…

— Ш-ш-ш! — прервал ее Элмер, пододвигая ей стул. — Через часок-другой он проснется, — заверил он, сметая с него ладонью пылинки. — Он будет так счастлив, увидев вас. Он всю неделю только вас и ждал, мисс Соня. Давайте я закажу вам завтрак? Что вы хотите? Апельсиновый сок? Яйца с беконом?

— Я не хочу ничего есть или пить, — твердо заявила она. — Я хочу быть с Рэем!

— Хорошо, хорошо, успокойтесь, мисс Соня, — стал утешать ее Элмер. — Прилягте и поспите немного. Как только Рэй проснется, я в ту же минуту скажу ему, что вы здесь.

— Я уже поспала в самолете! — отрезала Соня. Она прошла по комнате, сжав губы. Элмер подскочил к ней, стараясь успокоить. В коридоре она схватила его за руку.

— В мою комнату, на минутку, — быстро пробормотала она.

Элмер обеспокоенно оглянулся на номер Рэя, но подождал, пока она откроет дверь.

— Садись, — приказала она, когда он вслед за ней вошел в комнату. Затем закрыла за ним дверь. — Отлично. — Она стояла перед ним, широко расставив ноги. — Сколько? — спросила она.

Элмер заморгал.

— О чем вы говорите, мисс Соня? — начал он слабо сопротивляться.

— Ключ! — закричала она. — Ключ к этим чертовым наручникам! Сколько тебе за него надо?

Он нервно рассмеялся, качая головой:

— Ах нет! Нет! Это больше, чем стоит вся моя работа!

— Ладно, — сказала она. — Сколько тебе платят за работу?

Элмер сморщил лицо, приподнял брови:

— Ну, там… сорок? Пятьдесят тысяч в год? Да, что-то вроде этого. Рэй очень добр к окружающим его людям, он…

— Я дам тебе пятьдесят тысяч, — просто сказала она; вынимая кошелек. — У меня есть наличные. Никто ничего не узнает. Пятьдесят тысяч долларов за какой-то паршивый ключик, Элмер!

— Ух! — внезапно вырвалось у Элмера. Он шлепнул себя по колену. — Я знаю, что Рэй мужик что надо, но пятьдесят тысяч за то, чтобы он тебя обнял? Ух ты!

— Ну и что ты скажешь? — терпеливо продолжала она. — Хочешь, чтобы я вернулась и переговорила с Джорджем?

Элмер засмеялся:

— Угу! Джордж напуган еще больше моего. Не могу я этого сделать, мисс Соня! Я слишком люблю вас!

— Это очень мило, и все же? — настаивала Соня. Он покачал головой:

— Мы с Рэем дружим с давних пор. Это мой приятель еще с Джорджии, понимаете? Я люблю Рэя, но это такой человек, ему, так сказать, нужны некоторые ограничения. Понимаете, я был с ним в ту ночь, когда он убил девушку. Он совсем не собирался убивать ее, в этом я могу поклясться. Богом клянусь, что нет.

— Ладно, но ведь он никогда не обижал меня, — сказала она. — И я могу управлять им.

Элмер с сомнением покрутил глазами.

— Мы же любим друг друга, черт возьми! — закричала Соня. — Посмотри, как режут мне руки эти чертовы наручники! Ну, взгляни же! — Она засучила рукава черного свитера, показывая ему синяки. — А это было недели тому назад!

Элмер отвел взгляд.

— Если вы снимете с него наручники, вы получите не только синяки, — пробормотал он. — Этого человека любовь доводит до исступления, это я вам говорю! Вот почему женщины сходят по нему с ума — они знают, что он может дойди до исступления!

— Ладно, слушай, Элмер… — Она взяла его за руку. — Разве тебе никогда не хотелось получить что-то во что бы то ни стало? Ну, посуди сам, чего я особенного прошу, луну, что ли? Я хочу только провести одну нормальную ночь с Рэем. Просто два обычных любящих человека, это что, так уж много?

Элмер размышлял, глаза его беспокойно бегали.

— Так было велено, мисс Соня, — наконец сказал он, пожимая плечами. — Мне и Джорджу. Нам сказали: никогда не оставляйте его ни с одной девушкой на ночь, не надев на него наручники. Это может стоить вам работы. Или даже хуже, мисс Соня. Эти люди из полиции, ведь это же сущая мафия! Стоит только нарушить инструкцию, как они убивают вас! Меня не проведешь. Вы понимаете, что собой представляет насущный хлеб Рэя? Знаете, сколько он продает альбомов? В Штатах, наверное, около десяти миллионов. А это семьдесят-восемьдесят миллионов долларов. А по всему миру — это же полтораста-двести миллионов! А ради двухсот миллионов, мисс Соня, люди идут на все. Соня, словно ослабев, оперлась о стену.

— А что, если ты мне просто одолжишь ключ, Элмер? Потому что, если вы замкнете на нем наручники, а потом они вдруг окажутся снятыми, ведь это будет не твоя вина. Дай мне ключ на один час, и я сделаю дубликат. Ну, решай же, Элмер, ведь это стоит десяти тысяч, верно? Сколько кокаину купить можно, завались!

— Ой, нет, я не употребляю таких вещей, мисс Соня, — вымученно рассмеялся он. — Мне нравится здоровый образ жизни.

— Смотри… — Она достала пачку стодолларовых бумажек из кошелька. — Я собираюсь посчитать их. Новенькие, свеженькие денежки. Вот тысяча. Еще одна, две, три, четыре… Ну давай, посчитай со мной вместе, Элмер!

— Ах ты, черт! — Элмер вновь с силой стукнул себя по колену. Он глядел в сторону, печально качая головой, как будто не веря, что все это произойдет.

Кол перезвонил ей в полночь:

— Миссис Уинтон? Похоже, наш мальчик отправился в самоволку?

Она так сильно волновалась, что даже не нашла сил для отвращения к этому фамильярному обращению — «наш мальчик».

— Мы немного поспорили по дороге из аэропорта домой, — рассказала ему она. — Он вылез из машины и ушел. Сказал мне, что проведет Рождество с вами.

Кол прокашлялся:

— Да. Но я боюсь, наше первое совместное Рождество не продлилось и двух часов. Мне он тоже не показался в форме, и я его отправил прямехонько в постель. Он все порывался рассказать мне про какую-то девушку в Болонье — он решил, что у них едва ли не роман. Марк иногда бывает таким упрямым. Я заявил ему, что он выбрал не совсем уместное время, чтобы рассказать мне подобные новости. Он же знает о моих чувствах к нему, и я…

— Я не желаю выслушивать про вашу дурацкую ссору! — прервала его Марчелла, чуть не плача. — Где он?

После непродолжительного молчания Кол раздраженно бросил:

— Я про это и рассказываю. — Он перевел дух. — Похоже, что Марк просто самоутверждается. Сначала с вами, потом со мной. Он просто постепенно обретает собственную волю. Мне кажется, это вполне здоровый знак. Ну, как бы там ни было, он просто ушел, оставив мне очаровательный подарок, но… больше я о нем ничего не слышал. Я позвонил, чтобы пожелать вам обоим счастливого…

— Вы хотя бы догадываетесь, где он может быть? — оборвала она.

— Естественно, я предположил, что он с вами, — обиженно произнес Кол. — Ну, а теперь я думаю, что он, раздосадованный на нас обоих, взял и улетел обратно в Италию.

Ужас и страх снова охватили ее.

— Кол, послушайте. — Ей нужно было поделиться хоть с кем-нибудь. — Вы решите, что я сошла с ума, но я только что виделась с одним ясновидящим, который сказал мне, что оба мои ребенка находятся в большой опасности. Соня летит на самолете в Лондон, тут я уже ничего не смогу сделать. Я позвонила в «Пан-Эмерикэн», и мне сказали, что полет идет согласно расписанию. Я уж было решила, нет ли на борту бомбы: ясновидящий сказал, что смерть связана с металлом! Он сказал, что Марк где-то в очень опасном месте и я могу спасти его!

— Совсем не думаю, чтобы это было сумасшествие, — спокойно ответил Кол. — Я сам глубоко верю в предсказателей, гадалок и пророков. Позвоните, пожалуйста, в пансион Марка в Болонье и перезвоните мне потом.

Стадион «Уэмбли» был безобразной громадной спортивной ареной в центре безымянного пригорода в нескольких милях от Лондона. Слушатели, по большей части белая молодежь, с редкими вкраплениями индусов, сильно заведенные фанаты, казались неуправляемой массой до выхода Рэя. Но вот он появился на сцене, сверкая белым облегающим костюмом и вспыхивающим тысячами бриллиантов в свете прожекторов жакетом, а вслед за ним двигались четверо певцов на подтанцовках. Тогда толпа завыла и заревела, точно так же, как и любая аудитория в Америке.

После окончания представления, которое было лучшим, а может, и величайшим концертом Рэя, Соня проскользнула за ним на заднее сиденье громадного лимузина, который медленно начал прокладывать путь сквозь толпу обезумевших поклонников, размахивающих сувенирами, майками с изображением кумира и программками.

— Боже, что за ночь! — Она взяла его мощную руку, а он вглядывался, счастливо улыбаясь, в дымчатые стекла.

— Они просто любят меня, Соня! — воскликнул он.

— Разумеется, Рэй! Тебя все повсюду любят! — Она поцеловала его.

— Тебе понравилось представление? Тебе правда понравилось? — Он откинулся на спинку сиденья. — Англичанам тоже нужны чувства, им нужна любовь. Они кажутся чопорными и холодными, но в глубине души они нуждаются в этом, как и все прочие.

Когда они приехали к нему в номер, был уже час ночи.

— А еще говорили, что на рождественский концерт никто не пойдет, — улыбаясь, говорил Рэй, снимая пальто и жакет. — Говорили, что все на Рождество сидят дома. Но я знаю! Я знал, Соня! Тысячи людей не могут встретить Рождество со своими семьями, и я знал, что они придут к Рэю!

Она позвонила по телефону и заказала легкий ужин и шампанское. Элмер и Джордж притихли в углу комнаты, играя в карты и делая вид, что их тут вовсе нет. Когда принесли шампанское, она налила и им.

— Счастливого Рождества, парни! — сказала она, протягивая им стаканы. Она подмигнула Элмеру. — Тут полно сандвичей и гамбургеров, угощайтесь…

Она наложила полную тарелку Рэю и таскала с нее кусочки, подливая им обоим шампанского.

— Ну, как твои рекламные ролики? — спросил он.

— Более менее неплохо… — Она стянула свой кашемировый свитер с одного плеча и изобразила ему новую рекламу: «Не целуй меня! Ласкай меня!» Вот такой текст пойдет в новом году. Я произнесла это четыре тысячи раз, прежде чем они остались довольны.

— Ха! — рассмеялся Рэй. — Не целуй меня, ласкай меня! Ну, а мне-то можно поцеловать тебя, а? — Он нагнулся, и его мягкие губы приникли к ее губам. Она ответила на поцелуй.

— Ты можешь целовать меня в любое время и делать со мной все, что пожелаешь, малыш, — прошептала она ему на ушко. Она бросила взгляд на охранников, сидящих в углу, делающих вид, что ничего не слышат. В такие вот интимные минуты она ненавидела их за то, что они сидят тут.

— Ах, Боже мой… — Рэй просунул руку под ее свитер, коснулся ее груди. — Я буду ласкать «девушку Каресс»! Я буду делать все, что ни пожелаю!

— Поверь в это, мой милый, — прошептала она.

Он ткнулся губами ей в ухо. Его большое тело было обтянуто велюровым костюмом, и под тканью она видела очертания его мощного члена.

— Спасибо, что ты проделала весь этот путь, чтобы провести со мной Рождество, Соня, — шептал он. — Это так много для меня значит. Такое ощущение, будто я опять с семьей.

— А что твоя семья, Рэй? — спросила она. — Разве ты не с родными обычно встречаешь Рождество?

Он печально посмотрел на нее, отставляя бокал с шампанским. Потом обернулся к охранникам.

— У них есть в отеле этот кофе? — спросил он. — Тот кофе, который мне нравится — со взбитыми сливками и с виски?

— Кофе по-ирландски, — тихо уточнил Элмер. — Он называется кофе по-ирландски.

Рэй обернулся к Соне:

— Хочешь попробовать, детка? От него хорошо спится.

— Нет, спасибо, мне не нужно. Я все еще в себя не приду после самолета.

— Ладно, закажите мне! — попросил Рэй. — И себе тоже. Ну… — вздохнул он, обнимая ее одной рукой. — Ну так вот, мы говорили о моей семье. Левэры. Соня, ты не видела рождественские праздники, которые устраивали у Левэров! Мой папа, моя мама, моя бабушка и нас четверо братьев — Марлон, Девитт, Гроувер и я. Да, у нас были чудесные праздники…

Соня смотрела на него.

— Ну, и где они все сейчас? — спросила она. — Ты так говоришь о них, как будто все они умерли!

Рэй пожал плечами:

— Насколько я знаю, с ними всеми полный порядок, Соня. Понимаешь, после того… после этого несчастного случая, когда я убил ту девушку, знаешь? Моя семья не хочет… ну, как бы это сказать, принимать меня! Понимаешь? Больше меня не ждут в моей семье.

Она коснулась его щеки:

— Бедный мальчик.

— Вот, — вздохнул он, — теперь ты моя единственная семья в Рождество, Соня. Прекрасная Соня!

Охранники открыли дверь официанту. Он закончил приготовление кофе прямо в номере, добавив виски и сахар и аккуратно выложив большой ложкой целую горку из сливок. Элмер сунул ему десять долларов, и все они принялись за кофе, причмокивая губами. Рэй сказал, что этот кофе по-ирландски лучше, чем тот, который они пили в Лас-Вегасе, или это было в Денвере?

Он прошел в спальню и переоделся в черную шелковую пижаму. Было три, когда он вышел обратно, с Покорно заведенными за спиной, в ожидании наручников, руками. Соня молча сидела, пока охранники застегнули наручники, пожелали доброй ночи ей и Рэю и наконец удалились.

Не успела дверь закрыться, как она уже повисла на нем, выскальзывая из одежды, целуя его в уши, губы, нос, словно заставляя пробудиться. Он был подобен вулкану.

— Ах, Соня, — простонал он, вращая головой и целуя ее. — Ах, деточка моя!

— Я едва могла вынести, — вздохнула она. — Все время хотелось дотронуться до тебя, а тут сидят эти, смотрят, слушают…

— Ладно… — Он прижался губами к ее затылку, утешая ее. — Зато мы проведем целую ночь вдвоем. И утро тоже. Только мы двое. Но даже этого мне недостаточно, детка.

— Что ты имеешь в виду? — Она откинулась и взглянула на него.

Он печально взглянул на нее:

— Я хочу жениться на тебе, Соня.

— Ух! — воскликнула она, смеясь и шутя лупя его кулаками. — Это один из пунктов моего контракта с «Каресс»!

— Угу. — Он тоже отстранился от нее, глядя очень серьезно. Его темные глаза смотрели прямо в ее глаза. — Солидная фирма вроде «Каресс» должна быть очень осторожной, понимаешь? — сказал он. — Разве могут они допустить, заключая контракт, чтобы их девушка вышла замуж за ниггера!

— Не произноси этого слова! — воскликнула она, сжимая ему руку. — Я его ненавижу!

— Но ведь это правда, а? — спросил он. — Хотя расовая дискриминация и преследуется по закону. — Он выглядел очень довольным, что ему удалось так ловко выразить все это, и она внезапно почувствовала прилив любви и жалости к нему.

— Пункт о нравственности, — напомнила она, теснее прижимаясь к нему. — Я подписала контракт, в котором говорится, что даже намек на скандал…

— О чем я и говорю, Соня, — терпеливо объяснил он. — Ведь это же настоящий скандал, когда девушка выходит замуж за мужчину, которого любит, а? Но ведь тебя не расстреляют только за то, что ты выйдешь замуж за черного, правда?

— Не знаю, — нахмурилась она. — Мы должны обсудить все это. Утром я позвоню Кармен…

— Но ты ведь хочешь за меня замуж, правда, Соня? — Он тоже нахмурился. — Ты ведь любишь меня так же сильно, как я люблю тебя?

— Больше! — закричала она. — Гораздо больше! — Она поцеловала его в ухо, на одно безумное мгновение представив себя миссис Соней Левэр из Лас-Вегаса, живущей в каком-нибудь фешенебельном замке на краю пустыни, нежащейся на солнышке возле обсаженного пальмами огромного бассейна, устраивающей роскошные обеды, становящиеся легендами шоу-бизнеса. Возможность внести веяние мира моды в вульгарный мир музыкального бизнеса может стать почти пленительным вызовом. Она вытащила маленький сверточек из кармана и преподнесла ему на ладони.

— Счастливого Рождества, дорогой Рэй. — Она поцеловала его. — Мне кажется, что это лучший рождественский подарок, который тебе когда-либо преподносили!

Он, нахмурившись, принял подарок:

— Ах, малышка! А у меня-то даже не было времени пройтись по магазинам. Что ты теперь обо мне подумаешь?

— Это неважно. — Она положила руку на его мощную шею. — Ты мой! А это все, что мне нужно. — Она поглаживала его шею, касалась рук, позволяя ему тыкаться носом ей в лицо. Она вложила свой подарок в его связанные руки.

— Ну! — рассмеялся он. — Недаром говорят, что лучшие подарки всегда маленькие! — Он повертел пакетик так и эдак, взвешивая его на ладони.

— Тебе, наверное, не верится, Рэй. Ты играешь не по правилам! — рассмеялась она.

— Ты так славно упаковала его, Соня, — сказал он, разрывая бумагу своими большими пальцами. — Нет, не могу портить его. Уж лучше я сохраню его на память. С надписью «навеки»!

Она хихикнула:

— Ты романтический дурачок!

— Что это? Ключ? — Он нахмурился, ощупывая его. Она вручила его ему. — Но от чего? — Он покачал головой. — Только не говори, что ты купила мне английскую машину. Ты ведь знаешь, сколько у меня машин!

— Ах, Рэй… — Она надула губы. — Это не от какой-то тупой машины. Это гораздо более упоительный предмет. Даю тебе три попытки, а потом применяю его по назначению.

Он взглянул на нее, внезапно посерьезнев, с расширившимися глазами. В затемненной, слабо освещенной комнате они мерцали под трепещущими веками.

— Не от наручников же, детка? — простонал он. Соня счастливо кивнула:

— И мы сможем провести ночь вместе, как и все нормальные люди. И ты сможешь меня любить, как только захочешь!

— Нет… — Он покачал головой, на лице его появилось болезненное выражение. — Нет, Соня, ты же знаешь, что случилось в последний раз, когда я хотел любить по-своему! Это не должно повториться! Мне приказали с того дня все время надевать наручники, когда я остаюсь наедине с женщиной. Всегда!

— Ну, пошли ты их, — посоветовала Соня. — Правила для того и создаются, чтобы их можно было нарушать, правда? — Она проскользнула позади него и вставила ключик в замок. Ключ легко, без усилий повернулся, и наручники упали. Рэй опустил глаза на свои руки, разминая затекшие кисти.

— Не следовало тебе этого делать, Соня, — сказал он, взглянув на нее. — Нельзя этого допускать!

Она села ему на колени:

— Не будь глупцом. Не будь таким большим размазней. Обними меня, Рэй. Обними меня!

Он нерешительно положил руки ей на плечи.

— Нельзя так делать! — твердил он.

— Ах, милый, а мне это так нравится… — вздохнула она. — Боже, как мне хорошо! А теперь обними меня по-настоящему, милый Рэй, медленно и нежно. Я хочу, чтобы это была лучшая ночь в нашей жизни… — Она встала вместе с ним и повела его в спальню.

Всю ночь Марчелла названивала в пансион в Болонье. С ней разговаривали разные люди. Наконец, ночной портье сообщил ей, что видел, как вернулся Марк и что он в своей комнате, но почему-то не берет трубку.

— А вы не могли бы подняться и посмотреть, все ли с ним в порядке? — умоляюще попросила она. — Я очень волнуюсь, не заболел ли он. Пожалуйста, поднимитесь и поговорите с ним. А я перезвоню минут через пятнадцать.

— Он живет на последнем этаже, синьора, — вздохнул портье. — Лифт не работает…

— Я его мать! — воскликнула Марчелла. — Я очень волнуюсь! Пожалуйста!

Пятнадцать минут она неотрывно следила за стрелкой на часах. Если бы коротышка предсказатель ни о чем ее не предупредил, она бы считала, что Марк, надувшись, сидит у себя в комнате, не желая ни с кем разговаривать, после той вспышки гнева, с которой закончилось его Рождество в Нью-Йорке. Но слова: «Он не умрет! Вы спасете его!» набатом звучали у нее в ушах.

Она вновь перезвонила портье.

— Вы видели его? — допытывалась она. — Вы с ним говорили?

— Нет. Думаю, он спит.

— Ладно. Спасибо вам. Утром я перезвоню, — сказала она.

— Да, синьора, — промямлил портье. Она позвонила рассказать об этом Колу.

— Главное, что он где-то в безопасности, — заметил Кол.

— Ну, а ясновидящий? — напомнила Марчелла. — К тому же Марк плохо выглядел. У меня было такое ощущение, будто он что-то превозмогает, как вы думаете?

Кол вздохнул.

— Просто не знаю, что и думать! — признался он. — Может быть, он отсыпается, устав от перелетов, от больших перегрузок?

— Да. Может быть, — с сомнением признала Марчелла. — Я позвоню туда утром, и если он не возьмет трубку, я полечу в Болонью. Слишком далеко лететь, чтобы закончить спор, но после посещения предсказателя я потеряла покой.

— Я бы отправился с вами, но мой ангажемент со звездами в «Карлайле» начинается с завтрашнего дня, — сказал Кол. — Сейчас праздники, и я не могу дать им пройти даром…

Она попрощалась, поблагодарив Бога, что он не будет сопровождать ее. Сидеть рядом с Колом в течение многочасового трансатлантического перелета — это выше ее сил.

Она долго ворочалась в постели, прежде чем, приняв снотворное, наконец забылась сном. Что за Рождество! — думала она. «Он не умрет, вы спасете его!» Маленький пророк с Бродвея. Две здоровенные сестры — одна из них шофер такси. Выпорхнувшие из тюрьмы их мужья. Пока Марчелла медленно засыпала, образы дня превращались в ночные фантасмагории, не более причудливые, чем сама жизнь.

— Я пришел к Богу, когда мне было пятнадцать, Соня, — рассказывал Рэй.

Они, обнаженные, лежали в постели, и он нежно обнимал ее. Как нормальные люди, счастливо твердила она.

— Да, — кивнул в темноте Рэй. — Я пришел к Богу! Аминь! — Соня широко распахнула глаза. Она даже не знала как следует, что нужно отвечать в таких случаях. Религия никогда не была ее коньком. На самом деле, разговоры о религии немедленно напоминали ей отца, который уверял ее, что Бог никогда не простит ей того, что она натворила с телом, которое он даровал ей.

Рэй был очень нежным любовником, но сейчас она была слегка разочарована. Его новая, без наручников, свобода не только не возбуждала его, но даже сдерживала его. Об исступлении говорить не приходилось. Хотя страсть в нем росла и ей нравилось, как он ласкает ее своими свободными, чудными руками, все-таки он усиленно контролировал себя.

— Каждый раз, когда мы оказываемся с тобой в постели, мне это нравится все больше и больше, — проговорил он, когда она нежилась в его объятиях.

«Я играю с акулами, скачу на черном коне, забавляюсь с моим собственным ручным диким зверем», — могла бы она добавить.

— Для тебя религия — это очень важно, да? — спросила она, а рука ее блуждала по его телу, коснулась его члена, все еще напряженного, как будто он вспоминал то наслаждение, которое они испытали четверть часа назад. Она кинула взгляд на часы. Было половина пятого утра. Как и всегда, когда она занималась любовью с Рэем, ей хотелось все больше и больше.

— А разве ты не веришь в Бога, Соня? — спросил он. — Разве Он не утешает и не направляет тебя?

— Ну… — закусила она губу. — Не совсем.

Она приподнялась и включила ночник, осветивший персиковым светом тело и лицо Рэя, как будто он был выкован из золота. Она приподнялась над ним, вглядываясь в его лицо. Спокойный, утомленный, он казался очень серьезным, но лицо его было таким же наивным и искренним, как у ребенка. Она дотянулась до бокала и отпила глоток шампанского.

— Скажи, Рэй, — попросила она, ставя бокал на место. — А ты верил в Бога, когда убивал ту девушку? — Ее саму удивил собственный вопрос, но она не могла остановиться.

Рэй вздрогнул всем телом, как будто она больно хлестнула его. Потом он заставил себя улыбнуться, губы его медленно расплылись.

— Сколько раз я говорил тебе об этом, детка? — покорно ответил он. — С той самой минуты я только и прошу Бога простить меня. Каждый вечер я прошу у Него прощения.

— Да? — Ее сердце подпрыгнуло от страха и желания — двух чувств, соединение которых она так любила. — И что же Он отвечает? — Она хотела спросить это язвительно, но Рэй воспринял ее вопрос очень серьезно.

На несколько секунд он сомкнул глаза, потом открыл их и встретился с ней взглядом. Потом взял ее руку и положил себе на сердце.

— Он говорит: «Рэй, ты не хотел убивать эту девушку, это был несчастный случай». Вот что Он говорит. Он говорит: «Ты не собирался убивать ее, ты ведь любил ее».

— Да, и залюбил ее до смерти! — рассмеялась она. Рэй внезапно схватил ее голову и с силой отпихнул от себя.

— Ну, довольно! — рыкнул он ей в самое ухо, оглушив. В наступившей тишине его голос больно отдавался у нее в голове. Охвативший ее страх был лучше любого наркотика, любого опьяняющего напитка. У нее едва не вылезли из орбит глаза, когда он сжал ее шею, и она ощутила его немыслимую силу.

Потом он выпустил ее, накрыв свое лицо ее рукой.

— Ах, Соня, я так виноват. — Он застонал. — Прости, что я накричал на тебя, детка. — Он погладил ее плечо, на мгновение приникнув к ней всем лицом. — Простишь, детка? Я так тебя люблю. Но не нужно выводить меня из себя. Я знаю, ты хочешь, чтобы я обезумел. Ты не можешь понять меня, Соня. Понимаешь, то, что я чувствовал к той бедной девушке, было… ну, словом, почти то же самое, что я чувствую к тебе. Секс и все прочее. Она тоже любила возбуждение. Как и ты. Конечно, это удивительно здорово — иногда сходить с ума. Вот это и произошло. Понимаешь, это все равно как боксер, убивший своего противника. Такое случается, когда они не знают настоящей силы друг друга. Но ведь я ни разу не навредил тебе, скажи, детка?

Она покачала головой:

— Нет, мой нежный гигант. Ты мне не навредил.

Она присела, чтобы поцеловать его в губы. Он зарычал, когда она впилась поцелуем в его мягкую нижнюю губу, изменил положение, так что его снова напрягшийся член приблизился к ней.

— Но это и интересно;— сказала она, откидываясь на подушку. — Ты не видишь никакого противоречия между тем, что ты натворил, и своей верой в Бога. То есть пока ты веришь в Бога, все нормально, так?

— Правильно, Соня. — Он снова привлек ее к себе, его большим рукам все больше нравилось новое ощущение обвивать ее руками, никто не видел, никто не сдерживал его желания. Он ласкал ее спину, грудь, опускал руку между ее ног.

— Неужели ты верил в Бога все время, что убивал ее, противный ты ханжа? — спросила она.

Слова вновь сорвались с ее языка неожиданно для нее самой, удивив и испугав ее. Она почувствовала, как напряглось его тело, и только тут осознала, зачем она долгие недели устраивала именно это свидание, почему этот ключ был так важен для нее.

— Я же сказал тебе, Соня, — медленно произнес он, приподнимая над нею свое лицо. — Я не устаю просить прощение у Бога. Ты плохо делаешь, называя меня ханжой, детка. Пожалуйста, не надо так больше!

— Ты убийца, Рэй, — сказала она. Говоря это, она обхватила его член. Никогда он не был таким большим и твердым. — Вот что меня особенно возбуждает.

Он заключил ее в крепкие объятия, хмурясь, словно зачарованный ее признанием. Потом он коснулся ее губами.

— Никогда больше не говори об этом, слышишь? — прошептал он взволнованно. — Никогда! — Его объятия были как железные, она не могла ни пошевелиться, ни даже вздохнуть. — Я заплатил мои долги, — продолжал он. — Я дал ее родителям много денег, и каждый раз, когда я бываю в Джорджии, я хожу на ее могилу. Я заплатил долги, Соня!

Он сел ей на ноги.

— Но почему это так возбуждает тебя, Рэй? — спросила она. — Я коснулась самых сокровенных струн твоей жизни? Когда ты оживешь по-настоящему, Рэй?

Он опустил глаза, пристыженно вздохнул.

— Ты знаешь, что заставляет меня хотеть тебя, детка, — проговорил он. — Ты знаешь — что, правда? Но зачем ты разговариваешь с Рэем, а? Ты же знаешь, как любит тебя Рэй, детка…

Она выгнулась.

— Войди в меня снова, — настойчиво попросила она. — Я так хочу тебя. Мне хорошо, только когда мы вместе.

Она откинула голову, когда он вошел в нее. Ощущение было невероятно чудесным.

— Нам никогда еще не было так хорошо, — выдохнула она.

— Знаю, — прошептал он, проникая все глубже внутрь ее.

— Предлагаю сделку, Рэй, — сказала она. — Я больше никогда не упоминаю об этой проклятой девчонке, если ты не упоминаешь больше при мне своего треклятого Бога, идет? Потому что если Он и существует, в чем лично я и еще несколько миллионов людей очень сильно сомневаемся, он, должно быть, вонючая старая развалина, которую я не подпустила бы к себе и на пушечный выстрел!

Рэй смотрел на нее в восхищении, почти с благоговением, начиная медленно двигать тазом.

— Ух ты… Господь может покарать тебя за такие слова, Соня. — Он вздохнул, с изумлением потряхивая головой. — Я готов прийти в восхищение даже оттого, что ты осмелилась так говорить!

— Чего тут осмеливаться, — сказала Соня. — Просто тебе нужно поверить, что нечего бояться… — Она начала отвечать на движения его тела мерными движениями своего. — Ты понимаешь, что у нас сегодня самая лучшая встреча, а, Рэй?

Глаза его были закрыты, бедра двигались все быстрее.

— О-о-о, да, — простонал он. — Да, я понимаю…

Он так глубоко вошел в нее, что она чувствовала, что она вся им наполнена. Ее ягодицы приподнимались над матрасом, чтобы прижаться к нему.

— К черту религию! — говорила она. — К черту Бога! Я вся твоя, Рэй! — Она чувствовала, что скрытая в нем сила расправляется, как пружина, наполняя ее, что он погружается в нее все глубже.

— Ах, милый, вот сейчас я всего ближе к Богу, — вздохнула она. Контраст между ее нежными, тоненькими руками и ногами и его мускулистым, здоровым телом сейчас, когда он наконец-то сжимал ее в объятиях, был особенно очевидным. Ее хрупкость возбуждала его, и он с упоением прикасался к ее запястьям, локтям и шее, двигаясь все быстрее внутри ее, начиная задыхаться. Кровать начала страшно скрипеть, а скорость все увеличивалась, и когда она раскрыла глаза, она увидела, как исказилось его лицо, как сливались в нем боль и желание, два чувства, которых она так страстно всегда домогалась! Он сжимал ее тело в своих мощных ручищах, все крепче, крепче, крепче. Она слышала, как скрежещут его зубы, каким неуправляемым становится дыхание, видела, какими выпуклыми стали мышцы щек и шеи. И вдруг она стала задыхаться. «Не дышу, не дышу!» — пыталась вдохнуть она воздух. Глаза у нее чуть не вылезли из орбит, но никакого страха она не почувствовала, счастливо это отметив.

— Теперь я могу остановиться, — прохрипел он. — Ты уверена, что Рэй не навредит тебе, Соня?

Она отвечала ему всем своим телом, и он стремительно погружался в нее.

— Ах, Соня, — сипел он, касаясь ее лбом, и пот струями стекал с его лица на нее. — Может быть, ты лучше снова наденешь на меня наручники, а? Боюсь, что теперь тебе может стать больно…

Она энергично помотала головой, и ей показалось, что это тоже немного свело его с ума, постель трещала и скрипела, его пот и слюна орошали ее. От мощи его напора она на мгновение отключилась. И внезапно ей показалось, что она не в постели лондонского отеля лежит под тяжелым телом Рэя, — она скачет на Ред! Это была четырнадцатилетняя Соня, скачущая со смешанным восхитительным чувством радости и страха — к свободе, к свободе! Она помнила то чистое выражение на ее детском личике, подлинную радость — прежде чем с ней случились все ее несчастья. Рэй сейчас так сдавливал ее, что дышать она уже почти перестала. Прежде чем она стала так рано, так несчастливо быстро женщиной, она скакала на прекрасном животном, чье сильное тело, его мускулы и конечности двигались в потрясающем согласии с ее телом. Мужчина может быть так же прекрасен, как конь, говорила Лаура, а ее папа называл ее своей принцессой. Его принцессой! Она бывала так счастлива, когда скакала верхом на лошади. Она еще слышала рык Рэя, который двигался все быстрее и быстрее внутри ее, заключая ее в объятия даже сильнее, чем он мог сам представить. Она почувствовала странное удовлетворение; сейчас у нее было все, чего она желала.

Жизнь вытекала из нее. Лицо Рэя было страшно искажено, глаза выпучены, губы вытянуты в жуткой гримасе — она видела, что он уже не понимает, что делает, и простила его. Она взяла на себя всю вину. Перед тем как умереть, слова «Боже, прости меня» беззвучно сорвались с ее губ. Потом она услышала треск и поняла, что это сломался ее позвоночник. Но боли она не почувствовала. Она была уже мертва, а Рэй все продолжал находиться в самой ее глубине, в полном самозабвении, останавливаясь, пока он не достиг дикого наслаждения, взрыва завершения страсти и резкий жуткий крик не вырвался из его груди. Его руки сжимали ее все крепче, крепче, он не осознавал, что натворил. Он мгновенно заснул, словно потеряв сознание, и мертвая хватка его постепенно разжималась, пока наконец безжизненное тело не выпало из его рук.

Резкий трезвон телефона ворвался в беспокойный сон Марчеллы. Она сонно дотянулась до трубки, чтобы прекратить назойливый звук. Едва она проснулась, как в ее мозгу появилось тревожное предчувствие, что этот звонок касается Сони.

Она слушала чужой голос, оповещающий ее о происшедшем.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет! — И внезапно ее чувства застыли. Это было слишком ужасно, слишком невыносимо, чтобы немедленно осознать свалившееся на нее. Годы понадобятся на то, чтобы переварить все это. Она заставила себя выслушать то, что ей говорили, как будто они касались кого-то, незнакомого ей. Соня умерла. Да, понятно, ответила она. Она убита. Да, понимаю, спокойно сказала она. Рэем Левэром, черномазым поп-певцом. Да, я знакома с ним. Встретились на похоронах Гарри. Он сдался сегодня утром лондонской полиции, признавшись и в предыдущем убийстве. Пришлось очень долго разыскивать ее телефон, потому что в полиции сочли необходимым сообщить прежде всего матери. Спасибо, я оценила, автоматически поблагодарила она. Она просто решила потрясти всех, сказала она Эми. В сегодняшних газетах появится весь этот кошмар. «СУПЕРМОДЕЛЬ УБИТА ЧЕРНОЙ ПОП-ЗВЕЗДОЙ. ЧЕРНОКОЖИЙ ПОП-КУМИР УБИЛ МОДЕЛЬ «КАРЕСС». УБИЙСТВО СУПЕРМОДЕЛИ!» Вот уж газетчики будут упоены, получив этот материал и засунув его в свои заголовки! Такое непременно остановит всякого, кто идет мимо газетного киоска. Голова у нее кружилась. Эти заголовки появятся в «Ньюз», в «Пост»: «НАЙДЕНО БЕЗЖИЗНЕННОЕ ТЕЛО. СУМАСШЕДШИЙ УБИЛ ЖЕНУ, СЫНА И СЕБЯ». Иногда ей самой случалось улыбаться над этой кричащей безвкусицей. Разве когда-нибудь, да никогда не придет в голову, что это может коснуться кого-то знакомого. Твоей семьи. Твоей дочери. Дочери, которую она никогда не знала по-настоящему, но внутри которой накопилось столько горечи и гнева. Против себя самой!

Повесив трубку, Марчелла забралась под одеяло. Постепенно, сквозь оцепенелость, в которой ее рассудок утопил горе, зазвенела новая мысль, словно новая тема в мелодии, словно стрела прокладывала свой стремительный путь к цели. Этот провидец оказался прав насчет Гарри и Сони, а Марк? Он не умрет, дважды заверил он ее. Вы спасете его, уверял он. Так чего же она ждет?

Она выскочила из постели, оделась и собрала вещи, действуя быстро и безотчетно, как лунатичка. Было половина шестого утра, шел второй день Рождества. Ей нужно поскорее спуститься и попросить швейцара поймать такси. Немедленно ехать в аэропорт. Лететь первым же рейсом в Италию. Скажем, в Пизу. Потом добраться до Болоньи. Скорее, скорее в Италию, торопила она себя, засовывая чемодан в лифт. Прямиком в Италию. Она открыла парадную дверь. Не задерживайся. Не экономь несколько сотен долларов. Одного ребенка она уже потеряла, проклятье, если ей придется потерять обоих.

Назад: ГЛАВА 17

Дальше: КНИГА ПЯТАЯ