«Моя дорогая Эстер, – писала Филиппа. – Здесь, в Лондоне, холодно и дождливо, и я очень скучаю по тебе. Сейчас я жалею, что не уступила тебе и не взяла с собой, но мне не хотелось, чтобы ты пропустила целый месяц в школе, несмотря на то, что г-н Берринджер хвалил тебя за успехи в десятом классе. Обещаю, что приеду домой на наш день рождения…»

Относительно вьетнамской девочки-сироты по имени Эстер, нареченной так американским врачом, привезшим ее из Вьетнама, не было обнаружено никаких записей. Не зная дату ее рождения, Филиппа сказала ребенку, что выберет день рождения ей, а она – Филиппе. И каждый год они отмечали день рождения вместе: в этом году матери должно быть сорок семь, а дочери – пятнадцать или примерно столько.

В гостиной своего номера в отеле «Хилтон» с видом на Гайд-парк Филиппа писала письма и слушала, как дождь стучит в окно. «Между прочим, Эстер, дядя Пол приезжает в Англию навестить меня, – продолжала она. – Хотя он говорил по телефону загадками, как я хорошо представляю, он хочет сказать мне, что намерен выставить свою кандидатуру на президентских выборах. Он долгое время был вероятным кандидатом и очень популярен. Как тебе это понравится, Эстер, – твой дядя в Белом доме?»

Эстер, конечно, знала, что Пол Маркетти ей совсем не дядя, а просто хороший приятель мамы, который время от времени появлялся в их жизни. Он приезжал к ним в черной машине с шофером-великаном, который не проронит и слова, привозил подарок Эстер и быстро увлекал с собой маму, не сняв пальто и не присев, чтобы выпить, как обычно делали другие приятели мамы.

Как-то утром после одного из визитов Пола Эстер напугала Филиппу своим вопросом: «Ты любишь дядю Пола?» Девочке только исполнилось четырнадцать, ее азиатская красота расцветала, ее очень любили в школе, и она только что открыла для себя мальчиков в большей мере, чем принято ожидать от подростков.

– Дядя Пол и я – старые друзья, – ответила тогда Филиппа, – мы давно знаем друг друга.

Миндальные глаза Эстер приняли скептическое выражение, а на щеках появились поддразнивающие ямочки.

– Я думаю, что он привлекателен, – сказала она. – И ты тоже так думаешь. Это видно по тому, как ты смотришь на него.

Филиппа перевела взгляд на окно – не прошел ли дождь – и вновь подумала о крутом повороте в своей жизни с тех пор, как в нее вошла Эстер. Сначала было трудно, как и предвидела Филиппа. Трудно из-за языкового барьера и тех ужасов, которые пережила девочка. Ей снились кошмары. Бывало, Эстер с криком просыпалась ночью. Она хмурилась, глядя на американскую еду, никому не доверяла и вздрагивала, когда Филиппа прикасалась к ней. В те первые месяцы Филиппа заходила в спальню Эстер на цыпочках и с восхищением смотрела на маленькую девочку, свернувшуюся в постели, как креветка, ее лоб был влажным, а черные волосы на челке спутаны. Филиппа просиживала возле нее Целую ночь, так же, как, бывало, сидел с ней самой Джонни, и ее поражало переполняющее чувство любви, которое она испытывала к ребенку.

Взглянув на маленькие дорожные часы, которые она выставила на стол, Филиппа удивилась, что уже так поздно.

Пол сказал, что приедет к ней в отель в восемь, то есть уже через час. Оставив письмо на потом, она прошла в спальню, чтобы подготовиться. Они собирались поужинать в кафе всего в квартале от гостиницы, где Филиппа уже заказала столик.

Об ужине в ее номере, конечно, не могло быть и речи. В тех редких случаях, когда Пол навещал Филиппу в отелях и во время ее пребывания в округе Колумбия для участия в конференции по здравоохранению или годом ранее в Сан-Франциско на конференции деловых женщин, Пол никогда не приходил к ней в номер; они всегда встречались в холле, направлялись куда-нибудь в город, а потом Пол у лифта желал ей спокойной ночи. Во время ужина они поддерживали легкое, дружеское настроение. Если разговор угрожал перейти в другое русло или возникала слишком продолжительная пауза, они, опережая друг друга, стремились исправить положение. Десять лет назад, когда они стояли в холле ее дома и Пол почти поцеловал ее, он дал ей обещание. И сдерживал его. После этого вечера они ни разу не оставались наедине; защищаясь друг от друга, они бывали в многолюдных ресторанах, ездили в лимузинах с шофером, находились всегда в ярко освещенных местах; ни разу не было произнесено ни одного слова о тайных чувствах и скрываемых желаниях.

Телефон издал странный, настойчивый двойной звонок, присущий английским аппаратам, и Филиппа поспешила ответить. Только бы Пол, подумала она, не решил в последнюю минуту отменить встречу.

Это был Пол, но звонил он не для этого.

– Я здесь, в холле. Можно подняться к тебе?

Филиппа опешила. Он появился на час раньше. И эта неожиданная просьба.

Почувствовав ее нерешительность, он быстро добавил:

– Это важно, Филиппа. Обещаю соблюдать все приличия. Я прошу всего пять минут. Я должен сказать тебе кое-что, но так, чтобы этого больше никто не услышал. А потом мы поедем и поужинаем. Хорошо?

– Конечно, заходи, Пол, – сказала она.

Она поспешила в спальню, сердце ее колотилось. Это касается президентской предвыборной кампании; она догадывалась об этом. Новости такого значения не объявляются при людях. Еще не пришло то время.

Услышав стук в дверь, она прижала руку к груди, чтобы умерить биение сердца, потом глубоко вдохнула и пошла открывать.

– Пол, я так рада…

Он обнял ее и крепко поцеловал.

– Я тебя люблю, Филиппа, – сказал он, прижимая ее к себе так, что ей стало трудно дышать. – Боже, как я тебя люблю!..

Все эти годы осмотрительной сдержанности и подавляемого желания привели к тому, что в один миг выплеснулись все чувства сразу. Они опустились на пол, жадно и горячо целуя друг друга. Филиппа даже не почувствовала под собой жесткий ворс ковра, хотя крепко прижала к себе Пола. Казалось, что его поцелуи обжигали, губы двигались, не переставая, а руки охватывали голову, переплетаясь в волосах. Одежда слетала быстро – пуговицы отрывались, «молнии» расстегивались рывком, а ее трусики были просто сорваны. Потом он проник в нее, и она обвила его ногами, чтобы чувствовать еще глубже и глубже. Руками она забралась под рубашку и впилась пальцами в мускулистую спину.

Неожиданно, выйдя из нее наполовину, он остановился и посмотрел на нее, пробежал пальцами по волосам, превратив их в каштановый веер вокруг головы. Целуя ее снова, уже более нежно, он искал ее грудь, но более ласково и осознанно.

– О Боже, – шептал он, – как ты красива.

Он откинулся назад, увлекая ее за собой. После долгого поцелуя он взял ее на руки и отнес в спальню. Положив на спину, раздвинул ее ноги и склонился между ними. Сняв наконец рубашку и галстук, болтавшийся на груди, он снова прижался к ней всем телом, но теперь делал это томно и медленно, двигаясь вдоль ее тела, сливаясь с ней в одно целое, целуя губы, шею и груди.

Из-за порывов ветра дождь временами барабанил в оконное стекло. Она снова почувствовала, как Пол проникает в нее, на этот раз так медленно, что она чувствовала каждый дюйм. Когда он был уже глубоко, движения стали мягкими, ритмичными и обоюдными, голова ее лежала на подушке, а он смотрел ей в глаза…

Они лежали в постели голышом, разгоряченные и влажные среди помятых простыней, наслаждаясь близостью, которой они желали так долго. Потом Филиппа села и рассмеялась.

– Я хочу есть! – Она дотянулась до телефона, набрала номер, и когда заказала сыр, фрукты, печенье и бутылку «Перрье», Пол выхватил трубку и произнес:

– Заказ отменяется. Нам надо два толстых куска недожаренного мяса, яичницу, жаркое по-французски и бутылку «Гленливе».

Он лукаво улыбнулся:

– Мы израсходуем все калории. Ну как, эта поездка удачная?

– Пока да. Через несколько дней я еду в Париж, потом в Мюнхен. «Старлайт» пользуется успехом у европейских женщин, только они не очень приветствуют диету, предпочитая процедуры, ну, знаешь, эти паровые ванны, маски, массажи.

Филиппа поймала себя на мысли, что говорит только она. Она не могла оценить то, что только что произошло между ними. Не было ни вопросов, ни предисловия. Он отстаивал свои права, она молчаливо соглашалась. Как будто она всегда знала, что согласится, стоит ему только прикоснуться к ней. Но она хотела понять, почему это случилось сейчас. Почему сегодня?

– Однако дома есть кое-какие проблемы, – сказала она. – Ханна хочет учредить новую линию под названием «Перфект сайз интернейшнл». И она наняла для этого некую Ингрид Линд. Ханна без ума от Ингрид, утверждает, что та располагает замечательными связями среди иностранцев и имеет хороший вкус к экзотическим моделям одежды и принадлежностям туалета. Но проблема в том, что Алан невзлюбил Ингрид. Это первый случай, когда Ханна и Алан разошлись во мнении. – Филиппа не упомянула еще об одном обстоятельстве, которое беспокоило ее. Ханна втайне от других стала наблюдаться у кардиолога и принимать лекарства. Об этом Филиппа узнала случайно, когда услышала, как Ханна говорила с врачом по телефону.

– Ну вот, – сказал Пол, когда услышал сдержанный стук в дверь, – прибыл ужин.

Накинув банный халат, приготовленный в ванной для удобства проживающих в отеле, он прошел в гостиную и открыл дверь улыбающемуся официанту, который вкатил сервировочный столик.

После того как все было приготовлено и официант ушел, они уселись за стол.

– Подожди-ка, – сказал Пол. Он перегнулся через стол и приоткрыл халат Филиппы, так, чтобы было видно грудь. – Вот так лучше. – Он стал намазывать булочку маслом.

Филиппа взяла нож и вилку и придвинула тарелку с мясом, которое еще шипело и сочилось. Краешком глаза она наблюдала за Полом. Когда он тянулся за чем-нибудь, под халатом обнажалась крепкая грудь и торс.

Он широко улыбнулся, поднимая свой бокал.

– Мясо и шотландское виски! Настоящая американская еда!

Отпивая виски, он нечаянно пролил на колени.

– Ого! Холодное, – сказал он. – Взяв салфетку, Филиппа, стремясь ему помочь, встала из-за стола, ее халатик полностью открылся.

Она наклонилась к нему, но он со стоном зарылся лицом в ее волосы.

Мясо и жаркое остались нетронутыми.

Позже, когда они, обнявшись, лежали на диване и его ладонь ласкала ее обнаженную грудь, Пол произнес: – Филиппа, я должен сказать тебе кое-что.

Филиппа сонно пробормотала:

– Да?

Ее голова покоилась на его плече и рука ласково поглаживала его мускулистый живот. Они столько занимались любовью, что она была блаженно изнеможена.

– Фрэнсин уходит от меня.

Рука Филиппы остановилась и замерла на его животе. Она молчала, а он продолжил:

– Разве ты не хочешь узнать, почему?

– О, Пол, – сказала она, – конечно, ради Бога. – Она села.

– Я решил не выставлять свою кандидатуру на президентских выборах. Меня политика никогда не увлекала, она увлекала Фрэнсин. Честолюбие исходило от нее, и долгое время я позволял ей быть честолюбивой за двоих. Но после смерти сына… нашим отношениям пришел конец. Она никогда этого не говорила, но я думаю, в душе она винит меня в его гибели. Он существовал на лекарствах, под постоянным наблюдением врачей… Я часто был в разъездах… Не знаю… Но мы становились чужими. На людях мы выглядели как безупречная пара, но все больше удалялись друг от друга. Она стала сухой и черствой, замкнулась на одном – чтобы ее муж оказался в Белом доме. Поэтому, когда я сказал, что не стану бороться за президентский пост, она подала документы на развод.

– О, Пол!

– На самом деле развод назрел уже давно. Найдутся другие кандидаты, которые завоюют сердца избирателей. Говорят, что свою кандидатуру собирается выдвинуть преподобный отец Дэнни Маккей. Он телевизионный священник, обожаемый миллионами, и я знаю, что партия его поддержит. Ну, а как насчет тебя, Филиппа, как насчет нас? Теперь я буду свободен.

Она вдруг осознала, что не знает, как ответить. Целых пятнадцать лет она стремилась к нему, мечтала о нем, представляла его в постели с собой. Но никогда не допускала, что ее мечты могут стать реальностью.

– Чем ты займешься? – спросила она, откладывая свой ответ. – Заведешь винодельню?

– Винодельней может заняться мой брат. Я хочу стать моряком, Филиппа, – сказал он возбужденно, – я приметил одну виллу в Западной Австралии. Поедем вместе. Ты станешь моей женой, и мы проведем оставшуюся жизнь вместе.

Неожиданно Филиппа почувствовала, что она боялась этого. С того момента, как он вошел и обнял ее, что-то в глубине души говорило ей о том, что в этот дождливый вечер они не просто займутся любовью – это рано или поздно случилось бы, – а произойдет нечто большее. Она встала и надела халат.

– Это не так легко для меня, Пол, – сказала она, отворачиваясь от него, так как неожиданно осознала свою наготу. – Надо подумать об Эстер. Я не могу так просто забрать ее из школы, от всех, кого она знает, от ее друзей. И я не могу бросить «Старлайт».

– Эстер всего пятнадцать лет. В ее возрасте легко адаптируются. А управлять компанией ты можешь, находясь в Австралии. Как бы там ни было, – сказал он, прикоснувшись к ней, – я полон решимости убедить тебя.

Но она отстранилась.

– Это не так просто, Пол.

– Это просто, если ты любишь меня. А ты любишь?

Она взглянула на него, этого замечательного мужчину с красивым телом, который так любил ее.

– Конечно, я люблю тебя, Пол.

– А я люблю тебя. Вот и все.

Он снова обнял ее, и она поняла, что он прав: они любят друг друга, и этим все сказано.

– Да, я выйду за тебя замуж, – шепнула она, целуя его. – Только дай мне немного времени, надо кое-что уладить.

– Конечно, дорогая. Через несколько дней я полечу в Австралию и там буду ждать тебя. А пока… – Он взял ее на руки и отнес в спальню.

Парижское небо было холодным и серым; оно низко нависло над башнями собора Нотр-Дам и Сеной, и казалось, что оно не падает на город только благодаря людским мольбам. Но Филип те было тепло. Она сидела за стеклянной стенкой кафе, в котором у нее была назначена встреча с Иваном Хендриксом и, ожидая его, просматривала свою почту.

Сначала она прочитала письмо от Эстер («Майк – это древняя история, мама. Пока я не встретила Джейсона!») и Чарми («Компания переводит Натана в Огайо»). Письмо Пола она отложила, чтобы прочитать в последнюю очередь. Он живописал виллу в греческом стиле, купленную на реке Суон, и прислал фотографию, на которой запечатлен у руля семнадцатиметровой гоночной яхты, лицо загорелое и обветренное, в глазах, кажется, мелькают победные искорки. Филиппа подняла голову и увидела знакомую фигуру. Он переходил булыжную мостовую, маневрируя между «ситроенами», водители которых нетерпеливо сигналили. За восемнадцать лет Иван почти не изменился. Филиппа могла понять, почему Чарми так привязана к нему. Это был соблазнительный мужчина спортивного сложения – она могла представить его на мостике авианосца с биноклем на шее. Иван обладал добродушно-веселым характером, тонким чувством юмора и очень серьезно относился к своей работе детектива. Как у Чарми, так и у Филиппы частенько возникал интерес к личной жизни Ивана.

– Bonjour, мадам Робертс, – прогремел его голос с ужасным акцентом, и он выдвинул маленький, но выносливый стульчик, который все же скрипнул под ним.

– Привет, Иван, – ответила она, радуясь встрече с ним, но в то же время и грустя. Сегодня был его последний отчет перед ней. Сбор всей семьи, удавшийся последний раз в Альбукерке лет десять назад, так и не состоялся. Похоже, что Дуайеры, настоящие родители Филиппы, кочевали, как цыгане, поэтому уследить за их передвижениями было трудно. Четыре года назад, как выяснил Иван, миссис Дуайер исчезла после убийства мужа; по мнению властей, убийцей, очевидно, была она сама. Оставался ребенок, который потом убежал. Девочке было около четырнадцати лет.

Иван продолжал:

– В конце концов, я установил, что девушка по имени Рэчел Дуайер работает в заведении в Сан-Антонио в штате Техас.

– В заведении?

Он откашлялся.

– Э-э, бордель, мисс Робертс. Публичный дом. Но потом она исчезла, и я уже не смог найти ее следов. Она пропала. Извините, мисс Робертс, но я думаю, что мы уже никогда не сможем ее найти.

Перед уходом Иван сказал:

– Но я не брошу это дело, мисс Робертс. Я привлеку других клиентов и расширю сеть агентов, но я никогда не поставлю крест на этом деле. Кто знает? Может, в один прекрасный день появится что-то, что приведем нас прямо к вашей сестре.

После этого Филиппа долго шла пешком по улицам Парижа. Она была погружена в свои раздумья. Дойдя до Тулере, обширных симметричных садов напротив Лувра она долго брела среди голых деревьев и фонтанов, отключенных на зиму. Одинокий продавец мороженого сидел, углубившись в «Фигаро», и даже не потрудился поднять глаза на шорох шагов Филиппы по гравию. Пожилая пара с палочками, поддерживая друг друга, прогуливалась рядом – оба в длинных черных пальто и беретах. Филиппа не могла определить, были это два старика, две старушки или муж с женой. Девочка с длинными косичками присела перед плачущим ребенком и повторяла по-французски, рассматривая его руки в варежках:

– У тебя болит ручка?

Филиппа взглянула на бесплодные деревья под вороненым небом и почувствовала, как разочарование пронзило ее. Что-то неожиданно исчезло из ее жизни. Не стало надежд найти свою семью, хотя она и была слабой. И последний отчет Ивана оказался таким печальным, что вызвал отчаяние: отец Филиппы был убит ее матерью; сестра, а они были двойняшками, оказалась в публичном доме в Техасе. Интересно, стало бы это и ее участью, если бы Синглтоны не взяли ее в свою семью, уплатив тысячу долларов? Джонни подарил ей хорошую жизнь, сделав все, что мог. И Филиппа нашла приют в женском монастыре, а в это время ее сестра…

Где она сейчас, женщина одного с Филиппой возраста и, без сомнения, очень похожая на нее? Жива ли она или ее постигла трагическая участь?

В конце концов, Филиппа смирилась с тем, что, вероятно, никогда не узнает правду. Пришло время завершать поиски, время перестать сокрушаться по прошлому и думать о будущем.

Вдруг она осознала, как стремительно проносится ее жизнь, и поняла, что теряет драгоценное время. Поспешив обратно в отель, она сказала опешившей секретарше:

– Мюнхен и Рим отменяются.

Филиппа сняла трубку и попросила соединить с австралийским городом Перт. Она не могла дождаться того момента, когда скажет ему, что вылетает прямо сейчас и в ответ услышит его радостный возглас.

Но когда она уже собиралась назвать номер телефона, неожиданно передумала. Нет, решила она, кладя трубку. Лучше я просто отправлюсь туда.

Пол был там, он плавал на своей новой яхте «Филиппа» и готовился к гонке Сидней – Хобарт.

«Я не стану сообщать о своем приезде, – думала она возбужденно. – И он будет очень удивлен».