Книга: Бесстыдница
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3

Глава 2

 

По отзывам критиков премьера пьесы удалась, а сама пьеса, несмотря на тривиальность, смотрелась вполне мило. А вот Мередит Хаусман произвел настоящий фурор. Кстати, по мнению самого Мередита, пьеса заслуживала большей похвалы, но он не собирался спорить с критиками. Еще он подумал, что Джаггерс оказался провидцем, когда сказал, что «Милашка» станет гвоздем театрального сезона на Бродвее, а Мередит произведет подлинную сенсацию. От вкуса и интуиции агента во многом зависит успех клиента, подумал Мередит. Это так же важно, как умение подобрать лошадь для героя ковбойского фильма. На слишком крупной лошади актер может оказаться нелепым, а герой всегда должен выглядеть в самом выгодном свете.
Мередит закурил сигарету и расслабился. Он уже снял с лица грим, принял душ и покончил с дневными заботами. Он чувствовал себя как бизнесмен после удачного дня. Вокруг не осталось ни души — ни досужих газетчиков, ни докучливых театралов. Обычный мирный вечер, и Мередит наслаждался покоем. Он предвкушал, как вернется домой к Элейн и Мерри. Пора уже уделять им больше внимания и проводить больше времени в кругу семьи, решил он.
Он докурил сигарету, натянул куртку и вышел из театра. Такси остановил сразу же. В это время, когда поток публики уже схлынул, свободных такси на Бродвее было много. А вот еще каких-то полчаса назад поймать такси было бы ох как непросто. Мередит назвал водителю адрес и устало откинулся на спинку сиденья. Он чувствовал удовлетворение, словно от добротно выполненной работы. Месяц был трудный — как для него, так и для Элейн. Впрочем, нет, Элейн пришлось даже потяжелее. Но овчинка выделки стоила. Мередит мысленно пообещал себе, что теперь постарается с лихвой компенсировать Элейн недостаток внимания и заботы. Эта мысль окрылила Мередита.
Он расплатился с таксистом, кивнул консьержу и поднялся на лифте на свой этаж. Выйдя из лифта, он услышал плач младенца и невольно удивился: у кого еще на их этаже может быть новорожденный? И почему малютка надрывается от плача? Мередиту даже в голову не пришло, что плакать может его ребенок. В конце концов, в квартире было трое взрослых: няня, горничная и сама Элейн. Не могли же они спокойно наблюдать за тем, как Мерри плачет. Но когда он отомкнул входную дверь, плач усилился. И потом, когда он воззвал: «Привет! Это я!», никто не ответил. И тут внутри у Мередита похолодело. «Господи, это же Мерри!» — мелькнуло у него в мозгу, и Мередит опрометью бросился в детскую.
Он увидел дочку лежащей в колыбельке со сжатыми кулачонками и раскрасневшейся мордочкой; крохотное тельце содрогалось от крика.
— Элейн! — снова позвал Мередит. — Мисс Свейн! Маргарет!
И тут он вспомнил, что у мисс Свейн сегодня выходной, но вот куда, черт побери, запропастилась Маргарет? И где Элейн? Как они посмели бросить малютку? Он вынул Мерри из колыбельки. Малышка была совершенно мокрая, да к тому же еще и перепачкалась. Мередит положил ребенка на резиновую ванночку, развернул одеяльце и пеленку и тщательно обтер Мерри увлажненными марлевыми тампонами, а потом персиковым маслом. После чего взял из стопки чистую пеленку и неумело перепеленал дочку. Все это время он приговаривал, обращаясь, главным образом, к себе, поскольку никогда прежде пеленать ребенка ему не приходилось: «Ну, ну, полно, не плачь, папочка здесь, все в порядке. Полно, не плачь, папочка здесь, все в порядке».
Но Мерри почему-то с ним не согласилась и зашлась в плаче пуще прежнего, хотя тельце ее было уже снова чистое и сухое. Чего же еще не хватало? Может быть, она проголодалась? Мередит поспешил на кухню, пообещав Мерри, что папочка сейчас вернется. Мередит с трудом представлял, что будет делать на кухне, поскольку не имел ни малейшего понятия о том, как готовить бутылочку с детским питанием.
Мередиту показалось странным, что на кухне горит свет, но, войдя, он сразу понял, в чем дело — на полу лежала Маргарет. Судя по всему, она как раз собиралась приготовить ребенку питание, поскольку рядом растеклась лужица молока, а по всему полу были разбросаны осколки стекла. Мередит опустился на колени, чтобы посмотреть, что с Маргарет. Точнее, он хотел хотя бы проверить, жива она или нет. Он не мог даже предположить, что могло с ней случиться. У них побывал грабитель? Кто-то на нее напал? Лицо Маргарет было в нескольких местах порезано, но ранки сейчас уже не кровоточили, а вокруг рта запеклось что-то похожее на пену. Мередит взял Маргарет за запястье. Пульс он нащупать не смог, но рука была теплая. Мередит поискал пульс у себя, определил, где находится нужная точка, и снова взял Маргарет за запястье. На этот раз он ощутил под пальцами ровные и сильные биения, разве что более редкие, чем у него самого. Что делать теперь? Маргарет явно нуждается во врачебной помощи. Мередит кинулся в детскую посмотреть, все ли в порядке там. Но нет — Мерри опять громко плакала. Мередит чертыхнулся про себя — на то, чтобы подготовить бутылочку, ему потребуется не менее получаса, а медлить было никак нельзя. Ладно, подумал он, все-таки малышка лежит в колыбельке, а стало быть, пока с ней ничего не случится. Он бегом бросился к входной двери, выскочил в холл и, вызвав лифт, в нетерпении переминался с ноги на ногу. Наконец, лифт остановился на его этаже и двери раскрылись.
— Да, сэр? — спросил лифтер.
— Есть в нашем доме врач?
— Да, сэр. Доктор Розеблау. Франц Розеблау.
— Вы можете его вызвать? Дело очень срочное!
— Да, сэр, — почтительно поклонился лифтер и нажал на кнопку.
Мередит бегом вернулся на кухню. Помочь Маргарет он был не в состоянии. Он боялся к ней прикасаться, да и, откровенно говоря, ее покрытый пеной рот вызывал у него чувство брезгливости. Что это может быть за пена? Бешенство? Маловероятно. Мерри кричала не переставая. Мередит открыл дверцу холодильника, увидел несколько бутылочек с детской смесью и достал одну. Потом нашел кастрюлю, налил в нее воды и поставил вместе с бутылочкой на плиту разогревать. Но куда, черт побери, подевалась Элейн?
Он потрогал бутылочку (мисс Свейн несколько раз делала так у него на глазах), и она показалась ему ни холодной, ни теплой. Мередит решил, что это как раз то, что надо. Он отнес бутылочку в детскую, вынул Мерри из колыбельки и усадил на деревянный стульчик, опять же вспоминая действия мисс Свейн. Мерри вцепилась крохотными пальчиками в бутылочку и благодарно забулькала. Краснота стала на глазах проходить, и буквально несколько мгновений спустя личико Мерри снова приобрело нежно-розовый оттенок. Мередит с нежностью разглядывал неправдоподобно маленькие пальчики, рядом с которыми его собственные пальцы, державшие бутылочку, казались баобабами.
И тут он услышал, что открывается входная дверь.
— Дома есть кто-нибудь? — послышался мужской голос.
Врач!
— Я не могу выйти, — крикнул Мередит. — Зайдите на кухню. Больная там.
— Эй! — послышался другой голос, на этот раз женский. Это была Элейн.
— Я здесь! — крикнул Мередит. — В детской. Несколько минут спустя он увидел Элейн.
— Не понимаю, что творится, — сказала она. — Лифт не опускался целую вечность.
— Где ты была, черт возьми? — вскинулся Мередит.
— У Джейн, — захихикала Элейн и икнула.
Она была навеселе! Это ли или неулегшаяся еще тревога по поводу брошенной Мерри, надрывающейся от плача, побудила Мередита пойти на это, но он встал, осторожно положил ребенка в колыбельку, а потом повернулся к Элейн и залепил ей звонкую оплеуху.
После чего столь же решительно зашагал на кухню выяснить, что же все-таки приключилось с Маргарет.

 

Солнце сияло так ярко, что Мередит с трудом заставлял себя держать глаза открытыми. Джаггерс, перестав, наконец, раскачиваться в кресле, наклонился вперед и произнес, помотав головой:
— Извини, Мередит, ничего у тебя не выйдет. Ребенок останется на попечении Элейн. Ты, конечно, можешь попытаться оспорить ее право через суд, но это бесполезно. Ты проиграешь, Чтобы лишить твою жену родительских прав, ты должен доказать, что она проститутка или наркоманка, а лучше и то и другое. В противном случае шансов у тебя нет. К тому же поднимется страшная шумиха, которая повредит не только тебе, но со временем и самой Мерри. Такие скандалы запоминаются надолго. Ты — личность известная, а десять или двадцать лет спустя ты будешь еще известнее. А подобные истории, повторяю тебе, запоминаются. Стоит ли подвергать девочку такому испытанию?
Да, Джаггерс был прав. Каждое его слово разило как клинок. В особенности насчет Мерри. Мередит еще не успел забыть, насколько тяжело нести на своих плечах бремя отцовских забот. Да и на долю его собственного отца в свое время тоже выпала такая же ноша. А ведь хотел Мередит только одного: быть настоящим отцом, понимающим, любящим и надежным отцом, другом и спутником для крохотного существа, появлению на свет которого он сам способствовал.
Мередит рассказал Сэму Джаггерсу обо всем, что случилось. О том, как он вернулся домой в тот памятный день и застал Маргарет после эпилептического припадка (тогда он еще об этом не знал), о том, как перепеленал и накормил Мерри. И наконец об охватившей его ярости и о пощечине, которую он залепил Элейн. Так уж случилось, что именно на Элейн он выместил тогда свою обиду на нее и страх, который охватил его по возвращении домой. Впрочем, будь у них с Элейн все нормально до этого, одна злополучная пощечина не могла бы привести к разрыву. От пощечины браки не распадаются. Мередит же настолько разнервничался, что снова уехал в театр и ночевал в своей гримерной. На следующее утро он позвонил Элейн и извинился. Элейн простила его, и все было бы хорошо, но перед тем как повесить трубку, Мередит упрекнул жену в пьянстве. Элейн принялась спорить, Мередит опять вспылил, и они обменивались резкостями до тех пор, пока Элейн в сердцах не бросила трубку. Так что и следующую ночь и еще одну Мередит тоже провел в театре. А потом перебрался в гостиницу.
Мередит не стал рассказывать Джаггерсу о том, что пытался дозвониться Карлотте, но узнал, что та уехала из Нью-Йорка. Тогда он позвонил Джослин Стронг. Не потому, что хотел снова с ней встретиться, но одержимый только стремлением хоть как-то отплатить Элейн. В итоге об их встрече пронюхали пронырливые репортеры, и на следующее утро в колонке светских сплетен появилась весьма язвительная заметка о том, как звезда из «Милашки» посматривает на сторону. В итоге, как и рассчитывал Мередит, Элейн обратилась к адвокату.
Мысли об Элейн совершенно не беспокоили Мередита. То есть определенные сожаления Мередит, конечно, испытывал, но совесть его была, на удивление, спокойна. Словно он и не ожидал иного исхода. К самой Элейн он неприязни не питал, напротив, она ему по-прежнему нравилась. Он сознавал, что выбор его пал на Элейн, а точнее говоря, они выбрали друг друга по тривиальнейшей из причин. Каждый из них нашел в другом сочувствие, живой отклик, готовность прийти на помощь и разделить трудности, что и привело к тому, что они вмиг подружились, почти сразу стали любовниками и еще неделю спустя обвенчались. Ошиблись они в одном: и тот и другой рассчитывали найти в партнере недостающую им силу и опору, надежность, и именно в этом обоих постигло тяжкое разочарование.
Что ж, в заключении брака всегда есть определенная доля риска. Несправедливым и незаслуженным Меридиту показалось не то, что случилось у них с Элейн, а то, что пострадали в итоге не только они сами. Малышка Мерри, которая еще не успела ни в чем провиниться, волею судьбы тоже оказалась втянута в эту игру, и теперь по закону ее должны были передать на попечительство Элейн.
— А ты подумай о своей жизни, — говорил Джаггерс, раскачиваясь в кресле. — Попытайся посмотреть на нее со стороны, глазами судьи. Ты актер, что уже само по себе плохо. Ты путешествуешь по всему миру, без конца мотаешься из Нью-Йорка в Лос-Анджелес и обратно. У тебя даже нет постоянного места жительства. К тому же широким массам — а судьи тоже часть широких масс — навряд ли по душе твои любовные искания. Все это говорит о том, что никакой суд не выскажется в твою пользу. Поэтому мой тебе совет: не пытайся оспаривать судебное решение, поскольку никаких шансов на победу у тебя нет.
— Но что же мне делать? Не могу же я навсегда расстаться с трехмесячной дочерью.
— Нет, конечно, — сказал Джаггерс. — Ты расстанешься, но не навсегда. Продолжай следить за ней. Я тоже буду следить за ней, а потом посмотрим.
Денвер Джеймс, пригнувшись, бежал по крыше товарного вагона. Ему предстояло добраться до конца вагона, спуститься по ступенькам и спрыгнуть на ходу, как только поезд минует одиноко растущий кактус, который служил условным знаком. Сразу за кактусом земля на сорок ярдов была особым образом подготовлена: перепахана, вырыта, устлана толстым слоем резиновой губки и припорошена рыхлой почвой. Денвер Джеймс должен был спрыгнуть с таким расчетом, чтобы приземлиться на резиновую губку и при этом отвернуться лицом от камеры. Ничего особенно сложного или особенно опасного в этом трюке не было. А получит он за свой прыжок полторы тысячи зеленых. За две минуты работы, не считая, конечно, ожидания и гримирования под главного героя.
Дул совершенно подлый ветер. Нет, прыжок бы он не испортил, но мог сдуть с Денвера шляпу, из-за чего пришлось бы переснимать сцену заново. Поэтому Денвер пригибал голову в ожидании условного знака. Он уже сполз по ступенькам и цеплялся за лестницу, готовый к прыжку. Наконец, промелькнул кактус, и Денвер, оттолкнувшись, прыгнул, пролетел несколько ярдов, с силой врезался в землю и покатился, кувыркаясь.
— Снято! — донесся со стороны голос режиссера. Ассистент провел себя ребром ладони по горлу, и оператор остановил съемку.
Денвер Джеймс неподвижно распростерся на земле. На настоящей земле, поскольку с резиновой губки он скатился. Каскадер тщетно пытался сделать вдох, но у него никак не получалось: от удара у него вышибло дух. Денвер начал потихоньку втягивать воздух мелкими порциями, чтобы не было так больно, и молясь, что не сломал себе ребра.
— С вами все в порядке? — спросил ассистент режиссера, склонившись над Денвером. Увидев, что каскадер не встает после прыжка, ассистент сразу бросился на помощь.
— Не знаю, — с трудом выговорил Денвер.
— Боже милосердный! — воскликнул ассистент, оглянувшись по сторонам. — Резина же вон там.
— Попал на резину. Скатился.
— Боже милосердный! — повторил ассистент. — Подождите, я сбегаю за доктором. И куда он делся, черт возьми? Он же должен быть поблизости.
Он помчался искать врача. Денвер попытался вздохнуть поглубже. Ничего странного с ним не произошло. Пусть вздохнуть полной грудью он не мог, но наполнить легкие примерно на треть ему уже удалось. Значит, все в порядке. Денвер методично, не торопясь, проверил, целы ли руки и ноги. Да, все было на месте. Примчался врач.
— Ну-ка, посмотрим, посмотрим, — сразу закудахтал он, словно наседка над цыплятами, — Извините, что я задержался, старина, — прибавил он. — Я ждал до бесконечности, пока они начнут снимать, но не выдержал и отлучился в сортир.
— Ничего страшного, — великодушно произнес Денвер. — По-моему, я выживу. Похоже, только малость ушибся.
— Сейчас проверим.
Доктор быстро ощупал ребра и спину, то и дело спрашивая:
— Здесь не больно? А здесь?
А Денвер всякий раз мужественно отвечал, что нет, не больно.
К тому времени как доктор закончил беглый осмотр, Денвер почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы встать. И все же по настоянию доктора отправился вместе с ним в передвижной лазарет, чтобы провести рентгенологическое обследование. На всякий случай.
Когда из темной комнаты вынесли проявленные снимки, Денвер уже почувствовал себя совсем здоровым. Поэтому, услышав, что у него ничего не сломано, Денвер бодро ответил:
— Спасибо, я так и думал.
И отправился в кассу получать свои три тысячи. Недурно сработано, думал он, по полтора куска за два трюка. Славная выдалась неделька. Теперь можно прошвырнуться в Мексику! Повеселиться всласть, покуда деньжат хватит, — это его награда за риск и смелость. А потом — опять трюки и риск. Это его наказание за веселье и наслаждения. Порочный круг. Но без порока нет веселья, а без риска нет выигрыша, как сказал какой-то пьяный философ в ночном баре. Денвер был с ним полностью согласен.
Дорога от Калвер-Сити на север до Беверли-Хиллс заняла у него около часа, так что, когда он приехал к Элейн, было еще только три часа дня. Можно еще успеть собраться и уехать сегодня вечером. Или рано утром. Денвер мог и подождать. Он вообще привык относиться к жизни философски.
Элейн встретила его радостным поцелуем.
— Все прошло удачно? — взволнованно спросила она.
— Да, ты же видишь, что я цел и невредим.
— Вижу.
— Значит, все прошло нормально, — ответил он, а про себя подумал, что женщины обожают приставать с дурацкими расспросами.
Пройдя в гостиную, Денвер открыл бар и смешал себе коктейль. Он не жил с Элейн, но бывал у нее достаточно часто, чтобы знать, где находится бар, и чувствовал себя вправе выпить, когда захочется. Ему нравилось у Элейн. Он чувствовал себя как дома. С другой стороны, это было предупреждением. Когда становится хорошо, надо держать ухо востро. Тем более что хозяйки во всех подобных домах — либо разведенные женщины, либо женщины, выгнавшие мужей или, наоборот, брошенные мужьями. Впрочем, Денвера это ничуть не волновало. Он давно усвоил правила игры. В особенности, когда речь шла о голливудских дамочках — что замужних, что разведенных. У Денвера был особый нюх на них. Какая дамочка, если она не полная идиотка, откажется от алиментов, которые получит от мужа-каскадера, когда тот после очередного трюка откинет копыта? Нет, он стреляный воробей, его на мякине не проведешь. Кто-то очень метко подметил: «Умри, как голландец, целуйся по-французски, а спи с американками». Кто — Денвер не помнил, но совет усвоил. И был готов даже высечь его на своем могильном камне.
— Ты перекусил? — спросила Элейн. — Или ты голоден?
— Нет, я не ел, — ответил Денвер, — но я не голоден. А вот принять душ я бы не отказался.
— Конечно, давай, — сказала Элейн.
Денвер допил коктейль, плеснул себе виски и поднялся по лестнице. Войдя в ванную, он оставил дверь открытой. Элейн вошла следом. Денвер разделся и встал под душ, отвернув кран горячей воды почти до отказа. Денвер заметил, что Элейн так и пожирает его глазами, как ребенок — огромный банановый сплит. Денвер даже подумал, не наброситься ли на Элейн прямо сейчас. Но потом передумал, решив, что спешить некуда. Пока он нежился под обжигающе горячими струями, Элейн стояла рядом, держа в руке стакан, из которого Денвер время от времени отпивал.
— Спасибо! Замечательно! — благодарно пыхтел Денвер, а сам думал: «Вот это жизнь!» Вот бы только так подольше. Подумать только, а ведь сколько в Америке мужчин, скромных служащих в коричневых костюмах, белых воротничков, которые даже не подозревают о том, что жизнь может таить в себе подобные прелести. Теперь же с приближением войны — а всем уже было ясно, что войны не миновать, — шансов познать эти жизненные радости у этих маленьких людишек больше не оставалось.
Денвер вышел из-под душа, вытерся и протянул полотенце Элейн, чтобы она вытерла ему спину. Потом повернулся к ней лицом, чтобы Элейн еще раз прошлась полотенцем спереди, но когда Элейн начала гладить его уже гораздо медленнее и целенаправленнее, привлек ее к себе и поцеловал. Держась за руки, они перешли в спальню — огромную комнату с камином. Элейн заперла дверь на задвижку и одним движением сняла через голову платье. Под платьем у нее ничего не было, что Денвер мысленно одобрил — приятно и удобно. Он уже был уверен, что ему удастся склонить Элейн съездить вместе с ним в Мексику. Да, верно, ребенка ей придется на время оставить, но в противном случае ей придется расстаться с ним, с Денвером. А он тянуть не будет — прямо утром рванет на юг, в Тихуану.
Впрочем, по мере того как его руки продолжали ласкать бархатистую кожу Элейн, мысли Денвера ушли в сторону. Он не спешил, ожидая, пока Элейн взмолится, чтобы он оставил ласки и проник в нее. Ему и самому уже не терпелось — Элейн ему нравилась. Ждать Денверу долго не пришлось — жаркие губы Элейн зашептали ему на ухо, и он привычным движением переместился и ловко проскользнул прямо в нее — так рука опытного карманника ныряет в карман намеченной жертвы. В тот же самый миг внизу хлопнула входная дверь.
— Кто это? — встрепенулся Денвер.
— Клара, — отмахнулась Элейн. — Она привела Мерри с прогулки. Не обращай внимания. Дверь на задвижке.
— Ладно, — кивнул он, возобновляя прерванный ритм. Но не обращать внимания он не мог, поскольку во время прогулки маленькое отродье видело белочку и теперь ей не терпелось рассказать об этом чуде мамочке. «Топ-топ, топ-топ» — зацокали по лестнице копытца, и вот уже в дверь дубасят детские кулачки, а тоненький голос звонко вопит:
— Ой, мамочка! Там такая белочка! Мамочка, пусти меня! У нее длинный хвост!
Может быть, как-нибудь в другой раз Денвер и впрямь попытался бы не обращать внимания на подобное нахальство, но сейчас у них с Элейн было не простое соитие — для Денвера это был акт убеждения — ведь если Элейн откажется сопровождать его в Мексику, то ему придется ехать в одиночку, а в притонах Тихуаны можно попасть в любую переделку и в результате загреметь в каталажку. Потом ему придется потратить весь свой заработок на то, чтобы откупиться, и в итоге пару недель спустя он уже опять будет прыгать с поезда.
— Она уйдет, — сказала Элейн. Не слишком, правда, уверенно. — Попозже, Мерри! — крикнула она. — Я потом выйду.
Однако, услышав мамочкин голос, девочка принялась голосить во всю мочь:
— Ой, мамочка, пусти! Ой, мамочка, какой у нее хвостик!
— Прости, пожалуйста, — прохныкала Элейн.
Денвер взбеленился. Сейчас он им покажет! Приподнявшись на локти, он сполз с Элейн, спрыгнул с кровати и решительно двинулся к двери.
— Нет! — выкрикнула Элейн. Но Денвер ее не слушал.
Распахнув дверь, он принялся орать:
— Ты что, не слышишь, что говорит мамочка? Попозже! Потом придешь. Катись отсюда!
Мерри не шелохнулась. Она испуганно замерла, глядя расширенными глазами на сердитого дядю, такого голого и с такой странной штукой, которая торчала, как палка, из пучка волос внизу живота.
Денвер хотел было уже захлопнуть дверь, но тут снизу донесся испуганный возглас, скорее, даже вздох. Денвер посмотрел вниз и увидел у основания лестницы Клару, которая уставилась на него, открыв рот и почти с таким же любопытством, как и Мерри.
— А ты куда смотришь, черт возьми? — заорал он.–
Почему не следишь за ребенком? Тебе же за это платят. Какого дьявола она здесь молотит в дверь? Чего пялишься? Не видела никогда?
— Д-д-да, — пролепетала Клара. — То есть нет.
— Если бы ты следила за ребенком, я бы здесь сейчас не стоял. А раз она врывается сюда с дурацкой историей о какой-то белке с хвостом, то не удивляйся, что я выхожу со своим хвостом. Забирай же ее, черт возьми. Поиграй с ней. А с собой поиграешь потом, в ванне.
И он хлопнул дверью.
Судя по всему, Кларе, студентке Калифорнийского университета из Лос-Анджелеса, подрабатывающей нянькой, удалось увести Мерри прочь, потому что больше им никто не мешал. Элейн лежала на кровати ни жива ни мертва. От ужаса у нее язык отнялся. Денвер удовлетворенно отметил про себя, что Элейн была настолько напугана, опасаясь потерять его, что даже не стала упрекать его за ужасную выходку. Денвер улегся рядом с ней. Но уже никакие ухищрения не могли вернуть прежнее настроение и желание. Ни Денверу, ни Элейн уже не хотелось возобновлять любовную игру, но Денвер уверил себя, что, только ублажив Элейн, уговорит ее поехать вместе с ним в Мексику, поэтому, стиснув зубы, он с мрачной решимостью снова проник в ее тело. Но настроение было безвозвратно испорчено. Расшевелить Элейн он уже не мог.
— Дьявольщина! — процедил он, усаживаясь на край кровати и закуривая сигарету. — Так ты поедешь со мной в Мексику или нет? Что тебя смущает?
— Мерри, — ответила Элейн.
— Так с ней же эта девица. Разве она не может присмотреть за ребенком?
— У нее занятия. И она… Нет, я просто не могу доверить Мерри Кларе. Она сама еще ребенок.
— Ерунда! — отмахнулся Денвер. И подумал, что в любом случае утром махнет в Мексику.
Одевшись, они с Элейн спустились и прошли на кухню. Денвер еще не обедал, а стрелки часов показывали уже половину пятого. Почти в ту же минуту на кухню влетела Клара и дерзко заявила, что немедленно увольняется. Теперь дело швах, подумал Денвер. Но он ошибся. Элейн плюхнулась на стул и, ломая руки, запричитала, что теперь у нее безвыходное положение — руки у нее связаны, никуда не выйти, ни с кем не встретиться, словом — жизнь кончена. Денвер предложил, что Элейн нужно немножко отдохнуть от Мерри. Сказал он это просто так, нисколько не рассчитывая на успех. Элейн же, совершенно неожиданно для него, вмиг оживилась. И тут же согласилась, спросив только, каким образом можно это устроить.
— Очень просто, — сразу приободрился Денвер. — Отдай ее отцу.
— Нет, я не могу.
— Не будь сентиментальной дурой.
— Не могу. Мне нужны деньги. Кроме того, что дает мне Мередит на содержание Мерри, других средств к существованию у меня нет.
— Тогда пусть она пока походит в школу.
— В школу? Ты в своем уме? Ей же всего три года.
— Ну и что? Для трехлеток тоже есть школы. Элейн на миг задумалась. Потом спросила:
— Ты имеешь в виду сиротские приюты?
— А почему бы и нет? Кстати говоря, далеко не все дети в них — сироты. Потом, ты же не навсегда ее там оставишь — всего на недельку или на две. И ей там будет гораздо лучше, чем с Кларой.
Немного помолчав, Элейн сказала, что, пожалуй, съездит и посмотрит на один из таких приютов, чтобы понять, что он из себя представляет. Денвер похвалил ее, про себя решив, что дело в шляпе. Придется только отложить поездку на день-другой.
На следующее утро Элейн обзвонила несколько приютов, узнала адреса, и они с Денвером сели в машину и поехали. Элейн оставила Мерри в первом же месте, в «Крествью», в школе для девочек. Затем они заехали к Элейн, прихватили ее вещи и тут же покатили в Мексику.

 

В соответствии с решением суда Мередит имел право посещать свою дочь в каждую среду днем с часа до четырех и, кроме того, по уик-эндам — с девяти утра в субботу до шести часов вечера в воскресенье. По средам он приезжал не часто, поскольку это совпадало со временем дневного сна Мерри, да и сам Мередит обычно бывал занят на съемках и не мог попросить, чтобы его отпустили на целый день. В то время один съемочный день обходился в сумму от десяти до тридцати тысяч долларов, так что поездка к ребенку, мирно посапывающему в кроватке, влетела бы Мередиту в копеечку. Однако через два дня после того, как Элейн отбыла с Денвером в Мексику, Мередит должен был играть в сцене, снимали которую в пустыне Мохаве, расположенной по противоположную от Лос-Анджелеса сторону горной гряды. По какому-то невероятному капризу природы именно в день съемок в пустыне внезапно хлынул проливной дождь. Режиссер, посоветовавшись с ассистентами и операторами, позвонил на студию. На студии режиссера пытались уверить, что в Мохаве дождей не бывает, что это мираж — или массовая галлюцинация, но режиссер стоял на своем, и съемки перенесли на следующий день. Вот так случилось, что в ту среду, без двадцати одиннадцать, Мередит оказался свободен. Он сел в свою машину и поехал назад, в Лос-Анджелес, но уже в горах передумал и решил, что заскочит к Мерри, пусть даже на часок. Прокатит малышку на машине, купит что-нибудь вкусненькое, а ко времени дневного сна отвезет домой, к Элейн. В крайнем случае один раз не поспит днем, подумал он. Или ляжет позже. Главное, что он увидит дочурку.
Мередит свернул с бульвара Уилшир, проехал пять кварталов, повернул направо и затормозил. Подойдя к парадной двери, позвонил. Немного подождав, позвонил еще раз. Потом постучал. Он ничего не мог понять. В среду они всегда были дома. Может быть, Мерри заболела? Или Элейн? Или случилось что-то другое? На всякий случай он обошел вокруг дома и вдруг нашел записку, которую Элейн оставила для молочника: «Молоко не носите до особого уведомления». Мередит был озадачен, но не слишком встревожился. Должно быть, куда-то уехали на пару дней, решил он. Жаль, конечно, что Элейн не предупредила его, ведь сегодня среда — законный день для свидания с Мерри. Наверное, она просто не ждала меня, подумал Мередит. Знала, что у меня съемки, с которых я не могу отлучиться. Интересно, где они могут быть?
Мередиту даже в голову не пришло, что Элейн. способна уехать одна, без Мерри.
Вечером он еще раз проехал на машине мимо дома Элейн — просто посмотреть, что к чему, Ни в одном окне свет не горел.
В четверг он позвонил, но к телефону никто не подошел. То же самое повторилось и в субботу. В понедельник, когда на его настойчивые звонки опять никто не ответил, Мередит уже встревожился не на шутку. Он позвонил в Лос-Анджелес Артуру Уеммику, компаньону Сэма Джаггерса, и объяснил, что случилось. Уеммик пообещал, что выяснит, в чем дело, и сразу перезвонит. Перезвонил он во вторник вечером. Сначала Мередит был недоволен, что Уеммик так долго не дает о себе знать, но потом, когда он узнал, что Элейн уехала в Мексику, а ребенка оставила в сиротском приюте в Санта-Монике, он страшно огорчился и пришел в ярость. Узнав адрес приюта, Мередит тут же вскочил в машину и понесся как одержимый.
Школа «Крествью» мало походила на школу. Ни высоких стен вокруг, ни обшарпанных унылых коридоров, по которым, построившись рядами, маршировали бы облаченные в одинаковую серую форму беспризорные дети, в ней не было. Под приют переделали старый особняк, а управляли всеми делами две сестры — обе старые девы — и персонал, численность которого Мередиту определить не удалось. Мисс Эвелин Сирс — старшая из сестер — объяснила ему, что Мередит ужинает. Мередиту не пришлось по душе, что кто-то называет его Мерри — Мередит, но он смолчал, объяснив только, что лишь полчаса назад узнал о том, где находится его дочь и что он очень хотел бы увидеться с ней.
— Я вас прекрасно понимаю, — проскрипела мисс Сирс. — Но в нашей школе все соблюдают строгий режим, а резкие нарушения режима вредят детям. Так что…
— Да, вы, конечно, правы, — перебил ее Мередит, — но я все-таки ее отец! И я так по ней соскучился! Пожалуйста, прошу вас! Это не будет резким нарушением режима.
Мисс Сирс ответила, что приведет к нему ребенка. Мередит рассыпался в благодарностях.
Когда привели Мерри, его поразила совершенно несвойственная прежде девочке безучастность, даже отрешенность. Ему с трудом удалось уговорить Мерри сесть к нему на колени. И только тогда Мерри немного пришла в себя, обвив его шею ручонками и расплакавшись. Мередит сказал, что оставит ее здесь на эту ночь, но утром обязательно приедет и увезет ее покататься. И накормит самыми вкусными в мире сандвичами с шоколадным маслом, орешками и джемом. Мерри, перестав плакать, улыбнулась и поцеловала его. Мередит еще раз поблагодарил мисс Сирс и уехал.
Поздно вечером он снова позвонил Уеммику. Тот объяснил, что никаких законов Элейн не нарушила. По закону, уезжая отдыхать, она имела право оставить ребенка в приюте. «Конечно, ей следовало только предупредить тебя об этом, чтобы ты не волновался…»
— Послушай, Артур, дело вовсе не во мне. Меня волнует судьба ребенка. Моей дочери. Малышка тоскует. Это меня очень беспокоит, и я хотел бы попытаться хоть что-то изменить.
— Мы можем составить жалобу, — предложил Уеммик.
— А забрать ее оттуда я не могу?
— Нет, ты не имеешь права.
— Господи, но это нелепо! Дикость какая-то!
— Увы, таков закон.
Мередит перезвонил в Нью-Йорк Сэму Джаггерсу и разбудил его посреди ночи. Извинившись за поздний звонок и дурацкую разницу во времени между Восточным и Западным побережьями, Мередит поведал Сэму о том, что случилось с Мерри, и о словах Артура Уеммика.
— Мне очень жаль, Мередит, — ответил Сэм, — но Артур прав. Ты ничего не можешь сделать. Ты, конечно, тоже прав, но закон не на твоей стороне. Элейн поместила Мерри в этот приют, и только она имеет право забрать ее оттуда, так же как и отправить в лагерь, в школу или в колледж. У тебя есть право только на свидания.
— Но ребенку всего три годика! Подумай, только — три!
— С ней там плохо обращаются?
— Конечно!
— Я имею в виду — там ее бьют, морят голодом и тому подобное?
— Нет!
— Тогда мы бессильны. Но, Мередит…
— Что?
— Поверь, старина, у меня от этого тоже на душе муторно.
— Спасибо, Сэм.
Мередит положил трубку и заплакал.

 

Где-то выиграешь, а где-то потеряешь, припомнил Денвер поговорку. И сразу подумал, что с Элейн теперь, конечно, покончено. Окончательно и бесповоротно. Он отволок Элейн к машине, запихнул на переднее сиденье, обошел вокруг, сел на место водителя и усадил Элейн так, чтобы она не свалилась, когда машина начнет прыгать по выбоинам и колдобинам Мехикали. Денвер снова несколько раз шлепнул ее по щеке, пытаясь привести в чувство, но тщетно. Тогда он размахнулся и залепил Элейн пощечину, от которой левая щека бесчувственной женщины вмиг побагровела. Безнадежно. Элейн отрубилась напрочь. Денвер еще никогда не видел ничего подобного.
То есть ему, конечно, случалось наблюдать, как пьяная женщина теряет сознание. С той же Элейн такое на его глазах случалось четырежды. Дважды в Тихуане, один раз по пути из Тихуаны в Мехикали и наконец в самом Мехикали. Но то, что произошло на сей раз, побило все рекорды. Они мирно сидели в прокуренном ночном клубе, потягивая текилу и наблюдая за стриптизом. Элейн пила одну рюмку за другой. Собственно, с того дня, как они пересекли мексиканскую границу, она все время была под мухой. Словно кому-то мстила. Денвер даже несколько раз пожалел, что взял ее с собой. А потом решил: какого черта? Элейн уже не ребенок и сама знает, что делает. Не силой же ее удерживать. Тем более что выпив, Элейн сбрасывала последние оковы и в постели позволяла себе такое, о чем Денвер мог только мечтать. Что его, понятно, вполне устраивало. Но в этот вечер Элейн разошлась не на шутку. Причем Денвер сначала даже не мог поверить в то, что происходит. Он неоднократно говорил Элейн, что она изумительная любовница, которая запросто даст сто очков вперед любой другой женщине. И вдруг после всего, что между ними было, Элейн страшно разнервничалась из-за того, что он, Денвер, окинул восхищенным взглядом извивающуюся на сцене стриптизершу — молоденькую девчонку, с поразительным проворством вертящую задом и трясущую сиськами. Впрочем, и это он мог понять. В конце концов, с пьяными не спорят, а Элейн здорово налакалась. Как бы то ни было, Элейн принялась бранить стриптизершу и поносить ее на все корки, утверждая, что девчонка тоща, как селедка, не умеет танцевать и даже раздеться как следует не может.
— Да, они тут все такие, — поддакнул Денвер, не желая с ней препираться.
— Это неправильно, — напустилась на него Элейн.
— А ты откуда знаешь? Ты же никогда не раздевалась на сцене.
— Знаю, потому что я женщина.
— Мы говорим о разном.
— Я бы сделала это гораздо лучше.
— Я знаю.
— Ты что, не веришь мне?
— Что ты, верю, конечно.
— Нет, не веришь. Но я тебе докажу…
Как раз в эту минуту девчонка на сцене, сорвав набедренную повязку, небрежно помахала ею, потом, раскорячившись, покачала бедрами, подмахнула задом и скрылась за занавесом. От четырех из пяти занятых столиков послышались жиденькие аплодисменты. Внезапно Элейн вскочила и полезла на сцену.
— Элейн, стой! Ты что, с ума сошла? Немедленно спускайся. Пойдем, крошка, нам уже пора, — позвал Денвер. Но тут ведущий музыкант джаз-квартета шутки ради заиграл на саксофоне, и Элейн начала танцевать. В зале дружно зааплодировали — похоже, ни одна штатная стриптизерша не удостаивалась такого успеха, — и раздались два или три возгласа: «Эй, ты, сядь! Не мешай!»— так что Денвер счел за благо не вмешиваться. Пусть себе потешится, подумал он. Не стоит из-за такой ерунды лезть на рожон, чтобы схлопотать по физиономии.
Зрелище было, на взгляд Денвера, довольно жалкое. Нормальная женская одежда не годится для стриптиза. Элейн к тому же уже столько выпила, что ее шатало. С другой стороны, ее неуклюжесть придавала какую-то особую привлекательность и естественность происходящему. Элейн с трудом выползла из платья, стащив его через голову после того, как добрых полминуты провозилась, пытаясь расстегнуть сзади «молнию». Теперь она продолжала танцевать, оставшись только в туфлях, чулках, поясе, трусиках и лифчике. Лифчик тоже никак не хотел поддаваться. Со всех сторон крохотного зала доносились хлопки и подбадривающие возгласы. Наконец, Элейн удалось избавиться от лифчика, и она отбросила его в сторону. Потом попыталась потрясти грудями, как это делала стриптизерша, но ничего, естественно, не вышло. Зрители заулюлюкали. Кто-то громко захохотал. Смех, похоже, отрезвил Элейн. Она остановилась, посмотрела на себя, испуганно икнула, и в следующий миг ее жестоко вырвало. Публика засвистела, и Денверу ничего не оставалось делать, как влезть на сцену, сгрести Элейн в охапку и оттащить за кулисы. Там он с грехом пополам стер с нее рвотную массу и кое-как натянул на бесчувственное тело платье. После чего отнес к машине, запихнул на переднее сиденье и отвез в гостиницу, по дороге думая, что зря взял Элейн в Мексику.
Оттащив Элейн в номер, Денвер уложил ее на кровать и раздел донага. Потом снова попытался привести ее в чувство, но безрезультатно. Ну, и черт с ней, подумал Денвер. Он отправился в ванную и принял душ, чтобы смыть с себя запах блевотины. Вернувшись в спальню, снова попытался растолкать Элейн, но она так и не очухалась. А вот Денвер тем не менее возбудился, тем более что уж он-то точно заслужил, чтобы овладеть ею напоследок. Не зря же он так надрывался и тащил ее в гостиницу. Господи, да оставь он Элейн там, в ночном клубе, ее бы уже давно оттрахал весь местный сброд в какой-нибудь темной аллее. Денвер снова шлепнул ее по лицу. Впрочем, не сильно. Элейн не пошевелилась. Он ущипнул ее за грудь, покрутил сосок. Опять никакой реакции. Тогда он погладил свой набухший член и злорадно ухмыльнулся. Сейчас он отплатит ей за унижение. Возбужденный собственной выдумкой, как и новизной затеи — ему никогда прежде не приходилось делать ничего подобного, — Денвер принялся быстро дрочить член и наконец кончил прямо в лицо похрапывающей Элейн. Потом с любопытством понаблюдал, как тоненький ручеек молочно-белой спермы стекает по шее и дальше вниз по желобку между грудей. Поделом тебе, подумал Денвер.
Он оделся, оставил Элейн пятьдесят долларов на обратную дорогу и уехал. Навсегда.

 

Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3