Наконец она заснула. Но и во сне ее не покидали сладостные ощущения от его рук, ее обнимавших, губ, прижимавшихся к ее губам, пальцев, ласкавших ее кожу; его ласки, казалось, пронизывали до самой глубины! Как отчаянно она боролась! И какая же это отрада — уступить, подчиниться, отдаться полностью, до конца! И сквозь сон она не переставала изумляться всему, чем одарила ее ночь: их чудесной близости, нежности, на которую оказались способны его грубые руки, сладости его поцелуев. В этом сне можно было забыть, что ей следовало бы дать отпор — не только ему, но и самой себе. Следовало остаться твердой, сохранить достоинство, уважение к себе, уберечь от него свою гордость — словом, остаться недосягаемой для него. Она вспомнила, как возмутили ее сначала его дерзкие прикосновения, все, что он позволял себе и требовал от нее, но снова и снова, даже во сне ее захлестывало море желания, горячая волна радости. Она могла сопротивляться ему, но не могла победить в этой борьбе. Для этого нужно было победить себя.

«Я откажу ему раз и навсегда», — мысленно пообещала она себе. Но это звучало неубедительно, ибо он снова и снова будил ее — так медленно, так чувственно, что она подчинялась ему, не успев проснуться.

В какой-то момент она вдруг открыла глаза и увидела, что он пристально рассматривает ее. Она лежала неподвижно, как завороженная, и вдруг ее поразила выразительная и резкая красота его лица. Потрясенная до глубины души, она не хотела этого видеть, не хотела признать, что его взгляд пробуждает в ней ответное желание. Но, тем не менее, это было так. И теперь всегда будет пользоваться своей властью над нею. Да, все переменилось, и ей уже не спастись от него.

Меньше всего она хочет думать о Конаре. Спал ли ночью? Ей все равно. Должно быть все равно. Он получил то, чего добивался, и это только начало. Она даже знает, зачем он приехал.

Разве что за этим?

Но почему именно сейчас? Ведь он так долго оставлял ее в покое.

Он взял ее за подбородок и резко сказал:

— Все, Мелисанда! Брак действителен. Никакой отмены не будет.

Кажется, она никому не говорила, что брак можно попытаться отменить? Во всяком случае до вчерашнего дня, когда она так опрометчиво шепнула об этом Грегори. С тех пор как будто вечность протекла. Она стала другая, и все кругом другое. Она закрыла глаза, все еще дрожа, и подумала, что он все равно нашел бы ее нынешней ночью. Если бы она не осталась, если бы не сдержала слово, все равно он настиг бы ее где угодно. Он бесповоротно решил осуществить их свадебные обеты. В ушах звучал его голос: «Теперь вам все ясно, миледи, так ведь?»

Она повернулась к нему спиной. Но это его не остановило. Рука его легко, но властно стала гладить ее обнаженное бедро. Сила и нежность ощущались в его прикосновении. Странно, но после всего, что было, от этой ласки у нее на глазах навернулись слезы.

— Отмены брака не будет, — повторил он спокойно, но твердо.

Надо что-нибудь отвечать, иначе его рука не остановится, и тело ее опять ответит.

Стиснув зубы, она сказала:

— Да, милорд викинг, теперь мне ясно, что отмены не будет.

Она надеялась, что такой ответ его удовлетворит. Но пальцы по-прежнему гладили ее бедро, и даже лежа к нему спиной, она остро чувствовала его мускулистую грудь и мягкое касание золотистых волос внизу его живота. Его она тоже ясно ощущала. Такой притягательный даже в покое, он жил, казалось, своей собственной жизнью. В любой момент он мог проснуться, вырасти и оказаться таким властным, жадным и требовательным.

Она поняла, что от одного его прикосновения в ней разгорается пламя. Она совсем не ждала этого, совсем. Она не была готова к этому томлению, этой боли. К этой неодолимой жажде.

И теперь, когда Конар получил все с такой легкостью, она ненавидит его еще больше.

Он молчал, но она знала, что он не спит. Он лежал рядом, она слышала его дыхание, чувствовала скользящее касание его тела. Она снова закрыла глаза. Но спать было невозможно, пока он тут.

Но и заставить его уйти она не могла.

Однако все пересилила усталость, и смежив утомленные веки, она крепко уснула.

Когда она окончательно пробудилась, было позднее утро. В комнате она была одна. Ни разу не доводилось ей просыпаться такой измученной, с таким смятением в душе. Вокруг нее еще витал его запах, на пуховой подушке остался отпечаток его головы.

И все тело ее хранило память о нем. Она все еще чувствовала на себе его прикосновения. Как она была обессилена! И все же, как это было прекрасно! Она вздрагивала и замирала, вспоминая все, что он заставил ее перечувствовать. Он был великолепен: он принуждал, покорял, соблазнял. Она собиралась держаться стойко! и терпеливо, но не могла и предположить, какое блаженство ей принесет эта ночь.

Ах, но теперь ее озаряет дневной свет! Никогда она не была так измучена, так потрясена, так напугана, — думала она, натягивая простыню на обнаженные груди. Какой странный, мучительный клубок чувств!

Уже давно она размышляла о своей будущей судьбе. Возможно, что она, став совершеннолетней, сумеет добиться отмены брака, вернется домой и там, может быть, в конце концов, выйдет замуж по собственному выбору.

Оставался, конечно, и другой выход. Конар и в самом деле приедет за ней и возьмет ее в жены. Всегда она боялась его, восхищалась им, ненавидела его. Быть может, всегда ее влекло к нему, быть может, здесь-то и таились истоки ее враждебности. Временами она даже сознавала, что ее негодование необходимо Конару, как острая приправа, возбуждающая его, — он хорошо знал, чего он хочет и от кого. Она должна была ждать его невинно и целомудренно, а он тем временем развлекался по-своему: женщина в Дублине, женщина во Франции. И Бренна. Постоянно при нем. Вот она кивает своей светлой головкой, смеясь его словам, а вот — хватает его за руку, нашептывает ему советы. Беда, бывало, подтрунивала над ней, когда она возмущалась несправедливостью жизни. Она напоминала ей, что жребий женщины в ином, ведь она должна родить своему мужу наследника. И значит, ей положено всегда оставаться при муже, даже если тот знать ее не хочет.

Но ведь она принесла Конару огромное наследство. Так что все это очень несправедливо.

Недаром Беда предупреждала, что мир несправедлив. Другого и ждать не приходится.

И все же до поры до времени ей было не так уж плохо. Хотя она и тяготилась своим браком, положение ее нельзя было считать невыносимым — Конар мало общался с ней и не предъявлял своих прав.

До вчерашнего дня.

А теперь вот он обрел над ней совсем новую власть, о которой она раньше не имела и понятия.

Она тихо застонала и снова зарылась головой в подушку. Как она хотела бы все забыть, притвориться, что ничего не было. Что она осталась чистой, нетронутой, даже не подозревающей, что такое бывает. «Нет», — тихо шепнула она в подушку. И ударила по ней кулаком. Простыни соскользнули на пол. И когда она потянулась за ними, внезапно бросились в глаза пятнышки крови. Настроение ее резко изменилось. Стараясь отодвинуться подальше от этих пятен, она села на кровати и перебросила пуховую подушку к ногам.

— Ненавижу тебя! — закричала она яростно и обеими руками стала бешено колотить подушку. — Ненавижу тебя!

И вдруг с изумлением услышала его голос:

— Любовь моя, мне очень жаль.

Повернувшись, она увидела, что он снова незаметно вошел через дверь, скрытую гобеленом. В словах его проскользнул истинно северный холодок, и от одного только их звука по телу ее пробежала дрожь. Как легко его можно задеть! Но заставить его страдать она была не в силах.

К тому же сейчас у него было еще одно преимущество перед ней: он был полностью одет, по своему обыкновению, в штаны, льняную рубашку и плащ, заколотый на плече застежкой. Все его люди носили штаны, самые разные: короткие и длинные, свободно сидящие поверх чулок и облегающие. Она давно уже заметила, что он предпочитает облегающую одежду. В ней он двигался уверенно и свободно.

Меч в ножнах висел у пояса. Меч этот был совсем особенный — с кельтским узором, но исполнен в манере викингов. Кинжал он держал в сапоге. Казалось, что он неуязвим, и все же ее сердце слегка сжалось: смертельная стрела может поразить любого, все люди из плоти и крови. Она это знала. Она видела, как умирал ее отец. И вдруг неожиданно для себя поняла, что не хочет смерти Конару. Да, он для нее — заноза, помеха, она мечтает от него избавиться, она даже ненавидит его. Но ни за что на свете она не хочет, чтобы он умер.

«Но этому он никогда не поверит», — подумала она устало, да это и неважно, она вовсе не собирается ему это рассказывать. Она поймала на себе его пронзительный взгляд — ледяной голубой огонь, от которого веяло холодом. И вдруг она заметила, что сидит перед ним обнаженная. На мгновение закрыв глаза, она вцепилась в простыню и резко дернула ее на себя, прикрывая грудь. Пытаясь изо всех сил сохранить достоинство, она бросила на него такой же ледяной взгляд и сказала:

— Вам не приходило в голову, милорд, что прежде чем войти в дверь, полагается постучать.

Лицо его оставалось непроницаемым. Что у него на уме? Об этом можно было только гадать.

— Миледи, когда я оставил вас, вы спали как убитая! Я не хотел вас будить, — произнес он тихо, затем прибавил, усмехнувшись: — Мне очень жаль, что я невольно оказался свидетелем вашей своенравной вспышки. Я не собирался нарушать ваше уединение.

— Зачем же нарушили?

— Сегодня отплывать уже поздно — прилив не позволит. Мы отправимся завтра на рассвете. Извольте быть готовы, Надеюсь, уложиться вы успеете. Во всяком случае, сюда вы добрались быстро.

— Я всегда успеваю уложиться, когда мне нужно ехать. Но раз вы даже не сочли нужным посвятить меня в свои планы, — она пожала плечами, — то и я не вижу смысла потакать вашим капризам.

С минуту он задумчиво молчал, глядя на нее, затем! прошелся по комнате и остановился перед ней, подавляя! ее одним своим присутствием.

— Вы можете и не укладываться, миледи. Вы можете даже не одеваться, а ехать, как есть, голая! Но ехать!!!

— Титул и состояние принадлежат мне, — напомнила она, и глаза ее сверкнули, смело выдерживая его взгляд. — Вы ошибаетесь, если думаете, что можете мне приказывать, как своей прислуге.

— Я этого и не думаю, миледи. Таких строптивых; слуг я не держу. Вам бы следовало знать меня лучше. Я сказал, что вы отправитесь со мной завтра утром, и так оно и будет.

«Как с ним бороться? Как все это переменить? И сколько он с ней пробудет, прежде чем исчезнет, уйдет к своей золотоволосой Бренне, или еще к кому-нибудь?» Она опустила глаза. Нельзя допустить, чтобы он разгадал ее мысли!

— Никогда вы ни о чем не попросите, викинг, — прошипела она сквозь зубы. — Вы только распоряжаетесь, словно кнутом щелкаете. Быть может, вам повиновались бы охотнее, если бы вы, хоть изредка, сами слушали других.

Он сел рядом, наклонился к ней, но она отодвинулась, прижимая простыню к грудям.

— Я слушал тебя, Мелисанда. Слушал, как ты распоряжалась и приказывала. Я даже позаботился предупредить тебя специальным письмом, что приеду за тобой. Это была ошибка. Следовало написать не тебе, а моему отцу. Ты получила мое письмо, поулыбалась моему глупому братцу и немедленно сбежала сюда. А здесь начала плести интрижку с этим бедным дурачком Грегори. Благодарите Бога, миледи, что нынешняя ночь подтвердила вашу невинность. Ведь из-за этого вы так бесновались сегодня утром? А иначе пришлось бы, пожалуй, перерезать глотку этому юнцу.

Она густо покраснела и сжалась под простыней. Затем, вздернув подбородок, сказала:

— В следующий раз, милорд, я уж постараюсь очутиться как можно дальше от ваших семейных владений. Ну что я сделала такого ужасного? Приехала сюда, вот и все. И зря.

— И что ты этим надеялась выгадать? — рявкнул он с такой силой, что ей пришлось собраться с духом, чтобы не дрогнуть.

— Я надеялась, — сказала она очень тихо и спокойно, — что вы, может быть, просто уедете.

— А тебя оставлю здесь. С молодым Грегори. Невольно она опустила глаза.

— Милорд, я уже сказала, в следующий раз я уеду от вас подальше, — и она снова посмотрела ему в лицо.

— Следующего раза не будет, Мелисанда. — Он встал и пошел к двери. — Завтра на рассвете я отплываю к французскому берегу.

— Домой? — изумленно ахнув, она вскочила и кинулась за ним, совершенно забыв про свою наготу. Она догнала его и схватила за руку. — Ты заберешь меня домой?

От волнения она не могла говорить. Он тоже молчал. Взгляд его голубым огнем охватил ее сверху донизу и там, где он задерживался, она почувствовала жжение.

— Домой? — повторила она тише, вспомнив о своей наготе и отступая от него. — Ты возьмешь меня домой?

Он не отвечал. Взгляд его не отрывался от ее обнаженного лона.

— Конар! — закричала она и бросилась в постель, пытаясь прикрыться простыней.

Мгновенно простыня была сорвана, и она тихо вскрикнула, поняв, что беззащитна и что он опять хозяин положения. Она попыталась подняться, но он всем телом прижал ее к кровати. Глаза его искрились насмешкой и лихорадочной страстью. Она уже знала это выражение. Руками она уперлась ему в грудь, но это ее не спасло. Он навис над ней, опираясь на одну руку, другая ласкала тело, гладила, дразнила и мучила.

— Ты очень рвешься домой, Мелисанда? — прошептал он ей на ухо. — Это меняет дело, верно? Помиришься с проклятым викингом, если он увезет тебя домой?

Теперь он смотрел на нее и взглядом удерживал крепче, чем мог бы удержать руками. Она хотела что-то сказать, но не в силах была произнести ни слова. Рука скользила по всем изгибам ее тела, лаская бедра, живот, медленно поднимаясь к груди. Она попыталась оттолкнуть его руку, и пальцы ее невольно переплелись с его пальцами.

— Вы приказали мне укладываться. Глаза его по-прежнему смеялись.

— И ты вдруг решила послушаться? Она залилась краской, напрасно пытаясь отвести его» руку.

— Уже поздно. На дворе совсем светло.

— Совсем светло, правда, это-то меня и возбуждает.

Ничего нельзя было поделать с его рукой. Теперь он ласкала ее груди, и соски терлись об его грубую, жесткую ладонь. Тонкий огонь пронизал ее, она запрокинула голову, и по ее телу волнами прошло неистовое, ненасытное желание, из самой глубины ее существа поднималась неутолимая жажда, какая-то сладостная боль. Она стиснула зубы, пытаясь справиться с подступающими слезами. Ужасно было не то, что он делал с ней, что держал ее силой. Ужасно было, что она уже сама страстно желала его прикосновений.

Она снова попыталась бороться, вырваться из-под его тяжести, изо всех сил отталкивая его руку. Мгновение — и ей это удалось.

— И вы думаете, что можно годами не замечать меня, пренебрегать мной, а потом требовать?.. — крикнула она в отчаянии.

— Увы! — усмехнулся он. — Я так стараюсь не пренебрегать вами!

— Милорд! Вы же одеты!

— Ну, миледи, дело поправимое. Если это вас так стесняет…

Она хотела убежать, но он поймал ее. Губы его горячие, жесткие, настойчивые, прижались к ее губам. Близость его возбуждала ее, сердце бешено колотилось, дыхание пресекалось.

Наконец он оторвался от ее губ и встретился с ней взглядом. В его глазах она опять увидела насмешку и вызов.

Она ударила его кулаком в грудь, но он, рассмеявшись, поднял ее легко, как перышко, и бросил на постель.

Она смотрела на него, задыхаясь, беспомощно ловя ртом воздух. Его перевязь, расстегнутая, валялась на полу, рубашку и плащ он стянул через голову. Она попыталась приподняться, но не успела — он был уже с ней в постели. Губами он нашел ее губы, нежно дразнил, теребил, сосал.

В вихре огня потонуло ее сопротивление.

— Домой, — услышала она его шепот. — Помните, миледи, только я могу доставить вас домой.

Это уже не имело никакого значения. Он сжимал ее в объятиях, целовал ее шею и груди. Все закружилось вокруг нее, и она полетела в пропасть. Потом они лежали рядом, Конар нежно гладил ее плечо. Наконец, он вздохнул, словно бы и в самом деле жалел, что пора расставаться, и приподнялся с постели.

— Уже поздно. — Минуту он молчал, затем положил ей руку на бедро. — Любовь моя, я правильно понял? Если я повезу тебя домой, ты готова спать со мной?

И снова он как будто смеялся над ней.

Она рассердилась и не ответила.

— Мелисанда, я с тобой говорю.

— Да!

— Ты согласна спать с викингом? В бешенстве она повернулась к нему и прошипела в лицо:

— Я согласна спать хоть с сатаной.

— А викинг и сатана — это одно и то же, правда?

— Да! — закричала она в исступлении.

— Ах, бедная моя Мелисанда, — вздохнул он, наматывая на палец ее черную, блестящую прядь. — Никак мне не удается сделать тебя счастливой. Я в отлучке значит, я тобой пренебрегаю, я возвращаюсь за тобой значит, принуждаю тебя спать с дьяволом. Но ты как будто не очень из-за этого страдаешь?

Стиснув зубы, она отводила голову, стараясь высвободить свою прядь, а он улыбался и не думал ее отпускать. И, склонившись к ее лицу, он опять взглянул на нее с насмешкой и вызовом.

— Мелисанда, я уже сказал тебе и повторяю. Я не отпущу тебя. Никогда. И ты больше не будешь жаловаться на мое невнимание к тебе.

Она только застонала в ответ и прикрыла глаза, чтобы не видеть его. Когда он отпустил ее волосы, она быстро повернулась к нему спиной.

— Укладывайся в дорогу, — приказал он. — А я пойду вниз к брату — еще одному проклятому дьяволу-викингу.

И, недолго помолчав, он тихо прибавил:

— А ты, кажется, неплохо поладила с Брианом и Брайсом! Не позволяй себя провести: у них темные волосы и зеленые глаза моей матери, но в душе они — самые настоящие дьяволы-викинги.

— Уходи, — пробормотала она со стоном.

Он засмеялся и встал. Она слышала, как он одевается. И с бессильным возмущением вдруг ощутила как бы ожог — это он звонко шлепнул ее по заду, отпечатав свою ладонь на ее нежной плоти.

— Пора вставать, Мелисанда. Так можно и целый день проспать.

И он вышел через маленькую дверь, еще одним взрывом смеха встретив брошенную ему вдогонку подушку.

Оставшись, наконец, одна, она, вся дрожа, выбралась из кровати, налила воды из кувшина в таз для мытья и, схватив полотенце, стала яростно растираться, полная решимости смыть с себя следы того, что произошло. Лучше всего бы принять ванну, но она не хотела дожидаться, пока подадут воду и лохань. Еще и еще раз омыться с головы до ног! Закончив, она осталась стоять с закрытыми глазами, покусывая губу.

Она все еще чувствовала его. Ощущала его прикосновения.

И тут она поняла, что так будет всегда.

Она бросила на пол мокрое полотенце и потянулась за одеждой. Собраться будет нетрудно. Сундук с вещами, который она привезла с собой, до сих пор стоял нераспакованный. Она успела вынуть только кое-что из одежды, духи, масло для растираний и зубную мяту.

Она быстро оделась и стала спускаться по лестнице. Сердиться ли на Мергвина за то, что он, похоже, отвернулся от нее ради Конара? Но ведь Мергвин — хороший друг. Чем-то он напоминает Рагвальда, хотя они такие разные и так по-разному занимаются своими «науками».

Мергвин никогда и не пытался отрицать, что верит в колдовство. Он считал, что мир населен духами, и при необходимости охотно прибегал к древним друидическим обрядам и заклинаниям. Силу нордических надписей на камнях он также признавал, если, конечно, их правильно читать.

А Рагвальд изучал звезды на небесах. Его исследования не имели ничего общего с суеверием, они были по-настоящему научны.

И все-таки кое в чем они были очень похожи. На упреки в язычестве они тут же с возмущением возражали ей, что они как-никак христиане и служат христианским правителям, а если Мелисанда сомневается в Олафе, правителе Дублина, так что ж из этого? Ведь, в конце концов, на все воля Божья!

Она спускалась по лестнице, и сердце ее стучало! домой! Может быть, Конар и не понимает, как это было жестоко — заставить ее покинуть родину. Может быть он и вправду не желает ей зла. Что там ни говори, а Олаф и Эрин обращались с ней по-родственному, и она ни в чем не знала нужды, если рядом был кто-нибудь семьи Конара.

И только одного ей недоставало — родного дома. Недоставало Рагвальда, Филиппа, Гастона, даже отца Мэтью — всех, кто остался из ее семьи.

На мгновение она остановилась, чтоб перевести дыхание, затем опять двинулась вниз, надеясь, что встретит там Мергвина или Дариа, Рианнон или детей Бриана и Брайса. Но внизу она услышала только голоса Эрика и Конара.

— Я бы охотно здесь еще пожил. Право, брат, я остался, если бы в этом была нужда. Но у вас тут как будто все спокойно.

— Пока все спокойно. Но мы начеку, — ответил Эрик!

Стараясь не шуметь, Мелисанда спустилась еще на несколько ступенек и остановилась, увидев обоих братьев. Они беседовали наедине, сидя в громадных кресла перед пылающим очагом с чашками эля в руках, как две капли воды похожие друг на друга, — сыновья Норвежского Волка: могучие, широкоплечие, золотоволосые, уверенные в себе победители.

— Вот дома сейчас тревожно, — сказал Эрик брату.

Мелисанда вздрогнула, ей показалось, что они говорят о ее доме, но она тут же сообразила, что речь идет Ирландии.

— Отец всегда сумеет защититься, — продолжал Эрик. — Город огромный, стены крепкие. Правда, после смерти деда Найал не очень-то хорошо справляется с малыми королями — все время раздоры и стычки. Но что важно, — решительно предупредил он Конара. — Отовсюду идут вести, что датчане готовят вторжение. Пора вспомнить о наших викингских обычаях! Если бы, скажем, здесь началась война, я созвал бы родичей со всего света, и мы бились бы вместе, плечом к плечу. Датчане не удовольствуются тем, что захвачено, они пойдут дальше и дальше. Их тысячи и тысячи, — так гласит молва, — и скоро они окажутся в самом сердце франкских владений.

— Но крепость неприступна, — возразил Конар. — Не хуже отцовского Дублина. Стены такие мощные, что, сидя за ними, нетрудно отбить и самую крупную армию.

— Крепость — пожалуй, — согласился Эрик. — Но главные бои развернутся в окрестностях. Подумай, брат, где только ни сражались викинги, взять хотя бы нас — Вестфолдов! — Он широко повел рукой. — От русских равнин до Средиземного моря. Даже в землях ислама. И если датчанам хватит отваги, они сумеют пробиться в глубь страны. Кто-нибудь должен дать им отпор.

— Меня тревожит, — сказал Конар, — что франкские бароны недооценивают противника. — Он задумчиво смотрел в огонь, как бы пытаясь заглянуть в прошлое. — Когда отец прибыл в Ирландию, он сразу же стал захватывать лошадей и использовать их в бою. Принято считать, что викинги — просто морские разбойники, что мы только и способны ударить с налету. Кто не видел своими глазами, тот и представить не может, как быстро мы всему обучаемся. К примеру, отец поселился в Ирландии, и теперь наши корабли несут на борту хорошо обученных боевых коней. Многие викинги, правда, и сейчас доверяют только морю да своим кораблям, но есть и такие, кто готов использовать завоеванное. Они станут драться верхом и будут обращать против своих врагов то, чему у них же научились.

— Хорошо, что ты это понимаешь, — откроешь глаза своим союзникам.

— Еще бы. Потому-то я и одержал тогда победу над Джеральдом. Ему и в голову не могло прийти, что на помощь Мэнону появится целая армия, наполовину состоящая из викингов, явившихся из-за моря со своими собственными верховыми лошадьми!

— Мой тебе совет, брат, — остерегайся! У твоего врага длинные руки, и с годами его ненависть не остыла. Будь настороже и берегись получить удар в спину.

— Единственное, что нас может спасти, — прочный союз баронов. Король в Париже слаб, от захватчиков предпочитает откупаться. А цена все растет.

Эрик пожал плечами.

— Помни, Конар, мы здесь всегда готовы тебе помочь. Молю Бога, чтобы все у тебя наладилось: привезешь Мелисанду домой, там торжественно возобновят брачные обеты, и это даст тебе желанный перевес. Если граф Одо так считает, значит, так оно и есть. А такому союзнику, как граф Одо, цены нет.

— Я тоже так думаю, — согласился Конар.

Он продолжал говорить, Мелисанда слышала его глубокий, звучный, волнующий голос, но слов она больше не разбирала: лицо ее запылало, колени подогнулись. «Так вот в чем дело!» И ее охватил внезапный безудержный гнев.

Он виделся с графом Одо! И получил предупреждение — ему не сохранить своих владений, если остальные бароны не признают его брака законным.

Он попросту вынужден был приехать за ней! И не доброте своей он забирает ее на родину. Все, что ему было нужно, — чтобы она торжественно, при всех повторила свои обеты. Да, но теперь, когда их брак осуществился на деле, что она может возразить?

Но она не смирится, нет, не смирится! Стоит только ей захотеть — и она помешает его планам!

Она схватилась за резные деревянные перила и взлетела наверх, в свою комнату. Там она прислонилась к двери, с трудом переводя дыхание, сердце ее колотилось.

Так. Теперь она точно знает, чего он хочет.

Это меняло все, кроме одного. Она по-прежнему рвалась домой. Всем сердцем — домой!

Что ж! Она и едет домой. И не с пустыми руками. Наконец-то у нее есть то, о чем она мечтала, чего добивалась, что так хорошо служило ему, а теперь будет служить ей. То, что ей принадлежит по праву. Свое собственное.

Власть.

И будьте уверены, она ей воспользуется.