ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— И не подумаю! — сказала Дори. Сложив на груди руки и глядя прямо перед собой, она стояла рядом с лошадью, на которой они с Коулом ехали верхом. — Я не собираюсь это делать, и все. Вы можете меня пристрелить, но я не буду это делать!

Как решил Коул, всякая его хорошая мысль о Дори, да и о женщинах вообще, была происком дьявола. Только дьявол мог внушить ему хорошие мысли об этом существе — таком упрямом. Не говоря уж о его глупости, вот хоть об этой.

Пережив шок — до этого случая лишь несколько мужчин, но ни одна женщина не сказали ему «нет» — Форд вынул револьвер из кобуры. А Коул тогда встал между Дори и пулей, которую могли в нее выпустить.

Я должен быть спокойным, приказал он себе. Я должен ее урезонить, попытаться ее уговорить. Женщинам нравятся ласковые слова.

— Проклятье! — было первым, что слетело с его губ, это слово он произнес, сжав зубы. — Ты хотя бы представляешь всю серьезность положения? Тебя могут убить. Тебя могут…

— Я не скажу ему, где золото, даже если он убьет меня, — ответила Дори, не взглянув на Коула. Ее рот был твердо сжат.

— Дори… — начал было он. — Что за черт! — затем воскликнул он, схватив ее за талию и пытаясь силой усадить на лошадь.

Она была маленькой, но в неистовстве, а у него действовала только одна рука. Когда он попытался подсадить ее наверх, она билась с ним, молотя руками и ногами, изворачивалась и опять колотила по нему руками и ногами.

В течение каких-то секунд, казалось, у них было равенство в борьбе мускулов с упрямством.

Ржавый, уже известный им смех Форда заставил Коула отпустить ее, чтобы затем попытаться ухватить получше.

— Отпусти ее, — приказал Форд.

Коул сейчас же усадил Дори на землю и отгородил ее своим телом от Форда.

— Ты ей ничего не сделаешь, — грозно сказал он, сверкнул глазами.

Форд фыркнул:

— Хантер, я думаю, может, вы оба врали, что не любите друг друга.

При этих словах Коул почувствовал, как по нему побежал холодок. Если Форд решил, что они солгали об этом, он сообразит, что они и о другом солгали тоже. И скоро он сообразит, что в живых их оставлять незачем.

Только сейчас он подумал, что готов с удовольствием придушить Дори. Несколько дней он думал, что впервые в своей жизни встретил женщину, у которой есть немного здравого смысла. Но потом, в это утро, она повела себя… ну просто женщиной из женщин. А это было худшее, что могло ему прийти в голову, чтобы обругать ее. В голове у нее мозгов не было.

Этим утром, после двух часов сна им велели оседлать лошадей. Потом в течение трех часов они ехали верхом, пока не добрались до гребня горы, возвышающейся над маленьким городком. Городок, по-видимому, когда-то представлял благоприятную возможность поселения пар, живших в незаконном браке. Когда-то грех стал причиной возникновения этого городка, но это было так давно, что никто уже не вспоминал и не задумывался, почему здесь возникло поселение. Но при последних тлеющих угольках жизни в городке картежники и убийцы сменили уехавших на заработки жителей. Сейчас это было не что иное, как место, где мужчины — или женщины — теряли свои деньги или жизнь. Это и была, конечно, база Вайнотки Форда, единственное место на земле, где он чувствовал себя в безопасности.

Разглядывая сверху несколько разрушенных зданий, они задержались на вершине гребня достаточно долго, чтобы убедиться, что там нет отряда с шерифом, нет солдат, нет никого, кто может их побеспокоить.

Это случилось, пока она и Коул, все еще сидя на лошади, смотрели вниз на городок, и тут Дори спросила:

— Мы туда спустимся?

— Да, — ответил Коул, пытавшийся обдумать, как он сможет выбраться оттуда. У него не было денег для подкупа, и он не мог отстреливаться, выбираясь. Однажды они спаслись, а как они собираются выйти отсюда?

— Я не могу появиться в городке, одетой в ночную рубашку, — сказала Дори таким голосом, как будто могла и расплакаться.

— Никто этого не заметит, — сказал он отстраненно, мысленно интересуясь, нет ли в городке некоторых знакомых ему людей; он надеялся, что не убил никого из их родственников.

— Как ты не понимаешь! — воскликнула Дори. — Я не могу этого сделать.

Ну почему она надоедает ему тем, что не имеет никакого значения?

— Дори, в течение двух дней ты пропутешествовала через весь штат Техас, одетая только в ночную рубашку. Какая разница — еще два часа? Мы тебе достанем что-нибудь из одежды, когда въедем в город.

У него не было представления, как он достанет деньги для покупки платья, но признаться ей в этом он не хотел.

— Нет! — возразила она отчаянным голосом. — Никто меня до сих пор не видел. А когда я въеду в город, там могут быть женщины.

Он взглянул на нее так, что она поняла: он думает — она спятила.

— Ты одета в ночную рубашку перед мужчинами. Разве это не хуже, чем если тебя увидят женщины?

«Почему мужчины так глупы? — удивлялась она. — Как же удается матерям всего мира научить их зашнуровывать ботинки, когда у них нет мозгов»? Она взглянула на него с большим терпением.

— Мужчинам нравится видеть женщин в ночных сорочках, я это знаю даже по своему небольшому опыту. — Ее тон дал ему понять: почему же он этого не знает? — А женщины смеются над другими женщинами, въезжающими в городок верхом на лошади одетыми только в грязные ночные сорочки.

Челюсть Коула отвисла в изумлении.

— Четверо опасных мужчин готовы убить тебя, а ты беспокоишься о женщинах, смеющихся над тобой?

Она скрестила руки на груди:

— Это вопрос самолюбия.

— Это вопрос жизни и смерти.

Он провел рукой по лицу. Ну, способен ли какой-нибудь мужчина понять женщину?

— Взгляни только на это место, там внизу, — сказал он, глядя через ее плечо на городок, расположенный в долине. В нем сохранилось только около восьми строений. Пара из них была с обгоревшими стенами, но одно выглядело так, будто его крыша тяжело дышит от избытка энергии.

Даже за то время, что они смотрели на городок, три человека стали стрелять друг в друга, и за эти несколько секунд один из них был уже мертв. Другие люди, толпящиеся поблизости, только на минуту оторвались от своих занятий при виде окровавленного трупа, этого самого обычного для них зрелища. Мужчина, который выглядел как работник похоронного бюро, поволок мертвого мужчину по улице.

— Мы вот-вот въедем в такой город, а тебя заботит, что тебя увидят в ночной сорочке? — Он усмехнулся ей в затылок. — Боишызя, что они не позволят тебе войти в местное общество дам, если ты будешь несоответственно одета?

Ясно, Коул вообще ее не понимал. Одним гибким движением она соскользнула с лошади и сказала ему, что не собирается появляться в городе, одетая в ночную сорочку, и ему не удалось уговорить ее переменить решение.

— Дори, — повторил он с едва сдерживаемым раздражением, — на тебе сейчас больше одежды, чем на любой женщине в городке. Ты ведь не декольтирована до неприличия.

Она не собиралась ему отвечать, потому что это не имело смысла. Но она твердо знала, что не может въехать верхом на лошади в этот странный маленький городок, одетая только в пятнадцать ярдов когда-то белого шелка.

— Дори, ты… — начал Коул.

— Поезжай и достань ей платье, — приказал Форд, взглянув на одного из своих людей и указав ему револьвером на городок.

При этом Коул обменялся с Фордом взглядом, старым как мир. Они сказали друг другу, что мужчина не понимает и никогда не поймет женщину, и не нужно даже стараться.

Дори, радуясь тому, что спешилась, отправилась в единственное тенистое место — под пинию — и уселась там, расправляя складки своей ночной рубашки вокруг себя так, как положено леди, которой она и была, как ей известно.

Коул безнадежно махнул здоровой рукой, снял с лошади канистру с водой и пошел к ней — предложить напиться. Он не отважился сказать ей хоть слово из опасения, что — может окончательно испортить себе настроение. Если она была так упряма, не откажется ли она делать то, что должна будет делать, когда они попытаются освободиться?

Растянувшись на траве позади нее и закрыв лицо шляпой, он сразу же крепко уснул.

Заслышав топот лошади, скачущей по направлению к ним, он автоматически дернулся за пистолетом, потом скорчился от боли, потревожив простреленную руку и очень огорчился, не обнаружив пистолета.

— Я достал, — сказал один из людей Форда ликующим, как у мальчишки, голосом. Без сомнения, он в первый раз и — насколько Коул знал его способы действия — в последний покупал платье для дамы. Бандит спешился и стал обо всем рассказывать Форду, а его лицо сияло счастьем, как будто он только что завершил свое первое банковское дело.

— Было нетрудно его достать. Я его взял у Элли, потому что только она одна в городе такая же маленькая, похожа на эту. Она сказала, что не хочет, чтобы его испачкали кровью.

Он с гордостью держал в руке ворох темно-красного бархата и мешок с бельем.

— Это все пришло из Парижа, — добавил он. Коул хохотнул с иронией.

— Париж в Теннесси? — спросил он, оглядывая платье. Это было платье для проститутки: очень мало чего над талией, потом на бедрах гладко и с волнующим турнюром, чтобы подчеркнуть изгибы женской задницы.

— Вези обратно, — сказал он. — Она его не наденет.

— А вот и надену, — возразила Дори, выступив вперед и выхватив платье из грязных рук мужчины.

— Не наденешь! — воскликнул негодующе Коул. — Здесь ничего нет сверху… Ты будешь… Тебя будет видно.

— Ты говоришь почти как священник в Уиллоубай.

Коул был поражен.

— Уиллоубай?

— Где я живу, и где есть золото, — сказала она значительно.

Коул был раздражен из-за платья, но от ее заявления он прямо-таки рассвирепел и не знал, как ему себя вести. Эта женщина выскользнула из его рук.

— Это платье ты не наденешь, — повторил он, выхватывая его у нее из рук.

— Нет, надену!

Она попыталась отобрать платье, но он спрятал его за спиной.

Тогда она повернулась к Коулу спиной, сложив руки на груди.

— Если я не надену это платье, я в город не поеду и никто не получит никакого золота.

Коул никогда не сталкивался с подобной проблемой. Благодаря своей красивой внешности он мог не беспокоиться о том, как заставить женщину сказать «да». Кроме того, он никогда не был настолько глуп, чтобы запрещать женщине делать то, что она явно хотела сделать.

Инстинктивно он повернулся к другим мужчинам, но, к своему огорчению, увидел, что они наблюдают за всем так, словно он и Дори — странствующие актеры, разыгрывающие представление только затем, чтобы их позабавить. Даже Форд, чистивший ногти огромным ножом, что сгодился бы и быка освежевать, казалось, не спешил прекратить спор.

— Дори, ты должна выслушать меня, — сказал Коул, делая шаг к ней.

Она обернулась:

— Что со мной случится, если я надену это платье? Ты думаешь, что в городке большой выбор женских платьев, которые надевают в церковь? А кроме того — какое твое дело?

Уже и так рассерженный, Коул при этом заявлении просто осатанел.

— Я не хочу, чтобы весь городок на тебя пялился! — закричал он. — Ты моя жена!

К его огорчению, лицо Дори расплылось в улыбке. Казалось, что он доставил ей большое удовольствие.

— Отдай мне платье, — попросила она ласково, протянув руку.

Как могло такое маленькое существо довести мужчину просто до безумия? Или, может быть, это и не сумасшествие, а горечь опустошенности, которая заполнила его душу? Он никогда бы не усадил ее на лошадь в одной ночной сорочке, но ведь и не может купить ей приличное платье.

С покорностью на лице он подал ей платье, и Дори пошла за ближайший камень, чтобы его надеть.

Только удалившись от его взгляда, она с наслаждением прикоснулась к бархату. Ей хотелось одеться во что-то приличное, конечно, но это было намного, намного лучше того, что она ожидала. Это было платье, о котором мечтает каждая женщина, платье, которое заставляет мужчин ее заметить. А кроме того — такое платье ей никогда не позволяли носить в отцовском доме. Он всегда следил за тем, чтобы волосы были причесаны гладко, чтобы был закрыт каждый дюйм ее кожи. Он сердился, когда она не надевала перчаток, желая, чтобы и руки были закрыты от мужских взглядов.

Она сняла ночную рубашку и начала долгий и сложный процесс одевания: сорочка, панталоны с алыми бантами, красивые черные чулки — только с одной дыркой, кружевные подвязки. Корсет, который ее отец считал неприличным, — черный атлас с алой лентой, две нижние юбки с каймой и, наконец, платье.

Затаив дыхание, она скользнула в нежный бархат.

Платье было из темно-красного бархата, но примерно через каждые шесть дюймов были сделаны вертикальные вставки из малинового атласа. Уже когда платье скользило через голову, Дори почувствовала, что оно ей в самый раз. И точно. Она должна была, конечно, не дышать, чтобы платье сошлось на талии, но дышать — это мелочь, какое это имеет значение?! Лиф у этого платья был вырезан так низко, что почти полностью обнажал груди. И, как заметила сама Дори, темно-красный цвет по сравнению с ее кожей цвета слоновой кости, не загоравшей ни разу за всю ее жизнь, создавал, пожалуй, приятный контраст.

К ее удовольствию, платье застегивалось спереди, что называется сотнями крючков с петлями. Она представления не имела, почему здесь застежка спереди — обычно она бывает сзади, но, столкнувшись с этим, поняла, что так платье намного легче снимать и надевать, а это, конечно, немаловажно.

Когда хорошенькие маленькие туфли были обуты, она вышла из-за камня и взглянула на лица четырех онемевших мужчин.

И сердце у нее воспарило.

Ведь тысячи, тысячи раз она наблюдала, как Ровена входила в комнату и мужчины столбенели. Смолкали все голоса, женщины и мужчины устремляли на нее взгляд. Не однажды она видела, как замолкали большие группы школьников при виде ее красавицы сестры. И никогда подобного не случалось с Дори. Она могла въехать в комнату на белом слоне в сопровождении духового оркестра, и все равно никто бы не обратил внимания. Наконец-то случилось то, о чем она думала беспрестанно.

— Как я выгляжу? — спросила она смущенным тоном, которым, как она слышала, говорила Ровена всю жизнь. И она — так же, как и все другие, — думала всегда примерно так: «Разве ее не обожают? Она прекрасна, но даже не осознает этого. Как всякий другой, она спрашивает, все ли у нее в порядке?» В этот момент Дори осознала, насколько дружелюбна на самом деле ее сестра. Ровене не надо спрашивать, как она выглядит: глаза людей были ее зеркалом, и они заверяли ее, что она выглядит удивительно. Спрашивая, как она выглядит, Ровена старалась, чтобы люди не конфузились, чтобы они не благоговели перед ее красотой. Она позволяла им верить, что она представления не имеет, насколько ошеломляет ее красота.

Так что сейчас, впервые в своей жизни, Дори представилась возможность поиграть в эту очень радостную игру.

— Никто ничего не собирается мне сказать? — спросила она со всей невинностью четырехлетней девочки, надевшей первое платье для утренника. С той лишь разницей, что Дори была постарше.

Коул замер, уставившись на нее. Дори не была такой красавицей, как сестра, но поражала не меньше. Ее волосы, освобожденные от рабства после долгих часов на ветру и солнце окутывали ее голову как облако — мягкое, густое и очаровательное. Ее маленькое личико в форме сердечка было сочетанием невинности и сообразительности. Блеск в глазах был не от солнечного света, а от удивительного ума, который светился в них. Хорошенький рот — маленький, но с полными губами, изгибающимися над хорошо очерченным подбородком, а ниже…

Коул сжал кулаки. Он не был собственником. За всю жизнь он не владел ничем, да и не стремился к этому. И никогда не относился к другому человеческому существу как к своей собственности. Но сейчас Дори заставила его подумать, что то, что она демонстрирует другим мужчинам, принадлежит ему. А она показывает себя публике еще до того, как он разглядел все это, так сказать, в частном порядке.

Когда он впервые ее встретил, то решил, что у нее нет фигуры. Грудь приятна, да, но то, что он увидел сейчас, было намного больше, чем «приятна». У нее была длинная грациозная шея, будто специально созданная для брильянтов, а плечи — превосходной формы и покатые. Все это плавно переходило в прекрасный бюст, изысканно поднимающийся над бархатом, а ниже — узенькая талия.

Если бы ему нужно было использовать одно слово для ее описания, он бы употребил слово «элегантная». Дори надела платье, которое любую женщину превратило бы в проститутку, и сумела выглядеть в нем так, как будто собирается пить чай у королевы.

Он не знал точно, как она это сделала, но, может, ей помогли все эти книжки, что она прочитала. А может быть, потому, что она не была шлюхой и другим не позволяла видеть в ней непорядочную женщину.

А с другой стороны, возможно, его ослепила ее нежная кожа, так что соображать четко не было никакой возможности.

— Так никто ничего мне и не скажет? — опять спросила Дори, желая стоять здесь с этими глазеющими на нее мужчинами год, а то и два. Однако она жаждала услышать несколько слов, которые раньше ей не говорил ни один человек, — вроде «прекрасно» и «божественно». Для начала, собственно, и бесцветное затасканное «хорошенькая» тоже бы сгодилось.

Коул очень хорошо понимал, чего она ждет, но будь он проклят, если она этого дождется! По крайней мере — не на виду у этих распустивших слюни бандитов. Кажется, где-то он слышал, что в каких-то странах мужчины заставляют своих женщин надевать вуали, которые закрывают их с головы до пят. Очень мудрые мужчины в той стране.

За считанные секунды Коул сдернул одеяло со спины лошади и попытался завернуть в него плечи Дори.

— Для накидки как-то жарковато сейчас, мистер Хантер, — проворковала Дори, ускользнув от него и поглядывая невинно через плечо.

Когда мужчины вокруг них стали весело хихикать, Коул убедился, что если раньше ему не хотелось их убивать, то сейчас — хочется.

— Может кто-нибудь помочь мне взобраться? — спросила Дори тоном южной красавицы, взмахнув ресницами. — Думаю, этот бархат чересчур тяжелый.

Она не произнесла «чересчур тяжелый для меня, такой маленькой», но эти слова как будто прозвучали.

Поразительно быстро (если принять во внимание, что у него действовала только одна рука) Коул поднял ее с земли и забросил в седло так бесцеремонно, что у нее буквально лязгнули зубы. А Дори всего-навсего не улыбнулась.

Она не улыбалась еще тридцать минут, в течение которых они спускались к городку, а Коул, не умолкая, читал ей нотацию. Он рассказал ей «для ее же собственного блага», как она ужасно вела себя, устроив публичный спектакль. Он даже сказал, что солнце повредит цвету ее лица. Он рассказал ей, как о ней станут думать мужчины. Когда он произнес: «Что сказал бы твой отец?» — Дори захохотала. За свою жизнь она ни в ком не вызвала ревности и должна была отметить, что это чувство — скорее приятное, когда такой мужчина, как Коул Хантер, ревнует ее из-за того, что на нее смотрят другие мужчины.

— Что подумают мужчины в городке, когда увидят меня? — спросила она ласково, прижимаясь к нему.

— Что ты уличная женщина, — ответил он не моргнув глазом.

— Если бы ты увидел меня, что бы ты подумал? — спросила она быстро, прежде чем он смог бы продолжить свои убийственные нотации.

Коул собирался сказать ей, что он бы подумал, будто она продажная, но не смог. Неважно, во что одета Дори. над ней было спокойное сияние предупреждения: «Смотри — но не дотрагивайся».

— Я подумал бы, что ты красавица. И решил бы, что с небес спустился ангел, — сказал он нежно, поцеловав ее голое плечо.

Этого было для нее больше чем достаточно.

— Я люблю тебя, — прошептала она, вложив в эти слова всю душу.

Коул уже не целовал ее плечо, он промолчал, так как не мог позволить себе сказать, что чувствует. Женщина, такая чистая и искренняя, как Дори, заслуживает намного большего, чем стареющий гангстер. Она заслуживает самого лучшего на свете. И именно сейчас ему сильно захотелось, чтобы он был тем мужчиной, который заслуживает ее.

Мысли Коула отвлеклись от Дори, когда сзади подъехал Форд и сказал:

— Знаешь, Хантер, вы оба такие чертовски забавные. Сильно не хочется убивать вас, если увижу, что вы со мной валяете дурака. Не люблю карточных шулеров и не люблю дураков.

Когда он отъехал, Дори заметила:

— А я держу пари, что ему нравятся ящерицы, потому что у его мамы есть одна.

Коул промолчал.