Прошел месяц, а Агнесса все еще жила в сером особняке вместе с Джеком. Возвращение назад с каждым днем становилось все более невозможным, и решиться на бегство в Мексику она тоже не могла, несмотря на то, что Джек продолжал упорно склонять ее к этому. Орвилу Агнесса, разумеется, больше не осмеливалась писать; от него тоже не было ни слуху ни духу и — что самое тревожное — от детей тоже; вероятно, письма застряли где-то на полпути или потерялись вовсе.

Агнесса и Джек почти не выходили в город; пару раз они выбирались в горы и посещали пустынный пляж в самом конце длинной гранитной набережной.

Джек был, наверное, счастлив, проводя с нею время, хотя Агнесса и ловила порой на себе его встревоженный взгляд. Да, она не отвергала больше его любви, но правда о том, что принадлежать ему безраздельно она не сможет уже никогда, оставалась правдой: прошлое было при ней, и она не чувствовала себя способной начать какую-то новую жизнь.

Терри уехала. Она все же увидела Джека и высказала ему напоследок то, что думала, но Агнесса знала: его душа давно уже была глуха к тому, что говорили другие люди… пожалуй, все, кроме нее, Агнессы.

Агнесса продолжала жить с ним, глубоко, почти в подсознании, скрывая полубезумную надежду на возвращение; признаться, она готова была броситься в Вирджинию и жить там где угодно,как угодно, пусть презираемая всеми, лишь бы иметь возможность видеть своих детей.

Неизвестно, на что бы она решилась в конце концов, но в один из последующих солнечно-ясных дней увидела, точно во сне, как возле ограды остановился экипаж, из которого вышли, сопровождаемые негритянкой… Джессика и Рей! Агнесса, не помня себя, сбежала по ступенькам и, стремительно преодолев расстояние от крыльца до калитки, заключила девочку в объятия — та и опомниться не успела.

— Джессика, доченька милая, откуда?.. Господи, я не верю!

— Мамочка! — воскликнула Джессика, бросившись ей на шею, и тут же сбивчиво заговорила: — Я очень просила папу отпустить меня к тебе, и он согласился. И Рей тоже захотел поехать…

Агнесса обняла и Рея, который с невозмутимым видом стоял позади, засунув руки в карманы куртки.

Лизелла скромно улыбалась. Как она потом объяснила, поехать хотели и Полли, и Френсин, но мистер Лемб выбрал ее. Агнесса вполне одобряла его решение — Лизелла была, пожалуй, самой ответственной и серьезной. Орвил дал ей на дорогу массу советов и велел возвращаться через две недели. Агнессе он ничего не передал, ни письменно, ни на словах, ничего, кроме новой пачки ассигнаций, не менее толстой, чем первая.

Агнесса постеснялась о чем-либо расспрашивать Лизеллу, спросила только — не без горькой дрожи в голосе — о Джерри. Мальчик был здоров и подрастал — большего Лизелла не могла сказать, а Агнессе хотелось, узнать так много, все-все, до самой последней детали, до мельчайшей его улыбки, до каждого шага…

И все-таки этот день принес настоящее счастье. У детей, разумеется, было множество планов: Рей хотел бы нанять верховую лошадь, Джессика собиралась делать эскизы и, конечно, купаться и загорать, а также устроить прогулку в горы.

— Как успехи в школе? — спросила Агнесса, любовно поправляя Джессике растрепавшиеся волосы. Девочка еще немножко выросла; к своему удовольствию, Агнесса видела, что дочь аккуратно и нарядно одета — во все новенькое, что глаза ее, зеленовато-голубые родные глаза, так же блестят и так же чисты, и она по-прежнему полна стремления познавать светлый, прекрасный, мир. И в душе Агнесса благодарила Орвила.

— Хорошо! Я вторая ученица в классе после Дженнифер… Мама, все девочки разъехались на каникулы, папа работал, и мне было скучно целый день сидеть дома. Мисс Кармайкл тоже отпустила всех на лето. Джерри папа не разрешил взять с собой — он маленький, и Керби остался дома, но папа и Рейчел обещали заботиться о них!

— Да, маленькая, — сказала Агнесса, снова целуя ее. — Рей, Лиза! Идемте в дом.

Они шли к крыльцу, и Джессика продолжала щебетать, но потом в какой-то момент с ее лица точно ветром сдуло улыбку; Агнесса, посмотрев туда, куда был устремлен растерянный взгляд дочери, поняла: возле входной двери, не сводя глаз с приехавших и не двигаясь, стоял Джек.

Кровь хлынула Агнессе прямо в голову, когда она увидела напряженно-изумленные лица детей и Лизеллы. Боже, неужели он не мог уйти незаметно, не попадаясь им на глаза! К счастью, Джек не подошел и скрылся в саду, но все-таки она уже не могла держаться так свободно, как минуту назад.

Эта нависшая над нею роковая, вечная вина…

Показалась Стефани; Агнесса объяснила ей жестами что к чему и послала вместе с Лизеллой готовить комнаты. Потом провела детей в гостиную и, оставив на минуту, вышла в сад.

Она без труда нашла Джека: он стоял за углом дома; прислонившись спиной к большому дереву, и в глазах его было не виданное ею с давних пор выражение враждебного ожидания и еще — где-то там, в глубине, — нечто похожее на бессилие голодного бездомного пса.

Агнесса понимала его чувства, но… иначе поступить было просто невозможно.

— Джекки, — вступления начала она, — у меня мало времени… Ты… ты должен уйти. Ты все видел и, надеюсь, понимаешь. Я не хочу, чтобы дети знали о наших отношениях; они и так, к сожалению, догадались, но…

— Мне совсем уйти? — резко перебил он. — И не приходить больше?

Как ни странно, она почувствовала облегчение, когда проговорила:

— Да, пока… не надо. Может быть, ты пойдешь на конный завод, ведь тебе там кое-что обещали?

— Да, конечно, я уйду, — отрывисто произнес он. — Не беспокойся, я найду куда пойти.

Агнесса видела, что внутренне он не принимает и не одобряет ее решения и, сделав усилие, сказала:

— Дай мне знать, где ты и что с тобой. Я потом постараюсь все уладить.

— Ладно, Агнес! — тон его был небрежен, но она чувствовала затаенную глубокую обиду. — Я все понимаю.

— Я принесу твои вещи?

— Не надо. Потом заберу.

— Прости, — сказала она, — если…

— Ничего, — ответил он, — все нормально.

Он, не оглядываясь, пошел к задней калитке, и Агнессе было больно. Она знала: теперь ей все время будет больно. Как сейчас, так и всегда.

Она помогала детям разместиться, выделив каждому по комнате: Джессике — наверху, рядом со своей, а Рею — комнату Аманды.

— Мама, — сказала Джессика, улучив минутку, когда они остались вдвоем, — ты вернешься с нами?

Этот вопрос, конечно, волновал ее с первой минуты приезда, Агнесса понимала, но что она могла ответить?

— Не знаю, Джесси, — тяжело произнесла она, гладя голову дочки, — но могу сказать: рано или поздно я обязательно приеду, и мы будем вместе.

— Ты ведь хочешь жить вместе с папой? — спросила Джессика, напряженно глядя на нее. Нежный румянец оттенял ее посветлевшую за зиму кожу, а черты лица были четкими, словно выточенными, как камея.

Агнесса осознала вдруг, как трудно сейчас говорить с дочерью.

— Конечно, хочу, — ответила она, невольно отводя глаза, вспомнив прошедшую ночь, которую провела в объятиях Джека.

— Папа говорит, что не сердится, что ты все равно вернешься.

— Да, милая, я же сказала тебе…

— Мама, — вдруг твердо, совсем не по-детски, промолвила девочка, — я хочу побеседовать с ним!

Агнесса поняла.

— О чем, Джесси?

— Хочу! — повторила та, сохраняя упрямое выражение лица. — Он придет?

— Не знаю. Я отослала его, — сказала Агнесса. — Наверное, нет.

— Пусть придет, — заявила девочка и встала, чтобы идти. — Мне надо разобрать чемодан.

— Джесси! — позвала Агнесса. — Пожалуйста, не уходи. — И, когда дочь обернулась, с мучительным чувством добавила: — Ты… осуждаешь меня?.. Я бы хотела вернуться, дорогая, очень хотела. И я вернусь, обещаю тебе! Я не желала уезжать, просто Орвил так решил… ты знаешь, почему. Я люблю тебя и Джерри, больше всего на свете! Мне тяжело сейчас, очень тяжело — поверь!

И Джессика, девятилетний ребенок, прильнула к ней и зашептала, почти что плача от любви, нежности и вновь обретенного чувства материнских объятий:

— Я увезу тебя, мама, ты не останешься здесь! Я сделаю так, что папа тебя простит!

Пока они беседовали, Рей бродил по комнатам, разглядывая вещи. Когда Агнесса стала помогать ему складывать в шкаф привезенную одежду, вынул из чемодана что-то завернутое в плотную ткань.

— Дядя велел отдать вам. Он сказал, что это не моя вещь, и она не принесет мне счастья.

Агнесса взяла кинжал Александра Тернера, второй из двух.

— Хорошо, Рей; может, так и вправду лучше. — Она присела перед ним. — Как твои дела? В школе и дома? Я вижу, ты подружился с Джессикой?

Рей мотнул головой. Он тоже вырос и был уже на голову выше своей названной кузины; его смуглое лицо с холодноватыми серо-голубыми глазами было серьезно, без прежней нагловатой жесткости; черные густые и жесткие волосы блестели, как вороново крыло.

— Я не люблю девчонок… Но с нею хоть можно поговорить.

Агнесса улыбнулась, и Рей — тоже, правда, совсем чуть-чуть. Ей всегда хотелось, чтобы он улыбался… Жаль, что она так и не сможет хотя бы отчасти заменить ему мать.

— Я очень рада. Постараюсь найти для тебя лошадь, как ты хочешь. Вообще, если что нужно, проси, не стесняйся, хорошо?

Мальчик кивнул.

Несмотря ни на что Агнесса до конца дня была оживлена и весела, Она устроила праздничный — в честь приезда гостей — обед и даже успела немного погулять с детьми по набережной. Она вздохнула облегченно — теперь соседи, быть может, не будут болтать худое! Но… дети приехали всего на две недели, а что потом? Агнесса так и не знала, что же известно Орвилу, ну, да не все ли равно? Обманывать его она не сможет.

Они сидела на краю постели в ночной сорочке и с расплетенными на ночь волосами, одна в своей комнате. Джессика просилась к ней, но Агнесса не взяла ее, хотя и очень хотела, ведь эту постель она уже столько ночей подряд делила с Джеком.

Агнесса почувствовала, как горят щеки, и подошла к приоткрытому окну.

Некоторое время она следила за колдовским движением раскачиваемых ветром деревьев, каждое из которых было по отдельности, а все вместе они походили на гигантские травы, колыханием рождающие мощный завораживающий звук.

Агнесса вскрикнула и невольно отпрянула, когда перед нею возникло вдруг человеческое лицо.

— Боже мой! Джек!

Он перелез через подоконник и очутился в комнате.

— Тише, Агнес! Запри дверь.

Она пыталась безмолвно протестовать, и тогда он, сжав руками ее полуобнаженные хрупкие плечи, сказал:

— Я останусь здесь. Не прогонишь же ты меня сейчас? Мне некуда идти… Агнес! Я так изголодался по твоей любви за все эти годы, что каждая ночь, проведенная с тобой, для меня как еще одна жизнь и поверь: никуда ты не вырвешься, потому что однажды я взял в плен твою душу и уже не отдам. И я буду всегда возвращаться к тебе, откуда и как угодно, никуда от тебя не денусь!

Она знала — он и впрямь так любит ее, как знала и то, что он в самом деле уже не уйдет, но сказала все-таки:

— Я не могу, Джекки! Быть может, ты не понимаешь, но если Джессика… Она в сосденей комнате, я не сумею потом смотреть ей в глаза! Девочка не должна быть свидетельницей такого поведения своей матери, пойми!

Он понимал, но для него в этот миг было важно только то, что она противится отнюдь не потому, что не любит.

— Страшно быть такой, Джек, — лицемерно-лживой! Я прошу тебя, пожалуйста, уходи!

Он молча смотрел на нее, а она думала: что же в самом деле есть между ними? Джеку многого не хватало — образованности Орвила, его умения понимать и способности откликаться на ее малейшие душевные порывы, тонкости общения, но была странная магия взгляда и притягательность объятий. И вот он обнял ее снова.

— Не терзай себя, Агнес! Никто не узнает, я уйду очень рано — тем же путем. Не надо так… ты же любишь меня?

Джек прошел к ее постели, и она, повернувшись к нему, прошептала себе в утешение, в оправдание то, что звучало больше как приговор:

— Люблю…

Джессика сидела на скамейке в тени деревьев в бледно-голубом в желтый цветочек платье, с волосами, схваченными на затылке ярко-синим бантом, и в выражении ее личика не было ни капли ангельской кротости.

Джек сразу увидел — это его дочь, готовая к защите, когда придет момент, и не желающая отступать. Только… ведь он не желал ей зла!

Девочка разглядывала его; он по-прежнему казался ей чужим и враждебным, хотя в облике его и не было ничего отталкивающе-страшного: ни в немного усталом лице, ни в светлых глазах, глядящих на нее внимательно и с ожиданием, ожиданием объявления ею каких-то важных решений.

Сердце Джессики забилось в волнении.

— Я знаю, кто вы! — с вызовом, откинув назад голову, внезапно заявила она.

Лицо Джека помрачнело, и что-то дернулось в нем, точно надорванная струна.

— Знаешь?..

— Да. Папа сказал мне, что вы… говорили тогда правду.

— А! — Облегченно вздохнув, Джек улыбнулся. — Ты об этом? Я рад, что ты наконец поверила.

Он подошел ближе.

— Помните, вы говорили, что хотите дружить со мной?

— Конечно. И сейчас хочу.

— Я согласна, — произнесла девочка, самоотверженно глядя на него такими же светлыми глазами. — И я могу писать вам сюда, когда уеду.

— К сожалению, я не мастер писать письма, Джессика. Если бы ты могла полюбить меня хоть немного…

— Я все сделаю! — быстро проговорила девочка. — Только вы отпустите маму домой!

— Я не держу ее насильно, Джессика, можешь спросить сама, если не веришь. Я не такой уж плохой, как ты думаешь.

Она молчала, и тогда он добавил:

— Я тоже люблю тебя, и мне интересно все, что ты делаешь. Может, покажешь мне свои рисунки? Я много слышал о них.

Джесика нахмурилась.

— Я всем не показываю.

— Но мне-то можно!

Джессика снова вскинула голову.

— Вы что-нибудь понимаете в живописи?

— Нет, но мне все равно интересно.

— Мой папа, Орвил Лемб, очень хороший, вы знаете об этом?

— Да, — сказал Джек, — знаю.

— И у меня есть брат Джерри!

— И об этом тоже.

— Мы хотим, чтобы мама вернулась домой и жила там, с нами, а не здесь!

— Ты считаешь, я должен что-то сделать, да?

— Да, — сказала Джессика, поднялась со скамейки и, ничего не добавив больше, пошла к дому.

Джек смотрел ей вслед. Он знал, что она имеет в виду: чтобы он добровольно отказался от Агнессы и покинул ее. Он понимал Джессику, несмотря на то, что чувствовал боль и обиду: собственная дочь до сих пор так и не приняла его, считала чужим. Да, конечно, он не вписывался в тот мир, в котором она жила теперь, но… он не считал себя виноватым и не в силах был оставить Агнессу сейчас, когда вновь обрел ее любовь, когда чувствовал себя почти счастливым, хотя и знал, видел, как терзается живущая рядом с ним женщина. Лицо его приняло внезапно жесткое выражение. Пусть даже так, он не хочет и не может ее потерять! Нет, она не уедет!

И он оказался прав: она не уехала. Чтобы не расстраивать дочь и отчасти все еще цепляясь за какую-то надежду, она до последнего момента не говорила детям, что остается здесь, и, когда пришло время отъезда Джессики и Рея, стало тяжелее вдвойне, потому что Агнесса теперь уже совершенно точно знала: вернуться не удастся. Ни под каким предлогом, ни сейчас, ни — что всего ужаснее — потом. И не в дом Орвила (о том, чтобы вернуться к человеку, которого она жестоко предала, воспоминания о жизни с которым до сих пор не оставляли ее душу, она даже не помышляла), а просто в Вирджинию. Потому что такого стыда и позора не пережили бы ни она, ни Орвил, потому что обстоятельство, о котором она думала не переставая в последние дни, и существование которого, несмотря на ее мольбы и заклинания, все-таки подтвердилось, это обстоятельство являлось воистину непреодолимым.

Свершилось то, что в других случаях и другим людям дается как благо, ей же было дано как наказание.

Агнесса поняла, что у нее будет ребенок.

Позднее она думала: уж если Бог решил, что у нее должен быть третий ребенок, то лучше бы это случилось раньше — с Орвилом, а не теперь — с Джеком. С Орвилом ее огорчение, наверное, очень скоро перешло бы в радость, и она спокойно ждала бы появления маленькой Вирджинии (Орвил, конечно, захотел бы назвать дочь в честь своей матери) или второго сына, но сейчас… Она испытывала совсем не то, что должна чувствовать женщина, готовящаяся стать матерью.

Куда она денется с этим ребенком, незаконнорожденным ребенком, отец которого скрывается от закона? Кому сможет посмотреть в глаза?

Агнесса проплакала весь день и всю ночь после отъезда Джессики и Рея, с которыми едва нашла силы проститься хотя бы внешне спокойно. Она дала обещание вернуться, но выполнить его не сможет и не увидит ни Джерри, ни дочь. А вместо этого…

Наутро она объявила Джеку о том, что случилось, чего они оба не ждали и даже, наверное, как-то не думали, что такое может произойти, хотя и предавались страсти так безоглядно, бездумно…

Она стояла внизу, прислонившись к буфету, одетая в зеленое платье, еще больше подчеркивавшее бледность ее лица. Ее заплаканные глаза точно осколки старинного, позеленевшего от времени зеркала смотрели на Джека, не осуждающе, конечно (в случившемся ведь была не только его вина), но и не добро.

— Я просто ума не приложу, что мне делать, — закончила она свою обвинительную — по отношению к ним обоим — речь.

— Не знаю, — сказал Джек; он действительно не знал и не ожидал этого — так же, как и она. Это было не очень-то приятно и внушало опаску; он не чувствовал себя готовым к тому, чтобы справиться со случившимся, но подумал, что должен, наверное, что-то добавить к уже сказанному.

— Почему ты говоришь только о себе? Это касается нас обоих.

Он ласково взял ее за руку, и глаза Агнессы вмиг наполнились слезами. Она подумала почему-то о том, что в пору своей бедственной жизни в Хоултоне почти не плакала. А теперь — часто. Наверное, стала слабее?

— Может быть, это и неплохо, — произнес Джек, хотя думал иначе, — по крайней мере, у нас будет семья. Жаль, конечно, что мы не можем пожениться, но я же все равно буду с тобой. И… давай наконец уедем!

Агнесса отняла руку и отвернулась.

— Этот ребенок не нужен ни тебе, ни мне. Всю жизнь его будут преследовать и презирать за то, что он появился на свет таким образом. Разве мало на земле несчастных! И о какой семье может идти речь, когда там — Джерри и Джессика, а здесь — мы, мы…— и что между нами общего, что сделало бы нас семьей? Только то, отчего все это получилось!

— Ах, так? — Джек отстранился. — Получается, ты не хочешь его, потому что он мой! Конечно, лучше, когда отец ребенка джентльмен, а не беглый каторжник!

— Нет, — быстро ответила она, и это была почти правда… почти, но не совсем, — не потому, что он твой. Джессика тоже твоя, а она очень хорошая.

— Она ненавидит меня!

— Нет, Джекки. Я сказала ей перед отъездом, что ты ни в чем не виноват, и она поверила.

Агнесса подумала, что женщина оценивает мужчину почему-то в первую очередь по тому, как он относится именно к ней, и вынуждена была признать, что для человека, совершившего некогда столь тяжкие преступления и проведшего восемь лет в каторжной тюрьме, Джек обращался с ней удивительно нежно и заботливо.

— Да, Агнес, знаю, конечно: тебе тяжело, и я для тебя — плохая поддержка.

Он привлек ее к себе, и Агнесса почувствовала хоть какое-то успокоение. Она вспомнила Терри, Аманду, Филлис, всех сразу — они промелькнули перед нею, совсем далекие, еще более отдалившиеся из-за того, что она чувствовала теперь. И близко был один только Джек.

Следующие дни она провела в доме, мучительно и непрерывно размышляя. Уехать, видимо, все же придется: ко всему прочему, ее стали одолевать нехорошие предчувствия. Да, скорее всего, судьба сама развяжет узел, как бывало всегда, но вот только как? Ничего хорошего на ум не приходило. Ей плохо спалось, все валилось из рук; чтобы как-то отвлечься и развеять мрачные мысли, Агнесса пошла прогуляться в город.

Она бродила по улицам Санта-Каролины, знакомым ей с давних времен, вдыхала запахи лета, вспоминая, с каким чувством въезжала сюда, что жило в ее душе тогда, столько лет назад. Взглянула на особняк Деборы, где жила наверное, счастливая Эйлин со своим супругом и детьми. А она, Агнесса Митчелл, дважды отказалась от такого счастья! Цыганка предсказала ей когда-то полную событий жизнь со страданиями и радостью, любовью и смертью; все это было и будет, должно быть, еще, только вот последнего больше не надо!

Она вернулась домой. Вошла, открыв дверь ключом (Джек оставался наверху), и некоторое время находилась внизу, в гостиной.

В дверь постучали. Агнесса, не думая ни о чем, всецело поглощенная собою, почти машинально открыла и — оторопела, мгновенно ощутив парализующий ужас: на пороге стояли двое молодых мужчин в форме полисменов штата.

— Добрый день, мэм! — предельно вежливо обратились они к ней. — Разрешите войти!

— Я в чем-то провинилась? — стараясь сохранить невозмутимость, спросила она, но сердце уже колотилось часто-часто, что-то сдавливало виски, а тело содрогалось, словно в ознобе. Нет, это не может кончиться вот так!

— Мы должны кое-что выяснить.

Она поднималась наверх, едва переступая одеревеневшими ногами, после того как полицейские осмотрели все внизу, поднималась, сознавая, как давно не испытывала такого отчаяния и чувства глубочайшей безысходности: им с Джеком не уйти и не скрыться уже никуда!

Джек все понял еще до того, как увидел ее помертвевшее лицо, и сей же миг внутри словно рассыпалось что-то, собранное было с таким трудом; он почувствовал одновременно оцепенение и сильное желание бежать — сломя голову, куда угодно, и в глазах его — заметила Агнесса — было только одно; увеличившееся до гигантских размеров, переросшее все беспредельное чувство — страх.

Один из полицейских занял позицию у входа, второй сделал шаг вперёд.

— Вы должны пройти с нами для выяснения личности.

«Кто? — со смертельной тоской подумала Агнесса. — Соседи? Терри? Орвил? О, наверное, нет! Просто судьба».

И она стояла в стороне, не в силах что-либо изменить в происходящем.

Рука Джека медленно опустилась к поясу, и полицейский тут же вскинул оружие.

— Без шуток!

Джек метнул взгляд на Агнессу и слегка отступил, а потом бросился к окну в сумасшедшем стремлении освободиться.

— Стой!.. Не стреляй, Билл!

Все трое метнулись один за другим, но Агнесса видела только, как разламывается без надежды на возрождение ее жизнь, ибо, как ей казалось сейчас, не оставалось ничего, что связывало бы ее и с прошлым, и с будущим. И она прошептала бессильно:

— Джекки…

Она не видела, как бежали полицейские, преследуя человека, обреченного самою судьбой, как стреляли два раза, предупреждая, в воздух, а третий — вслед; не слышала, как шумели, провожая беглеца, деревья и густой зеленый кустарник на склонах гор, как приветственно плескался океан, огромная стихия, в которую, добежав до обрыва, бросился Джек… Она не знала, что чувствует человек, когда его захлестывает волна, — нет, совсем не ужас погружения в глубины смерти, а просто странное, застывшее, растерянное непонимание происходящего, почти без проблеска других ощущений, кроме разве что обволакивающей мягкости водных объятий, — не представляла себе, что он видит сотни жемчужно-белых пузырьков, будто нанизанных друг на друга и проходящих сквозь толщу зеленовато-синих тяжелых волн; не ведала, что он слышит как бы отдаленный гул приближающихся сил Вселенной, которая сулит то ли вечную жизнь, то ли вечную смерть. И не знала, что же ждет его потом; возможно, покой и — наконец — свобода.

Но она чувствовала, что можно бесконечно терять и всегда находить снова.

И уже не ощущала враждебности по отношению к тому, кто еще только начинал жить внутри ее собственной жизни.

Стоял полуденный зной, и, несмотря на распахнутые настежь окна, в помещении полицейского участка Санта-Каролины было так душно и жарко, как в пекле ада.

— Слушай, Билл, может, не будем вписывать имя дамочки в рапорт? У нее могут быть неприятности! — сказал один полицейский другому, входя в открытую дверь маленькой комнаты.

Сидящий за столом поднял голову от бумаг, а первый продолжал:

— Ей и так стало плохо, когда я ответил, что он, по всей видимости, утонул, хотя мы пока еще не нашли тело Я позвал доктора, он сказал — у нее сильное нервное потрясение, да она, кроме всего прочего, еще и беременна. Думаю, от ее показаний мало толку, тут и без них все ясно.

— Где она сейчас?

— В кабинете.

— Может, у нее есть родственники — пусть приедут за ней!

— Говорит, никого.

— Кстати, — сидящий отложил перо, — мне сказали, тело могло попасть между скал — там подводные лабиринты. Если туда затянуло — не достать.

Первый махнул рукой.

— Да ничего! Все равно запишешь «при попытке к бегству». Это опасный преступник. — Он улыбнулся. — Так что надейся на повышение. Ты ведь попал в него?

— Похоже. Не думаю, что ему удалось выплыть… Ладно, скажи кому-нибудь, пусть проводит ее домой. Это же действительно ее дом?

— Да, бумаги в порядке. Миссис Лемб из Вирджинии.

— Она замужем?!

— Да. А с этим типом давно жила, соседи показали.

— Вот, черт возьми, женщины, а? — усмехнулся второй и, обменявшись с первым понимающим взглядом, продолжал писать.