ГЛАВА 6

«С необычным предупреждением выступили врачи. В качестве примера они привели случай с мужчиной, который делал инъекции кокаина в мочеиспускательный канал, тем самым усиливая сексуальное наслаждение. В результате он заболел гангреной и лишился обеих ног, девяти пальцев на руках и пениса».

«Полезный совет дает эксперт Мари Элен Пинкэм. Если вы хотите быстро привести волосы в порядок, и у вас нет под рукой специальных средств, используйте в качестве щипцов для волос горячую электрическую лампочку».

«Это не так-то легко сделать, Мари Элен, если у тебя нет на руках девяти пальцев», — подумала Джина, вырезая из газеты эти заметки и складывая их в папку. У нее была мечта когда-нибудь издать книгу забавных и нелепых сообщений, появляющихся в прессе. Она взглянула на часы. Пятнадцать минут восьмого. Джина достала ручку, блокнот и попробовала сосредоточиться на статье, которую задумала написать.

Джина сидела за столиком в кафе «Сода Шек», которое ей очень нравилось. В девять часов она должна была встретиться здесь с Дженни, но та любила опаздывать, поэтому Джина рассчитывала на девять тридцать. Времени достаточно, можно немного поработать. Она попыталась сосредоточиться. Шум в кафе не мешал ей. Люди заходили и выходили, мимо проносились обрывки фраз.

Больше всего она любила приезжать сюда ранним утром. В это время здесь была самая разнообразная публика. Многие заглядывали сюда по дороге на работу, чтобы выпить чашечку кофе. Некоторые возвращались после работы — рабочие ночной смены, полицейские, пожарники. У стойки всегда собирались подрядчики и строительные рабочие. Заходили сюда и рыбаки. Старожилов всегда можно было отличить от приезжих. Они молча приветствовали друг друга, понимали все с полуслова. Здесь существовали неписаные правила поведения, и их нарушителю приходилось дорого платить за свою неосведомленность. Его просто переставали замечать. Джина знала свое место — она причислялась к летней публике. Местные относились к ним, как к оккупантам.

Неожиданно появился Джек Рид — высокий, симпатичный, пожалуй, самый преуспевающий подрядчик на Южном побережье. Он подошел к стойке и сказал:

— Чашечку коричневой воды, Милли.

Джина заволновалась. Джек взял свой кофе и направился к столикам. По дороге он заметил ее.

— Как дела, миссис Харт?

Он никогда не называл ее Джиной, несмотря на то, что когда-то неделями жил у них в доме в Свемпе. Когда он так обращался к ней, она чувствовала себя старой и неинтересной.

— Прекрасно, Джек. А как ты?

— Хорошо. Некоторые говорят, что здесь стало суетно и неуютно из-за уолл-стритской публики. Но так говорят уже не первый год. Во всяком случае, мне так не кажется.

Он стоял, возвышаясь над ней, и прихлебывая свой кофе.

— Я слышал про миссис Коуэн. Передайте, пожалуйста, мистеру Коуэну, если я смогу чем-нибудь помочь ему, пускай позвонит.

Джина онемела. Джек Рид улыбнулся и стал прощаться.

— Передайте Гарри привет от меня.

«Хм. Его он называет просто Гарри, а меня миссис Харт». Ей показалось, что она что-то упустила из виду. Но что, не могла понять.

«Как Джек Рид узнал о миссис Коуэн? Ведь это произошло совсем недавно. Хотя чему тут удивляться? Конечно, он в курсе. Он живет у Джимми Вэлли и общается с половиной Южного Хамптона. Господи! Стоит произойти чему-то, как уже весь город знает. Здесь ничего невозможно сохранить в тайне. Бедная Дженни! Кто знает, что за этим последует?»

Появилось двое хорошо сохранившихся немолодых мужчин в мокрых от пота спортивных костюмах. Они устроились недалеко от Джины. Она машинально поправила волосы. «Да, привычки не умирают, — подумала она, и ей почему-то стало стыдно. — Неужели это и ее удел — стать одной из тех стареющих женщин, которые отчаянно цепляются за уходящую молодость, одной из кандидаток на «хирургическое восстановление», как беззастенчиво рекламируют себя эти мясники из института пластический хирургии».

Все это сплошь и рядом происходило вокруг нее. Подруги и знакомые куда-то пропадали на несколько недель, чтобы потом неожиданно появиться с заметно измененными контурами лица, глаз, подбородка или груди. Кого они обманывали? Джина ненавидела и боялась этого.

«Она никогда не решится на это, принимая во внимание ее панический страх перед тем, как кто-то, неважно, врач или грабитель, приближается к ее лицу с ножом. Или чем там они пользуются при операциях на лицо? Вспомнила. Кислотой. С помощью кислоты они слой за слоем сжигают на лице старую кожу, и оно становится блестящим и неестественным. Господи! Никогда в жизни не решусь на это. А что, если все ее знакомые сделают это? Тогда они все будут выглядеть моложе… Сможет ли она вынести это? Трудно сказать».

Это все являлось составной частью статьи, которую Джина собиралась написать. Что-то вроде постфеминистского трактата. Женщины и их иллюзии. Как случилось, что она и многие другие женщины поймались на удочку этого феминистского мифа, который якобы превратит всех женщин в друзей. Она хотела на примере собственной жизни не только сравняться в правах с мужчиной, но даже стать выше их, стать неким божеством. И это оказалось абсолютным безумием. В итоге допустила столько ошибок в своих суждениях, и пришлось испытать столько переживаний, связанных с предательством и изменой — особенно в последние десять лет. Для Джины было чрезвычайно важно понять личный мир каждой женщины, с которой она общалась. Она считала, что женщины должны строить свои отношения на абсолютном доверии и любви друг к другу, полностью исключив между собой конкуренцию, зависть, ревность, и исправить собственные пороки. И тогда ни одна женщина больше не польстится на чужого мужа, не будет завидовать положению другой женщины или форме ее груди. Какой ерундой все это оказалось!

Но тогда все выглядело по-другому. Она поменяла всех своих докторов, адвокатов и агентов. Женщины, везде только женщины. И что же? Как оказалось, кроме вреда, это ничего не принесло. Откровения «сестер», посвящения в личные дела и проблемы, бесконечные рассуждения о женском вопросе (сейчас она прекрасно понимала, что зачастую они вовсе не были откровенными) вылились в то, что она перестала отличать одну жизнь от другой. Все смешалось, и иногда ей казалось, что она живет среди похожих друг на друга чужаков. То, что происходило с ней, иногда представлялось как происходящее с другой женщиной.

Таким образом, она стала подругой всем женщинам и никому в частности, в том числе и себе. Только потом она поняла, что от этого в первую очередь страдает ее семья — муж и сын.

Потом наступил период возвращения утраченного, восстановления нормального порядка вещей. Она поняла, что среди всех ее «подруг» настоящим товарищем оставалась только Дженни. Она не любила раскрывать душу, обсуждать интимные подробности своей жизни. Джина тоже старалась в разговорах с ней не затрагивать этих тем. Она верила, что женщины сейчас значительно лучше, чем были когда-то. Некоторые из них были скверные бабы, некоторые ревнивые, другие просто ведьмы, но все-таки большинство женщин прекрасны. И чтобы остаться такими, они не должны жить в Нью-Йорке — городе всех мирских пороков.

Вся жизнь в какой-то сплошной мешанине утомительных дискуссий, запугиваний, страхов, убегания от действительности. В итоге — сплошные потери. Она ощущала себя подобно старику старьевщику, который бродил по берегу Джерси, роясь в мусоре и пытаясь найти деньги в песке. Так и она всю жизнь искала правду о себе и о своих ровесницах…

Джина записала несколько предложений: «Многие женщины до сих пор витают в девических фантазиях по поводу существования женской дружбы. Это часто мешает нам, женщинам, воспринимать мужчин как лучших друзей и союзников. Самые мучительные и болезненные измены, предательства в моей жизни были связаны с женщинами, а не с мужчинами. Начало им положила моя мать.

Что такое дружба? Сколько людей испытало настоящую глубокую взаимную дружбу! Сколько мы знаем жизненных ситуаций, когда женщина, оставшись без мужа, начинает собирать все свои жизненные силы, чтобы противостоять унижению надвигающейся старости и одиночеству! Умирает мужчина, и становится еще одной одинокой женщиной больше.

Отчаявшиеся и одинокие женщины льнут ко мне в ожидании помощи. Мы вместе превращаемся как бы в насос, высасывающий нескончаемое горючее жизни. Это становится нашим смыслом жизни. Я и подобные мне все-таки живем под Божьим благословением. У нас есть мужья, дети, хорошая работа, добропорядочная жизнь. И мы остаемся в вечном долгу перед менее удачливыми и менее счастливыми женщинами. Наши сестры. И что было всегда очевидно, так это то, что отношения женщины благополучной в жизни — и наоборот — никогда не отличались взаимной благодарностью и поддержкой. Это всегда были отношения, когда кто-то отдавал, а кто-то брал. В этих отношениях мы часто ведомы нашей виной перед несчастными более, чем нашим сердцем. Мы всегда в долгу друг у друга. И чаще всего взамен мы получаем презрение или полное непонимание.

Я постаралась очистить и ограничить свои дружеские отношения с женщинами. Прежде всего от постоянных ловушек. Сейчас я точно знаю, почему в моей жизни есть тот или иной человек, и его место в своей жизни. «Лучше один кашемировый свитер, чем куча дешевого барахла», всегда говорила моя мать. Что я поняла в этой жизни, так это то, что всегда был кто-то рядом, кто во мне нуждался, и всегда я была рядом тоже с кем-то, но никогда не было того, в ком я действительно нуждалась».

Джина вздохнула. «Господи, что она пишет? Устроила какой-то самосуд». Она отпила кофе и откусила сэндвич. Она вслушалась в слова мужчины, стоявшего позади: «И вот я говорю ему, что у меня никогда больше не будет кошек. У меня больше не будет этой квартиры и никогда больше не будет этой жены!»

Джина посмотрела на свои часы: девять тридцать. Невероятно! Как быстро пролетело время. В кафе ей всегда легче работалось. Здесь никто ее не видел и никто не мешал.

В этом кафе часто появлялись знаменитости. Однажды сюда заглянул Курт Воннегут, как-то зашли купить газеты Марти Стюарт со своим зятем. Он был товарищем Донни по теннису. Однажды, в прошлом году, покупали своей дочке мороженое Кристи Бринкли и Билли Джоэл. В принципе Хамптон был очень похож на сотни других приморских городков, но близость от Нью-Йорка сделала это место фешенебельным. Здесь многое изменилось с тех пор, как они с Гарри впервые приехали сюда. Сейчас город был полон снобизма и предрассудков.

В кафе вошли две привлекательные блондинки — высокие и загорелые. По всему было видно, что они возвращаются с тренировки. Джина узнала их, потому что видела их фотографии на страницах местной газеты. Обе были в разводе. Их бывшие мужья — один отчаянный журналист, другой актер — были личностями известными. Джина стала наблюдать за ними, стараясь делать это незаметно. Они прошли к стойке, кивками приветствуя знакомых. Джина видела много таких женщин, щеголявших остатками былого величия. Они всегда вели себя с такой назойливостью, как будто действительно делали что-то очень серьезное и интересное. Даже когда они просто входили в комнату. Такое поведение являлось своеобразной защитой, позой. Мысль о том, что они оказались выброшенными за борт жизни, приводила их в отчаяние, и они любой ценой пытались сохранить иллюзию принадлежности, неразрывной связи с тем, что называется обществом. Джина принялась быстро записывать в блокнот свою мысль.

Через некоторое время она отложила ручку и задумалась. «Уже наступили девяностые годы. Век подходит к концу. Женщины и девяностые годы. Боже мой! Что будет дальше? Это невозможно. Век кончается, и вместе с ним подходит к концу их молодость, оставляя позади ложные надежды и несбыточные мечты».

Джина вздохнула. Ее кофе давно уже остыл. Она посмотрела в сторону стойки бара, пытаясь поймать взгляд Милли, и увидела молодого человека в шортах, который показался ей очень знакомым. Он наклонился над столиком с газетами и внимательно их разглядывал. Кто он? Может, это один из приятелей Джереми? Джина разглядела еще двоих, подошедших к нему. Это были Френки Кэрш и Фритци. О, черт! Джина опустила глаза на исписанные листки блокнота в надежде, что они пройдут мимо и не заметят ее. Она совсем не хотела с ними встречаться. До сих пор она не успела поговорить с Гарри. Нет. Ей сейчас совсем не до них, и она не хочет сейчас обо всем этом думать.

— Джина? Это ты?

Черт! Джина подняла взгляд и выдавила из себя улыбку удивления. Фритци была одета как обычно, во все белое. На лице не было никакой косметики. Без нее она выглядела даже лучше.

— О, привет! Привет, Френки! Рада вас видеть.

Джине показалось, что Фритци как-то странно на нее смотрит.

Молодой человек, показавшийся Джине очень знакомым, направился в их сторону, неся в руках пачку газет. Она подумала, что он пройдет мимо, но он подошел к ним и остановился рядом с Фритци.

Сейчас он находился достаточно близко, чтобы Джина могла хорошенько его разглядеть. Внезапно волнение перехватило ей горло. В какой-то миг ей показалось, что она перенеслась в прошлое. Гарри. Это был Гарри. Такой, каким она его увидела много лет назад при их первой встрече. Что происходит?

Фритци продолжала смотреть на нее странным взглядом, в котором сейчас читалось недоумение и замешательство.

— Я не думаю, что вы знакомы с моим сыном, Аароном.

Джина словно онемела. Все молча стояли вокруг нее. Лицо молодого человека было непроницаемым. Джина не могла пошевелиться. Сын Гарри! Ей никто ничего не говорил об этом. Она не могла дышать. Ее словно парализовало: она не могла ничего ни сказать, ни сделать. Злясь на себя, она с мольбой посмотрела на Фритци.

Фритци подалась вперед и быстро наклонилась к ней.

— О, Господи! Он ничего не говорил вам? Мне очень жаль, что так получилось. Это ужасное недоразумение. Пожалуйста, простите нас.

Джина закрыла глаза. «Бога ради, кто-нибудь, помогите мне!» — стучало у нее в голове.

— Привет, ребята!

К ним подошла Дженни с пакетом в руке. Все с облегчением перевели на нее взгляд. Она появилась как раз вовремя. Дженни посмотрела на Джину, потом на хмурого молодого человека, потом еще раз взглянула на Джину и на него. Наконец, она все поняла.

— Извините за вторжение, но нам надо ехать. Мы и так уже опаздываем. Давай, Джин, собирайся быстрее.

Джина, словно во сне, стала собирать блокноты и газеты, лежащие на столе.

— До свидания! — Дженни, улыбаясь, помахала всем рукой и, поддерживая Джину за локоть, увлекла ее за собой к машине.

Июль, 2-е

Итак, я снова пишу. Несколько недель прошли без особых событий (если не считать Кенни). Но сейчас происходит что-то непонятное.

Вначале о хорошем. Я узнала много нового о людях. Дома я мало общалась с людьми, не пытаясь даже понять их.

Сегодня здесь будет большой праздник в честь юбилея Биг Бена. Около тридцати человек сейчас суетятся в доме, готовясь к вечернему приему, а мы с Луи и Оуэном пошли на пляж.

В жизни не видела таких приготовлений! Во дворе натягивают навесы, рядом с бассейном готовят настил для танцев и площадку для оркестра. Настоящего оркестра! Вокруг бесчисленное множество цветов и деревьев в кадках. Все это так красиво и грандиозно, что можно с ума сойти. Я еще никогда не бывала не таких приемах… Остальное, к сожалению, далеко не так празднично.

Во-первых, в прошлый понедельник миссис Коуэн и Ондин куда-то уехали и с тех пор не возвращались. Кто-то позвонил Дженни, и она, быстро собравшись, уехала. Вернулась она очень поздно и сказала нам, что у миссис Коуэн был приступ астмы и ее положили в больницу. Тем не менее Ондин, который уехал с ней, тоже не вернулся. Изабель плакала на кухне, а Дженни всю неделю не снимала темные очки. Оуэн и Луи очень расстроены, а Биг Бен, который был на рыбалке в тот день, выглядит чрезвычайно подавленным. Он даже перестал шутить и играть с Луи, что само по себе очень странно. Не думаю, что у миссис Коуэн был приступ астмы. Оуэн не желает говорить на эту тему (во всяком случае со мной), но я чувствую, что он тоже сомневается.

К тому же доктор Джеймсон не звонил целых два дня! Дженни ужасно взвинчена. Обычно они каждые десять минут звонят друг другу, но эти два дня они никак не могли связаться по телефону. Не знаю, что и думать.

Я чувствую, что-то случилось, но ничем не могу им помочь. Как-то я была на кухне, а Дженни разговаривала в патио по телефону. Дверь была открыта, и я слышала ее разговор с секретарем Донни. Я поняла, что Донни срочно вызвали в Вашингтон на консультацию. Домой он должен был вернуться еще вчера, а его еще нет. Миссис Коуэн приедет с минуты на минуту. Господи, сколько неприятностей сразу!

Потом приехали Джина, Джереми и Артуро. Как я ненавижу эту собаку! Несколько раз звонил Гарри, но Джина не хочет с ним разговаривать и тоже не снимает темные очки. Обе подруги все время уединяются и о чем-то беседуют. Хотела бы я знать, что происходит, но нам — мне и детям — никто ничего не говорит. Конечно, я не член их семьи, но они все стали мне как родные, и я очень за них беспокоюсь.

Вчера я была дома и рассказала обо всем маме. К моему удивлению, она разрыдалась и, ничего не сказав, заперлась у себя в комнате. Странно! У нее никогда не было от меня секретов! Может быть, кто-то обидел ее?

Луи тоже чувствует, что происходит что-то неладное, и очень нервничает. Прошлой ночью он пришел ко мне и попросил разрешения спать в моей комнате. Когда он чем-то встревожен, он всегда спит у Оуэна, но сейчас там Джереми, и он решил прийти ко мне. Иногда мне кажется, ему просто не хватает материнской заботы и ласки.

В общем настроение у всех далеко не праздничное. Интересно, как пройдет сегодняшний вечер? Здесь соберутся гости со всего мира. Моя мама будет просто в восторге. Еще бы! Толпа газетных репортеров у входа, личная охрана и многое другое. Настоящий светский раут!

Ни один из приглашенных на торжество никогда не заподозрил бы, что у Коуэнов неприятности. Все члены семьи, встречающие гостей у ярко освещенного портала, выглядели безупречно. Они излучали гостеприимство и безмятежное спокойствие.

Хозяин дома и виновник торжества Биг Бен в белом смокинге с достоинством и неподдельным радушием приветствовал своих гостей. Кто только не был сегодня здесь: его приятели, с кем он вместе рыбачил; дилеры, занимающиеся искусством; представители городских властей, дипломаты, бывшие послы, кинозвезды, звезды рока и даже сам Джеральд Форд.

Рядом с ним в роскошном голубом платье, украшенная бриллиантами стояла его жена Делорес. Она спокойно улыбалась и приветливо смотрела на гостей ясными голубыми глазами. Тут же находился зять Бит Бена, доктор Дональд Джеймсон, высокий и элегантный. Он недавно вернулся из Вашингтона. Рядом с ним в вечернем платье стояла его жена и обожаемая дочь Бена Коуэна Дженни. Ее глубокие карие глаза сияли. Волосы Дженни украшали летние яркие цветы. Дети — Оуэн и Луи — выглядели очень торжественно в своих вечерних костюмах с розой в петлицах. Одним словом, сияющее благополучное семейство.

Гости были повсюду. Они бродили с хрустальными бокалами, наполненными французским шампанским, с почтительным любопытством и нахальством осматривая каждый уголок, каждое укромное местечко владений Биг Бена. Они прохаживались по галерее, где была выставлена его частная коллекция живописи и фамильные фотографии, заглядывали в спальни, кабинеты и даже в туалеты; разглядывали интерьер с тем, чтобы выяснить, как живут люди, подобные Бену Коуэну.

Вечер выдался жарким и безветреным. Расставленные повсюду свечи горели ровно и ярко.

Женщины в вечерних экстравагантных туалетах, для которых подобные приемы являлись привычной частью существования, танцевали, делая вид, что не замечают восхищенных взглядов мужчин. Было много шуток, неподдельного веселья. Все развлекались от души. Замечательный праздник в честь замечательного человека!

Дженни великолепно справлялась со своими обязанностями. На огромном щите, расположенном рядом с подмостками оркестра, были скомпонованы большие фотографии, освещающие разные сцены из жизни Бена Коуэна. Вот Бен на рыбалке вместе с Линдоном Джонсоном. Бен с Ллойдом Райтом. Бен читает лекции по архитектуре студентам Колумбийского университета. А вот Бен участвует в погрузке контейнеров с продуктами в свой самолет во время первого благотворительного вояжа в Судан. На другой фотографии Бен держит на своих мускулистых руках двух маленьких сирот. Существовала целая серия фотографий, где Бен изображен с мэрами половины городов Соединенных Штатов. А вот Бен с Картером, Рейганом, Бушем. Бен со своей семьей в разные годы совместной жизни. Бен охотится, читает, работает в Обществе спасения детей, бьется за спасение Южного побережья. Бен — настоящий мужчина! Пускай все завидуют!

Этот вечер был выдержан в богатом и весьма традиционном стиле. Своего рода личная одиссея Биг Бена. Коуэны отличались в целом достаточно либеральным нравом и вместе с тем, в отношение личных связей они были всегда консервативны. Поэтому это торжество было похоже своей помпезностью на пир во время чумы. Этот бессмысленно роскошный вечер был частью и выражением сверхбогатства.

Надо сказать Коуэны редко устраивали подобные вечера. Вот только свадьба Дженни, еврейский ритуал посвящения мальчика Оуэна и это шестидесятилетие Биг Бена. Делорес всячески избегала даже упоминать о своих днях рождения и юбилеях. Центром внимания всегда был Биг Бен. Это был их молчаливый семейный договор, который существовал уже многие годы. И сегодняшний великолепный вечер был, как всегда, посвящен ему. И Бену нравилось это. Может быть, потому, что предчувствие говорило ему, что этот праздник будет последним.

К концу праздника Дженни вдруг поняла, что в ее жизни очень многое изменилось. Всю эту неделю она посвятила Джине и своей матери. И если Донни Джеймсон, ее муж, решил именно на этой неделе бросить ее, что было бы первым крутым поворотом в их супружеской жизни, то он правильно выбрал время. Момент был подходящий. У нее совершенно не было времени обдумать, куда он пропал. Вот уже два дня она не знала, где он. Донни не оставил даже номер телефона.

Сегодня в четыре часа дня отец поехал в больницу, чтобы забрать мать домой. После обеда, наконец, позвонил ее муж и сказал, что срочно должен вылететь в Вашингтон. Донни появился в доме как раз за несколько минут до прихода первых гостей. Выглядел он прекрасно. «Невероятно! Как он успел?!»

Ее родители вернулись из больницы в мрачном настроении, но оба держали себя в руках. Дженни помогла матери приготовиться к вечернему приему: выбрать платье, прическу, обувь. «Как ни странно, — отметила про себя Дженни, — но мать выглядела лучше, чем когда-либо». Казалось, у нее ясная голова. Очевидно лечение подействовало. В последнее время она пила только минеральную воду. Все это напоминало Дженни цирк, где в центре арены сидит лев, окруженный укротителями, готовыми в любой момент к действию. Она должна была выполнить сегодня все свои обязанности, отдать дань родителям. Затем она сможет спокойно сесть и приняться за огромный кусок шоколадного торта, который, пожалуй, съесть одному человеку не под силу.

Донни сидел с ней за одним столом, разговаривая с Оуэном и Луи. Сегодня он отвечал за фейерверк и следил за тем, чтобы все было в порядке. Гарри помогал ему, но все время дергался и нервничал. Джина устроила ему веселый вечерок. Выглядела она неотразимо, танцевала и флиртовала со всеми мужчинами. Гарри мучился ревностью и занимался только тем, что охотился за ней. Бедный Гарри!

Гарри понимал, что совершил большую ошибку, убежав тогда с Донни, вместо того, чтобы прийти домой и все рассказать. А теперь Джина заставила своего мужа бегать за ней весь вечер, вымаливая у нее прощения.

«Может быть, ей попробовать пофлиртовать с Донни? — Дженни посмотрела на него. — Нет, это уж слишком. Он выглядел таким уставшим… Не сейчас.»

— Эй, Дженни, о чем задумалась? Можно присоединиться к вам?

Дженни обернулась и увидела Мэтч, Рикки Боско, Катарину и Джоя Риверс. Глаза всех присутствующих на террасе с интересом следили за ними. На Мэтч было платье из ярко-красного сатина, длинное, облегающее тело. В ушах у нее висели большие красные серьги. Высоко уложенные волосы мягко обрамляли белоснежное лицо. Катарина Риверс, стоявшая рядом, выглядела по сравнению с ней достаточно тускло. Дженни была рада этому.

Кловис О'Малли сидела одна за маленьким столиком сбоку площадки, устроенной для танцев. Она пила виски с содовой и наблюдала за дочерью, которая танцевала со своим первым в жизни парнем.

Чайна отвлекла ее мысли от Бена. Она вспомнила свою дочь на ее пятилетнем дне рождении, одетую, как Золушка на балу у принца.

Она никогда бы сюда не пришла, если бы не Чайна. Она с таким нетерпением ждала этого вечера. Так нервничала и была так возбуждена… И ее можно было понять — ей предстояло первый раз в жизни войти в такой недоступный, элитный мир.

Если быть до конца честной, то и ей самой очень хотелось прийти сюда. Все вокруг было частью его, Бена, а о том, как он живет, она знала слишком мало. Поэтому ей было интересно увидеть его мир. Их совместная жизнь, если ее можно так назвать, всегда проходила в ее маленьком коттедже, в основном в постели. Они не могли нигде показаться вместе, хотя оба жили в Хамптоне уже очень давно и знали все и всех вокруг.

«Пять лет вместе. — Она вздохнула. — Господи, пять лет! Я, наверное, ненормальная». Она посмотрела на него. Красивый, жизнелюбивый, он сейчас ходил от стола к столу, приветствуя гостей, с таким видом, как если бы был главой государства.

Чайна кружилась в танце. Она так прелестна! Ее загорелое лицо покрывал румянец. Она была возбуждена всем происходящим. Кенни прижал ее и поцеловал в губы. Поцелуй был далеко не дружеский, а страстный и неприкрытый. Она ответила ему тем же. Кловис стало не по себе. Ее охватила тревога. Кенни ужасно напоминал отца Чайны. Дело было даже не в его внешности, а в неотразимом обаянии, которое он излучал.

«О, Господи, моя дочь совершает ту же ошибку, что и я когда-то. И самое ужасное, что я не могу остановить ее. — Она сделала большой глоток виски. — Я даже не могу рассказать ей правду о своих отношениях с Беном. После стольких лет обмана она не поверит мне. Я не могу ей рассказать и правду об отце, трагически погибшем десять лет назад. Он был слабовольным человеком. Нищета, пьянство и женщины погубили его».

Она вспомнила себя, стоящую рядом с пожарником и полицейским, когда те пытались вытащить из горящей машины ее мужа с любовницей. Можно ли рассказать об этом дочери?!

Единственное, чего она хотела, так это защитить своего ребенка. Но сейчас, видя как Чайна чувственно покачивалась и кружилась с Кенни в танце, она поняла, что проиграла. Чему быть, того не миновать. Интересно, что имел в виду Бен, когда сказал, что у Чайны хватит здравого смысла справиться с этим?

С тех пор как арестовали Делорес, они с Беном не встречались. Может, это и к лучшему. Если это конец, она позволит ему уйти и постарается устроить свою жизнь.

От этих мыслей ей стало совсем плохо. Его дела с недвижимостью не давали ей покоя. «Может быть, он рассказал Делорес о своих махинациях и поэтому ее арестовали?» Но она ни в чем не замешана.

Бен танцевал с Делорес. Кловис смотрела на них с завистью. Они танцевали, как танцуют мужчина и женщина, прожившие вместе очень долго. В их движениях было умиротворение и внимание к друг другу.

До встречи с Беном Кловис обожала семью Коуэнов. Но сейчас ее сердце разрывали противоречивые чувства. Она знала, что любовь Делорес к мужу не была взаимной, и ей хотелось утешить несчастную женщину, каким бы абсурдом это ни казалось. С другой стороны, Кловис хотела причинить ей боль. Эти мысли и желания унижали ее. Она с трудом заставила себя больше не думать об этой семье.

— Разрешите пригласить вас на танец?

Она обернулась. Перед ней стоял улыбающийся Бен. На глаза у нее навернулись слезы. Это было так неожиданно.

— Ты думаешь, это будет выглядеть нормально?

— Давай же, красавица, пусть они себя сожрут от злости. Я уже перетанцевал ради приличия со всеми этими самками. Вставай же!

Кловис отпила виски для храбрости и позволила ему провести себя на площадку для танцев, где кружилась ее дочь. Увидев ее, Чайна радостно улыбнулась — мать тоже стала частью волшебной страны, доступ в которую открылся ей сегодня.

— Джина! Джина! Ради всех святых! Ты доведешь меня до инфаркта! Хватит. Остановись! — Гарри, наконец, смог перехватить ее по дороге в женскую туалетную комнату и теперь увлекал ее вниз, по аллее, к берегу океана.

Они быстро прошли мимо дюн, миновали табличку, предупреждающую о том, что это частное владение, и вышли на пляж. Оба тяжело дышали от быстрой ходьбы, и некоторое время никто из них не мог произнести ни слова. Джина опустилась на песок, Гарри устроился рядом. Не дожидаясь, пока дыхание восстановится, он заговорил, судорожно глотая ртом воздух.

— Господи! Ты ведешь себя, как упрямая девчонка. Я… дай же мне, наконец, высказаться. Я хочу сказать… я ничего не знал и ничего не собирался от тебя скрывать. Никогда! Все произошло так неожиданно. Я имею в виду этого парня, который похож на меня. Это напоминает мне дурацкий фантастический фильм. Ты знаешь, что я имею в виду: тело сына, мозг отца и так далее… Я чувствую себя просто ублюдком, после того, как узнал, что она солгала мне и все-таки оставила ребенка. Она никогда ничего мне не говорила. Я… я… я не знаю…

Джина промокнула носовым платком капельки пота на лице.

— Гарри! Заткнись! Пожалуйста, замолчи! Если ты будешь и дальше продолжать стучать себя в грудь, тебе придется обратиться к хирургу. Пожалуйста, хватит, пощади меня.

Гарри замер. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы понять — такими разговорами он ничего не добьется. Он проглотил комок в горле. Страх, что он не в состоянии вернуть ее, что он теряет ее, вновь охватил его.

Джина с болью и злостью в глазах посмотрела на него.

— Я наконец, поняла, кем ты являлся все это время, Гарри. До меня это все-таки дошло. Хочешь знать?! Хорошо, я скажу. В двух словах. Гарри Харт — ты кусок дерьма в самом центре мироздания.

«Это хорошо, — подумал Гарри, — она начинает верить мне». Он улыбнулся и посмотрел на нее.

— Не смей так улыбаться.

— Как так?

— Ты знаешь как. Как негодный мальчишка, который залез пальцами в арахисовое масло. И какого черта я влезла в эту идиотскую путаницу с тобой?

— Путаницу со мной? Ты имеешь в виду шестнадцать лет нашего брака?

Джина тяжело вздохнула.

— Ты знаешь, Гарри, единственное, что помогло мне справиться с мыслью о том, что я больше не смогу иметь детей, был ты. У меня был ты, и мне этого было достаточно. Но сейчас… я тебе не верю. Я очень устала… Мне нужны спокойствие и уверенность в партнере. Ты знаешь, я очень люблю Донни и никогда не мешала вашей дружбе. Но мне кажется, ты в первую очередь должен был прийти ко мне. Только мы сами можем найти выход, и никто за нас это не сделает. Вот что ранит меня больше всего.

Пожалуй, впервые в жизни Гарри Харту нечего было ответить. Он опустил голову и заплакал.

— Джина. Я так тебя люблю. Я не могу тебя потерять! Прошу тебя, не бросай меня. Я совершил ужасную ошибку. Я понял это. Но я хочу все исправить. Пожалуйста, помоги мне. Я в долгу перед этим мальчиком. Так же, как и перед Джереми. Господи! У него есть брат! Джина, пожалуйста, дай мне шанс. Прошу тебя, вернись ко мне. Ты так мне нужна!

Джина смотрела на него, чувствуя как от ее решимости не остается и следа. Она наклонилась и погладила его по лысеющей загорелой голове.

— Мне нужно было усыновить тебя, Гарри Харт.

Гарри поднял голову, посмотрел на нее и улыбнулся. Слезы текли по его щекам. Он знал, что прощен — она все еще любит его. Джина протянула ему свой платок, и он высморкался.

Она поднялась и стряхнула с одежды приставший песок.

— Пошли назад. Дженни нуждается в нашей моральной поддержке. Мы лучше поговорим завтра.

Гарри хотел сказать, что завтра бейсбол, но решил промолчать. Скорее всего, завтра он не пойдет на игру. Есть дела поважнее. Донни тоже, наверное, завтра будет не до игры.

Гарри поднялся вслед за Джиной и, улыбаясь, сказал:

— Кусок дерьма в самом центре мироздания… Не так уж и плохо. Во всяком случае, не из старого репертуара.

Джина, которая шла впереди, обернулась и, увидев его заискивающее выражение лица и поспешность, с которой он догонял ее, засмеялась.

— Мне кажется, ты был одним из тех детей, которые плачут после того, как наделают в штаны.

Вдруг она замолчала и прислушалась. До них донесся чей-то стон. Потом кто-то вскрикнул и снова застонал. Они замерли на месте, прислушиваясь.

— Шшшшш! — Джина прикрыла рукой рот Гарри. — Что это было?

Она посмотрела ему в глаза.

Гарри пожал плечами.

Снова легкий вскрик, потом нежный стон.

Джина опять посмотрела на Гарри круглыми глазами.

— Может, кого-то ранили?

Гарри засмеялся.

— Ты достаточно долго замужем. Прислушайся хорошенько.

Они пригнулись. Раздались громкие вздохи и учащенное дыхание кого-то, кого они не могли разглядеть.

— Это называется совокуплением, моя юная невеста. Вспомнила? Мы тоже иногда занимаемся этим.

— Ты не ошибаешься?

— Давай пойдем и спросим у них.

— Шшш!

Присмотревшись, они разглядели две трудноразличимые тени у лестницы, ведущей наверх, к дому Коуэнов. Мужчина стоял, прижимая женщину, обхватившую его талию ногами, к стенке лестницы. У Хартов не было никакой возможности подняться по ступеням и остаться незамеченными.

— Ты видишь, кто это? — прошептала Джина.

— Нет. Но им явно меньше сорока, во всяком случае — ему. Ни один мужчина, которому за сорок, не рискнул бы на такую позу без страха повредить поясницу.

— Они могут заметить нас, — сказала Джина и опустилась на песок.

Гарри последовал ее примеру.

— Отлично. Пляжная порнография. За разговорами мы пропустили самое интересное.

Они сидели на песке. Вокруг было спокойно и тихо, только звуки секса нарушали тишину. Они становились то громче, то тише. Как шум прибоя, который то наплывал, то затихал.

— О, Господи! Бери же меня, бери!

Джина чувствовала себя смущенной. В ней и самой неожиданно начинало просыпаться желание. Гарри прикоснулся к ее ноге.

— Я знаю тебя, распутную девчонку. Хочешь, присоединимся к ним?

— Прекрати, будь серьезным.

Звуки стали сильнее.

— Оооо. Сильнее! Сильнее! Оооо! Все! Кончаю!

Джина почувствовала, как откуда-то из живота начинает подниматься и душить ее смех. Она зажала рот обеими руками и уткнулась головой в колени Гарри.

— Что это с вами, мисс?! Я не мог предполагать, что это вызовет у вас интерес, — подколол ее Гарри, пытаясь скрыть собственное возбуждение.

— Ааааа! Ооооо!

Наконец, наступила тишина. Джина подняла голову. Тушь на ее глазах потекла и расползлась по щекам.

— Черт. Я испортила весь макияж.

— Ты прекрасно выглядишь!

Они поцеловались. Им было достаточно одного взгляда, чтобы безошибочно определить пару, которая сейчас поднималась по слегка освещенной лестнице. Это были Катарина Риверс и Рикки Боско.

Закрывшись в одной из кабин дамского туалета, Мэтч курила марихуану, предварительно включив кондиционер. Каждую затяжку сигареты она запивала глотком шампанского. Снаружи две женщины вертелись у зеркала, видимо поправляя косметику на лице, и разговаривали. Они и не подозревали, что их кто-то подслушивает. Мэтч была настроена очень воинственно. Каждое свое пребывание в свете она воспринимала как схватку с врагом.

К ней вернулась ее прежняя удаль. Она вновь стала той Элен Мари, какой была много лет назад, — дерзкой и упрямой. Она слишком долго болталась среди всех этих богатых людей. От этого она зачастую переставала быть сама собой, пытаясь, словно хамелеон, изменить окраску и подладиться под их стиль. Но сейчас, благодаря Катарине, она, кажется, вновь обрела себя.

Смятение и былой бунтарский дух охватили ее. Она вспомнила прошлое. Ее, четырехлетнюю польскую сироту, подобрали эти тетки — они были сестры и все старые девы. Хм! Какое счастье! Семь безобразных, коротконогих, отвратительно пахнущих девок — и все сестры. Глупые и злые тетки!

Когда она училась в пятом классе, то однажды увидела в учебнике истории изображение Нотр-Дам. Она закричала на весь класс: «Эти фигуры на крыше! Они похожи на моих теток!» Они и на самом деле очень их напоминали. Под картинкой она тогда и написала слово «горгульи». Фантастические фигуры, которыми в средние века украшали готические строения. Химеры. Однажды она даже обозвала их так во время нескончаемых скандалов по поводу своих шалостей. Они не знали, что такое горгульи. Единственное, что они поняли, что это незнакомое им ругательство.

Ее воспитание проходило на улице. Это научило ее быть выносливой и никому никогда не показывать свои слабости и слезы. Она жила в надежде, что это не будет продолжаться вечно, что когда-нибудь она увидит настоящую жизнь. После школы она начала работать. Она работала даже летом, экономя каждый цент, и изучала людей. Она должна была знать их и найти среди них свое место. Это был ее способ выживания.

«Черт! Она не собирается сдаваться! Она не даст повода придурку Рикки и голливудской сучке видеть себя униженной. — Мэтч еще раз затянулась. Никто не стучал. — Пусть только попробуют побеспокоить меня!»

Женщины продолжали болтать:

— Он был голубым уже в десять лет. Возиться с цветами было его любимым занятием. Он был наверху блаженства.

— Могло быть и хуже. Например, если бы он был калекой или слепым…

— Знаю. Но… Мой врач сказал, что я всегда смотрю вниз, вместо того, чтобы смотреть на верхушки деревьев. Прекрасно, но деревья ведь растут снизу, из земли.

Мэтч погасила окурок и неожиданно появилась перед ошеломленными дамами. Она холодно и надменно посмотрела на них и подошла к зеркалу. Женщины поспешно закрыли свои сумочки и выскользнули в дверь.

Мэтч взглянула на себя в зеркало: «Я выгляжу, как настоящая сука рядом с этими наивными курицами».

На ее сильно накрашенных зеленых глазах выступили слезы. «Нет, реветь нельзя», — сказала Мэтч себе. Она надела очки и вышла наружу, чувствуя вместе с комком, подступившим к горлу, заряд энергии от выкуренной сигареты.

Оркестр играл «Лунную речку». Мэтч всегда находила ее смешной и нелепой, но сейчас, от нахлынувших чувств и под действием марихуаны, слова звучали по-другому. Она сняла очки и прислонилась к одному из столбов, на которых держался навес, наблюдая за танцующими и слушая обрывки разговоров, доносившихся до нее.

Ты моя мечта. Ты разбила мне сердце.
Куда бы ты ни шла, я всегда с тобой…

Слова песни и отдельные фразы, носившиеся вокруг, смешались у нее в голове.

— Мамограмма — это кошмар. Грудь под прессом. Я не ожидала, что после этого она снова будет привлекательной.

— Все, что я помню, так это то, что я добрался до Сорок второй улицы и отправился куда-то между Вилиамсбургским мостом и Пуэрто-Рико…

— Я говорю ей: «Лиза, твои проблемы заключаются в молодых кобелях. Перестань обращать на них внимание».

Двух бродяг все носит по свету,
Там много что можно увидеть…

— Я ужасно выгляжу в этом платье…

— Ты всегда себя недооцениваешь.

— Зато больше ни у кого нет такого…

Мы там, где кончается радуга…

— На Треблинке у охраны собаки специально натасканы на то, чтобы отгрызать гениталии у заключенных мужчин. Последнее, что он успел выкрикнуть, это «мама!»

— Ты что, сошел с ума? Ты почти банкрот, у тебя больное сердце и неудачный брак. Ребенок! Как ты узнаешь, что он твой?! Ты все время пьян. Тебе просто вешают лапшу на уши. Не верь ей! Сделай анализ спермы.

— Анализ крови. Лучше сделай анализ крови!

— В любом случае проверь все. Обязательно проверь!

Мой друг, лунная речка, и я…

У Мэтч слегка кружилась голова. К горлу снова подступили слезы. Но это ощущение было приятным — нежным и мягким. Она улыбнулась. Такая красивая зелень вокруг. Она вдруг почувствовала нерасторжимую связь с окружающими ее людьми, свою причастность к происходящему. Все они находятся в одной тонущей лодке.

— Этот невероятный кристалл я купила на Западе. Теперь я всегда пью воду, которую он заряжает…

Мэтч взяла новый бокал шампанского и, минуя площадку для танцев, направилась в сторону пляжа. Она уже давно потеряла Рикки с компанией. «Сколько прошло? Час? Может, больше? Нет, не больше часа».

Мэтч чувствовала на себе пристальные взгляды мужчин. В этот вечер она была уверена в своей неотразимости. Высокая, в ярком красном платье она была огромным пляшущим пламенем. Холодной и горячей одновременно. До нее нельзя дотрагиваться!

Я укрою тебя собой, я возьму тебя
в свое сердце…

— У меня был период, когда я была одержима идеей самоубийства. Но я никак не могла найти безболезненного способа. Поэтому я купила…

— Они не платят мне достаточно, чтобы разжечь меня…

Так глубоко в моем сердце,
Ты будто часть меня…

— Определенно, СПИД бьет по морали. Мы смотрим старые фильмы и хихикаем, потому что они скучны и банальны. Теперь возьмем картины семидесятых и ранних восьмидесятых. Мы видим, что они совершенно другие. Нет, не наивные. Они противостоят растущему разврату.

— Каким образом Иисус Христос добился такого признания? Наверное, тем, что создал новый миф? Супермен! Вся христианская концепция основана на невероятной самонадеянности.

— Я говорю ей: «Послушай, у тебя есть крыша над головой, есть еда, и я хорошо тебя трахаю. Этого вполне достаточно…»

Я укрою тебя собой…

Мэтч дошла до дорожки, ведущей на пляж. Здесь было тихо и спокойно. В ночном небе переливались сверкающие звезды. Она замерла, вдыхая запахи океана. Хрустальный бокал искрился в отблесках света. Голова немного кружилась. Ей было очень хорошо.

Вдруг раздались чьи-то шаги. Мэтч прислушалась. 8 темноте она различила пару, идущую ей навстречу. Она скользнула в сторону и спряталась за спинкой шезлонга, услышав приглушенный смех и два голоса. Мэтч пригнулась, села на песок и поджала ноги под себя. Они шли, обнявшись, затем остановились недалеко от того места, где она спряталась. Он поцеловал ее.

— Не надо, Рикки. Кто-нибудь может увидеть нас.

— Черт с ними. Я снова тебя хочу. Я всегда тебя хочу.

— Я тоже. Это невероятно.

— Пойдем выпьем немного шампанского. Я хочу танцевать с тобой.

— Лучше я поищу Джоя.

— Пускай он сам ищет тебя.

Они поднялись по лестнице и исчезли.

Мэтч встала. Ее трясло. Не надо останавливать слезы. «Лучше голая правда, Элен Мари, чем иллюзии! О'кей! Значит, будем воевать.»

Мэтч вылила вино на песок и открыла сумку. Достала платок, вытерла слезы. Сейчас она знала, что делать.

Джой Риверс вместе с Джоном Ирвингом и Диком Кэветтом рассуждали об использовании символизма в немецком экспериментальном кино. Насколько могла судить Мэтч, никто из них особенно в этом не разбирался. Она подошла к ним и наклонилась над столиком, эффектно демонстрируя свою полуприкрытую, обтянутую красным красивую грудь.

— Эй, Джой. Не хочешь потанцевать?

Джой перевел взгляд с ее груди на ее лицо и улыбнулся.

— Конечно.

Она повернулась и, не обращая внимания на собеседников Джоя, увлекла его в сторону площадки для танцев. Миновав ее, она пошла к дому.

— Эй, Элен Мари, площадка в другой стороне.

Мэтч повернулась к нему и улыбнулась.

— Неужели ты думаешь, что я имела в виду танцы. Ты думаешь, я буду прыгать там вместе с тобой и всем этим дерьмом? Это был лишь предлог. У меня есть волшебная травка. Очень сближает.

Он шел за ней, руки в карманах, внешне спокойный и безразличный, но она чувствовала его внутреннее напряжение. Ей удалось его заинтриговать. «Все идет по плану», — подумала Мэтч.

Она очень хорошо знала этот дом. Ей часто приходилось делать здесь массаж Дженни, Джине и всем Коуэнам. Она вела его по бесконечному коридору, отделанному черным мрамором, пока они не дошли до комнаты для гостей, которую использовали для массажа и занятий физическими упражнениями.

Мэтч очень тихо и осторожно повернула замок, и они вошли в комнату. Прикрыв двери, она сняла туфли и уселась на массажный стол. Открыла сумку, достала сигарету с марихуаной, прикурила ее и, затянувшись, протянула Джою.

Джой в нерешительности взял сигарету и затянулся. Поперхнувшись дымом, он закашлялся, потом еще раз затянулся. «Видимо, он плохо знаком с травкой», — подумала Мэтч.

Глаза Джоя набрякли и слегка остекленели.

— Нам надо бы найти Рикки и Катарину, — произнес он.

— Пускай они сами ищут нас, — ответила Мэтч, вспомнив разговор на пляже. Голос ее звучал иронично и зло. Она взяла у Джоя сигарету, сделала глубокую затяжку и откинула голову назад.

В комнате было тихо и спокойно. Сюда не долетали звуки музыки… Корабль на мели. Люди, застрявшие в лифте. Странники в ночном поезде…

Мэтч встала со стола, прошла к холодильнику, который стоял в углу комнаты, и достала оттуда две банки пива.

— Джой, тебе, наверное, часто приходилось бывать на таких приемах?

Джой уселся на итальянский диван, стоявший рядом с массажным столиком. Его глаза слегка покраснели. Он посмотрел на Мэтч.

— Да… приходилось, в основном в Голливуде. Но там все немного по-другому. Там — это бизнес. Даже свадьба превращается в бизнес.

Мэтч протянула ему пиво.

— Ложись на стол. Я сделаю тебе свой специальный массаж. Ты почувствуешь себя так, будто заново родился.

— Да, это было бы неплохо. Новый фильм сведет меня с ума. Масса проблем. Финансы и прочее…

«Он стал откровеннее», — подумала Мэтч. До этого Джой никогда не говорил о своем фильме.

Он забрался на стол и лег на живот. Мэтч наклонилась над ним и принялась обрабатывать ему шею и плечи. Она чувствовала узлы мышц под руками и прекрасно знала, где и как надо массировать. Джой расслабился.

— О, Господи! Это так приятно! Просто нет слов.

— У тебя там собралось много гадости, Джой. Надо вывести это из организма. Сейчас мы все сделаем как надо. Сними рубашку.

Джой не сопротивлялся.

Такой сервис она редко себе разрешала. Даже по отношению к Рикки. Она принялась массировать. Ее руки опускались все ниже и ниже вдоль его спины. Будто случайно, она опустилась ниже поясницы, залезла под его трусы, и принялась массировать ягодицы. Она так наклонилась над ним, что ее грудь касалась его голой спины.

— Почему ты не расскажешь Рикки про свои финансовые затруднения? Он готов вложить деньги в шоу-бизнес, насколько я знаю.

Дыхание Джоя стало прерывистым. Теперь пальцы Мэтч двигались вокруг его таза, возбуждая и дразня его.

— Да. Я думал об этом. Но не хочу, чтобы у него создалось впечатление, что я использую его. Может быть, это будет легче сделать, когда мы сойдемся поближе.

Ее пальцы продолжали свою работу. Джой повернулся и вопросительно посмотрел на нее. Он пытался понять, что она хочет.

— Что ты делаешь, Элен Мари?

Мэтч выпрямилась и развязала тонкую тесемку, на которой держалось ее платье. Оно соскользнуло вниз вдоль ее красивого тела в полной тишине.

— Я совращаю тебя, мистер Голливуд.

Впервые, с тех пор как она с ним познакомилась, он казался растерянным и незащищенным. Словно мальчик — молодой, неопытный и напуганный.

Прежде чем он что-то успел сказать, она залезла на узкий столик, села на него, раздвинув ноги, наклонилась вперед и прильнула к его губам.

— Ты единственный, кто называет меня моим настоящим именем, — прошептала Мэтч. — Я хочу сделать это для тебя. Я очень хорошо умею это делать.

Какое-то время Джой лежал под ней, не двигаясь. Потом стремительно обнял ее, обхватив своими жаркими руками ее ягодицы, и взял ее.

— О, Боже! Я так хотел тебя!

Это был первый комплимент, который он сказал за все время их знакомства.

Когда все было кончено, он заснул. Мэтч привела себя в порядок, оделась, положила остатки марихуаны обратно в сумку и села на диван, попивая пиво и наблюдая за ним. Одно было ясно — Катарина не очень-то преуспела с ним в сексе. Это был ребенок. Он абсолютно ничего не смыслил в любви. Во всяком случае, до сего момента. Она улыбнулась. Теперь он знает, чего ему недоставало все это время. Во всяком случае, какие бы отношения у него не были с женой, сексом там и не пахло.

Да, только через постель можно узнать истинный характер человека. Этот способ никогда не подводит. Кто бы мог подумать, что Джой Риверс окажется в постели таким наивным! Судя по его фильмам, где обычно секс занимает не последнее место, можно было бы подумать, что он большой знаток этого дела. Вот так дела!

Она может точно сказать, что из себя представляет мужчина, как только начинает массировать его. Всегда может определить, достаточно ли темпераментный парень или его надо долго заводить. Она чувствует это своими руками. У Джоя хорошая потенция. Просто у него никогда не было умелого учителя.

Она допила свое пиво. «Так, так. Она научила всему Рикки, и теперь он делится опытом с этой фригидной Катариной, а она дает уроки Джою Риверсу. Это непорядочно! Все, кроме нее, извлекли пользу из ее опыта. И в первую очередь — чертов Рикки». Эта мысль ей не понравилась. Она начинала злиться.

Через некоторое время Джой открыл глаза и улыбнулся ей.

Он встал, натянул трусы, подошел к ней и взял ее лицо в свои ладони.

— Господи, малышка. Это было самой удивительной вещью, которая когда-либо происходила со мной. Ты очаровательна!

Она взяла его руки и стала нежно гладить ими свое лицо. Она сделала это не потому, что хотела нежности, а чтобы скрыть свое смущение.

— Спасибо тебе. Мне очень приятно это слышать.

Он засмеялся.

— Я до сих пор не могу понять, как это произошло. И почему?

Он внимательно посмотрел ей в глаза. Она тоже взглянула на него, пытаясь придать своему взгляду невинность, но это ей плохо удалось. Он не был дураком. Лицо его помрачнело.

— Я хочу, чтобы ты знала кое о чем… До сих пор я еще никогда не изменял. Я никогда не думал, что у меня может произойти с тобой что-то подобное. Ты всегда так вешалась на Рикки. Я не слепой. Я вижу, как Рикки обхаживает Катарину. Так вот, если это что-то вроде мести, мне будет очень больно и неприятно, потому что, по правде говоря, я давно питаю к тебе нежные чувства. Ты мне нравишься гораздо больше, чем моя жена. Так что мы будем делать со всем этим?

Мэтч сделала глубокий вдох. Она никак не ожидала, что все так повернется. Это совсем не входило в ее планы. На глазах у нее выступили слезы и покатились по щекам.

— Джой! Я не знаю, что сказать. Спасибо тебе большое. Я никогда не думала об этом. Все произошло слишком быстро. Слушай, пойдем на воздух. Здесь можно задохнуться. Сейчас трудно что-нибудь сказать. Очень тяжело. Мне было хорошо с тобой. Спасибо.

Джой пристально смотрел на нее. Она очень надеялась, что он не задаст следующий вопрос. Без сомнения, она сука, но она не хочет разрушить его брак. Она не станет говорить ему о том, что видела.

Мэтч и представить себе не могла, что когда-нибудь услышит подобные признания. Жизнь воспринималась ею только как борьба, хотя, по правде говоря, не очень многого она в ней достигла.

— Давай лучше вернемся в сад. — Она взяла свою сумочку и направилась к дверям.

Джой Риверс остановил ее, схватив за руку, и посмотрел на нее снизу вверх. Сейчас инициатива перешла к нему. Мэтч была в замешательстве. Джой приподнялся на цыпочки и поцеловал ее.

— Так легко читать твои мысли — они написаны у тебя на лице. Скажи, я пугаю тебя?

— Кого, меня? Хм. Я живу в Ист-Виллидже. Меня не так легко напугать.

Когда Джой и Мэтч подошли к столу, Рикки рассказывал Луи, Оуэну и Джереми про свою коллекцию автомобилей, а Катарина танцевала самбу с Джорджем Плимптоном.

Джой усадил Мэтч рядом с Рикки, а сам пошел за выпивкой. Мэтч сидела, откинувшись на спинку стула, и размышляла о том, что делать дальше. Безнадежная злость на Рикки вновь охватила ее. В эту минуту он отрешенно курил огромную гаванскую сигару, кончик которой обмакивал в стакан с двойной порцией бренди. Мэтч выхватила сигару из рук Рикки и стала курить ее, пыхтя как паровоз. Луи был в восторге!

— Эй, Луи. Хочешь попробовать?!

— Еще бы! — Его глаза радостно заблестели, и он протянул к ней свою маленькую темную ручку.

— Ладно, забудь об этом. Я пошутила. Пойдем лучше танцевать.

Оуэн и Джереми подтолкнули друг друга локтями, когда Луи поднялся со стула и с серьезным видом замер в ожидании. Мэтч схватила его за руку, и они направились к танцевальной площадке.

Все расступились, чтобы посмотреть на них. А танцевать Мэтч умела превосходно. Вскоре она с удовлетворением заметила, что центр внимания переместился с Катарины на нее. Луи прыгал и извивался, не желая отставать.

Музыка закончилась. Луи смутился и убежал. Мэтч осталась одна в центре площадки. Платье прилипло к взмокшему телу, подчеркивая его великолепные формы. Рикки смотрел на нее. Она жестом пригласила его присоединиться к ней.

Рикки неохотно поднялся и пошел к танцевальной площадке. Она сделала несколько шагов ему навстречу, чувствуя, что ее злость сменяется печалью. Он обнял ее, не прижимая к себе, и они начали танцевать. «Очень грустно, когда теряешь надежду», — подумала Мэтч.

В течение всей жизни Мэтч не покидало ощущение, что кто-то или что-то все время преследует ее, пытаясь отобрать у нее самое дорогое и любимое. Она никогда не видела своего врага, но она всегда ощущала преследование и пыталась убежать, спрятав глубоко в себе некое эфемерное сокровище, пытаясь уберечь его от тления, которое царило вокруг. Это поддерживало в ней способность любить, доверять и верить. Она высоко задирала подбородок и сжимала кулаки, готовая дать отпор каждому, кто посягнет на ее сокровище. Она жила, пытаясь сохранить эту часть своей души живой и неуязвимой. Но сейчас она чувствовала, что процесс разрушения проник и туда.

Она не знала, что теперь делать, чтобы сохранить и защитить эту частицу себя, которую никто никогда не видел. Мэтч очень тщательно скрывала ее за внешней оболочкой развязности и смелости. Она знала, что самое Ценное в ней сейчас подвергается опасности и что если эта часть ее души умрет, то вместе с ней умрет все то лучшее, что в ней есть.

Рикки взглянул на нее.

— Ну что, развлекаешься?

— Да уж. Просто удивительно. Так много интересных людей, и так быстро они надоедают. Я сегодня узнала много интересного…

— Эй, Мэтч. Держи себя в руках. Это прекрасные люди. Скажи спасибо, что ты находишься здесь.

— Да? Успокойся, Рикки. Они все уверены, что я мадонна из Кракова. Я им всем очень нравлюсь. Они восхищены мною.

Рикки засмеялся.

— Отлично! Только не заносись слишком высоко. Ты должна помнить, что мы здесь только потому, что я финансирую один проект Бена Коуэна, а не потому, что мы им нравимся.

Мэтч стало обидно.

— Ерунда. Нас пригласила Дженни. Она моя подруга, и я ей очень нравлюсь. Вот почему мы здесь.

Рикки смотрел на Катарину, которая теперь танцевала с Джеральдом Фордом.

— Эй, Рикки! Очнись! Я бы никогда и ни за что не стала танцевать с вонючим республиканцем, — заметила Мэтч презрительно.

— Он был президентом этой чертовой страны! Ты сможешь рассказывать об этом вечере своим внукам. Я думаю, ты доживешь до того времени.

Рикки перестал танцевать и увел Мэтч с площадки, боясь, что Катарина услышит ее высказывания.

— Ладно, ладно. Давай лучше присядем. У меня ужасно болит спина.

Мэтч ухмыльнулась.

— Еще бы не болела!

Рикки взял ее руку и резко притянул к себе через стол.

— Позже ты мне сделаешь длинный хороший массаж. С эвкалиптовым маслом.

Мэтч замерла. Больнее удара он не мог ей нанести. На глазах навернулись слезы. Рикки озадаченно посмотрел на нее. Обычно он смотрел так на свою машину, когда та начинала плохо работать. С трудом переводя дыхание Мэтч выдавила из себя:

— Значит, длинный приятный массаж? Ты хочешь, чтобы я прогулялась вдоль твоего позвоночника и сделала все, что я умею делать?

Рикки ничего не понимал.

— Да, это было бы чудесно, — ответил он.

Мэтч освободила руку.

— Послушай, великолепный Боско. Я не стану дуть тебе в рот, когда твои внутренности будут гореть в огне.

Мэтч встала из-за стола и пошла сквозь толпу танцующих, обходя столики и группки людей.

Выйдя за громадные бронзовые двери, она сняла туфли. Мэтч шла босиком по нескончаемой аллее, удаляясь все дальше и дальше от места, где ей открылась истина, первый раз в жизни чувствуя себя вывернутой наизнанку. Она знала, что после случившегося вряд ли увидит Рикки снова. Шум музыки становился все тише и тише, вокруг сгущался мрак теплой летней ночи. Ей было очень одиноко. Как жить дальше?!

— Черт с ними! — в сердцах сказала она, как будто кто-то мог ее слышать. — Черт с ними со всеми!

Дженни танцевала с отцом. Донни танцевал с Делорес. Чайна танцевала с Луи. Оуэн танцевал с Джиной. Ондин, которого Биг Бен взял на поруки, танцевал с Изабель. Скоро должен был появиться праздничный торт.

Биг Бен и Дженни чувствовали себя несколько сконфуженно после всех неприятностей и переживаний. Дженни подозревала, что когда произошли все эти события, Биг Бен находился не на рыбалке. Во всяком случае, он не сказал, где был и с кем. В принципе, сам этот факт ее не очень волновал. Просто так получилось, что она осталась тогда совсем одна, а это было нелегко.

— Вечер удался на славу, детка. Спасибо тебе.

— Не стоит благодарить, папа.

Дженни заметила, что руководитель оркестра помахал ей рукой. Это был условный знак перед выносом праздничного торта.

— Скоро вынесут торт. Наверное, нам следует сменить партнеров.

Биг Бен остановился и посмотрел на нее, продолжая крепко держать в своих объятиях.

— Дженни, ты знаешь, как я тебя люблю?

Она смутилась. Он очень редко, она даже не помнила когда в последний раз, говорил ей это.

— Догадываюсь. Именно сегодня стало ясно, что каждый из нас для тебя значит.

Биг Бен опустил руки.

Они повернулись к своим партнерам по жизни — к Донни и Делорес. Оркестр заиграл последнюю песню, и впервые за этот вечер Дженни и Донни танцевали вместе.

— Как ты? — спросил Донни.

— Прекрасно. Жду не дождусь шоколадного торта. У меня просто слюнки текут. Позже тебе придется хорошенько прочистить мне желудок.

Донни поцеловал ее.

— С большим удовольствием.

Он обнял ее крепче и прошептал:

— Я люблю тебя, Дженни. И очень горжусь тобой.

Дженни, подняв веснушчатый нос, посмотрела на него.

— Вначале отец, потом ты. Я что-то не очень понимаю эти признания.

Донни ничего не ответил. Ее сердце сжалось. Она замолчала. Вопрос, который мучил ее всю неделю, вертелся на языке, но она не хотела сейчас задавать его: «Интересно, какие у него отношения с Фритци, если она не с Гарри?»

Оркестр замолчал. Сейчас на площадке никого не было, кроме семьи Коуэнов. Раздалась дробь барабана. Все огни погасли. Вдруг зажегся большой прожектор и осветил огромный шоколадный торт, сделанный в виде яхты Биг Бена. Гости в восторге захлопали в ладоши. Оркестр заиграл «С днем рождения». Коуэн стоял среди членов своей семьи и улыбался, приветствуя появление торта.

Изабель подала ему сверкающий серебряный нож, и Бен Коуэн вонзил его в торт. Он резал шоколадный корабль, пока вокруг щелкали камеры и сверкали вспышки.

Безукоризненно организованный вечер нарушила неожиданная выходка Артуро. Пока гости были заняты созерцанием происходящего, он стрелой выскочил из темноты и, подпрыгнув, опустился в самый центр шоколадного торта, который обошелся Биг Бену в две тысячи долларов.

От неожиданности все оцепенели. Полная тишина. Лица перестали улыбаться. Аплодисменты замерли. Произошло что-то невероятное. Словно бомба разорвалась в самом центре площадки. Что это?! Смешная трагедия или ужасная шутка? Тишину нарушил голос Джереми Харта:

— Артуро, пошел вон оттуда!

Публика пришла в движение. Артуро, весь в шоколаде, креме и в хлопьях мороженого, бросился прочь. Так как глаза у него были залеплены кремом, он, словно слепой, метался по площадке, натыкаясь на людей и столики, пока Джереми и Оуэн гонялись за ним. Незапланированное событие вдруг обернулось бурным весельем. Гости шумели и смеялись. Экспромт Артуро удался на славу.

Биг Бен и Донни были заляпаны шоколадом. Даже очки Донни были в шоколаде. На волосах у Делорес и Дженни красовались куски крема. Все получилось неожиданно и весело.

Оркестр заиграл веселую музыку, и гости бросились танцевать. Выходка Артуро словно сняла напряжение, которое ощущалось всеми. Как будто до сих пор все только и следили за тем, чтобы не выходить за рамки приличия, чтобы, не дай Бог, не сказать что-то лишнее или не так себя повести. Теперь это напряжение исчезло. Гости почувствовали себя раскрепощенными.

Они толкались, прыгали, кричали, смеялись до слез, скользя на ошметках шоколадного торта. Они вели себя, словно дети! Каждый веселился как мог!

Свобода! Они вдруг стали свободными. Они вертелись и кружились, дергались и прыгали, свистели и кричали, словно их всех охватила безумная радость. И причиной всему явилась нелепая выходка глупой собаки.

Однако это веселье не переросло в шабаш. Гости стали раскрепощеннее, но не распущеннее. Веселье возбудило аппетит, но не до обжорства. Они были подвыпившие, но не пьяные вдрызг. Веселые и шумные, но не безумные. Они не потеряли человеческого облика, оставаясь вежливыми и галантными, элегантными и благодарными хозяевам за прекрасно устроенный прием.

Дженни слизывала с пальцев остатки шоколадной мачты и помогала Изабель собрать то, что осталось от торта. Она знала, что эта часть вечера навсегда останется в памяти гостей.

ГЛАВА 7

Джина Харт сидела на пляже. На коленях у нее лежала записная книжка. Она чувствовала себя опустошенной. Кажется, Раймонд Чандлер сказал: «Когда человека одолевают сомнения, он входит в дом с ружьем». Прекрасная мысль. Если бы она смогла обыграть эту фразу в своей статье, посвященной постфеминизму… Интересно, а что, если переделать и написать: «Лесбиянки входят с ружьем в руках».

Джина зевнула, достала термос с кофе и наполнила чашку. На пляже было пустынно и безмолвно. Она наслаждалась тишиной. Завтра, четвертого июля, начинался отпуск, и можно будет обо всем забыть.

Она отпила кофе и стала наблюдать за чайками, кружившими над морем и иногда залетавшими на берег в поисках добычи. Две чайки шли, переваливаясь, навстречу друг другу. Это зрелище вызвало у Джины улыбку: «Какие странные птицы». Они напомнили ей Шломо и Сами Сегалл, о которых она когда-то написала статью. Это была довольно забавная и странная парочка…

«Ладно, Джина, соберись с мыслями». Она завела часы. Через час она должна была встретиться с женской делегацией, последней перед отпуском. Каждый раз перед какой-нибудь официальной встречей она говорила себе, что нужно спокойнее относиться ко всему и уметь расслабляться.

Юбилей у Биг Бена был всего лишь неделю назад, а кажется, что прошло уже несколько месяцев.

В их жизни столько изменилось… И прежде всего, в нее вошел Аарон. Она улыбнулась. Это похоже на кровосмешение. При этой мысли Джина покраснела. И что было самым забавным, он вошел в их жизнь в общем-то достаточно спокойно, как само собой разумеющееся. На следующий день после юбилея Гарри позвонил Аарону и пригласил его на обед. Они волновались, как воспримет это известие Джереми. Но, как ни странно, он только воскликнул: «Ух ты! Классно! А у него машина есть?» Вот так всегда происходит с подростками. Когда ты переживаешь, что ему не понравится что-то, получается наоборот. Их реакцию невозможно предугадать.

Аарон приехал на новом «корветте». Джереми понравилась его машина. Джина сразу же полюбила Аарона. Он был так похож на Гарри! Такой же кроткий, с чувством юмора, смышленый. Он уже закончил школу правоведения. Был со всеми очень мил и спокоен. Он так отличался от своей матери! Трудно было поверить, что это ее ребенок. Очевидно, гены Гарри одержали верх над генами его матери.

Самым неприятным во всей этой истории для Джины была, конечно, Фритци. Она чувствовала, что они с ней как бы соревнуются. Она ненавидела это чувство в себе, но ничего не могла поделать. Всякий раз, когда Аарон говорил «моя мать», все ее тело сжималось.

Гарри был переполнен благодарностью к своей жене за то, что она позволила пригласить сына на обед. Он всячески старался помочь Джине приготовиться к этой встрече, выполняя любое ее поручение.

Джине очень помогало сознание того, что Гарри все-таки выбрал ее… Все выглядело мило с обеих сторон. Ужас, который поначалу мучил Джину, быть постоянно сравниваемой с Фритци, потихоньку исчезал.

Джина наблюдала за чайками, гревшимися на солнце. Она представила себе их в маленьких шезлонгах, держащими своими скрюченными лапками прохладительные напитки и непринужденно болтающими о простатите.

Дженни, конечно, будет не так легко пережить свалившиеся на нее неприятности. После юбилея Дженни с отцом отвезли Делорес обратно в больницу. Она ужасно сопротивлялась. Это была тяжелая сцена. Делорес обвиняла Бена в том, что он ее обманывает, закатила такую истерику, что пришлось ей дать успокоительное.

Дженни посещала ее в больнице каждый день, а Бен в это время улаживал дело с адвокатами. Шила в мешке не утаишь. Все догадывались, что за арестом Делорес что-то стоит, но делали вид, будто ничего не произошло. День рождения Бена прошел хорошо, не считая случившегося с Артуро. Вспомнив о нем, Джина улыбнулась. Чертова собака доставила ей столько хлопот…

Слава Богу, кажется, обвинение с Делорес и Ондина снято, и дело, похоже, закрыли. Но даже если они и избежали тюрьмы, впереди у Коуэнов было много хлопот. Дженни не особенно распространялась о Донни, но Джина поняла, что она очень расстроена: он так неожиданно уехал тогда… И до сих пор не объяснил, где же все-таки был два дня. Неужели у Фритци?

Дженни наняла частного детектива следить за отцом и мужем. Но что это даст?

Появилась Дженни. Она несла огромную сумку. Подойдя к Джине, она бросила свою ношу и устроилась под зонтиком рядом.

— Что ты таскаешься с этой тридцатипудовой сумкой? Ты же с ней еле справляешься.

— Это часть моего образа жизни. Я принесла остатки шоколадного торта. Думаю, каждый захочет кусочек. Я уже достаточно съела этого торта. Не заставляй меня чувствовать себя виноватой за такое обжорство. Когда я нервничаю, всегда много ем. Я уже прибавила семь фунтов в весе, но думаю, что это еще не предел. Оуэн говорит, что я скоро превращусь в маленького поросенка, если не буду следить за собой.

Джина засмеялась. Поросенком в детстве звали Оуэна родственники Делорес.

Джина наклонилась и поцеловала свою подругу.

— Я тебя очень люблю…

— Звучит, как название песни. Ты уже третий близкий человек, который говорит мне об этом. Все так беспокоятся обо мне. Может быть я больна?

— Да нет, конечно. Просто вся эта суматоха делает тебя необыкновенно привлекательной!

— Давай лучше съедим мой торт, пока он не расплавился от жары.

Дженни достала из сумки большой пакет, несколько салфеток и вилки. Джина подсела ближе.

— Господи, ты даже вилки взяла с собой!

— По привычке. Я положила их в сумку еще до того, как узнала, что Эрика Гесс не придет.

— Прекрасно. А кто придет?

— Будем мы, Мэтч и Эсмеральда.

Джина вздохнула.

— Я не так себе все представляла… Мне сейчас никого не хочется видеть, и тем более выслушивать…

— Не капризничай! — воскликнула Дженни. Рот ее был испачкан шоколадом. — Прошу тебя!

К ним приближалась Эсмеральда Куччи. В одной руке она несла большую корзинку, а в другой бутылку вина. Она шла легкой походкой, походкой уроженки севера Италии. Джина и Дженни долго пытались научиться так ходить, но все было бесполезно.

— Посмотри на нее. Как она это делает? Такое впечатление, что ей очень легко идти по этому вязкому песку, — сказала Дженни.

— Добрый день, дорогие. Прошу прощения за опоздание. По дороге я остановилась перекусить, но, к сожалению, салат оказался не очень свежим.

Джина и Дженни посмотрели друг на друга.

Дженни поспешно доела остатки торта. Она боялась, что Эсмеральда выскажет неудовольствие и откажется его есть.

— Вы представляете, помидоры подали консервированные. Вы можете в это поверить? В Милане это было бы невозможно. Что за дерьмо! Вы когда-нибудь ели их?

Дженни, подобно маленькому ребенку, пойманному врасплох на кухне, быстро облизнула губы.

— Нет, я никогда не ела консервированные помидоры, — поспешно ответила она.

Джина и Дженни знали, что Эсмеральда сильная женщина. Она всегда была сама собой. Всегда собранная, не нуждающаяся ни в ком и ни в чем, полагающаяся только на себя. Она много и успешно работала, нянчилась с мужем, баловала подрастающих детей и при этом всегда выглядела элегантной, подтянутой. Создавалось впечатление, что все ей в этой жизни удавалось легко.

Джина любила вспоминать историю, которая произошла однажды с ней и Эсмеральдой. Они отправились на уик-энд в Мэне. На таможне Эсмеральду задержали и попросили выложить содержимое чемодана, который был битком набит продуктами долгого хранения. «Но я всегда беру с собой необходимый запас еды, — невозмутимо объяснила она таможеннику. — Кто знает, что они там едят, в Мэне?»

Эсмеральда постелила салфетку на песок и принялась спокойно раскладывать еду. Они смотрели на нее с уважением, граничившим с благоговением.

— Я очень хочу быть похожей на тебя, — сказала Дженни.

Эсмеральда улыбнулась.

— О, нет, Дженни. Оставайся сама собой. Никогда никому не подражай. Это обкрадывает человека.

В это время перед ними возникла Мэтч. Выглядела она застенчивой и смущенной.

Все молча уставились на нее.

На ней были льняные слаксы и белая майка, голову прикрывала соломенная шляпка, в ушах мерцали маленькие сережки с жемчугом. Ногти на руках были коротко острижены и не покрыты лаком, лицо почти без макияжа, из-под шляпки выглядывали волосы бледно-пшеничного тона. Мэтч полностью изменила свою внешность.

Единственным признаком того, что это все-таки Мэтч, была сигарета, которую она швырнула на песок.

— Что вы уставились? Что-нибудь стряслось? — наконец спросила она, подбоченясь.

Эсмеральда, которая никогда не теряла присутствия духа, спокойно разливала вино. Джина и Дженни хранили молчание.

Эсмеральда видела Мэтч второй раз в жизни, но испытывала симпатию к ней. Она протянула Мэтч стакан с вином и пригласила ее присоединиться.

— Садись, перекуси. Сейчас все обсудим.

Мэтч вздохнула, села на песок и спросила:

— Вам не нравится, как я выгляжу? Что, так безобразно?

Джина и Дженни смущенно покачали головами.

— Нет! Нет! Что ты! Ты выглядишь прекрасно. Это просто так… — сказала Джина, с трудом подыскивая слова. — Просто по-другому, непривычно…

— Что все это значит? — перебила ее Дженни. — Почему ты полностью изменила свой образ? Вообще-то это здорово, что ты можешь так резко измениться. Вот я, например, что бы ни делала со своей внешностью, всегда выгляжу одинаково.

— Я это сделала, чтобы привлечь внимание мужчин. Все об этом только и болтают…

Джина прервала ее:

— Ты говоришь обо всех мужчинах или… — Джина сделала многозначительную паузу. Она хотела помочь Мэтч начать самой разговор о Рикки, но не знала как. Об увиденной пикантной сцене на юбилее у Биг Бена она не рассказала даже Дженни. — Итак, ты имела в виду Рикки, у которого обозначился синдром Катарины, не так ли?

Мэтч покраснела.

— Да, ты права. Я подумала, если он так воспылал к ней, то я ему помогу — стану серой и непривлекательной.

Эсмеральда, которая заканчивала накладывать закуску на тарелку Мэтч, от удивления резко вскинула брови.

— Я знаю эту Катарину. Я снимала ее для журнала «Вог». Слишком много интереса вы к ней проявляете. Почему вам так хочется быть на кого-то похожими? Это чисто американская черта. В Италии, например, мужчина любит женщину за ее уникальность. Здесь же все наоборот. Странно… Таким способом никогда не поймать мужчину в свои сети. Подражая, вы, может быть, и будете прекрасны, но это будете уже не вы. Это самообман. И прежде всего, обман вашей души.

Мэтч сняла свою шляпку и надела большие темные очки. Было ясно, что она еле сдерживает слезы.

— Эта неделя мне показалось бесконечной. Сначала я узнала, что Рикки занимался любовью с Катариной. Расстроенная, я вернулась в город, чтобы заработать немного денег и отвлечься. Это было похоже на страшный сон. В довершение ко всему этот клиент, пуэрториканец, который во все мои злоключения добавил еще неприятностей… Он обслуживается у меня уже много лет. Адвокат. Что ему вдруг в голову ударило, не знаю… Во время массажа он вдруг схватил меня. «Я не могу ждать больше ни минуты, я хочу тебя», — сказал он, потея и пыхтя, пытаясь повалить меня на массажный стол. Мне пришлось применить силу. Я сказала ему, что, если он не прекратит приставать, я позову полицию. Как только он услышал слово «полиция», его тут же как ветром сдуло. Вот почему я терпеть не могу этих ПРИ свиней.

Джина намазала итальянский сыр на хлеб и спросила:

— Что такое ПРИ?

— Этот термин уже официально вошел в медицинскую терминологию, — объяснила Мэтч, пожав плечами.

Дженни придвинулась к ним поближе.

— Но что же это все-таки значит?

— Ну, это что-то вроде пуэрториканской истерии. Вечно они ходят озабоченные. Они абсолютно не знают, что такое Нью-Йорк. Однажды я познакомилась с таким… и позволила ему провести несколько часов у себя. И что вы думаете? Первое, что он сделал, так это изнасиловал меня. Я и сейчас без отвращения не могу вспоминать об этом…

Кончилось тем, что я сунула ему его одежду и затолкала в лифт. В итоге он не заплатил ни за массаж, ни за то, что трахнул меня. Козел!

— Невероятно, но хоть внешне он был привлекательным?

— Ну… он не был нарисован маслом…

Эсмеральда изумленно подняла брови.

— Что это значит «не нарисован маслом»?

— Я знаю, — сказала Дженни, вставая. — Так говорят женщины, живущие в гетто, когда рождается уродливый ребенок. Мне об этом рассказывала Изабель.

Эсмеральда улыбнулась.

— Мне нравится это выражение.

— Самое интересное, что я имела неосторожность рассказать об этом случае одной своей очень состоятельной клиентке. И что вы думаете? В результате я ее потеряла. Вот что значит говорить правду! Только богатые могут позволить себе эту роскошь. Остальные должны о ней забыть! Мои клиенты хотят слышать только приятные вещи, всякие глупости наподобие «О, как вы молодо выглядите!» А я… Кто я? Ничтожество… Правда — это смерть для таких людей, как я. Я должна забыть обиду на Рикки. Стереть из памяти эту сцену с пуэрториканцем… В то время как мои клиенты могут водить меня за нос своей болтовней и в конце концов мило сказать: «Итак, деточка, расскажи мне всю правду».

Как правило, все состоятельные люди быстро ломаются, встречаясь с препятствиями на своем пути — каждую неделю у них возникают новые болячки. Прежде всего, практически у всех у них пониженное содержание сахара в крови, частые нервные срывы. То они плачут весь день, то сутки напролет спят. Они подвержены какой-то странной гуляющей инфекции. То вдруг им приходит блажь сидеть на витаминных инъекциях, то есть исключительно одни салаты… И так одна причуда сменяет другую. А в сущности, все это происходит только потому, что у них очень толстый бумажник. Даже под дулом револьвера я бы не поменялась с ними местами!

Все захлопали. Мэтч допила свое вино и грустно продолжила.

— Я чувствую, что во мне что-то изменилось, что-то треснуло, надломилось… Я хочу иметь ребенка. Думаю, что вдвоем нам было бы хорошо. Я вырастила бы его дерзким, уверенным в себе, даже нахальным. Я никогда не позволю себе рассчитывать и надеяться на мужа-мудака.

Женщины молчали, не зная что сказать.

Плечи Мэтч вздрогнули, и она заплакала.

Она и сама до конца не понимала, что с ней происходит. Мэтч чувствовала расположение этих женщин и полностью им доверилась. Ей была приятна их забота… Они все были матерями и знали, как утешить ее. Глубокая и необъяснимая тоска охватила ее… Мэтч позволила им разделить с ней свою боль.

Когда Френки Кэрш занимался любовью с Фритци Феррис, он отключался от всего. Даже мчась в своем вишнево-красном «феррари», обвеваемый ветром, чувствуя себя свободным, сильным и уверенным, он не мог так забыться. Он всегда отчетливо знал, кто он и где находится, всегда охранял свой тыл и свой бизнес. Но когда он был с ней, он терялся. Охваченный шелковым туманом всего ее существа, он был как слепой эмбрион — совершенно безрассудный, лишенный всякой способности мыслить.

Когда Фритци сообщила ему, что Аарон проведет остаток лета у Хартов, чтобы лучше узнать отца и сводного брата, Френки чрезвычайно обрадовался. Теперь она полностью будет принадлежать ему! Их ждали ночи, полные наслаждения. Одни в эротической стране чудес!

Но вдруг что-то произошло. Она была с ним, и в то же время он чувствовал, что мысли ее очень далеко. Все изменилось. Все было не так… Обладать ею сейчас было все равно, что обладать любой другой женщиной. Он терялся в догадках…

В тот день они закончили заниматься любовью лишь под утро. Прижавшись к нему всем телом, Фритци вскоре заснула. На ней была белая сатиновая рубашка, перехваченная в талии тонким поясом.

Проснувшись, она посмотрела на него затуманенным взглядом и медленно проговорила:

— Мне жаль, очень жаль, Френки, но мы больше никогда не должны встречаться.

Он попытался сесть, но не смог. Как будто кто-то наступил ему на грудь. Он онемел, ему не хватало воздуха.

— Ты шутишь!

— Нет. В таких вещах я никогда не шучу, — вздохнув, ответила она.

Ему удалось, наконец, приподняться. Она была сейчас серьезней, чем когда-либо.

Если бы он был старше ее или любил бы кого-нибудь раньше, он бы потребовал у нее объяснения. Но у него не было опыта в любовных делах. До сих пор женщины в его жизни легко приходили и так же легко уходили. Они были как его машины, которые он любил менять и с которыми он расставался без сожаления: быстрые, гладкие и всегда доступные.

Сейчас он не знал, как ему поступить.

Френки машинально сел в свою роскошную машину и поехал прочь по дороге, усыпанной галькой. Не сказав ни слова, не успев даже осознать до конца происшедшее, он уехал от женщины, которую полюбил впервые в жизни.

Гарри Харт лежал на кровати и смотрел бергмановские «Сцены из супружеской жизни». Он так часто смотрел эту вещь, что пленка истерлась, и он давно уже собирался купить новую кассету. Тем более сейчас, когда Аарон жил у них. Гарри не терпелось познакомить своего сына с великими произведениями любимого мастера.

Джина вышла из туалетной комнаты. Она была в белом летнем наряде.

— Ты действительно не хочешь пойти со мной? — спросила она, укладывая в сумку ручки и блокноты. Она собиралась на открытие ежегодного благотворительного аукциона в Хамптонской библиотеке. Сейчас Джина очень сожалела, что дала согласие редактору пойти туда. После аукциона Харты и Джеймсоны должны были встретиться, чтобы вместе пообедать. Они условились об этом накануне, считая, что после всех перипетий они заслужили обед в ресторане в узком дружеском кругу. Джина и Дженни любили наблюдать за публикой, а Гарри и Донни обожали омаров.

— Ты что, шутишь?! Я лучше сделаю себе клизму, чем пойду туда.

Джина засмеялась и присела рядом.

— Как знать, Гарри. Я думаю, там будет не так уж и плохо. Некоторые премии будут очень забавными.

Гарри остановил кассету.

— Ты себя успокаиваешь. Просто тебе нужно пойти туда, раз дала согласие, и написать очередные враки обо всем, что видела.

— Неправда. В редакции сказали, что я должна быть объективной.

— Все редакторы так говорят. Потом они все равно вычеркивают из материала все критические замечания.

— Ладно. Я иду одна. Значит, мы встречаемся, как и договорились, в ресторане?

— Да. Донни и Дженни обещали заехать за мной.

— Тогда до свидания, дорогой.

— До свидания.

Джина ушла, а Гарри вернулся к Бергману.

Когда Джина приехала на аукцион, там было полно народу. Она показала свой пропуск и нерешительно вошла в зал. Она терпеть не могла подобные мероприятия. В последнее время она заметила, что ее стали раздражать места, где собиралось более десяти человек. Может быть, она стареет? Как только она представляла себе, что ей надо нарядиться и весь вечер бродить среди толпы приглашенных с бокалом в руке и обязательной улыбкой на лице, ей становилось не по себе. Все это стало утомлять ее.

Джина взяла со столика аукционный буклет и стала пробираться через толпу поближе к центру зала. Рядом с группой фоторепортеров стоял Питер Дженнингс и разговаривал с очень высокой блондинкой. Волосы ее были украшены голубыми перьями, а костюм переливался розовыми и желтыми блестками. Она улыбалась. Джина тоже улыбнулась, почему-то вспомнив шутку Гарри насчет клизмы. Она открыла буклет и стала изучать список:

«Игра в гольф с Майклом Томасом.

Обед с продюссером Доном Хэвитом и его супругой Мэрилин Бергер из «Нью-Йорк таймс».

Джилл Кременц предлагает черно-белое фото для ваших детей.

Парный теннис с Джорджем Плимптоном…»

Джина сделала отметку в каталоге. Невероятно! Желание людей принять участие в таком необычном социальном эксперименте казалось Джине весьма забавным. Софистика какая-то… Люди проводят всю ночь напролет, дрожа от холода, только лишь чтобы мельком увидеть принцессу Ди и потом восклицать «Я видел ее! Я прикоснулся к ней!»

Она прошла в зал торгов посмотреть списки. Все это ей казалось достаточно грубым, циничным и даже скотским. Некоторые списки были заполнены до отказа именами, в то время как другие были абсолютно пустыми, за которые не давали ни цента. Какая прекрасная метафора для всего американского общества. Джина решила пройти в другой зал.

«Предлагается каминный экран, имеющий форму собаки.

Продается инкрустированный обеденный стол из красного дерева.

Полный медицинский осмотр. Грузовик с удобрениями…»

Джина пристально изучала списки. Здесь можно было найти все что угодно. Все для всех. Предлагались и уроки серфинга, и путешествие в Египет, и благотворительные турецкие обеды, массажи, картины, написанные местными художниками, билеты в оперу, пикник с приготовлением кушанья из моллюсков… Предложениям не было конца.

Джина обратила свое внимание на трех известных наездниц, которые ехали верхом. Они возвращались потные, ненакрашенные… После целого дня езды по кругу их сапоги были испачканы в лошадином дерьме… Эта новая форма снобизма вызвала у Джины раздражение.

Лошадь… атрибут прошлого, от которого сегодня жизнь человека уже не зависит. Она осталась как последний символ прошлого…

В двадцатом веке на смену настоящим драгоценностям приходит бижутерия, поддельные «роллексы», искусственные меха. Очень трудно сегодня по внешнему виду определить, богат человек или нет. Только социальная лестница, на верху которой ты находишься, может дать гарантии наличия у тебя богатства.

Как жаль те далекие времена. По крайней мере, тогда не было столько подделок, фальши, беспородности. Это были времена ее — лошади.

Мода на настольный теннис длилась недолго. На смену ему пришел большой, с прекрасными теннисными кортами. Но если вначале это был вид спорта только для состоятельных людей, то уже через несколько лет им стали заниматься представители среднего класса. Теннис перестал быть символом состоятельности…

В конце концов, теннисные корты не возьмешь с собой в ресторан! Кстати, лошадь тоже… Но вот одежда — это особый разговор. Одна одежда может быть в десять раз дороже, чем самый шикарный теннисный корт…

Наездницы вошли в бар и заказали водку со льдом. Это была крутая выпивка для крутых женщин.

Джина последовала за ними и устроилась неподалеку, в надежде подслушать их разговор. В ушах женщин сверкали одинаковые бриллиантовые сережки — единственная дань низменному материализму.

— Я так переживаю из-за завтрашнего шоу, что не могу нормально спать уже целую неделю. Боже мой! Я так плохо сегодня ездила. Я не вынесу этого ужаса. Во мне все напряжено.

— Успокойся, Бриджит. Это не операция на мозг. Это всего лишь лошадиное шоу.

— Вы не понимаете, что это значит для меня.

Джина заказала сок и продолжала наблюдать за ними. Одна из наездниц обернулась и посмотрела на Джину. Джина быстро опустила голову и сделала вид, что внимательно изучает каталог.

— Ладно, пошли отсюда, — сказала Бриджит. — Здесь их нет.

Джина смотрела им вслед, соображая кого это они ищут. Такого рода женщины — свободные, раскованные, насмешливые и задиристые — вызывали в ней противоречивые чувства: они и притягивали, и в то же время она ощущала какой-то страх и смущение перед ними. В глубине души она завидовала им, хотя и старалась не признаваться в этом даже самой себе.

— Привет! Как дела!

Джина повернулась, почувствовав как ее легонько хлопнули по плечу. Перед ней стоял Френки Кэрш. Джине показалось, что он выглядит печальным и потерянным.

— Прекрасно. Как у тебя?

Он поморщился. Его шелковый костюм был слегка измят.

— Пока не жалуюсь. Ты здесь одна?

— Да. Гарри не захотел ехать со мной. Я собираюсь написать об этом.

— Хочешь конфиденциальную информацию? У меня кое-что есть.

— Конечно! Это было бы интересно. Когда мы сможем поговорить?

— Если хочешь, прямо сейчас.

Джина посмотрела на часы. У нее были еще кое-какие дела здесь, поэтому она предложила:

— Как насчет завтра? Я знаю, что завтра праздник, но мы можем созвониться.

— Хорошо, — согласился Френки. Он явно был не в духе.

Джина улыбнулась ему. Он казался таким несчастным.

— Ты с Фритци?

Он опустил глаза и медленно покачал головой.

— Нет. С ней все кончено.

Джина удивилась и, неожиданно для себя, разволновалась. Быть может, потому, что наличие у Фритци молодого любовника успокаивало ее и Дженни.

— О, Френки. Прости меня. Я не знала.

Он поднял глаза, и их взгляды встретились. Джина испугалась, что он вот-вот расплачется.

— Это произошло совсем недавно.

— Знаешь, все романы, в принципе, одинаковы. Может, это и делает их забавными.

Джине было по-матерински жаль его. Она очень хотела хоть немного поднять ему настроение. Она знала, что ему будет очень неприятно, если он расплачется здесь.

— Нет. По-моему здесь дело в другом. У нее кто-то появился.

— Правда?!

У Джины сжалось сердце.

— Да. Скорее всего, это так. Мне кажется, что такая женщина, как Фритци, может иметь кого захочет… А что ей делать с таким парнем, как я?

Джина поставила стакан на столик. Ее ладошки вспотели. Бедный Френки! Вся его самоуверенность исчезла.

— Ты еще молод, Френки. Впереди у тебя еще много встреч с женщинами… Не стоит так огорчаться. Все будет хорошо.

Френки печально улыбнулся.

— Да, конечно. Только я никогда не встречу такую женщину, как она. Таких больше нет. Ладно, жду звонка.

Ссутулившись, Френки побрел к выходу.

— Время летит незаметно. Жизнь проходит, мелькают дни и годы, не оставляя в памяти ничего, кроме отдельных эпизодов: пикник на пляже, когда тебе было всего лишь пять лет, а семья была еще крепкой и счастливой; поездка в горы и песни, которые тогда пели; влюбленность в Омара Шерифа и первое посещение оперы; спортивные соревнования и жуткий бронхит… Эпизоды хорошие и плохие. Значительные и совсем несущественные. Смерть. Смех. Отличная еда. Первый оргазм. Застывшие во времени куски жизни.

Когда происходят эпизоды, которым суждено остаться в памяти на всю жизнь, мы не говорим себе, что именно это обязательно запомним. Они просто остаются с нами. И мы не знаем, станет ли наша жизнь лучше, если мы будем внимательнее приглядываться к ней. Разве можем мы с уверенностью сказать, какой груз памяти мы донесем до старости и унесем с собой в могилу?

Случилось так, что Харты значительно позже смогли оценить значимость обеда в ресторане вместе с Джеймсонами. Это был как раз тот эпизод, память о котором они пронесут через всю свою жизнь.

Джина пришла, когда все уже были в сборе. Она с трудом пробралась к столику сквозь толчею, обычную для летнего обеденного времени. За столом шел оживленный разговор. Речь шла о Бергмане, о его «Сценах из супружеской жизни». Гарри был в своем амплуа.

— Смотрите, эта вещь полностью автобиографична. Он утверждает, что мир взрослых разрушительно влияет на детей. Он прекрасно показывает общество, где каждый персонаж пытается унизить находящегося рядом с ним. Так почему все отмахиваются от реальной действительности? Я имею в виду всех этих либералов с трясущимися коленками, коммунистов и гуманистов, которые думают, что могут изменить установленный порядок вещей. Это же абсурд!

Я думаю, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что всегда были и будут сильные и слабые, богатые и бедные, хорошие и плохие, животное и человек. Почему это никто не понимает?! И пока это равновесие или противостояние существует, возможно ли что-либо изменить к лучшему? Их дурацкие идеи основаны на том, чего не существует в природе, чего не было и никогда не будет, а не на реальных вещах.

Джина опустилась на стул рядом с Гарри.

— Отлично, я рада, что пропустила этот разговор. Для хорошего пищеварения больше подходят более спокойные темы.

Джина заказала бокал вина и расслабилась в компании по-настоящему близких людей.

Донни задумчиво произнес:

— Когда мы с Дженни в прошлом году были в Амстердаме, мы посетили дом Анны Франк. Мы столько читали об этом в путеводителе… до этого смотрели фильмы, читали дневник, что решили обязательно сходить туда.

Донни пригубил свой стакан с шотландским виски и продолжил:

— Вы входите в маленькую прихожую и платите за вход. Потом карабкаетесь вверх по скрипучей узкой лесенке, не зная, что вас ждет наверху, как вдруг неожиданно оказываетесь перед фальшивым книжным шкафом, о котором столько читали, видели его в фильмах и документальных лентах. И вот он стоит перед вами, вы проходите через него, как делали это Франки и ван Пелсесы, и попадаете в их кошмар.

Пятьсот тысяч туристов ежегодно проходят этой дорогой и рассматривают запущенные комнатенки, макет, где показано где кто спал, обстановка — все-все. Я представил себе, что бы они подумали, если бы знали, что через полсотни лет немецкие туристы в шортах будут бродить здесь и щелкать фотоаппаратами. Я не могу вам передать, что случилось с нами. У меня на глазах выступили слезы. На меня все это произвело удивительно сильное впечатление. Более сильное, чем весь Музей Катастрофы.

В одной из этих комнат было окно, выходившее на улицу. Я подошел к нему и выглянул наружу. Стоял ясный прохладный весенний день. Я увидел маленькую улочку, окаймленную каналом. Вдоль улицы протянулся ряд лавчонок, где торговали китайским фаянсом и фарфором, вереница магазинов, предлагавших одежду на любой вкус. Все выглядело спокойно, безмятежно. И трудно было представить, что эта самая улочка была когда-то наводнена штурмовыми отрядами, оружием, что на ней царил страх, несчастье, что здесь творилось зло.

Когда я от всех этих мрачных мыслей немного пришел в себя, мы прошли в следующий выставочный зал. Меня заинтересовала книга посетителей, в которую я заглянул. Я сейчас не могу точно вспомнить, но там было написано что-то вроде того, что нацизм символизирует чудовище, которое сидит в человеке и временами берет верх. Запись гласила: «Он вернется и снова одержит победу, потому что он всегда здесь, среди нас, он часть нас самих».

Прочитав эту запись, я был так возбужден, что мне понадобилась пара дней, чтобы прийти в себя. Спросите Дженни. Я думаю, Гарри, что отрицая человеческую природу, мы сами разрушаем свою общность с ней.

Подошел официант, и они заказали огромное количество еды и очень дорогое шампанское. Они были похожи на людей, получивших хорошее наследство. Так обычно поступают бедные люди, когда им неожиданно сваливаются на голову деньги. Они как будто хотят одним махом восполнить все безвозвратно утраченное в своей жизни.

Разговор перескочил на роман Катарины с Рикки. При этом Джина и Дженни делали все возможное, чтобы увести разговор от Мэтч.

Дженни старалась избегать разговора о матери, которой стало лучше, хотя она еще полностью не вышла из состояния депрессии. Донни поговорил с ее врачами, и они прописали ей лечение антидепрессантами. Делорес пожаловалась дочери, что ненавидит врачей и поэтому отказывается им что-либо рассказывать.

Они посмеялись над Биг Беном с его странными, как им казалось, неловкими поисками любовных приключений. Его поведение изменилось. Он долгое время проводил в ванной, волосы укладывал гелем, в его речи появились новые слова. Им было жаль Дженни, которая находилась между родителями, как между двух огней. Она пыталась угодить каждому из них, забывая о себе.

Донни, который всегда подбадривал жену, похоже, тоже изменился. Но в целом они провели вечер, радостно общаясь друг с другом.

Провели бы они его как-то иначе, знай, что это их последний вечер? Неизвестно… Единственное, о чем Джина потом жалела, это что они этот вечер не сняли на камеру — не осталось даже кассеты на память.

Фритци Феррис стояла возле закусочной, спокойно ожидая Эрику Гесс, чтобы вместе купить необходимые овощи. Она почти не знала эту женщину, хотя наблюдала ее активное участие во всех хамптонских мероприятиях. Но в двух вещах она была уверена: в том, что Эрика Гесс ужасно избаловала свою дочь и что сексуально она не была озабочена. Ей это нравилось. Фритци улыбнулась. Она находила свою новую знакомую похожей на хорька: глазки черные, как пуговички, движения мелкие.

Пока Эрика и Фритци делали покупки, маленькая Гесс была предоставлена самой себе. Малышка развлекалась тем, что брала ручонкой молотый кофе из аккуратно выставленных мешочков и бросала его куда попало.

Эрика рассеянно бродила по магазину, не утруждая себя излишней вежливостью, совершенно не заботясь о впечатлении, которое она производила на окружающих. Она была похожа на женщину, которая брала реванш над своими многочисленными мужьями…

Фритци ждала ее у выхода. Какая странная жизнь! Она вернулась на восточное побережье переполненная чувствами, в которых сама с трудом разбиралась. Еще девчонкой, она все время пряталась. Пряталась, чтобы защитить себя от других. И самым невероятным ей сейчас казалось ее решение рассекретить себя. Фритци Феррис, урожденная Мадлен Олсен, больше не прячется!

Двадцать пять лет назад в ее жизни появились двое мужчин — Гарри Харт и Донни Джеймсон. Одного она отвергла, а с другим согрешила. И этот другой, как призрак, преследовал ее всю жизнь, воплотившись в ее сына. Мальчик, который стал мужчиной, был копией своего отца. Она не могла на него смотреть без содрогания.

Муж ее умер. Закончилась ее спокойная, безмятежная жизнь. Она снова вылезла из своей защищенной ракушки и снова выброшена в мир, который так плохо знала. Она не ведала алчности, измен, ревности, зависти, жестокости. Эти чувства были чужды ей. Ей было хорошо с мужем, но Гарри оставался для нее самым близким человеком, единственным, кого она любила и кто отверг ее любовь. И вот она вернулась к нему. После всего пережитого она поставила на туза и решила пойти ва-банк, Аарон. Сейчас Гарри стал для нее просто старым, близким приятелем. Их связывал сын, хотя все эти годы Гарри и не знал об этом. Но с этим уже покончено.

Какая ирония судьбы! Какой неожиданный поворот! Донни, единственный мужчина, который ее действительно любил, сейчас в ней очень нуждается. Она взяла сумку в другую руку. Она от многого в своей жизни отказалась ради этого момента. И она знала, что развязка наступит скоро. Фритци чувствовала всеми фибрами своей души, что наступил ее звездный час. Или все, или ничего. Победить или погибнуть.

— Я хочу купить французский фарфор, но сначала хочу посмотреть гарантийный талон, — сказала подошедшая Эрика Гесс.

Четвертого июля, в шесть часов утра Дженни Джеймсон, открыв глаза, вдруг увидела, что мужа нет. «Бейсбол», — подумала она, одурманенная снотворным, действие которого еще не закончилось. Она снова погрузилась в тяжелую полудрему. Мысли прыгали в ее голове, плавая по поверхности ее сна: «День рождения Джины… Биг Бен берет детей на рыбалку… Донни уехал в город, но куда?.. Надо найти его… надо было поехать с ним на пару дней… уехать…»

Она закашлялась, медленно передвинулась на ту половину кровати, где обычно спит Донни. Вдруг ее рука дотронулась до чего-то твердого. Она открыла глаза и увидела конверт, который прижимал к подушке красный тюльпан, ее любимый цветок. Дженни села, потянулась и улыбнулась. «Как мило», — подумала она.

Она ожидала найти там одну из сотен записок, которые оставлял ей Донни где угодно в течение многих лет. Что-нибудь вроде: «Доброе утро, дорогая! Заезжай за мной в десять часов…», «Любимая! Я уже скучаю по тебе. Заезжай за мной к Джине в семь». Вот, что предполагала она найти в конверте. Но прочла совсем другое. Если бы она знала, что ждет ее в этой записке!

В девять часов утра позвонили в дверь, и Гарри, который все еще спал, спотыкаясь, спустился вниз, чтобы открыть.

На крыльце стояла Дженни. Ее глаза были скрыты большими темными очками.

Прежде чем Гарри успел что-то сказать, Дженни сунула ему записку и сказала тонким дрожащим голосом:

— Донни ушел.

Развернув листок, Гарри прочел: «Моя дорогая, любимая жена! Если бы я мог поступить иначе!.. Что-то случилось со мной. Во мне. Случилось то, о чем я никак не могу тебе сказать. Ни тебе и никому, кого я люблю. Я должен покинуть тебя сейчас, пока я сам еще не нашел способ, как выйти из сложившейся ситуации. Меньше всего на свете я хотел причинить боль тебе и Оуэну и выбрал путь, который в данный момент кажется мне менее болезненным для вас. Может быть, я ошибаюсь. Я всегда был таким самоуверенным и считал, что могу преодолеть любую кризисную ситуацию. Но сейчас, когда она наступила, я совсем не знаю, как поступить и как с этим справиться. Мне кажется, что линия между здоровьем и болезнью человека слишком хрупкая и очень произвольная. Может быть те из нас, кто гордился своей силой и здоровьем (а ты, моя любимая, безусловно среди сильнейших), подталкиваются самой жизнью к борьбе. Кто знает, может быть, сила вовсе и не лучше слабости, но она как мускул, который растет и крепнет вместе с нами. И если жизнь не востребует, она становится вялым и слабым, хотя это вовсе и не является недостатком. Я только пытаюсь сказать тебе, Дженни, что сама жизнь сделала тебя сильной, и эта сила поможет тебе пережить случившееся с нами. Что касается меня… Жизнь не сделала меня таким сильным, каким я себе казался.

Я должен сейчас покинуть вас ничего не объясняя. И не могу сказать тебе когда и как я дам знать о себе. Пожалуйста, прошу тебя, не ищи меня. Поверь мне, я должен так поступить! И знай, что я люблю тебя и думаю, что поступаю правильно. Покажи эту записку Гарри и Джине и моему любимому сыну. Я всех вас очень люблю.

Донни».

Они молча сидели за кофе. Время шло. Им нечего было сказать друг другу. Словно что-то очень устойчивое, надежное и нужное в их жизни неожиданно развалилось на куски у них на глазах. Донни исчез! Они были потрясены.

Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ