Я растерялась и расстроилась; скажу больше: пришла в ярость. Меня вынуждали, меня победили. Муж смотрел на меня с улыбкой, одну за другой приподнимал жемчужные кисточки, украшавшие мое платье, и с явным удовольствием поигрывал ими.

— Какая красота, сударыня, какая красота! Поистине, госпожа герцогиня одарила вас по-королевски; сразу видно, что вы ее соотечественница и подруга. Оденьтесь поскорее, иначе опоздаете, их высочества выйдут раньше вас.

Я ничего не ответила. Отступать было некуда, надо было подчиниться или совершить героический поступок, например заставить пустить себе кровь; без этого не было никакой возможности избежать бала. Я приняла решение и, повернувшись к г-ну ди Верруа, сказала:

— Сударь, немедленно пошлите за врачом, я очень больна, мне надо пустить кровь прямо сейчас.

Граф расхохотался:

— Врача? Пустить кровь? Скажите это другим, прекрасная графиня! Вы, наверное, держали пари и желаете выиграть. Я не собираюсь помогать вам в подобных безумствах.

— О сударь! — воскликнула я, потеряв терпение. — Проиграю не я, а вы.

— Я? Но как я могу проиграть? Я ведь не заинтересованное лицо, как мне кажется.

Я пожала плечами и отвернулась, ничего не ответив.

— Не будем больше спорить, сударыня, и покончим с этим. Я позову ваших служанок.

— Как вам будет угодно: они помогут мне лечь в постель.

Мы долго препирались, я отбивалась как могла. Наконец, он заставил меня признаться, что существует другая серьезная причина и тут же потребовал, чтобы я назвала ее. Я пыталась отказаться от своих слов, но было уже поздно.

— Теперь, сударыня, я не оставлю вас и не уйду, пока вы все не скажете.

Это была настоящая пытка.

Терпением я не отличалась и в гневе ответила:

— Хорошо, сударь, поскольку вы этого требуете, узнайте же, что происходит. Герцог Савойский соизволил обратить на меня свой взор; он хочет, чтобы я стала его любовницей, и празднества, куда вы так упорно желаете меня отвезти, послужат лишь предварением нашего согласия.

Господин ди Верруа содрогнулся, но очень быстро пришел в себя. Волнение его выдавал лишь еле заметный румянец.

— Вы уверены, сударыня?

— Если бы это было иначе, разве я сказала бы такое, сударь?

— Ответ вполне достойной и порядочной женщины, госпожа графиня; такое благоразумие — настоящая редкость для вашего возраста, и я благодарю вас за это.

— Боже мой! Ведь я люблю вас, сударь, а моя мать учила меня с радостью выполнять данный мною обет. Поэтому хвалить и благодарить меня не за что.

— Да, так говорить может только порядочная женщина, — повторил он, словно не слышал меня, — настолько порядочная, что бояться нечего; можете смело идти навстречу опасности, вы ее преодолеете. Собирайтесь, и поедем на бал.

Я была так удивлена, что не смогла этого скрыть; он стал настаивать с еще большим упорством, подчеркивая, что ничуть не сомневается, полностью уверен во мне, и с его стороны было бы верхом неучтивости, если б он сам не повел меня навстречу опасности, которая такой женщине, как я, не может угрожать.

— Как! Зная все, вы хотите?..

— Да, хочу доказать, что вы заслуживаете высочайших похвал и я смело могу вручить вам свою честь, ибо столь непорочного существа во всем свете не сыщешь.

— Сударь, я о себе не такого высокого мнения и умоляю вас избавить меня от этого испытания.

— Ваше упрямство огорчает меня, сударыня, и я надеюсь, что оно немедленно прекратится.

— Значит, вы настаиваете, сударь? Согласитесь, что это, по меньшей мере, странно.

— Я не желаю на глазах у всех объявлять войну моему повелителю, сударыня, к тому же честь и состояние не позволяют мне, чтобы вы всем этим пренебрегали! Вы поедете.

— Что ж, я повинуюсь, сударь.

Я подробно описала эту сцену, чтобы было ясно, как меня подталкивали, почти вынуждали делать то, что в конце концов я сделала, вовсе того не желая.

Итак, как было приказано, я оделась.

Не скрою, выглядела я великолепно и несколько минут посвятила короткому диалогу с зеркалом, ответившему мне улыбкой и комплиментом.

Герцог Савойский, всегда прекрасно владевший собой, встретил меня как и всех остальных. Лишь по легкому румянцу я угадала его волнение. Он единственный ничего не сказал мне о моем наряде. По-видимому, так было сделано для того, чтобы я обратила на это внимание и не забывала, кто его послал.

Мне было очень тоскливо на этом празднике, и я уехала очень рано. Моим партнером оказался принц Гессенский, но танцевать с ним менуэт я не захотела. К удивлению всего двора, я отказалась от курант и котильонов, хотя прежде довольно часто блистала в них и придворным нравилось смотреть на меня. Словом, я всячески выказывала свое дурное настроение.

Господин ди Верруа возвратился домой вместе со мной и побранил меня, не очень строго, правда, но побранил. Он считал, что я придаю слишком большое значение тому, в чем нет ничего особенного, сама внушаю принцу мысль о своих подозрениях и страхе перед ним, и тот может этим воспользоваться.

— Впрочем, — добавил он, — я поговорю об этом с матушкой.

— Ради Бога, сударь, не говорите с ней! Я боюсь этого больше всего и именно поэтому не рассказывала вам раньше о своих опасениях. Я имела удовольствие узнать вашу досточтимую мать, она все повернет против меня.

Граф чуть ли не клятвенно обещал мне молчать, но я была уверена, что он не сдержит слова; предвидя то, что должно было произойти, я не спала всю ночь й на другой же день поняла, что не ошиблась.

Вернувшись из дворца, г-жа ди Верруа тут же прошла в мои покои (она опять стала появляться здесь без приглашения с тех пор, как ее сын забыл ко мне дорогу).

Она стояла, высоко подняв голову, а в ее сверкающих глазах сквозила насмешка, на губах играла слащавая улыбка, за которой обычно скрывалась ярость и злоба.

— Что я узнаю, сударыня? — сказала она. — Оказывается, ваше дурное настроение вчера было вызвано какими-то несуразными фантазиями! Вы почему-то решили, что герцог Савойский, супруг совершеннейшей из принцесс, не нашел ничего лучшего, как вздыхать по вашим прелестям! Он, видите ли, устраивает эти празднества в вашу честь! И именно вы сумели изменить его вкусы, привычки, мысли! Как же мы об этом не догадались? И как это вам одной удалось понять причину великой перемены? Я слишком люблю вас, чтобы приказывать, и потому советую забыть все эти глупости и, главное, никому не рассказывать о них. Вас поднимут на смех, что, в конце концов, вам позволительно, но вы опозорите свое имя и дом мужа, нанесете урон его и нашему общему благополучию, а этого я вам не прощу. Поэтому я требую, чтобы вы вернулись к здравому смыслу, к исполнению своего долга, не домогались этой нелепой исключительности и выполняли обязанности, возложенные на вас вашим положением в обществе.

Я возмутилась и хотела дать ответ, но не успела, так как свекровь вышла.

Следует добавить: если бы герцог Савойский был свидетелем этой сцены, если бы я могла в тот самый миг приблизиться к нему, то, наверное, сделала бы все, чтобы доказать, насколько мои фантазии не были несуразными, и что не только мои, но и другие глаза способны видеть то же самое.

К счастью, у меня было время подумать, и я, напротив, решила своим поведением, своей сдержанностью доказать, что, если я и ошибалась, то, по крайней мере, в этом с моей стороны совсем не было ни предубеждения, ни злой воли.

Господин ди Верруа больше не возвращался к этой щекотливой теме; я без возражений присутствовала на трех праздниках, устроенных его высочеством, и все на них происходило так же, как в первый раз.

Мне уже начинало казаться, что герцог Савойский обратил свои взоры в другую сторону, хотя это ни в чем не проявлялось, но он, по крайней мере, перестал преследовать меня. Но вот был объявлен четвертый праздник — с каруселью и множеством других великолепных представлений. Я готовилась к нему, ничего не опасаясь, однако именно этому празднику суждено было сыграть очень важную роль в моей жизни.