Френсин, около года прослужившая у Агнессы и Орвила, считала, что ей крупно повезло: хороший дом, хорошее жалованье, прислуга дружна между собой, никто не прикрикнет, не нагрубит. Родных у нее в городе не было, и девушка искренне и сильно привязалась к семье Лемб. Жизнь в этом доме во всех отношениях шла на пользу: Френсин обучилась хорошим манерам, искусству правильной речи, шитью, кулинарии и многому другому. Да и обязанности ее были не так уж сложны.

— Стой, Джерри, стой! — воскликнула она, догоняя малыша, который в последнее время стал совершенно неугомонным.

Она гуляла с ним в парке, стараясь играми отвлечь от постоянных попыток забраться в какую-нибудь лужу.

— Подожди, я сама достану, — сказала девушка, удерживая мальчика, который устремился было за мячом, укатившимся к самой ограде. — Там грязно, Джерри.

Френсин подняла игрушку; выпрямившись, она увидела за витой решеткой незнакомую девушку, смотревшую прямо на нее. На вид незнакомке было лет пятнадцать, но юный возраст, как показалось Френсин, с успехом дополнялся богатым жизненным опытом. Бедно, почти нищенски одетая, она была к тому же неопрятна: причесанная кое-как, в рваной юбке с бахромой на подоле. Френсин заподозрила, что все это намеренно; прикидываясь нищенкой, девушка, вероятно, промышляла какими-то темными делами.

— Эй! — бесцеремонно окликнула няню Джерри незнакомка. — Вы живете в этом доме?

Френсин подумала, что сейчас эта оборванка попросит денег.

— Да, а что вы хотели? — натянуто произнесла она, про себя решая, отказать или нет.

Девушка несколько секунд дерзко смотрела на нее, вероятно, соображая, дама перед ней или служанка, потом сказала:

— Передать надо кое-что.

— Кому и что?

— Записку. — Девушка показала сложенный клочок бумаги. — Сказано, в дом не входить, передать Агнессе.

— От кого? — удивилась Френсин, не сразу сообразив, кто такая Агнесса.

Девушка скорчила гримаску.

— Там, наверное, написано. Если пообещаете передать, отдам вам. Вы ведь не Агнесса?

— Миссис Лемб, — поправила Френсин. — Нет, это не я. Но я могу ее позвать.

— Нет уж, возьмите, а мне пора. Пока я тут вас искала…— Она протянула через прутья решетки руку с грязными, обкусанными ногтями и вручила бумажку Френсин. — Только обязательно передайте. И не говорите больше никому, ладно?

— Ладно.

Пока Френсин, оглянувшись, звала Джерри, незнакомка исчезла. Френсин вытерла платком перепачканные руки мальчика, поправила его одежду и дала ему мяч.

Потом посмотрела на бумажку. Это была простая записка без конверта, не запечатанная ничем. Агнессе! Френсин вспомнила— всю эту малопонятную историю… Одни время дом усиленно охраняли… Рейчел тогда, собрав служанок на кухне, сказала: «Девушки, если мистер Лемб ничего не говорил вам, я скажу: вдруг кто-то незнакомый попытается что-нибудь через вас передать госпоже, ради всего святого, пойдите сначала к мистеру Лембу или даже ко мне, не молчите, не соглашайтесь!» Рейчел была очень расстроена, но ничего так и не случилось до сих пор, а ведь времени прошло немало. Что же теперь? Френсин, воровато оглянувшись, развернула записку, прочла, и сердце ее, встрепенувшись, забилось сильнее. Пойти к мистеру Лембу, как говорила Рейчел? Но вдруг он не передаст?.. Нет, передаст, конечно, но будет знать… А если госпожа рассердится на нее — ведь послание велено передать прямо ей, да еще и не рассказывать никому!

Френсин прикусила губку. Рейчел не очень симпатизировала хозяйке по каким-то своим причинам, но Френсин Агнесса нравилась, очень даже нравилась… Девушка не забыла, что хозяйка до сих пор верно хранит ее тайну о том, как ее с позором изгнали из дома прежних хозяев, и о рождении незаконного ребенка в семействе Лемб и среди прислуги не знал никто. Девушка никогда раньше не видела сегодняшней оборванки, но то, что было в записке, это ж… яснее ясного!

— Френсин, где ты? Джерри!

Служанка быстро сложила бумажку и сжала в руке, Агнесса легкой походкой шла по освещенной ярким солнцем дорожке парка: она была в зеленом элегантном платье, коричневой перелине и шляпе с зеленой вуалью; в лице ее сквозила озабоченность, и в то же время оно озарялось каким-то внутренним светом.

— Мама! — Джерри заулыбался и побежал вперед.

— Радость моя! — Агнесса наклонилась к ребенку, потом сказала Френсин: — Я поеду с Джесс… Лиза заболела, ты накроешь на стол к нашему приезду?

— Хорошо, мэм. Мэм! — окликнула она Агнессу, когда та уже повернула назад. — Тут вам…— И, разжав ладонь, подала бумажку. — Просили передать.

Брови Агнессы сдвинулись стрелами.

— Кто? — хмуро спросила она, не разворачивая записку.

Френсин рассказала подробно и заметила, каким беспомощно растерянным сделалось вдруг лицо Агнессы, словно она была беззащитным ребенком, Джессикой или даже Джерри… Но в следующую секунду женщина овладела собой настолько, что выглядела уже почти безразличной; сама не ведая того, в этот миг она была удивительно похожа на свою мать именно тем, как быстро сумела взять себя в руки.

— Спасибо, — спокойно ответила Агнесса, мимоходом пряча бумажку в кошелек. Она поговорила еще с Джерри, потом ушла, ничего больше не сказав Френсин, но девушка решила молчать о случившемся до гробовой доски. Она очень удивилась бы, если б увидела, как Агнесса, скрывшись из виду, словно девчонка, сломя голову побежала в дальний угол парка.

Прислонилась спиной к шероховатому широкому стволу дерева и развернула таинственное послание. Ее сердце забилось во сто крат сильнее, чем у Френсин, когда она читала неровные строки. Агнессу обуревали противоречивые, до боли сильные чувства, кровь бросилась в лицо. Влажные пальцы дрожали, губы пересохли. В записке было всего три кое-как нацарапанных слова: «Агнес, приходи. Джек.» Чуть ниже стоял адрес.

То, что в следующую минуту она разорвала бумажку на мелкие клочки, уже не имело значения: в душе Агнессы вновь поселились сомнения. Агнесса съездила с Джессикой на урок, вернулась, потом обедала с детьми (Орвил отсутствовал), после играла и разговаривала с ними в гостиной, но ничто не могло отвлечь ее от навязчивых мыслей.

Задолго до того, как решить, ехать или нет, она начала терзаться жестоким вопросом: говорить о записке Орвилу? Она думала очень долго, мысли рассыпались, как оброненная колода карт; в конце концов Агнесса решила, что сначала следует все-таки ответить на первый. Безусловно, если Орвил будет знать, то ей одной ехать по неведомому адресу уже не придется. Почему записку принесла незнакомая девушка? Кто она? Джек не давал о себе знать так долго и вдруг… В послании не содержалось просьбы о помощи, но Агнесса, доверяя своему внутреннему чутью, сказала себе, что записка сама по себе — это уже просьба.

Агнесса сидела в уединении в затемненной спальне на широкой кровати, скрестив по-турецки босые ноги. Тарелка с виноградом, которую принесла Полли, стояла рядом нетронутая.

Возможно, будь Орвил дома, все решилось бы гораздо скорее и проще: Агнесса не умела лгать мужу или скрывать что-то важное, да она никогда и не делала этого, но Орвил обещал вернуться поздно; до его приезда нужно было принять окончательное решение. Да, сейчас, скорее, пока его нет, пока она не видит этих тревожно-вопрошающих глаз, пока он не угадал ее тайных терзаний.

Агнесса подперла ладонями щеки, глаза ее были ярко-зелеными, напоминая гладкие, влажные виноградины на темном глиняном блюде. Что же делать? Если она не скажет ничего Орвилу и поедет выяснить, что нужно Джеку, это будет непорядочно; если она не поедет никуда, забудет обо всем, это будет… Вполне нормально?.. Захочет ли, сумеет ли забыть?

Агнесса не знала, что хуже: солгать другому или самой себе. Не лгать другому значило бы следовать общепринятым нормам, не лгать себе — значит жить по своим собственным законам. Разве не так она поступала в юности? Примирение с собственной совестью стоит жертвы — маленького безобидного обмана.

Филлис предупреждала ее, но… Филлис не понимала происходящего, для Филлис белое было белым, черное черным, а для Агнессы все окрашивалось совсем в иные тона. Господи, как дурно таиться от Орвила! И потом вдруг это ловушка? Почему Джек сам не пришел? Где он был все это время? Неужели здесь рядом, в Вирджинии? Что же он делал? Агнесса заблудилась в лабиринте вопросов; чтобы выбраться из него, следовало поехать к Джеку и все выяснить. Поехать с Орвилом? Или… одной?

Она переменила позу, потянулась за виноградом, взяла одну ягоду и положила в рот. Сладкий дурманящий сок жизни проник внутрь ее тела: но если она поедет одна, все закрутится снова! Скольких сил ей стоило обрубить концы, зачем же их связывать вновь?! И Агнесса призналась себе, что связать было б намного легче.

Она вскочила, принялась ходить по комнате, потом легла. Она отправляла в рот ягоду за ягодой, глотала сладкую влагу, слезы текли по лицу, и пальцы цеплялись за покрывало, никакого равновесия не было, точно отлаженный механизм последних лет ее благополучно-правильной, прекрасной жизни дал сбой: тени запали в душу, свет померк. Она совсем этого не желала, потому и плакала сейчас, но никуда не могла уйти от себя; внезапно наступившее колдовское полнолуние озарило все потаенные закоулки ее души, то, что она так долго прятала внутри. Нет! — Агнесса сжала кулаки. — Надо во что бы то ни стало осушить этот дьявольский колодец!

Ладно, она поедет и холодно спросит: «Что тебе нужно опять?» И если начнутся старые разговоры, тут же повернет назад, хотя вернуться назад в жизни труднее всего, а чаще это бывает! просто невозможно.

Она ничего не скажет Орвилу, но его не предаст: любимых не предают.

А насчет Джека… пожалуй, вопрос нужно поставить иначе: не всегда нужно думать о том, нужен ли кто-то тебе, иной раз стоит подумать, может, ты очень нужна кому-то.

Агнесса вздохнула с облегчением: оправдание собственных поступков — величайшее дело в жизни.

Она не поехала к Джеку ни завтра, ни послезавтра и колебалась еще дня два, однако решение ничего не говорить мужу созрело окончательно. Орвил вовсе не был слеп и, конечно, заметил ее волнения. Он спросил, что случилось. Агнесса тут же сослалась на какие-то несущественные мелкие причины. Орвил поверил, опять-таки не от невнимания и слепоты, а потому (Агнесса со стыдом осознавала это), что слишком доверял ей. Но не могла же она, в самом деле, ответить: «Да вот, дорогой, тут Джек прислал записку, просит прийти, и я думаю, соглашаться или нет!» Нельзя было бесконечно испытывать терпение даже такого уравновешенного человека, как Орвил, нельзя постоянно требовать от него понимания; Агнесса чувствовала: если здесь грянет вдруг настоящая буря, то это будет нечто грандиозное.

Никто больше не приходил, ничего не просил передать, но на следующей неделе, доставив Джессику в наемном экипаже на очередной урок, Агнесса не отпустила, как обычно, карету, а велела ехать по адресу, что был в уничтоженной злополучной записке. Это оказалось на окраине города, в грязном бедном квартале, и Агнесса, ощущавшая себя преступницей, сидя в плутавшем по узким улочкам экипаже, думала со страхом о том, во что в очередной раз ввязывается: «А вдруг это, Боже упаси, какой-нибудь притон?!»

Она немного успокоилась, когда карета остановилась перед большим двухэтажным домом, настоящей огромной развалиной, пристанищем бедняков. Когда-то она сама жила в похожем, поэтому не очень испугалась. Вероятно, это было нечто вроде дома миссис Бингс на прииске: небогатые домовладельцы сдавали комнаты еще более бедным жильцам. Агнесса попросила кучера подождать и не без содрогания вошла. Агнесса была одета в темное платье и широкополую шляпу с вуалью, на всякий случай скрывавшую лицо; она оделась так, чтобы не привлекать внимания, но теперь сообразила: для такого места и это платье слишком шикарно. Она внутренне сжалась: то ли от неловкости, то ли от страха, но отступать уже не было смысла.

Из предосторожности Агнесса решила сначала попытаться найти девушку, которая принесла записку: задача навряд ли выполнимая, потому что даже имя незнакомки не было известно, к тому же девушка вообще могла жить не здесь.

Кто-то толкнул Агнессу, в темном коридоре, потом она наткнулась на ребятишек, которые тут же умчались куда-то, но она успела заметить, как бедно они одеты. Кругом были почерневшие стены и потолки, мутные стекла немытых окон, выщербленные полы. В большом помещении, из которого вела наверх лестница, а вправо и влево — два коридора, растрепанная пожилая женщина в съехавшей на сторону мешковатой юбке и широком грязном переднике мыла истоптанные полы. Она с недружелюбным удивлением глянула на Агнессу, но ничего не сказала. Агнесса проскользнула мимо наверх и очутилась в точно таком же коридоре, что и внизу. На одной из дверей была намалевана пятерка, на следующих двух ничего не было, но, как и следовало предположить, здесь находились комнаты шесть и семь. За дверью «шесть» слышалась грубая ругань, в «семерке» стояла гробовая тишина. Семерка была последней, угловой. «Как на прииске», — подумала Агнесса. Она несколько раз протягивала руку к двери, но каждый раз немедленно начинавшийся дикий стук сердца вынуждал ее остановиться. Она прислушалась: ни единого звука… скорее всего, в комнате ни души! Внезапно соседняя дверь с треском распахнулась, Агнесса испуганно отпрянула к стене. Из комнаты вышла заплаканная молодая женщина с огромной бельевой корзиной в руках, а за нею — высокий мужчина, на лицо которого жизнь уже наложила несмываемый отпечаток грубости и злобы. Агнессу больше всего испугали почему-то его гигантские сапоги. Люди оглядели ее с подозрением, и Агнесса стремительно метнулась вниз. Господи, куда ее занесло! А если с нею что-нибудь здесь случится, никто даже не будет знать, где она! Она быстро спустилась по лестнице; навстречу попалась женщина, которая несла отвратительно пахнувшую кастрюлю. Агнессу, от которой исходил тонкий аромат дорогих духов, слегка затошнило, к тому же в помещении стоял непроходящий запах старого здания: гнилого дерева, сырости, известки.

Агнесса вернулась к встреченной возле лестницы старухе. Та ожесточенно отжимала рваную тряпку.

Агнесса постояла немного, нервничая и не решаясь начать разговор, женщина не обращала на нее никакого внимания. Наконец Агнесса, осмелившись, произнесла:

— Вы не подскажете мне, кто живет наверху, за дверью, на которой должна быть семерка?

От волнения она говорила довольно нескладно. Женщина подняла острые глазки.

— Должники. Как и за всеми другими.

— А конкретно, кто? Мужчина? Женщина?

— Мужчина. А может, и женщина, разве я помню? Знаю одно: должники, понимаете, которые не платят денег!.. Мы с Молли крутимся, как можем, но разве кому есть до этого дело? Еле концы с концами сводим! Правда, в результате кто-нибудь да заплатит — так и живем.

— Так это ваш дом?

— Все говорят: «дом», а что толку?! — опять проворчала старуха. — Какой с него доход! Если б Молли не приносила деньги, мы бы давно умерли с голоду в этом самом доме!

— А кто такая Молли?

— Моя внучка. Кстати, если что нужно узнать, спросите у нее, она всех тут знает.

Агнесса не знала, почему, но мгновенно прониклась уверенностью, что именно эта Молли и принесла записку.

— Можно мне с нею поговорить?

— Можно. Только сейчас ее нет, ушла на рынок за покупками.

— Скоро вернется?

— Даст Бог, часа через два, но ничто не помешает ей вернуться и завтра утром. Это ж чертова дочь! — Она сказала так, но под нарочитой грубостью скрывалась любовь. Агнесса это сразу почувствовала.

Она решила не ждать неуловимую, таинственную Молли, а ехать домой. Предварительная вылазка сделана, а там видно будет!

Агнесса вышла на улицу и с чувством облегчения села в карету.

Она заехала за дочерью. Постепенно испуг окончательно прошел, но Агнесса ощущала сильную и не совсем свойственную ей потребность с кем-то поговорить, не обязательно о своем рискованном путешествии, а просто… о чем угодно.

— Как твои успехи? — спросила она дочь по дороге домой, хотя в эту минуту меньше всего интересовалась ими.

Джессика долго рассказывала о том, чем они занимались сегодня, о мисс Кармайкл, о своих затруднениях и удачах.

Агнесса почти не слушала, сидела, прикрыв рукою глаза. Да или нет, ехать ли туда еще раз, рисковать ли опять, взять ли на душу такой грех? Но, попытавшись один раз что-то узнать, увидеть или услышать, она не могла устоять перед искушением сделать это снова.

— Мама, у тебя голова болит? — спросила Джессика, внезапно обрывая рассказ: она заметила, что мать ее не слушает.

— Нет, милая. Извини. — Агнесса очнулась, — Впрочем, я действительно неважно себя чувствую.

Она испугалась проницательного взгляда светлых глаз дочери, хотя и знала, что Джессика ничего заподозрить не может. «Но ведь пройдет совсем немного времени, всего несколько лет, и она будет все понимать», — почему-то подумала женщина.

— Знаешь, Джесс, я иногда боюсь тебя, — призналась она, и глаза девочки округлились.

— Мама…— обескураженно произнесла она. — Почему?..

— Я боюсь… нет, не тебя, конечно, а того, что внезапно придет момент, когда мы в чем-то важном не поймем друг друга, или я не смогу тебе что-то объяснить. Ты уже во многом другая. Попала в иной мир, дружишь с Дженнифер Хейфорд… Кто знает, что все это будет значить для тебя? Мир людских ценностей очень неоднозначен.

— Дженни — моя подруга, она хорошая, — проговорила Джессика.

— Понятно. А ты помнишь своих старых подруг, Эмму и Тину? Стала бы ты с ними теперь дружить?

Джессика растерянно пожала плечами.

— Мы давно не виделись…

— В твоей школе не учатся бедные дети. Только такие, как Дженни. Но на свете далеко не все имеют то, что имеет она.

— Я не знаю, было бы мне интересно с Тиной и Эммой или нет, — сказала Джессика, продолжая начатую мысль. — Дженни умная, много знает, а они… И у Дженни много всего есть, ты права, мама.

— Да… А помнишь, твой отец подарил тебе куклу Лолиту, еще тогда, когда мы были бедными (Агнесса впервые, пожалуй, сама напомнила дочери о тех временах), а у тебя была кукла Нора, которую ты очень любила, старая кукла, и ты сразу захотела сделать ее служанкой Лолиты?

— Ты тогда не велела мне…— Джессика задумалась.

— Да, — кивнула Агнесса. — Хотя, возможно, все старое, плохое, некрасивое должно забываться, когда появляется другое — лучшее. Может, это и так. Нам повезло, а раньше… я всегда боялась, что когда-нибудь ты упрекнешь меня в том, что я не сумела дать тебе настоящую, светлую жизнь, такую, какой ты, к счастью, живешь теперь.

— Разве ты была виновата в том, что мы были бедными? — удивилась Джессика.

— В какой-то степени — да.

— Почему?

Агнесса печально улыбнулась.

— Мы поговорим с тобой об этом… когда-нибудь потом, когда ты подрастешь.

Джессика с серьезным видом молчала, а Агнесса вдруг подумала о том, что почти понимает свою мать Аманду. Да и она сама теперь желала бы, чтобы дочь ее выросла и провела жизнь в благополучии, была настоящей леди, чтобы ее не коснулись ненужные трудности, страдания и нужда. Правда, Аманда думала в первую очередь, может быть, о собственной персоне, но… все равно, даже если и так, ей, Агнессе, не надо повторять чужих ошибок, не надо идти на поводу у своих желаний, когда, возможно, на карту поставлена судьба самых дорогих для нее существ и Джерри, детей.

— А все-таки в тебе, Джесси, есть что-то такое… Вот ты дружишь с Рейчел, а она ведь совсем простая женщина, кухарка, не думаю, что она так уж много знает! А ты находишь какой-то интерес в общении с ней.

— Рейчел, она… она не много знает, но она… понимает, мама! И потом я ее просто люблю, понимаешь? А вот папа, он знает много, и понимает меня, поэтому с ним еще интереснее!

— А я? — грустно спросила Агнесса.

Джессика внимательно посмотрела на нее и ответила очень просто:

— Ты моя мама.

Агнесса улыбнулась.

— Поняла. Скажи, а вот если бы я совершила плохой поступок, ты бы простила меня, Джесс?

— Ты бы не могла.

— Ну а если бы? Представь себе такое! — настаивала Агнесса.

Девочка мотнула головой.

— Нет! — Но потом, уступая, сказала: — Простила бы, конечно.

— Почему?

— Ты моя мама, — опять повторила Джессика и засмеялась, а Агнесса следом.

— Ты, верно, умнее меня! — заметила она. — А раз так, позволь задать тебе вопрос (Девочка серьезно кивнула) : — А папа бы меня простил?

Джессика, проникнутая важностью своей миссии, долго молчала, размышляя, как бы ответить получше, и сказал наконец: — И папа бы тоже простил, он просто не смог бы не простить. Он тебя очень любит, мамочка!

В тот день стояла чудесная погода: синее-синее небо и ослепительно-яркое, совсем не осеннее солнце над головой. Орвил уехал по делам, а Агнесса заканчивала свой туалет. Она оделась так скромно, как только позволял гардероб, положила в сумочку деньги (в карманных расходах Орвил ее не ограничивал никогда), потом позвала Френсин.

— Френсин, — сказала она, глядя на нее пристально и с решимостью. — Девушка сразу поняла свою собственную важность в этом таинственном деле. — Вот, возьми это. — Агнесса протянула запечатанный конверт, — Если вдруг случится такое, что я не вернусь домой к вечеру, отдашь его мистеру Лембу. Но не раньше. И никому об этом не говори, поняла?

— Да, мэм!

Агнесса ничего больше не добавила и вышла вниз к уже поджидавшей ее Джессике. Она была уверена в молчании Френсин и… все. Остальное, то, что ждало ее сегодня, представлялось неопределенным, точно горизонт в тумане: не пустота, не мираж, но нечто неведомое.

Она вновь проделала прежний путь, решив не ждать Молли, а все выяснить самой. Второй раз оказалось проще: преграда вступления в чужой мир была уничтожена первым посещением.

Сегодня ей везло: даже Молли удалось застать на месте. Долговязая худая девчонка, она не совсем соответствовала описанию Френсин, по крайней мере, была причесана и одета аккуратно, хотя манеры у нее действительно не отличались изысканностью, а под глазами залегла подозрительная синева.

— Ну и что? — с явным вызовом произнесла она в ответ на вопрос Агнессы о записке. — Да, приносила. Меня попросили!

— А почему тот, кто написал записку, не принес ее сам?

Девушка смерила женщину взглядом, говорившим: «Ах, так это ты та самая Агнесса? Очень интересно!» И сказала:

— А вы спросите, у него!

Агнесса облизнула губы в странном волнении и произнесла тоже несколько раздраженно, задетая наглой самоуверенностью юной девицы:

— Он что, у себя?

Молли усмехнулась.

— Наверное. Вчера, или нет, даже позавчера, был у себя… И вряд ли ушел! — А потом, не сдержавшись, добавила: — Что-то вы не очень спешили, мадам, я бы на вашем месте поторопилась!

Кровь бросилась Агнессе в лицо; она собиралась ответить резко, но промолчала, а старуха, наблюдавшая эту сцепу, прикрикнула:

— Молли, глупая ты девчонка, прикуси язык!

Девушка презрительно повела плечом и, приоткрыв соседнюю дверь, вышла из помещения.

Агнесса поднялась наверх, оставив в одиночестве старуху; прошла по коридору до крайней двери и постучала негромко. Никто не ответил, тогда Агнесса толкнула дверь, и та поддалась. Она шагнула внутрь, в небольшую комнату с единственным маленьким оконцем, и знакомый, но в то же время странно изменившийся голос спросил:

— Это ты, Молли?

— Нет, это я, Агнес! — ответила Агнесса.

Она сделала еще один шаг и получила возможность увидеть все, что хотела увидеть. В комнате стояла грубая старая мебель, всего несколько предметов — стол, стул и кровать; помещение не освещалось ничем, кроме пробивающегося сквозь грязное оконце солнечного света; пол, стены, потолок были черны и голы. Единственный обитатель комнаты лежал на кровати; когда он повернул к Агнессе свое лицо, она вздрогнула и остановилась. Если б она видела этого человека год назад, когда он скрывался от погони в лесах и болотах в компании двух таких же существ, она бы не так испугалась сейчас; тогда она просто поняла бы, что к нему вернулся прошлогодний облик, вернулся за одним исключением: в глазах того человека была безумная злоба, отчаяние и страх, в глазах этого — почти ничего.

Джек ничего не сказал, он не двигался и лишь смотрел на нее из-под полуприкрытых век. Дыхание его было прерывистым и тяжелым.

Агнесса не заметила в комнате никаких следов еды, ни крошки; кувшин для воды тоже был пуст.

— Господи, Джек, что случилось? — в отчаянии прошептала она, подходя ближе. — Тебе плохо?

Он молчал, отчужденно глядя на нее, как на незнакомку. Агнессе стало страшно: она никогда не видела его таким.

— Почему ты такой худой? Ты что-нибудь ешь?

— Нет, — ответил он наконец, с большим трудом ворочая языком, — мне не хочется… Агнес, принеси мне воды… Молли не заходила сегодня, а я почти не встаю…

— Да-да, сейчас! — Агнесса схватила посудину и выбежала за дверь.

Она наполнила внизу кувшин, принесла в комнату и поддерживала голову Джека, пока он жадно пил.

— Что с тобой? — повторила она, чувствуя жар, исходящий от его тела, — давно ты заболел?

— Не помню. Кажется, давно…

— Тебе надо в больницу, — сказала Агнесса, присаживаясь рядом и положив прохладную ладонь на его лоб, — или давай я хотя бы позову врача!

Лицо Джека исказилось страхом.

— Нет, — выдавил он, — я не хочу опять попасть в тюрьму!

— Что ты, Джекки, кто же желает этого, но ведь я даже не знаю, чем ты болен, как помочь тебе! — чуть не плача, взмолилась женщина. Она смотрела на него с содроганием… Как он бедно одет, как ужасно выглядит — воспаленные глаза, нездоровый цвет исхудавшего лица, бледные губы, волосы, спутанные и грязные!.. Рваные серые тряпки служили ему простынями.

«Господи! — подумала она. — Это на моей совести: я не должна была такого допустить!»

— Чем бы я ни был болен, я поправлюсь, если ты хочешь этого, Агнес… Если ты… будешь ко мне приходить.

— Конечно, я хочу этого, Джекки! И я обещаю приходить так часто, как только смогу. Я куплю лекарства, принесу тебе поесть, я все-все для тебя сделаю! Тебе нужно было давно уже послать за мной! — мягко проговорила она. — Я бы обязательно пришла, если бы узнала, что тебе требуется помощь!

— Раньше в этом не было необходимости.

Агнессе хотелось еще добавить, что это, конечно же, всего лишь дружеская помощь, и не более, но она ничего не сказала. Слова эти она всегда успеет произнести, сейчас лучше подумать о другом.

Она украдкой взглянула на маленькие часики: времени в ее распоряжении оставалось не так уж много. И завтра непременно нужно приехать сюда! Она ничем не могла помочь Джеку все эти годы и теперь должна расплатиться с ним сполна — Агнесса решила это сразу и твердо. И она непременно ему поможет, если… если только не поздно. Агнесса совсем не думала в эту минуту об Орвиле, о своей семье, не думала ни о чем таком; в тот момент, когда она будет переступать порог комнаты, в которой сидит сейчас, все остальное… придется оставлять за порогом.

Джек закрыл глаза. Агнесса могла противостоять наглости, злобе, но беспомощность этого человека ее полностью обезоруживала. Она взяла его за руку, уже не боясь обнаружить какие-то лишние чувства.

— Душно… Открой, пожалуйста, окно, — попросил он. — Я тут как-то пытался и не мог…

Агнесса встала, подошла к окошку, подергала раму, потом, приложив небольшое усилие, распахнула ее. Свежий воздух проник в помещение, но она задыхалась, ей было страшно, она не могла унять внезапно возникшую, во всем теле судорожную дрожь. Она вспомнила прииск, холодную зиму, себя, семнадцатилетнюю девушку: этот человек не ел и не спал, часами просиживая возле нее, больной; он поправлял подушки, кормил ее с ложки и заставлял пить лекарство. Этот человек лежал сейчас перед нею почти неузнаваемый, ему было уже около тридцати, но он ничего не значил в этом мире, казалось удивительным, что он до сих пор еще живет, вернее, существует.

— Мне надо идти, Джек, — Агнесса вздохнула. — Потерпи, продержись еще как-нибудь до завтра, я постараюсь прийти прямо с утра. Правда, не знаю, как лечить тебя, но… попробую.

— Не надо меня никак лечить… Достаточно… просто посидеть рядом.

Видно, он был действительно давно и тяжело болен, потому что никак не отозвался даже на ее ласковое прикосновение, а Агнесса, гладя его руку, произнесла:

— Джекки, милый, я буду рядом все время, пока ты не поправишься, обещаю! Больше ты уже не будешь один!

Спустившись через несколько минут вниз, она разыскала старуху и девчонку.

— Могла бы я попросить вас присмотреть за больным сегодня вечером или даже ночью? — обратилась она к внимательно слушавшей Молли.

Та хмыкнула в ответ, а после, чувствуя себя хозяйкой положения, заявила:

— Ночью у меня другие дела найдутся! Например, я люблю поспать.

Услышав это, Агнесса безропотно вынула кошелек.

— Столько хватит? — спросила она, протягивая деньги. — Тут еще плата за квартиру, и я бы хотела попросить вас купить кое-какие лекарства.

Пожилая женщина, увидев солидную пачку денег, оторопела, но Молли нашлась мгновенно.

— Может, и достаточно…— с сомнением, почесав голову, произнесла она. — Нынче все жутко дорого… Ну, да ладно, давайте, сделаю!

— И еще…

— Поняла! — обогнала Молли. — Разумеется, молчание входит в услуги. Ну, уж в этом не сомневайтесь!

Такая догадливость не очень понравилась Агнессе: пожалуй, девчонка придумает то, чего вовсе нет, но возразить было нечего. От двусмысленности положения она чувствовала себя неловко до слез, но приходилось терпеть.

Когда Агнесса ушла, девушка, поплевав на пальцы, пересчитала деньги.

— Ну, вот, — сказала она, подмигнув старухе, — а ты еще хотела его выгнать! Никогда нельзя знать, где что зарыто!

— Свяжешься, а вдруг потом куда загремишь? — проворчала в ответ старуха.

— Брось болтать! — внучка беспечно махнула рукой. — Это дела любовные, полиция в них не вмешивается!

— Уж не хочешь ли ты сказать, что парень — любовник этой дамочки! — изумилась пожилая, а Молли с высоты своих пятнадцати лет глубокомысленно заявила:

— Чего только не бывает на свете!

У подъезда дома мисс Кармайкл Джессика ждала мать, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Мама, ты опоздала на полчаса! — недовольно заметила она. — Я уже хотела ехать домой одна!

— Извини, маленькая, я встретила свою знакомую и заболталась с нею, — солгала Агнесса, невольно краснея: давно ей не приходилось лгать близким! Всю дорогу она молчала, опустив голову. Что ж, с чего начала, к тому и пришла, — ей показалось вдруг, что прошлое начинает возвращаться.

Но всю горечь своего обмана она признала только дома, где ей пришлось смотреть в глаза Орвилу Лембу, человеку, который ничем не заслужил подобной лжи. Когда-то, будучи совсем юной, она тоже врала всем, не особенно терзаясь угрызениями совести, но сейчас это было труднее. Лгать, и тем более, собственному мужу, человеку, с которым они всегда так хорошо понимали друг друга… Конечно, было еще не поздно сознаться во всем: возможно, Орвил не стал бы очень сердиться, но теперь Агнесса не хотела делать этого уже из-за Джека.

Она сама обрекла себя на унизительную необходимость скрываться от всех: сообщников в доме, не считая Френсин, Агнесса не имела. Она забрала у служанки конверт с письмом для Орвила и рано ушла к себе, сославшись на усталость. Она понимала: чтобы никто ничего не заподозрил, надо вести себя как обычно, казаться веселой, но сегодня она не могла — слишком тяжел был минувший день, слишком многое предстояло обдумать, готовясь к завтрашнему.

Джек же, оставшись один, почувствовал, что прилив сил, вызванный приходом Агнессы, начинает проходить, а вместе с ним — и радость.

«Агнесса пришла, ну и что? — шептал внутренний голос. — Чего ты добился, глупец?!» Он поддался минутной слабости и прислал ей записку, а в результате стал героем душещипательной сцены, предметом женской жалости, на которой совсем не собирался играть. Зачем же опять начинать что-то? — задавал он себе тот же самый вопрос. Зачем, если ясно, как день: ничего настоящего и хорошего уже не получится.

— Пошла вон! — он заглянувшей в комнату Молли, на что та невозмутимо отвечала:

— Нет, не уйду. Мне заплатили, чтоб я побыла возле тебя, — и добавила многозначительно:— дама!

«А, даже так! — Джек стиснул зубы. — Прекрасно!»

Он на содержании у Агнессы, или хуже — у Орвила Лемба, потому что она платит его деньгами.

— Убирайся, Молли! А деньги отдай назад!

— Еще чего! — девушка присела на табурет. — И не подумаю!

Она сидела несколько минут с отсутствующим взглядом и грызла ногти, а Джек сходил с ума от мыслей, невыносимых, как и отвратительный кашель и головная боль.

— Уходи, Молли, — попросил он, скрывая злобу. — Мне ничего не нужно, ты же видишь. Потом придешь.

Девушка встала.

— Та дама…— начала было она, но Джек перебил ее вопросом:

— Скажи, Молли, а у тебя есть любовник? Ты выглядишь очень взрослой.

Девчонка, ничуть не смущенная, слегка улыбнувшись, ответила:

— Нет еще!

Он тоже выдавил улыбку; в глазах его тлел злой огонек, которого не было при Агнессе.

— Хочешь стать моей маленькой подружкой? Надеюсь, я еще не стар для тебя? Конечно, если я выздоровею.

Молли снисходительно улыбнулась этой неудачной шутке и весело ответила:

— Почему бы и нет? Можно попробовать!

«Как сердце человеческое нельзя разрезать на две половины, так надвое не разорвешь жизнь», — думала Агнесса, подъезжая к знакомому дому.

Воспользовавшись отъездом Орвила, она улизнула с утра под предлогом проводить детей в школу (иногда она делала это) и проводила на самом деле, но только после домой, не вернулась. Конечно, сразу ее не могли разоблачить: мало ли куда может поехать хозяйка! Наверное, не разоблачат довольно долго, но в конце концов… Агнесса решила не думать, что будет в конце.

Вчера она миллион раз ловила себя на желании броситься на шею Орвилу и все ему рассказать, но сдерживалась, постепенно ей удалось внушить себе мысль о том, что все пройдет незамеченным: когда Джек поправится, она вернется к прежней цельной жизни.

Новые ее знакомые, Молли и бабка, были дома и явно чувствовали себя в каком-то ином положении, ином, чем до вчерашнего дня, и Агнесса еще раз убедилась в своем давно подмеченном свойстве становиться тайным центром событий жизни, тайным, потому что другие, как правило, отчета себе в этом не отдавали.

Она спросила у девушки, как дела, и получила хмурый ответ:

— Если вы не позовете сегодня врача, завтра придется послать за священником.

— Нет, — возразила старуха, — он не умрет, по крайней мере, в ближайшие дни. Я много раз видела умирающих: всегда есть особые признаки, но тут я их не заметила.

Агнесса, не желая слушать ни ту, ни другую, поднялась наверх. Джеку стало намного хуже — это сразу увидела и поняла. Он ни о чем не разговаривал с нею; ей показалось, что временами ему уже все равно, кто находится рядом. Примерно через час она решилась послать Молли за местным врачом, живущим неподалеку; по словам девушки, это был хороший доктор и (на что сообразительная девчонка сделала особый упор) «совсем не болтун». В ожидании его Агнесса навела в комнате некоторый порядок. Она притащила с собой кое-какие необходимые вещи и собиралась перестелить постель, но, подумав, решила сделать это позднее.

Врач оказался человеком немолодым, вероятно, многое повидавшим в своем квартале и потому особо ничему не удивлявшимся. В его глазах и в выражении усталого лица читалось полное равнодушие к тому, чего так боялась Агнесса, — ему было все равно, простолюдинка она или дама из хорошего общества, безразлично, кем она приходится его весьма подозрительному пациенту. Он так же, как и юная Молли, знал: в жизни случается всякое.

Джек потребовал, чтобы Агнесса вышла, и теперь она стояла в коридоре, дрожа от волнения и холода. Она удивлялась себе: очевидно, ей присущ некий дар перевоплощения, ибо сейчас она ощущала себя в этой обстановке вполне естественно и даже больше — вообще чувствовала себя другой, совсем иначе мыслящей, иной Агнессой, не дамой, а простой женщиной, и это не была измена себе, в том проявлялась ее многогранность, давнее свойство, данное ей то ли на счастье, то ли на горе — она так до сих пор и не поняла. Стукнула дверь — доктор вышел.

— Хотите правду? — без вступления спокойно произнес он.

Агнесса кивнула. Лицо ее было очень расстроенным.

— Знаете, это тот самый случай, когда говорят: в чем только душа держится!

У Агнессы перехватило горло.

— Что с ним? Очень плохо?

— Да, — серьезно посмотрел на нее. — Вы родственница? — Агнесса опять кивнула. — Мне не хотелось бы вселять в вас чрезмерную надежду, иногда лучше знать все как есть. Не стану перечислять, что там, скажу только: всего много, и все дрянь. Запущенность крайняя. — Он помолчал. — Я сделаю то, что делают в таких случаях, но… словом, не уверен, что это поможет.

— Он не поправится? — тихо спросила она, и ее глаза, глаза семнадцатилетней девчонки, умоляли пощадить. — Нет?

— Не знаю. — Он опять помолчал в сомнении. — Богу решать. Обычно я так не говорю, но в самом деле, тут решать только Богу. Природа иногда дает человеку исключительную выносливость и здоровье, но обстоятельства складываются так, что все изнашивается, знаете, как бывает, раньше времени. И если все болезни одновременно вдруг решают наступать…— Тут он заметил в выражении лица женщины нечто такое, что заставило его добавить: — Хотя могу сказать, что другой человек давно бы уже свалился, а этот — живет, так что, возможно, все еще наладится!

— Значит, надежда есть? — отступала Агнесса.

— Очень небольшая. В прошлом — два тяжелейших ранения, в голову и легкое; вы знаете об этом?.. Я бы положился на природную выносливость, если бы не общее истощение организма… Это новое воспаление… я не уверен, что он справится.

— Значит, остается лишь попытаться как-то облегчить последние недели его жизни?

— Может быть, дни. Считайте, что так.

Агнесса опустила голову; в этот миг все казалось ей незначительным и мелким, она пожертвовала, казалось бы, чем угодно, только бы услышать от доктора другую правду, только бы он отменил свой ужасный приговор, приговор человеку, которого она так сильно когда-то… любила!

Врач ничего больше не сказал. Он ушел с сожалением: он думал, женщине не очень тяжело будет вынести правду, которую он обычно не скрывал, — когда он пришел, она казалась совершенно спокойной. Но все вышло наоборот. Он вздохнул: ошибаться случалось не часто.

Агнесса послала Молли за лекарствами, а сама вернулась к Джеку. Глаза его были открыты, он смотрел на нее. Она плакала, и Джек чувствовал, что момент, когда его обрадовали бы ее слезы, ушел в прошлое.

— Что он сказал тебе? — спросил Джек. — Что я помру? Ты рада, Агнес? Не забывайте приходить с Орвилом на мою могилу и приносить цветы. Кстати, один мой друг говорил, что я сдохну в самой грязной канаве, но, кажется, меня ждет лучшая участь. Что ж, я и этому рад. Бедному Дэну меньше повезло; ты знаешь Дэна? Он положил за тебя голову тогда, на дороге. Его самого, наверное, зарыли в канаву, чего он и заслуживал, так же, как и я. Плачь, плачь, Агнес, жалей меня, это успокоит твою совесть!

Вся эта речь прерывалась временами ужасным кашлем и хрипами в груди. Но взгляд Джека действительно не был похож на взгляд умирающего — в этом человеке вновь пробудились остатки сил; он словно черпал их из какого-то потайного колодца: милость к нему природы, в отличие от судьбы, в самом деле была велика.

— Ты не умрешь, — сказала Агнесса, — я тебя вылечу. Молли уже пошла за лекарствами.

— Я ничего не возьму от тебя, — сказал Джек. — Мне не нужны твои подачки. Уходи.

— Почему ты так говоришь? — с ласковой грустью спросила Агнесса. — Неужели я причинила тебе так много зла? Я хочу помочь…

— Из жалости, — закончил он.

— Если б и так, то это не самое плохое чувство. Но я не столь милосердна, чтобы жалеть всех и всем помогать, так что мною движет не только жалость.

Он хрипло засмеялся.

— Ну, Агнес, что за намеки! Давай не будем! — Но потом, поразмыслив, сказал:— Знаешь, это уже затянулось. Пора ставить точку, тебе не кажется?.. Пообещай выполнить мою просьбу — тебе нетрудно будет это сделать. Когда я буду умирать, ты скажешь мне правду, ладно? Повторишь то, что уже говорила или скажешь что-то другое, неважно, но только правду. И еще… поцелуешь меня, как раньше, хорошо?

Агнесса внимательно смотрела на него. «Если б Джек умер, — мелькнула кощунственная мысль, — это решило бы многие проблемы… да вообще все!» Но… она не хотела, чтобы он умирал.

— Я могу сделать это сейчас, — сказала она.

— Нет, не надо! Потому что сейчас ты обязательно соврешь, и поцелуй твой будет ненастоящим.

— Неужели я такая лгунья?

— Не знаю, но только ты соврешь. Правду ты сможешь сказать, только, когда "будешь знать, что теряешь меня навсегда, что мы никогда больше не встретимся. Когда тебе нечего будет бояться. Не беспокойся, я сумею подождать, тем более что, кажется, осталось недолго. А сейчас, — повторил он, — что бы ты ни сказала, все будет ложью! — И добавил: — Ты даже сама можешь этого не понимать.

Агнесса слабо улыбнулась.

— Я ничего не скажу ни сейчас, потому что ты не хочешь, ни потом. Ведь ты не умрешь!

Он усмехнулся.

— Никогда не умру?

И она ответила серьезно:

— Для меня — никогда.

После он замолчал, потому что говорить было трудно. Вернулась Молли с лекарствами, и Джек вскоре уснул или, что хуже, просто забылся. Агнесса не беспокоила его.

Комната, где обитал Джек, была странным местом: Агнесса провела здесь несколько часов и ни разу не вспомнила своих близких: ни Орвила, ни сына, ни Джессику никого. И когда вернулась домой, ей казалось, что это возвращение после долгого отсутствия; она даже не сразу привыкла к обстановке, точно только что попала из зимы в лето, из мрака в свет. Или наоборот. Разные миры… Но теперь к таким путешествиям придется привыкнуть.

Когда Орвил вошел в свою комнату, Агнесса только что вышла из ванной. Ее вымытые волосы блестели, она завернулась в широкий пеньюар розового шелка, а в руках держала щетку и полотенце: Орвил пропустил момент превращения.

— Иди сюда, дорогая, — сказал он и, когда Агнесса подошла, притянул ее к себе на колени. Она покорилась, и он почувствовал на своей щеке холодные, влажные пряди ее волос. Агнесса молчала — ей опять повезло, потому что лучше всего было именно так; если она просто прильнет к нему, возникнет атмосфера доверия, доверия без слов; так лучше — ведь в чувстве и вправду была вера, а в словах бы возникла неминуемая ложь.

— Агнесса, милая, ты не больна? — Орвил заглянул в ее лицо: и вчера, и сегодня она казалась такой испуганной, взволнованной, хотя и старалась это скрыть. Сегодня — ему сказали — долго отсутствовала, опоздав к обеду, сейчас принимала ванну в неурочный час. — Что случилось, дорогая? — Он ощутил ее дрожь и еще больше встревожился. — Говори же, не молчи!

— Нет…— Агнесса вымолвила это с трудом и, помедлив, добавила: — Я здорова…

Орвил не мог поймать ее взгляд. Господи, а какие холодные руки! Ему казалось, что Агнесса сейчас расплачется, как ребенок.

— Да что случилось?! Может ты…— Он подумал, что догадался, а она, в свою очередь, догадалась, о чем он подумал. Она молчала, и Орвил уверился окончательно.

— Ты ездила к врачу? — ласково произнес он. Женщина кивнула. Она нервно теребила рукой край пеньюара. Глаза ее были опущены.

— Что он сказал?

— Ничего наверняка, — пробормотала Агнесса.

— Но это возможно?

— Вполне.

Орвил облегченно вздохнул.

— И ты расстроилась из-за этого? — тихо сказал он, откидывая назад ее упавшие на лоб волосы. Лицо Агнессы было бледно, под глазами — тени, и лишь сами глаза блестели, точно в лихорадке, темным блеском: да, наверное, так оно и есть.

— Конечно.

— Не надо, милая. — Он обнял ее крепче. — Еще ведь не известно точно, но даже если это и правда — не стоит переживать.

— Но я больше не хочу…— произнесла Агнесса, увлекаясь разговором о несуществующем событии, несмотря на то, что совесть изнутри стучалась во все стены ее запертой наглухо души.

— Понимаю. Это не входило в наши планы, но если даже случится так… В конце концов ты еще молода, мы оба молоды, не столь тяжело нам будет вырастить еще одного ребенка! — Он улыбнулся. — Ты же видишь, милая, я нисколько не огорчен.

Агнесса тоже неуверенно улыбнулась.

— Такова воля Божья, дорогая. Что сказал доктор?

— Приехать через неделю.

Агнесса уютно устроилась на коленях Орвила; она молчала, и он гладил ее мокрые волосы; именно потому, что они были мокры, Орвил не заметил ее слез, хотя она могла сейчас и не скрывать их.

Зачем она солгала ему, да еще коснувшись, самого святого? Она не ведала сама… Зато знала, что пойди она с ним к алтарю тогда, давным-давно, когда еще была невинна душой и телом, полюби его самого первого — больше жизни своей, никогда б ей не узнать ни страданий, ни горя, как знала, что он из тех редких мужчин, что верны до конца своим идеалам, как и одной-единственной любимой женщине. Такой мужчина не обманет, не изменит, не предаст. Никогда.

Орвил задумчиво вздохнул. Для него не было секретом, что Агнесса не хочет больше детей; он знал также, что это нежелание идет не от боязни родовых мук, последующих забот или банального опасения испортить себе фигуру, а скорее из страха нарушить существовавшее в их семье незримое равновесие. Джессика и Джерри, брат и сестра, а если появится еще один маленький Лемб…

— Орвил, почему мы не помогаем бедным? — спросила вдруг Агнесса.

Орвил отрицательно помотал головой.

— Помогаем. Я постоянно жертвую некоторые суммы для нужд бедняков.

— Вот как?.. А я и не знала…

— Жены некоторых моих знакомых иногда ездят в дома для сирот, больницы, навещают семьи бедняков и устраивают праздники для детей. Если хочешь, можешь заняться этим вместе с ними.

— Я тоже когда-то была бедна, потому хорошо все себе представляю, — сказала Агнесса.

— Тебе не надо думать об этом, для тебя все позади.

— К счастью, да.

Наверное, тайная связь между мыслями людей существует, потому что сегодня Орвил вдруг вспомнил о Джеке. Собственно, он и не забывал о нем никогда; втайне от Агнессы регулярно просматривал сообщения о пойманных преступниках и объявления о розыске. Он бы даже поговорил о нем с женой, но Агнесса молчала, и Орвил не решался начать первым: как известно, с давних времен эта тема была запретной. Он никогда не заподозрил бы ее ни в каком обмане, не имея неопровержимых доказательств; ничего такого Агнесса, по его мнению, совершить не могла. А что в мыслях, — за то, к сожалению или к счастью, не судят.

«Какая мука — жизнь!» — думала Агнесса, а изнутри неведомый голос нашептывал неизвестно откуда взявшиеся строки:

Бог мой, неужели все самое страшное и самое светлое еще впереди? Что ж, даже если и так, естественный ход вещей не остановишь и не повернешь назад! Что суждено, то суждено, свет — свет, мрак — так мрак; чувствуя абсолютное нежелание и невозможность оставить только что выбранный путь, Агнесса признала его судьбой и решила покориться.