ПРОЛОГ ВТОРОЙ
Маккензи. Бронкс, 1957 год
— Ты не моя мама! — кричала маленькая девочка своей ошеломленной матери. Было половина пятого. Эстер Голдштайн вместе с остальными родителями ждала у школьных ворот. А ее одиннадцатилетняя Марша отказывалась от нее.
— Не будь такой глупенькой, голубушка… — На добродушном лице Эстер появилось озадаченное выражение. — Я — твоя мама, и это совершенно точно.
— Нет! Не ты! — кричала Марша, а по ее щекам катились горячие слезы.
Остальные матери с сочувствием смотрели на Эстер и качали головами. Каждый день у ребенка случался очередной истерический припадок: девочка была ненормальной. На прошлой неделе она отказалась откликаться на свое имя, она настаивала на том, чтобы ее называли Маккензи.
— Ты пойдешь домой, если я буду называть тебя Маккензи? — предприняла очередную попытку ее мать. Все еще плача, но ощущая удовлетворение, девочка кивнула.
Одна из женщин сказала:
— Извините, миссис Голдштайн, но вы слишком мягко обращаетесь с ней. Ее нужно выпороть.
— Мы это уже пробовали, — устало сказала Эстер Голдштайн. С Маршей они уже испробовали практически все. И откуда взялось это безумие?
Большую часть своей короткой жизни Марша Голдштайн пребывала в уверенности, что она является покинутой дочерью какой-то богатой наследницы, которая оставила ее в еврейской семье в Бронксе, и нужно ждать, когда за ней приедут. В тот счастливый день первые страницы газет по всей стране будут пестрить сообщениями о том, что Маккензи Вандербильд, или Уитни, или Рокфеллер по какой-то причине воспитывалась под именем Марши Голдштайн на Гранд-Коркосе. И тогда она окажется в мире моды и войдет в высшее общество.
Но Марша начинала терять веру в эту волшебную сказку. Черты ее лица становились все более определенными, а тело приобретало пухлость, и все труднее было воображать сходство с Глорией Вандербильд. В семье следовали доходившие до истерик объяснения, а братья постоянно ее дразнили. На Гранд-Коркосе жил полностью сформировавшийся одиннадцатилетний сноб. Девочка откладывала свои карманные деньги на покупку журналов мод. Вероятно, она была самой юной читательницей «Вог».
Эйб Голдштайн заставлял всех своих детей изучать иврит, а по субботам ходить в синагогу. Марша всегда ненавидела религию, Она доказывала раввину, что Адама и Евы не могло быть, потому что люди произошли от обезьян. Он не смог ее переубедить, и она провозгласила, что еврейская религия — «бессмыслица». Она раньше времени садилась обедать по пятницам, а по субботам убегала из церкви в кино со своими подружками-нееврейками.
Теперь Марша остановилась перед входом в серый дом.
— Ну и что на этот раз? — спросила ее мать.
— Я не войду, если ты не пообещаешь, что заставишь всех — и папу и мальчиков — называть меня с сегодняшнего дня Маккензи. Обещаешь?
— Да! Да! Я обещаю! Я дам тебе письменное обязательство. Я позову настоящего свидетеля. Чего ты еще от меня требуешь?
Маккензи с победным видом вошла в дом. Это было первое из требований, которое она собиралась предъявить своей семье. Она начала создавать себя заново.