— Боже, как я устала! — Маккензи сбросила туфли прямо в автомобиле, пробирающемся по Тридцать четвертой улице.

Прием по случаю вручения наград довольно тихо завершился к одиннадцати часам. Она посмотрела на Эда и вздохнула.

— Во всяком случае, из-за того, что я слегка попортила ей ее дурацкую прическу, немного отшлепала и покаталась с ней по полу, весь вечер пошел наперекосяк, — сказала она, глядя на него широко открытыми невинными глазами.

Эд укоризненно посмотрел на нее, качая головой.

— Леди Брайерли? — спросил он. — Тебе бы надо заниматься женской борьбой! А она, бедняжка! Когда мы с Дэвидом вбежали, мы просто не могли поверить своим глазам! Две дамы, самые известные модельеры Америки, выясняют отношения кулаками!

— Она сама виновата, — задумчиво проговорила Маккензи. Она задрала ноги и положила их ему на колени, шевеля пальцами. — Не выношу этих жеманниц, тоже мне недотрога! Она поехала в Париж на встречу со своей «единственной любовью»! Ха! Ей просто нужно, чтобы ее как следует потрахали! Она, конечно, сначала малость перепугается, и кто его там знает, что будет в Париже! Она даже не сказала мне «спасибо» за то, что я убедила ее поехать!

Эд откинулся назад, закрыв глаза, машина свернула на Мэдисон. Маккензи провела пальцем ему по лбу, затем по носу и, наконец, по губам. Он открыл рот и слегка прикусил ее пальчики.

— Эта бедняжка Корал Стэнтон, — продолжала она. — Думаю, мне стоит дать ей работу в «Голд!», но это не вполне соответствует ее стилю. Возможно, если мне удастся наладить кашемировую линию…

Он наклонился вперед и поцеловал ее, не давая говорить.

— Не хочешь пригласить меня к себе что-нибудь выпить? — спросил он.

Маккензи вспомнила о раскрытом чемодане, стоящем возле кровати, который она не успела уложить. Ей не хотелось, чтобы Эд узнал, что завтра она улетает в Лос-Анджелес; он может попытаться помешать ей.

— У меня завтра деловой завтрак в восемь! — солгала она. — Мне необходимо произвести впечатление на приезжих покупателей. И я должна выспаться, чтобы отлично выглядеть. Я позвоню тебе позже, малыш.

Она высадила его возле его дома и нежно поцеловала на прощание. Он еще не подозревал об этом, но этого поцелуя ему должно было хватить довольно надолго.

— Уверяю тебя, со мной все в порядке, Колин, — Корал задержала его руку, прощаясь у дверей своей квартиры.

— И ты поедешь со мной на этой неделе в Прованс? Благодаря Уйэленду, у меня есть билет и для тебя.

Она устало улыбнулась. События сегодняшнего дня сильно утомили ее. Хотя он и вытащил ее с этого приема довольно рано, вид у нее был измученный.

— Как это мило с его стороны, — сказала она. — Завтра я ему позвоню и поблагодарю. Все вдруг стали такими любезными, Колин… Я на Майю не сержусь. Даже восторгаюсь тем, что она так выросла… Жаль только, что она сказала, что у нее нет работы для меня.

Он смотрел на нее, восхищаясь ею, как всегда. Она держалась с поразительным достоинством. Она была спокойной, уравновешенной, в ней было необыкновенное благородство, как будто стычка с дочерью что-то в ней изменила, заставила что-то понять. Уходя, он поцеловал ее в щеку и сказал:

— Я горжусь тобой. Я позвоню тебе завтра…

— Колин? — окликнула она его, когда он уже шел по коридору. — Как ты считаешь, ведь «Лейблз» не пощадит нас в своем обзоре?

— Я постараюсь связаться сегодня с Говардом Остином, может быть, мне удастся что-нибудь сделать. Возможно, если я ему предложу бесплатно несколько рисунков, он не станет расписывать сегодняшний скандал?

Когда она вошла в квартиру, та показалась ей незнакомой и пустой — в ней было что-то чужое и неприветливое. Закрыв дверь, Корал рассталась со своей гордой осанкой. Она ожидала от этого вечера большего — гораздо большего!

Она включила свет и сразу же прошла в спальню. Где-то должна быть одна капсула ЛСД. Реальность была сегодня слишком тяжелой, чтобы выносить ее весь вечер, она изменит ее, совершив небольшое путешествие. Она нашла коробочку, вынула капсулу, проглотила ее, затем прошла в гостиную, чтобы поджечь газеты, лежавшие в камине под поленьями. Ей хотелось растопить камин, чтобы почувствовать тепло, уют, услышать потрескивание огня. Вскоре газеты загорелись, потом схватились дрова. Она легла прямо на коврик у камина, она слишком устала, чтобы двигаться…

— Леди Брайерли? — Она где-то слышала этот гнусавый голос. Маккензи бросила взгляд на часы — восемь утра. — Говорит Джим Леопольд — вы меня не помните? Мы с вами беседовали на прошлой неделе. Вы хотели узнать, сколько платят рабочим в Калифорнии? Ваши братья уволили меня, леди Брайерли. Они сказали, чтобы я передал вам, что платили минимальную зарплату. Поскольку меня выгнали с работы, могу сказать вам, что они платили пятьдесят центов в час — намного меньше минимального. Ваши братья пользуются тем, что большинство рабочих находится в стране нелегально. Они рады получать и по пятьдесят центов.

Маккензи села в кровати и протянула руку за ручкой и блокнотом.

— Спасибо, что позвонили, Джим, — сказала она. — Вы мне действительно оказали услугу. Вы не могли бы мне дать свой номер телефона и адрес, чтобы я…

— Лучше не надо. Желаю удачи, леди Брайерли.

Она позвонила в «Американ Эйрлайнз», чтобы подтвердить свой билет на дневной рейс в Лос-Анджелес. Оставшуюся часть утра она провела, укладывая вещи, разбирая одежду Джордана и названивая в свою студию. Велела модельерам подготовить последние варианты моделей к ее приезду, чтобы она могла дать им окончательную оценку.

— А когда ты вернешься, Мак? — спросил главный модельер.

— Представления не имею, — ответила она. В полдень позвонил Эд.

— Как прошел твой завтрак? — спросил он. Она удивленно подняла брови.

— Как обычно. Два тоста из ржаного хлеба. Джордан ел кашу…

— Так ты не пошла на свой деловой завтрак? Ты говорила, что у тебя встреча в восемь!

Она прижала трубку к губам и затараторила:

— Эдди, ты на меня разозлишься, но мы сегодня улетаем в Лос-Анджелес. Я не хотела тебе говорить заранее, потому что боялась, что ты меня попытаешься отговорить…

— Кто это «мы»?

— Мы с Джорданом.

— Это все твое идиотское желание встретиться с рабочими? И что ты собираешься делать, Мак? Изменить жизнь?

— Я не знаю! Может быть, выдать премию? Показать им, что хоть кто-то в «Голд!» думает об их благополучии! Найти какое-нибудь агентство, чтобы заботились о них… что бы я ни придумала и ни сделала, будет лучше, чем просто так сидеть в Нью-Йорке, сложа руки.

— Я сейчас же еду к тебе, Мак! — сказал он. — Пока задержись.

— Не собираюсь я задерживаться! — закричала она. — Мы в три выезжаем из дома! — Но он уже повесил трубку.

Он был у нее через двадцать минут.

— Чтобы приехать к тебе, мне пришлось отменить две важные встречи, — сказал он, когда она открыла дверь.

Она быстро обняла его, и они поднялись по винтовой лестнице наверх, в ее спальню, где на полу возле кровати стоял огромный чемодан. Он сел на кровать, глядя, как она укладывает джемперы.

— И надолго ты собралась? — спросил он. — На год?

— Я бы с удовольствием уехала и на десять лет, — ответила она, садясь рядом с ним. — Поедем со мной, Эдди?

— Я не могу так подвести Дэвида. Мы должны показать осеннюю коллекцию.

Он наклонился к ней, и они поцеловались. Он протянул руку и коснулся ее груди, поглаживая сквозь шелковую блузку ее напрягшиеся соски. Его язык проник в ее рот. После почти недельной разлуки все, что он делал с ней, ей казалось необыкновенным, возбуждая ее, как всегда. Она сделала над собой большое усилие и отстранилась со словами:

— Не сейчас, Эдди. У меня тайное подозрение, что ты просто хочешь меня соблазнить, чтобы я опоздала на самолет.

— Позвони и откажись от билета! — сказал он, хватая ее за руку. — Это глупо. Ты ничего не сумеешь изменить! Ты даже можешь навлечь опасность на себя и парнишку.

— Тогда поехали со мной, — опять повторила она. — Если ты меня любишь, если ты действительно хочешь быть со мной — поехали! Мы вдвоем начнем новое дело, намного лучше прежнего! В нашей фирме мы не станем обращаться с людьми, как со скотиной!

— Я не могу подвести Дэвида, и ты об этом прекрасно знаешь. Мир моды не вращается вокруг тебя, Мак. Мы все должны соблюдать какие-то этические нормы в отношениях друг с другом. Так в любом деле. Я не знаю, что происходит у твоих братьев, но нам надо производить то, что создано Дэвидом, по приемлемым ценам.

— И как ты это делаешь? — спросила она. Он покачал головой.

— Стараюсь различными способами снизить издержки.

— Готова поспорить, что ты не используешь труд нелегальных рабочих?

Эд глубоко вздохнул, глядя прямо ей в глаза:

— Послушай, Мак, — сказал он. — Я всего лишь самый обычный парень, я зарабатываю себе на жизнь, стараясь не нарушать законы. Реджи и Макс не делают ничего незаконного. Может быть, это аморально, но об этом может судить лишь Господь Бог…

— Когда? — фыркнула она. — В Судный День? Если людей вроде Реджи и Макса вовремя не остановить, то нам его вообще не дождаться.

Он притянул ее к себе, лаская, его рука скользнула между ее ног.

— Не надо сейчас ставить передо мной все эти вопросы. Я не знаю ответа на них. Я просто хочу жить спокойно. — Он задрал ей юбку и, опустившись перед ней на колени, зарылся лицом между ее ног. — Но сейчас я просто хочу тебя. О Боже, я так сильно хочу тебя!

— Осторожно, Джордан, — прошептала она.

— Я просто должен взять тебя, малышка, — простонал он. — Иначе я кончу прямо сейчас себе в штаны…

Испытывая такое же сильное желание, она бросилась к двери и заперла ее. Ей придется предупредить водителя, чтобы ехал в аэропорт побыстрее. Но оно того стоило.

Он притянул ее к себе, поднимая ей юбку и стягивая с нее трусики. Она почувствовала, как его всего лихорадит, и это еще больше возбудило ее. Она легла поперек кровати и притянула к себе Эда. Они уже целую неделю не занимались любовью, и она соскучилась по нему. Он облизывал ее лицо, как голодный щенок, в то время как их бедра касались друг друга, терлись друг о друга, и наконец он без труда вошел в нее. Он спрятал лицо на ее шее, покусывая ей ухо. Поворачивая к нему голову, она хотела, чтобы его язык как можно глубже проник в ее рот, а член — в нее самое, ей хотелось, чтобы он полностью завладел ею. Эд двигался внутри нее, постанывая от наслаждения, и она почувствовала, что ее тоже очень быстро начинает захлестывать волна наслаждения.

— О, малыш… — едва дыша, произнесла она, обхватывая руками его голову и зарываясь пальцами в густые волосы у него на затылке. — О, малыш!

Они кончили одновременно, крепко сжимая друг друга в объятиях и тяжело дыша в лицо друг другу, чувствуя, как волна восторга сотрясает их тела. Он наклонился над ней, глядя на нее затуманенными от наслаждения глазами, однако у нее не было времени, чтобы побыть в его горячих объятиях столько, сколько бы ей хотелось.

— Это просто безумие, Мак! — сказал он. — Почему мы так поступаем друг с другом? Почему ты не выйдешь за меня замуж и не положишь этому конец?

Маккензи расхохоталась. Слегка оттолкнув его от себя, она села на край кровати и стала одеваться.

— Чему положить конец? — спросила она. — Даже если бы я и была замужем за тобой, я бы все равно поехала в Лос-Анджелес. Неужели ты думаешь, что маленькая миссис Эдди Шрайбер будет более послушной?

В его глазах мелькнула обида.

— Перестань произносить это имя так, как будто это самое большое унижение, на которое ты можешь пойти, — сказал он и зашлепал в ванную.

Он вернулся, держа в руках теплое влажное полотенце. Он нежно вытер ее.

— Малышка, ты стоишь нескольких миллионов, разве не так? Для чего придумывать себе проблемы?

Она выхватила у него полотенце и сердито бросила его на пол. Вскочив на ноги, она оправила одежду.

— Знаешь, я тоже так думала, прежде чем мои друзья из Виллидж не пробудили мое сознание…

— Это хиппи?

— Это добрые, порядочные люди. Они не считают, как ты или моя мать: «Пока у тебя миллион, сиди тихо и не раскачивай лодку»! И именно потому, что я могу это себе позволить, я должна сделать что-то хорошее, помочь тем, кому меньше повезло в жизни, а ведь эти люди работают на меня! Они помогают мне обогатиться!

— Мода на радикальность? — усмехнулся Эд. Он застегнул брюки и наклонился, чтобы надеть ботинки.

— Нет, Эдди! — она схватила его за плечи и заставила посмотреть ей прямо в глаза. — Я делаю это не из-за моды! Я действительно так считаю!

Он молча смотрел в ее серьезные глаза.

— Да, — он кивнул, — ты действительно так считаешь. Я в этом уверен.

Он зашнуровал второй ботинок и, повернувшись к ней спиной, стал спускаться по винтовой лестнице к входной двери. Она смотрела ему вслед, раздираемая противоречивыми чувствами.

— Подожди! — крикнула она ему вслед. — Не уходи так! — Она побежала за ним.

У входной двери он повернулся и посмотрел ей в лицо.

— Знаешь, что я действительно думаю обо всем этом, Мак? — сказал он. — Это чувство вины. Ты никогда не любила этого парня! Ты сваливаешь свою вину на всех. И знаешь, смерть не делает его праведником или святым. Но ты не можешь с этим примириться. Ты должна это как-то обставить! «Наркологический Центр имени Элистера Брайерли»…

— Мы помогаем вылечиться молодым наркоманам! — сказала Маккензи. — Я пытаюсь бороться с человеческими страданиями — что в этом плохого? И может быть, мне удастся хоть немного помочь беднякам в Лос-Анджелесе — я просто хочу попробовать! Ты должен уважать меня за это…

Эд открыл дверь. Они на мгновение замерли на пороге, глядя друг на друга.

— Так что? — спросила она. — Я не собираюсь тебя задерживать. Иди! Иди и делай свои доллары на Седьмой авеню.

— Мак, не уезжай в Лос-Анджелес, — тихо сказал он. — Это безумие! Ты заблуждаешься, ты подрываешь все…

— Вот именно! — Она слегка подтолкнула его. — Заблудшая Маккензи — это я! Золотое сердце и либерально-хипповые воззрения никуда не годятся, если ворочаешь миллионами и имеешь сына-лорда, но меньше всего я этого хотела…

Он подошел к лифту. Когда она закрывала дверь, он крикнул:

— Позвони, если я тебе понадоблюсь!

Она крикнула в ответ через закрытую дверь:

— Ты мне не понадобишься!

У нее осталось время только на то, чтобы схватить Джордана, попросить швейцара вызвать для нее такси и, заплатив водителю пятьдесят долларов, просить его как можно быстрее домчать ее до аэропорта. Почему-то она всю дорогу плакала. Они еле успели на самолет.

Было пять часов утра, и огонь в камине стал гаснуть. Корал принесла пачку газет и сунула в огонь, который с радостью начал их пожирать.

Путешествие было совсем не похожим на другие. Галлюцинации не были столь вульгарными. Мысленно она все видела в другом свете. Она смотрела, как огонь играет оранжевым, красным, желтым — это были цвета, немодные в нынешнем сезоне. Она нахмурилась. В огне она видела лица людей, связанных с модой, тех, кого она знала, причем как мертвых, так и живых. Газеты кончились, и она, не думая, бросила в огонь дорогую лакированную шкатулку. Огонь может разрушать, но в нем иногда рождается что-то совершенно новое. Она жалела, что не может разрушить свою прежнюю жизнь и создать что-то абсолютно новое. Мода всегда была смыслом ее жизни. Может быть, зря? Она бросила в огонь свою черную шаль. Однажды она сказала: «Париж мертв». Может быть, и мода тоже мертва? Она бросилась к своему шкафу и вернулась с охапкой одежды, чтобы бросить ее в пламя. Из пепла возродится Феникс, думала она. Одно за другим она кидала в огонь платья от Шанель, Диора, Норелля, Галаноса и Холстона. Прекрасно вспыхивала тонкая замша. В огне перед ней оживала история моды. Создатели коллекций, как надменные манекенщики, уходили по подиуму в бесконечность: Живанши, Унгаро, Филипп Ру. Одежда различных фасонов смешивалась в ее затуманенном мозгу, взрываясь яркими цветами. Глядя на них, она нахмурилась: «Все не так! На дамах 1930 года туалеты шестидесятых годов, а стриженые девушки двадцатых носят платья Мэри Квант и Курреж!»

Огонь превратился в прожорливого зверя, требующего все больше и больше пищи Ему ни в коем случае нельзя было дать погаснуть. Он приказывал ей сжечь всю ее прошлую жизнь. Он с жадностью поглощал ее одежду; огню так же нравились модные вещи, как и ей самой! Неожиданно она заговорила вслух, как бы обращаясь к большой аудитории.

— Даже если какой-то стиль и возвращается, то он выглядит совсем по-иному. Это не копирование какого-нибудь стиля, это всего лишь обращение к нему! Это как бы подтекст к моде!

Мода должна двигаться вперед, никогда она не идет назад, поэтому… прощай, старая жизнь, думала она. Когда у нее не осталось больше одежды, чтобы накормить это чудовище, она подтащила к камину ковер и засунула в него один уголок. Сначала огонь лишь осторожно лизнул его резиновую подкладку, как бы пробуя на вкус. Затем вдруг вспыхнул восхитительным зеленым пламенем, осветившим всю комнату.

Корал захлопала в ладоши.

— Изумрудно-зеленый! — закричала она.

Скоро вся ее гостиная будет изумрудного цвета! Да, в весеннем номере «Дивайн» будет царить лишь изумрудно-зеленое! Затем она вспомнила, что больше не руководит «Дивайн», и издала печальный вопль. Когда вспыхнул пол, она оглядела квартиру, пытаясь понять, что происходит. Край ее платья начал оплавляться.

Если ей суждено умереть, она умрет, произнося самое изысканное имя.

— Баленсиага! — крикнула она. В это время внизу, в холле дома, индикаторы дыма уловили сигнал и включилась пронзительная сирена.

18 октября 1968 года на первой полосе «Лейблз» опубликовал следующую заметку:

«Корал Стэнтон, одна из ведущих законодательниц моды, чей уровень значительно выше, чем у всех остальных, считается пропавшей, возможно даже, она погибла во время вчерашнего пожара, охватившего жилой дом на Пятьдесят седьмой улице, где она проживала. Хотя тело миссис Стэнтон еще не обнаружено, однако известно, что за шесть часов до пожара она зашла в подъезд дома, возвращаясь с презентации мод «Дивайн», на которой присуждались награды. Жильцов дома успели вывести на улицу швейцар и пожарные.

С 1964 года эта женщина с весьма сложным характером определяла направление и позицию «Дивайн», наиболее влиятельного в мире журнала мод. Корал Стэнтон была первым человеком, обратившим внимание американской легкой промышленности на революцию в моде в середине шестидесятых, это она открыла модельера Филиппа Ру, получившего в 1966 году награду за лучшую коллекцию от «Дивайн», она также поддерживала в журнале высокий уровень представляемых моделей. Возможно, более всего ей был близок стиль «фантази» — сочетание моды, вдохновения и озорства, и именно это и делало ее журнал столь привлекательным и интересным.

Ллойд Брукс, владелец и издатель «Дивайн», принял участие в минуте молчания, отдавая должное Корал Стэнтон. «Нам будет очень не хватать Корал. Она вдохновляла всех нас своим безукоризненным вкусом и богатой фантазией. Она была совершенно необыкновенным человеком» — вот его слова.

Директор «Хедквотерз» и ее близкий друг Уэйленд Гэррити сказал: «Теперь таких, как Корал, больше не будет. Она была специалистом номер один».

С Колином Бомоном, художником-модельером и ее ближайшим другом, связаться не удалось. Друзья сообщили, что он уехал к себе во Францию.

У Корал Стэнтон осталась дочь Майя, модельер, работающая под именем Анаис Дю Паскье. Нам не удалось с ней встретиться и получить от нее какие-либо сведения».

Калифорния ослепила Маккензи яркими красками. Когда они приземлились, солнце залило самолет, разбудив Джордана.

— Мама, это Диснейленд? — сонно спросил он. Маккензи взглянула в иллюминатор.

— Ты угадал! — сказала она.

Она решила лететь бизнес-классом, как бы отдавая дань своим демократическим убеждениям. Мне понадобятся все деньги, которые удастся сэкономить, говорила она себе.

Таксист в униформе взял ее тележку с багажом и отвез к своей машине. Это был красивый мужчина с легкой проседью — наверняка когда-то претендовал на роли ковбоев, подумала она.

— Какая самая лучшая гостиница в городе? — спросила она у него.

— «Беверли-Хиллз Отель», — сказал он, ведя машину мимо лениво двигающихся автомобилей. — Там на прошлой неделе останавливалась Ракел Уэлч…

— Отвезите нас туда! — велела Маккензи. Джордан опять заснул у нее на руках, пока она глазела на широкие бульвары. — А где люди? — спросила она шофера. Было очень странно видеть пустынные улицы.

— В машинах.

Прошли несколько девушек, потом оборванные хиппи. Она подумала, что они лет на десять отстали. Необходимо отослать в лос-анджелесский филиал все старые запасы. Здесь все еще носят мини и широкие юбки! Она сбросила свое длинное черное пальто.

Приехав в гостиницу, она дала шоферу двадцатидолларовую бумажку, и портье быстро доставил ее вещи к стойке. Администратор вел себя так, как будто подобные английские дамочки с нью-йоркским выговором частенько у них останавливались.

— Люкс! — решительно заявила Маккензи.

— Как вы будете оплачивать номер, леди Брайерли? Она показала администратору свою кредитную карточку «Америкен Экспресс».

— Благодарю вас. — Он сделал знак коридорному, чтобы тот проводил ее в номер.

— Джордан, сынок, тебе здесь очень понравится! Ты сможешь научиться плавать, — ласково сказала она мальчику, когда коридорный показал ей ванную, холодильник и шкафы.

У фирмы «Голд!» был демонстрационный зал для оптовиков где-то на окраине, но когда она туда позвонила, он уже был закрыт. Она просила передать, чтобы ей позвонили оттуда завтра утром сразу, как откроются. Она страшно устала и, заказав в номер несколько сэндвичей, уложила Джордана спать. Она заснула, даже не доев сэндвич.

На следующее утро Джордан проснулся очень рано. Она позавтракала и приняла душ, но было еще только половина девятого. В девять ей позвонили из демонстрационного зала.

— Это Маккензи Брайерли, — сказала она. — Мне нужен адрес фабрики, где шьют наши вещи.

— Боюсь, что я не смогу его сказать, миссис, то есть леди Брайерли, — ответила девушка. — Подождите, пожалуйста, у телефона, я узнаю.

Трубку взял кто-то другой, его голос звучал более уверенно.

— Леди Брайерли? Это говорит Брэд Пауэлл, директор демонстрационного зала. Чем могу вам помочь?

— Мне бы хотелось, чтобы вы заехали за мной в «Беверли-Хиллз Отель» и отвезли меня на фабрику…

— Боюсь, что это невозможно, мадам. Наши мастерские расположены довольно далеко от города, это значит, что только в один конец дорога займет не менее часа. А у меня сегодня день очень занят — я встречаюсь с рядом покупателей.

Маккензи закатила глаза к небу.

— Тогда пришлите мне кого-нибудь, кто бы мог это сделать, или же я поеду сама. Это очень срочно!

За ней прислали шофера в обшарпанном пикапе. Она оставила Джордана в детской комнате гостиницы и, поцеловав, обещала, что скоро вернется. Шофер с удивлением посмотрел на ее одежду. Ее черные ажурные колготки при этом калифорнийском солнце казались нелепо вызывающими.

— Куда мы едем? — спросила она шофера, усаживаясь рядом с ним. Он был мексиканцем. Она подумала, что это хороший знак.

— Мы едем в восточный Лос-Анджелес, леди, — сказал он, трогаясь с места. Интересно, подумала она, он знает мой титул или же просто так назвал ее «леди». Он перегнулся через нее, чтобы нажать на кнопку запора под стеклом дверцы. — Это не лучшая часть города.

— Не сомневаюсь в этом, — пробормотала она.

Они, казалось, без конца ехали по раскаленным бульварам, пыльным улицам, мимо магазинчиков, автомобильных кладбищ, закусочных. У нее было впечатление, что на каждом углу расположено по бензоколонке. От жары косметика стекала по лицу. Небо было лазурно-синим.

К тому времени, когда они добрались до мастерских, Маккензи была едва жива от жары. Нигде не было никаких указателей, что мастерские принадлежат фирме «Голд!». Снаружи грязное, обшарпанное здание походило на большой заброшенный склад. Ее провели внутрь — в душный, неряшливый кабинет управляющего.

— Приветствуем вас в Лос-Анджелесе! — поздоровался он, поднимаясь со своего места и с улыбкой протянув ей руку. Его имя — Энжел Флорес — было обозначено на табличке, прибитой на двери кабинета.

— Привет! — Маккензи пожала ему руку. — У вас не найдется водички? — с трудом прохрипела она, увидев бачок в углу. Он протянул ей бумажный стаканчик, она осушила его, потом еще один, за ним еще.

— О Боже, я просто умирала от жажды! — наконец смогла произнести она.

Она коснулась его руки, и он вздрогнул. Это был суховатый, нервный, маленький темноволосый мексиканец с настороженным взглядом. Он отпустил шофера, что-то быстро сказав ему по-испански.

— Садитесь, пожалуйста! — предложил он ей, указывая на пыльный жесткий стул, и Маккензи просто рухнула на него. — Вы нам оказали большую честь, приехав сюда!

— Оставьте, пожалуйста, — отмахнулась она. — Мне следовало бы сюда приехать еще несколько месяцев назад. Для того, чтобы все увидеть самой. Я чувствую себя виноватой. А вы знали, что я сегодня буду у вас?

Он кивнул.

— Мистер Реджи… он мне вчера позвонил. Домой. Очень поздно. Он сказал, что вы приезжаете. Мы рады видеть вас в Лос-Анджелесе!

— Благодарю вас, — ответила она.

Очевидно, ее мать сообщила брату. Она не сводила с него глаз и старалась прийти в себя от жары. Он тоже смотрел на нее, не зная, что ему делать.

— Сколько у вас здесь рабочих? — наконец спросила она.

— Сто двадцать, — ответил он. Она встала.

— Пойдемте…

Энжел Флорес с гордостью повел ее к цехам. Проходя бесконечными грязными коридорами, Маккензи слышала, как где-то плачут дети. Дверь в цех, сотрясавшийся от шума машин, была широко открыта. Маккензи заглянула внутрь. В помещении стояла страшная духота от испарений сгрудившихся тел и нагретых машин. Она все же заставила себя войти. Основная часть рабочих были женщины — сто двадцать человек, набитых в помещение вместе с работающими швейными машинами и столами для раскроя ткани. В углу находился большой манеж для малышей, почти все дети кричали, у всех были мокрые носы, и их крик еще больше усиливал шум в цехе. Девушки-мексиканки одна за другой поворачивали головы, чтобы взглянуть на посетительницу, их черные глаза светились любопытством, лбы блестели от пота. От манежа шел сильный запах мочи и экскрементов, и Маккензи изо всех сил старалась сдержать тошноту. Задыхаясь от вони и жары, она прошла по проходу несколько метров и остановилась.

Она посмотрела на окна, которые были раскрыты настежь, но воздух в помещении практически не освежался. Она обернулась к Флоресу и спросила:

— Разве у вас нет вентиляторов? Флорес беспомощно пожал плечами.

— Да, здесь жарко, очень жарко. — Он улыбнулся.

— Здесь просто невыносимо! — воскликнула Маккензи.

Она жестом показала, что хочет обойти все помещение, и Флорес, расталкивая глазеющих женщин, повел ее по проходам, она шла и улыбалась швеям.

Одни улыбались ей в ответ, другие смотрели с испугом или робостью, а некоторые — просто безо всякого выражения. Шум машин был настолько силен, что отдавался во всем теле, он был просто непереносим для человеческого уха.

Она прошла еще несколько рядов, но тут ее качнуло, и она огляделась в поисках стула. Добродушная пожилая работница встала и уступила Маккензи свою деревянную табуретку.

Маккензи хватала ртом воздух, обмахиваясь рукой.

— У вас не найдется воды? — спросила она.

Ей подали чью-то фляжку с остатками кока-колы, и она с благодарностью сделала несколько глотков. Она заметила, что женщина, уступившая ей место, стоя, продолжала строчить брюки. Все, что они здесь шили, было ей знакомо, она сама придумала всю эту одежду.

— Сколько платят этим людям? — спросила она управляющего.

— Как обычно.

— И сколько это?

— Пятьдесят центов в час.

— Это ужасно! И сколько часов в неделю они работают? Послушайте, нельзя ли прекратить работу на минутку, мне бы хотелось поговорить с ними?

— Им необходимо выполнить свою норму, леди. Если вы их остановите, они потеряют деньги.

— Хорошо, я поговорю с ними, пока они работают. Помогите мне подняться. — Она оперлась на его руку и влезла на табурет, стараясь жестами привлечь к себе внимание. — Они знают, кто я? — спросила она у управляющего.

Он по-испански сказала им, что к ним пришла дама, которая придумывает эту одежду.

— Привет! — закричала Маккензи. — Послушайте меня! Эгей! Я — Маккензи Брайерли. Раньше я была Маккензи Голд. Я придумываю эту одежду. Я из Нью-Йорка.

Я специально приехала, чтобы увидеть вас. Чтобы показать вам, что кто-то в администрации проявляет о вас заботу!

Кто-то закричал: «Нуева-Йорк!», и несколько женщин захлопали в ладоши. Они устало смотрели на Маккензи, многие из них продолжали свою работу, так что ей пришлось перекрикивать шум машин.

— Я приехала из Нуева-Йорка, чтобы увидеть вас! — еще раз сказала она. — Я хочу, чтобы вы знали, как высоко я ценю вашу работу! — Около нее встала молодая девушка и с восхищением дотронулась пальцем до ее туфель.

— Я только что услышала, сколько вам платят, и, честно говоря, я просто поражена! Мне не хотелось бы, чтобы фирма «Голд!» была из тех, что наживаются за счет своих работников — эти условия просто возмутительны. Я хочу делиться с вами своими доходами. Я вижу, что вам нужно платить больше. Мы также постараемся вложить некоторую сумму в улучшение условий работы. Я попытаюсь сделать это для вас. Я кое-что изменю здесь, это я вам обещаю. А пока я хочу дать вам кое-что, чтобы вам было полегче — надеюсь, вы не прочь получить по двести долларов?

Кто-то — возможно, единственный, кто ее понял, закричал и засвистел. «Двести долларов», — прошел по комнате шепот, и они с новым интересом воззрились на нее. Заплакал ребенок, но его быстро успокоили. Стук машин постепенно замолк, и они с искренним изумлением смотрели на нее.

— Я хочу, чтобы вы выстроились здесь в очередь… Я каждой из вас выпишу чек, — сказала Маккензи, слезая с табуретки и открывая сумочку, чтобы достать чековую книжку.

Флорес нервно откашлялся.

— Э… мисс Маккензи, пожалуйста… чек для них не очень удобен. Они вряд ли смогут его предъявить. Если уж вы решили это сделать, то может быть, лучше заплатить им наличными?

— Ну конечно. Пересчитайте всех здесь.

— Сегодня здесь сто двадцать один человек…

Она быстро сделала расчеты на обратной стороне записной книжки.

— Получается двадцать четыре тысячи двести долларов. Я выпишу этот чек на ваше имя, мистер Флорес, и доверю вам получить по нему деньги и раздать их работницам — по двести долларов каждой, хорошо?

Она помахала улыбающимся женщинам на прощанье, пожала руки некоторым девушкам, мимо которых проходила, и вернулась в кабинет.

Усевшись за свой стол, Флорес с любопытством посмотрел на нее.

— А ваши братья — они об этом знают? Они это одобрили?

— Мне не нужно их одобрения, чтобы осуществить свои планы, — сказала она, выписывая чек.

— Но вы понимаете, что некоторые из этих девушек, если они вот так получат двести долларов — они просто не вернутся на работу. Нам необходимо выполнить большой заказ — вы должны это понять!

— Да, конечно… — Маккензи нахмурилась, покусывая кончик ручки. — Позвольте мне еще раз поговорить с ними?

Она оставила его в кабинете и вернулась в мастерскую; тем временем Флорес поспешно схватил трубку и набрал нью-йоркский номер.

Она широко распахнула дверь в цех, в котором теперь взволнованные женщины обсуждали необыкновенное событие.

— Эй, послушайте меня, — крикнула Маккензи. Они прекратили работу и посмотрели на нее. — Ваша работа очень важна для меня! Без вас я не могу ничего сделать, я не могла бы без вас создавать новые модели одежды. Без вас не могут работать магазины и склады. Мы очень рассчитываем на вас! Я хочу, чтобы вы дали мне слово, что будете продолжать свою работу, даже после того как получите эти дополнительные деньги. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы улучшить условия вашей работы. И пожалуйста, не подведите меня, хорошо? Ведь вы все вернетесь сюда на работу, правда? У нас очень много заказов, которые необходимо выполнить в срок, и я хочу, чтобы наша фирма стала одной из самых крупных фирм по производству готовой одежды, и если мы сможем дружно работать…

Они улыбались ей и махали, и она почувствовала, как здесь невыносимо жарко, и единственное, чего ей в данную минуту хотелось — это оказаться у себя в гостинице со стаканом чего-нибудь холодного в руках.

Она с трудом дотащилась до душного кабинета как раз в ту минуту, когда Флорес повесил трубку. Он странно взглянул на нее.

— Но ваши братья — они ничего не знают об этой премии, — сказал он ей. — Вы сделали это без их согласия…

Маккензи засмеялась.

— Мне не нужно их разрешение! Это мои собственные деньги, это не их деньги. Если я хочу отблагодарить работников, которые помогают мне получать прибыль — это мое личное дело, разве не так? Понимаете, мистер Флорес, моим братьям и дела нет до условий, в которых работают ваши люди. А мне есть! В этом и состоит различие между нами. И я очень рада, что смогла хоть в чем-то им помочь. — Флорес без всякого выражения смотрел на нее. Она подписала чек и протянула ему. — Я знаю, что могу вам это доверить. Выдайте всем работникам по двести долларов, хорошо?

Он взял чек и, нахмурившись, прочитал, что там написано, шевеля губами. Вдруг он улыбнулся.

— Это чек на большую сумму, мне такого не приходилось видеть, — удивленно произнес он. Затем опять помрачнел.

— И это только начало, — сказала ему Маккензи. — Мне бы хотелось улучшить внешний вид помещений, повесить вывеску, так, чтобы здание имело приличный вид.

— Мисс Маккензи, — перебил ее Флорес, — вы не дадите мне взглянуть на номер вашей кредитной карточки, чтобы я указал его на чеке? Иногда они в банке требуют это…

— Да? Ну конечно. — Она пошарила в сумочке и протянула ему карточку «Америкен Экспресс». Он взял ее, внимательно прочитал, затем взял большие портновские ножницы, лежавшие на столе, и разрезал карточку пополам.

— Какого черта вы сделали это? — закричала Маккензи, вырывая из его рук обрезки карточки. — Вы что, с ума сошли?

— Нет, я не сошел с ума, мисс Маккензи, — сказал Флорес. — Я это сделал, потому что мне так приказали ваши братья. Только что, когда я позвонил им в Нью-Йорк. Они сказали мне, что вы больше не работаете на фирму «Голд!» А когда я сказал им, что вы собираетесь заплатить каждой работнице по двести долларов, они велели уничтожить вашу кредитную карточку — они сказали, что считают вас сумасшедшей!

— Но это моя единственная карточка — как вы посмели это сделать! — возмущенно закричала она. — И мне принадлежит четверть акций «Голд!» — и никто не имеет права отобрать их у меня. Теперь я не смогу ни за что расплатиться! Что мне теперь делать?

Он пожал плечами.

— Я вынужден просить вас уйти отсюда, это все, что я знаю. Пожалуйста…

Она взглянула на него, чувствуя обиду и, совершенно неожиданно для себя самой, страх. Он взял ее за руку и попытался вывести из кабинета. Она выдернула руку.

— Я сейчас вернусь сюда вместе с полицией! — пообещала она. — Эта карточка — моя собственность. Вы не имели права уничтожать ее — никакого права!

Она вышла, и двери закрылись за ней. Полуденное солнце нещадно пекло, казалось, оно выжгло эту безликую улицу.

Она не имела представления, где находится. Ее шофер стоял, облокотившись на машину, и болтал с каким-то человеком.

Маккензи дотронулась до его плеча.

— Отвезите меня в «Беверли-Хиллз Отель». Он покачал головой.

— Теперь я должен стоять здесь, леди. Извините…

— Это же идиотизм какой-то… — Она порылась в сумочке. — Я заплачу вам двадцать долларов. — Но тут она поняла, что у нее нет двадцати долларов. Она собиралась сегодня днем получить деньги по чеку. Теперь у нее не было ни наличных, ни кредитной карточки.

— Эй, — сказала она, показав ему чековую книжку. — Я выпишу вам чек — это не просто бумажка, это настоящие деньги…

Он покачал головой и опять повернулся к своему приятелю.

Ее охватил страх. Неужели Реджи и Макс действительно выкинули ее из фирмы? Но каким образом? И каким образом, черт возьми, она сможет выбраться назад к цивилизации? Пока она стояла, щурясь на солнце и глядя на водителя, появился Флорес и что-то крикнул ему по-испански, после чего водитель скрылся в дверях.

Маккензи медленно шла по улице, она была не в состоянии ни о чем думать, солнце выжгло в ней всякую способность к сопротивлению. Она заслонила от солнца глаза, чтобы посмотреть, нет ли где такси. Она, по всей вероятности, оказалась в мексиканском квартале — все вывески здесь были на испанском. Одежда в безвкусно оформленных, засиженных мухами витринах была дешевой и чересчур яркой. От дешевых закусочных, мимо которых она проходила, несло перегоревшим маслом. Она прошла мимо какого-то магазина, самого обшарпанного и мрачного, который ей когда-нибудь приходилось видеть, ободранная вывеска гордо гласила: «Праздничный зал». Прохожие с удивлением смотрели на ее черный костюм, когда она, обливаясь потом, ковыляла мимо них. На перекрестке группа ребятишек стала смеяться над ней, двое даже исполнили перед ней какой-то танец.

Она остановилась у дверей в магазин и стала шарить в кошельке, чтобы проверить, сколько денег у нее осталось.

Она нашла лишь горсть мелких монет. Не может быть, что все это происходит со мной, подумала она. Только не паниковать — от этого станет еще жарче. Пройдя немного, она заметила на противоположной стороне улицы бензоколонку и рядом телефон-автомат. Сжав в кулаке свою мелочь, она стала ждать, пока загорится зеленый свет.

Солнце ослепляло ее, несмотря на ее темные очки. Она еле дышала, дойдя до телефонной будки. Больше всего на свете ей хотелось бутылку диетической «Пепси», но она могла или купить питье — или позвонить, денег на то и другое у нее не было. Через справочную она набрала номер «Беверли-Хиллз Отеля», кинув в щель десятицентовую монетку.

— Сорок пять центов, пожалуйста, — раздался механический голос. У нее как раз хватило этих денег. — Спасибо, — ответил записанный на магнитофон голос.

Раздался сигнал, и кто-то снял трубку.

— Это «Беверли-Хиллз Отель», добрый день! Господи, наконец-то я имею дело с цивилизованным миром, подумала она.

— О Боже, как я рада, что дозвонилась до вас, — начала было Маккензи. Но тут раздался какой-то щелчок, затем гудок, и все замолкло. Она нажала на кнопку возврата монет, но безрезультатно.

— О Боже, только не это! — воскликнула она, снова и снова нажимая на кнопку и ударяя по аппарату ладонью. Мимо пробегал какой-то мальчик, он подбежал к телефону и тоже несколько раз нажал на кнопку, привстав на цыпочки. Затем он пожал плечами и помчался дальше.

Горячие слезы катились по ее щекам, еще сильнее растворяя косметику. «Но я же — леди Брайерли, — напомнила она себе, — и я не имею права терять самообладание!» Когда она с трудом тащилась по тротуару, глядя по сторонам, около нее притормозила какая-то машина. Из нее выглядывали двое мужчин.

— Вас подвезти, мадам? — крикнул один из них.

— Заблудились? — спросил второй.

Она заковыляла дальше на своих высоченных каблуках, оставив их предложение без внимания, чувствуя, как от жары и солнца на нее наваливается дурнота.

Миновав несколько кварталов, похожих один на другой, она поняла, что не знает, куда идет. Так зачем же тогда идти по такой жарище? Завидев в переулке скамейку, она села. Еле дыша от жажды, она подумала о том, что будет делать, если наступит ночь, а она так и не сможет добраться назад к Джордану, и горько расплакалась. Вот что бывает, если хочешь сделать людям добро, подумала она. К этому времени около Маккензи столпилась небольшая группа любопытных женщин и детей. Время от времени кто-то из них что-то спрашивал у нее по-испански, но она смогла лишь произнести:

— «Беверли-Хиллз Отель», — и опять разразилась рыданиями.

Голова ее кружилась. Она чувствовала, что теряет сознание. Она лишь успела лечь на скамейку, прежде чем провалилась в темноту.