В конце лета я вернулась в Малибу, а Тодд остался в городе и приезжал лишь на выходные, чтобы пообщаться с детьми.

(Он сообщил мне, что занялся лечением, но продолжал утверждать, что ничего не знает — ни где это произошло, ни с кем и тому подобное. Я не реагировала на его попытки объясниться). Из всех наших домашних только Ли и Меган заметили, что я переменилась. Но они обе считали, что тому виной — уныние, в которое я впала после того, как потеряла ребенка. Ли уже больше не ворчала на меня и подсовывала мне всякие вкусности, а Меган чаще оставалась дома, чтобы помочь Ли и подбодрить меня. Она говорила мне, что это не трагедия, что, по словам ее подруги Солти (по фамилии Пеппер), в моем возрасте уже поздно заводить детей и что в доме только прибавилось бы хлопот. Я понимала, что она просто хотела успокоить меня.

Я занималась тем, что бродила по пляжу и придумывала условия нашей будущей совместной жизни с Тоддом. Никаких интимных разговоров. Ему разрешалось говорить со мной только о детях, о доме, о Ли и о бизнесе. Ему запрещалось говорить о Сюзанне, если хотелось обсудить что-то, не имеющее отношение к фильму «Белая Лилия», съемки которого должны продолжаться независимо ни от чего. Я умерла для него и не могла вести с ним прежние разговоры, не могла, как раньше, помогать работать над фильмом, и ему предстояло смириться с этим или умереть. Я понимала, что бросила ему вызов, который он не мог не принять.

И, конечно, ему запрещалось врать мне. Мне невыносимо было снова слышать этот рассказ о том, как он отрубился, как проснулся с головной болью и увидел рядом Сюзанну, лежащую без сознания. Я не хотела больше слышать о том, что, проснувшись, он почувствовал, что очень плохо соображает и не может отличить реальность от сновидений. Пускай он оставит сновидения для своих фильмов. «Лжец» и «мошенник» — эти определения вошли в мой арсенал ругательств, которыми я каждый день мысленно осыпала его. Он просто шарлатан — этот человек, которого я ценила и обожала по разным причинам, видимым и скрытым… Этот человек, которого я боготворила и уважала за его честность и силу духа.

Ему запрещалось вмешиваться в мою личную жизнь и даже говорить о ней, и если бы он уразумел это, я могла бы беспрепятственно развлекаться. И чем дольше ему самому придется промучиться, тем лучше. Но эта мысль теплилась где-то на самых задворках моего сознания. Труп не может развлекаться. Не я, а он, специалист по этой части, волен делать все что угодно, лишь бы не давал повода для сплетен и не смущал меня и детей. Единственное, что от него требуется — это осторожность.

Я купила две пары небольших кроватей вместо тех роскошных лежбищ, которые стояли в наших домах в Малибу и в Беверли-Хиллз. Нам не удастся жить в разных комнатах, потому что наши любопытные дети привыкли к тому, что мама и папа спят в одной спальне. Не говоря уже о Ли. Это было одно из главных условий: дети и все наши знакомые, в том числе и сестра Сьюэллен, не должны догадываться, что у нас что-то не так. В глазах окружающих мы останемся той же счастливой парой.

Я знала, что он ответит, когда я заявлю, что он волен жить так, как ему заблагорассудится. Он примется утверждать, что не собирается ни с кем заводить шашни. И неважно, поверю я ему или нет, потому что я знала, что не секс для него главное, больше всего ему будет недоставать совсем другого. Он рос сиротой, поэтому сразу почувствует, что ему не хватает того тепла, которое было между нами. Он измучается, и в конце концов его сердце не выдержит. Этого я и добиваюсь.

В дальнейшем появятся и другие условия. Я надеялась, что окажусь не менее изобретательной, чем Тодд или Лео, и все время буду придумывать что-нибудь новенькое.

Что касается Сюзанны, то я буду с ней разговаривать и позволю ей обращаться ко мне в зависимости от обстоятельств. Я не собиралась дать ей понять, что все знаю. Придется пойти и на это унижение, которое ничто по сравнению с огромным унижением, выпавшем на мою долю. Но, конечно, я не стану разговаривать с ней по-приятельски. Мой тон будет подчеркнуто вежливым. Это сгладит многие острые углы. И безусловно, я не останусь с ней наедине, потому что не смогу удержаться от искушения исцарапать ей лицо, вырвать ее рыжие волосы и затоптать ее до смерти своими крепкими каблуками. (Однажды мне приснилось, что я схватила нож, вонзила его в ее нежное горло, аккуратно распорола ее элегантный торс и, дойдя до того самого зловонного места, пришла в неописуемую ярость и начала кромсать его — лобок, клитор, губы, — распотрошив полностью, как поступили с моим младенцем на вскрытии).

Но это работало мое подсознание. Проснувшись, я проанализировала свои мысли. Нет, я не стану одной из тех, кто всегда винит других женщин. Сюзанна поклялась только в том, что будет моей подругой, а он был моим мужем, моим божественным супругом, который поклялся стать для меня всем, которому я доверила свою жизнь, и он взял ее и обещал хранить ее, как сокровище, вечно. Она оказалась обыкновенной воровкой, а он — убийцей. Более того, она не была тем, что называют «крупной личностью», а он же был героем, царем Вселенной.

После Дня Труда мы вернулись в Беверли-Хиллз, и наша жизнь потекла так же, как раньше. Меган и Митчелл вернулись в школу к своим приятелям, Мэтью пошел в детский сад, а я осталась с Мики. Между мной и Ли возобновились прежние отношения: я обращалась к ней, она ворчала в ответ, мы снова начинали спорить по поводу того, надо ли нанимать новую прислугу, и я, как всегда, считала, что это необходимо, а она, как всегда, была против.

Тодд ходил на студию и возвращался к семейному ужину, умилялся ребячьей болтовне и с каждым днем становился все более сдержанным и подавленным. После ужина, когда дети отправлялись спать, воцарялась тишина, и я давала понять, что ухожу в другой конец дома. Если ему хотелось рассказать о съемках, поделиться какой-нибудь проблемой, я внутренне радовалась тому, что могу выслушать его молча, не давая никаких оценок и советов. Вместо этого я завела дневник событий, связанных со съемками «Белой Лилии», который назвала историей болезни. В первой записи говорилось о том, что Сюзанну препроводили в санаторий в Палм Спринс. Я была уверена, что еще много чего произойдет, и выжидала.

Мы часто выходили в свет и по такому случаю всегда надевали на лица дежурные улыбки, и если улыбка Тодда казалась вымученной и жалкой, это были исключительно его проблемы. Что касается меня, то я много смеялась и, не в пример себе прежней, щеголяла в кричащих туалетах, сшитых по последней моде. Я переняла голливудский стиль одежды, который не отличался тонким вкусом.

Я начала активно скупать драгоценности в ювелирных магазинах Беверли-Хиллз. Хотя почти не носила все эти украшения. Я показала их Сьюэллен, которая в ответ искоса посмотрела на меня и изрекла:

— Как-то один умник сказал, что если впереди замаячили финансовые затруднения, которые грозят превратиться в серьезную проблему, мудрый человек предпочитает застегнуть свой кошелек и дождаться лучших времен для походов в магазин.

Я не стала спрашивать, какие финансовые проблемы ей сейчас мерещились, я спросила о другом: кто тот умник, который поведал ей эту истину, и она ответила:

— Тодд Кинг.

И я решила отныне непременно показывать ему свои новые приобретения. И каждый раз он только коротко говорил, что эти вещи красивы — будь то рубиновое кольцо, бриллиантовое или изумрудное ожерелье, золотой или бриллиантовый браслет. Тогда я не выдержала, отнесла почти все эти ценности в банк и решила дождаться лучших времен.

И тогда я поняла, что Тодд тоже живет в надежде на лучшие времена. Он ждет, когда моя боль притупится и исчезнет. Ему хотелось верить, что меня тянет к нему, что я нуждаюсь в нем, хочу его, не могу противиться ему, как не могла противиться ему и раньше. Он ждал, что наступит что-то вроде примирения, и постепенно наши отношения станут почти такими же, как раньше.

Но мое новое условие гласило, что я должна заставить его отбросить эту идею. Ему следовало бы лучше разбираться в человеческих отношениях. Мы жили как в сказке, но теперь, когда чары разрушены, сказку уже не вернуть.