Филиппу вырвало в ванной. Это было уже седьмой раз подряд, и кто-то из жильцов сказал об этом хозяйке. Поэтому когда Филиппа выходила, миссис Чадвик ждала ее в коридоре.

– В чем дело, милочка? – спросила она. – За завтраком ты ничего не ела, и это уже почти целую неделю. Почему же тебя рвет?

– Может быть, я съела что-нибудь вчера вечером?

– Пойдем-ка ко мне, милочка, мне нужно с тобой поговорить.

Они прошли в квартиру миссис Чадвик со светлой датской современной мебелью на шатких ножках и кухней, в которой сверкали бирюзой наисовременнейшие кухонные приборы. В центре комнаты стоял телевизор, на котором расположились фигурки трех гладких черных пантер, включенный на программу «Сети».

– Можно задать тебе нескромный вопрос? – спросила миссис Чадвик. – Когда у тебя последний раз были месячные?

Филиппа удивилась. Зачем ее квартирной хозяйке знать об этом?

– Я не помню. По-моему, один или два раза я пропустила.

Миссис Чадвик вздохнула:

– Милочка, ты беременна. Ты знаешь об этом?

– Беременна! О, нет, я же не замужем, этого не может быть!

Женщина еще раз вздохнула. Ей не впервой было просвещать своих молодых жиличек по некоторым жизненным вопросам.

– У тебя есть семья? Какие-нибудь родственники? Филиппа подумала о Джонни в Сан-Квентине и покачала головой.

– М-м-м… да… – пробормотала миссис Чадвик. В течение этих четырех лет она не раз задумывалась о своей тихой квартирантке, почему у нее нет друзей ее возраста, нет родственников, почему она никогда не говорила, откуда приехала. Но миссис Чадвик гордилась тем, что никогда не совала нос в чужие дела: если жильцы вовремя вносили плату, соблюдали порядок и чистоту, она в их дела не вмешивалась. Ей нравилась Филиппа Робертс, такая милая, такая положительная. Она даже не раз помогала ей мыть посуду по вечерам, приносила кое-какую мелочь из лавочки, где работала, открытые коробочки с карамельками, которые не подлежали продаже, или протекающие флакончики с духами, которые все равно выбрасывали. Миссис Чадвик с удовольствием принимала эти скромные подарки, с удовольствием же проводила с девушкой те редкие вечера, когда той не надо было идти на занятия. Тогда они вместе сидели у телевизора за мисочкой воздушной кукурузы.

Филиппа была очень разумной девушкой, не сходила с ума, как большинство девиц, которые просто помешались на этом Элвисе. Поэтому миссис Чадвик решила, что на этот раз ей необходимо вмешаться.

– А как твой друг? – спросила она. – Тот, с кем ты встречаешься? – У миссис Чадвик были кое-какие сомнения относительно этого так называемого друга. Он никогда не звонил, никогда не заходил; у нее даже были подозрения, что никакого друга и не было вовсе и что Филиппа придумала его, однако бедняжка явно выглядела влюбленной и почти все вечера проводила вне дома. И теперь еще это. Так что друг все-таки был, однако миссис Чадвик не могла отделаться от мысли, что в этой истории есть нечто подозрительное, что-то подсказывало ей, что этот парень не станет визжать от радости, когда узнает новость.

– Это правда? – спросила Филиппа миссис Чадвик. – Вы уверены? Я хочу сказать, насчет беременности?

– Ну, я не доктор, дорогая, но у тебя все признаки. – Миссис Чадвик положила руки на свои обширные бедра и с сочувствием посмотрела на девушку. Мужчины. Миссис Чадвик знала о них все и свою чашу испила. – Я хочу спросить тебя кое о чем; но вопрос достаточно интимный. Но только так можно узнать. Ты спала со своим приятелем?

Филиппа почувствовала, как краснеет.

– Да, – сказала она.

– Ну что ж, милочка, тогда сомнений нет – у тебя будет малыш, и надо сказать твоему парню об этом.

– Да, – сказала Филиппа, испытывая смешанное чувство страха и возбуждения одновременно. Малыш. Ребенок Риза.

– Я должна это сделать сейчас же! – сказала она и пошла к двери.

Но миссис Чадвик положила руку ей на плечо:

– Послушай, милая. Иногда мужчина… ну, в общем, они не всегда реагируют так, как мы ожидаем. Я вот что хочу сказать… А хочу я сказать, что мистер Чадвик женился на мне потому, что я ждала от него ребенка. Он не хотел этого, но все же сделал это. Мне повезло. В конце концов, у нас был вполне счастливый брак, пока сердечный приступ не унес его. Просто помни, милая, что иногда они воспринимают такую новость вовсе не радостно. Если он поведет себя как-нибудь не так, дай ему несколько дней, пусть он привыкнет к этой мысли, как к новому дивану. Все будет хорошо, вот увидишь.

– Все будет в, порядке, миссис Чадвик, – сказала Филиппа, глаза ее сияли. – Вы не знаете Риза. Он такой нежный. Ему нужен этот ребенок, чтобы он смог изменить свою жизнь.

Филиппа заторопилась, миссис Чадвик смотрела на нее и думала: «Я столько раз это уже слышала».

Филиппа сначала пошла в свою комнату, где только накануне вечером приготовила подарок, который она собиралась преподнести Ризу. Это была книжка в обложке с цветами, в которую она записывала свои вдохновенные мысли. За те два месяца, что они встречались, она все чаще видела его во власти грусти и фатализма; в постели он оставался таким же нежным, внимательным и неторопливым в любви, она всегда испытывала с ним какое-то необыкновенное чувство. Но затем он опять возвращался к своей машинке с рулоном оберточной бумаги, испещренной его пораженческой философией. Она пыталась пробиться к нему, хотела, чтобы он понял свою ценность, свою значимость, но ничего не могла поделать. Может быть, эта маленькая книжка, содержащая ее философию: «Верь и побеждай» или «Всегда помни, что ты особенный» – поможет ему. Она не сомневалась, что он найдет ее нравоучения примитивными, однако к нему необходимо было хоть как-то пробиться. Еще не зная, что именно так потрясло его в детстве, она была уверена, что именно это является причиной его низкой самооценки и его убеждения, что и он, и все другие обречены.

Несколько раз после того, как, предавшись любви, они лежали рядом на его матрасе и он играл ее волосами, она пыталась объяснить ему, что в каждом есть что-то ценное и это дает надежду и создает возможность сделать жизнь лучше. Но он только тихо смеялся и гладил ее по голове, как будто она была ребенком, сказавшим какую-то глупость. Она не могла заставить его относиться к ней серьезно. Но теперь у них будет ребенок. Часть ее, часть его. Может быть, хоть это заставит его понять, что, в конце концов, у жизни есть будущее.

По улице она шла очень быстро, почти бежала: не могла дождаться, чтобы сообщить ему новость. Может быть, миссис Чадвик и была права, и он не очень обрадуется, а может, наоборот, придет в восторг и попросит Филиппу выйти за него замуж. Что бы ни случилось, его жизнь так или иначе изменится. Он закончит свою книгу, отошлет ее в издательство и будет жить для будущего, для будущего своего ребенка.

Бегом поднимаясь по ступеням его дома, она, как ей показалось, услышала резкий автомобильный выхлоп. А когда вошла в здание, увидела, как хозяин дома, мистер Ласло, бежит наверх, перепрыгивая через ступени. У дверей квартиры Риза столпились другие жильцы, которые колотили в дверь и звали его.

Филиппа протиснулась между ними и открыла дверь ключом, который Риз дал ей. Первое, на что она обратила внимание, войдя в квартиру, был резкий запах дыма – но не обычного дыма марихуаны, а какой-то другой. Затем она увидела его, лежавшего грудью на своей машинке, на виске у него краснело странное пятно, как от раздавленной ягоды.

На полу она увидела револьвер, он еще дымился.

– Майн гот! – закричал мистер Ласло…

Когда квартиранты пришли в себя от шока, кто-то позвонил в полицию, кто-то вызвал «скорую». Филиппа медленно подошла к Ризу, глядя на его закрытые глаза, на выражение покоя на красивом лице. Она осторожно оттянула его тело от машинки, голова его неестественно дернулась. Она рассмотрела последнее, что было им напечатано: «Больше нет слов».

Комната, казалось, покачнулась.

Вбежали какие-то люди, казалось, они плавают в ее глазах. Окаменевшая, как будто все ее тело было пропитано новокаином, она стояла в стороне и смотрела, как люди в форме уносят человека, которого она любила, – люди в синем со значками, люди в белом с медицинской эмблемой на рукавах, разворачивающие носилки. К ней подошел кто-то с ручкой и блокнотом и стал задавать какие-то вопросы. Она заметила прыщик у него на подбородке.

– Это его девушка, – сказал кто-то, и по акценту она узнала мистера Ласло. – Она пришла после выстрела. Мистер Риз, он убил себя. Майн гот.

Когда Риза, накрытого простыней, выносили из комнаты, его рука упала, и Филиппа в последний раз увидела эту большую сильную руку, которая так часто ласкала ее, написала все эти грустные слова и в конце концов нажала на курок.

К ней кто-то подходил и говорил какие-то слова, но она продолжала стоять на том же месте. После того как унесли Риза, она услышала, как мистер Ласло говорит:

– У него есть брат в Сакраменто. Я позвонить ему. Да он прийти и забрать его вещи.

Филиппа подошла к машинке, схватилась за кончик бумаги и стала ее вытягивать. Слова не имели смысла, она не могла их прочитать. Но неожиданно она наткнулась: «…пушистая куропаточка в этом городе из папье-маше. Ее лицо своей нежной округлостью напоминает лицо херувима, она вся чистый светлый ангел, когда она начинает говорить, из ее уст льется свет. Ее душа молода. Ей предстоит длинная дорога, прежде чем мудрость искалечит ее. Она лежит в моих объятиях, как маленькая теплая куропаточка…»

Потом она еще помнила, что шел дождь, вокруг нее двигались какие-то огни, она смутно видела фары машин и других пешеходов, кто-то о чем-то спрашивал ее.

Она прошла мимо дома миссис Чадвик и шла все дальше. Она видела, как из туристического автобуса перед Китайским театром выходили люди. В «Голливуде и Войне» за мороженым с меренгами сидели парочки. Газетный киоск на Кахуегге уже закрылся на ночь. В книжном магазине Чероки было темно. Пальмы поникли под дождем. Куда же делось солнце? Какой-то нищий попросил у нее монетку. Под навесом «Золотого кубка» стояла группка беспризорных детей в ожидании, что кто-нибудь о них позаботится.

Затем Филиппа опять оказалась около дома миссис Чадвик, она поднялась по ступенькам крыльца, затем вверх по лестнице в свою комнату, не замечая ни насквозь промокшей одежды, ни хлюпающих туфель, и где-то внутри ее рождался вопрос: «Почему? Почему? Почему?»

Филиппа проснулась от того, что зубы ее стучали. Да и все ее тело сотрясалось так, как будто ей было холодно, однако она чувствовала, что вся горит.

Оглядевшись, поняла, что находится в своей комнате, в своей кровати и на ней ночная сорочка, но совершенно не помнила, как попала сюда. На полу увидела свою смятую одежду – блузку и юбку, в которой она шла рассказать Ризу о радостной новости, и еще увидела маленькую записную книжку в обложке с цветами на своем письменном столе рядом с курсовой работой по истории. И подумала, что по этому предмету провалится.

Она не знала, сколько времени пролежала, ее продолжало знобить, причем так сильно, что она испугалась.

Она помнила, как долго бродила под дождем, но не помнила ничего о Ризе. То, что она увидела, открыв дверь его комнаты и войдя в квартиру… Нет, она не будет думать об этом.

Она вся горела. Ей была очень плохо.

А затем ее тело свело судорогой.

Миссис Чадвик приготовила себе миску этого нового кушанья под названием «Калифорния Дип», без которого сейчас не обходится ни одна вечеринка, положила себе изрядную порцию, добавив в миску жареной картошки. Удобно усевшись в свое любимое кресло, положив ноги в мягких пушистых шлепанцах на табуретку, она увлеченно смотрела свою любимую передачу «Я люблю Люси». Люси только что произнесла: «Рики, ты невыносим», и Рики только что произнес: «Это ты невыносима, а я как раз выносим», когда ей показалось, что около двери послышался какой-то шум.

Миссис Чадвик считала себя очень современным человеком: ее телевизор имел дистанционное управление, при помощи которого она могла приглушить звук, лишь коснувшись определенной кнопки, что она и сделала. Она прислушалась, но слышен был лишь шум дождя, который вот уже три дня изводил Южную Калифорнию, однако потом ей показалось, что она слышит еще какой-то звук. Казалось, что кто-то очень тихо стучит в дверь.

– Кто там? – спросила она, недовольная тем, что ей помешали. Никто из жильцов не осмелился бы потревожить ее во время «Люси», даже если она смотрела повторы.

Слабый стук все продолжался, наконец со словами «О Господи!» она встала и пошла посмотреть, что там такое.

Там стояла Филиппа в одной ночной сорочке, белая как мел.

– Миссис Чадвик, – сказала она чуть слышно, – мне плохо.

Затем она подняла руку, на ней была кровь.

– О Боже! – воскликнула хозяйка. Она подхватила Филиппу, поскольку та готова была рухнуть на пол, и отнесла ее в комнату. Помогая Филиппе войти в спальню, она увидела кровь на ее сорочке и на полу.

– Господи, дитя мое! Что случилось? – воскликнула она.

Филиппа заплакала.

– Он умер, – сказала она. – Он застрелился. Если бы я пришла туда на минуту раньше, я бы спасла его. Это я во всем виновата.

Не вполне понимая, о чем она говорит, миссис Чадвик уложила ее на кровать и подняла рубашку. Увидев кровь, она сказала:

– Я вызову врача.

Но Филиппа с неожиданной силой схватила ее за руку и попросила:

– Нет, пожалуйста, не надо! Врачи все регистрируют.

– Милая, но у тебя выкидыш!

– Пожалуйста. Не вызывайте врача. Я не" хочу, чтобы была заведена карточка… насчет этого…

Миссис Чадвик ненадолго задумалась и затем неохотно согласилась, что, возможно, это одна из ситуаций, где женская тайна должна быть сохранена. И засучив рукава, принялось за работу. Всю ночь во время всего мучительного процесса, который протекал совсем как роды – со схватками, кровотечением и всем остальным, миссис Чадвик не отходила от Филиппы. Но, уважая желание Филиппы, она не вызвала врача, поскольку все шло нормально. Если бы ситуация вышла из-под контроля, телефон был под рукой.

Но в конце концов все закончилось, и миссис Чадвик собрала все полотенца в большой пластиковый мешок и крепко его завязала. Затем она вымыла Филиппу, облачила в свою собственную фланелевую сорочку и уложила спать. А сама задумалась о жизни, которая так не похожа на то, что показывают по телевизору. Затем вернулась в гостиную, увидела, что солнце уже разбросало свои лучи по мебели, и впервые за долгие годы задумалась о том, как бы сложилась ее жизнь с мистером Чадвиком, если бы их ребенок не умер.

Когда на следующий день Филиппа открыла глаза, она первым делом спросила:

– Это был мальчик или девочка?

– Это невозможно определить, дитя мое, – ласково сказала миссис Чадвик, окуная кусочек поджаренного хлеба в яйцо и протягивая его Филиппе. Это был просто комочек. Его даже ребенком назвать нельзя.

– Миссис Чадвик, – сказала Филиппа, наконец-то впервые за долгие часы пришедшая в себя. – Я не смогла помочь Ризу. Он не воспринимал меня всерьез.

– Не разговаривай, милая, ешь. Филиппа отвела руку миссис Чадвик.

– Нет, я должна сказать вам. В школе, где я училась, была девочка – бедняжка Мышка, – она хотела изменить свою внешность и чуть из-за этого не ослепла. Потом еще была Фризз, которая ненавидела свою внешность, верила другим девочкам, что у нее безобразные волосы. Даже Эмбер, которая ненавидела себя до рвоты за то, что такая жестокая.

Миссис Чадвик кивнула, хотя и не совсем понимала, о чем толкует Филиппа.

– А теперь Риз, – продолжала Филиппа. – Он ненавидел себя тоже. Я пыталась заставить его посмотреть на мир по-другому, чтобы он оценил себя, принял себя таким, каков он есть, но он видел только смерть. Он был обречен. Я не могла пробиться к нему.

– Я уверена, что ты сделала все, что могла, милая.

– Помогите мне встать, пожалуйста, – попросила Филиппа.

Она подошла к окну. Ослепительно яркий утренний свет заливал Голливудские холмы. Филиппа подумала, что, наверное, родилась где-то поблизости: в ее школьном деле место рождения было указано «Голливуд». Может быть, ее настоящая мать все еще живет где-нибудь здесь, совсем недалеко, и сейчас тоже смотрит на залитый солнцем и умытый дождем город.

– Риз не воспринимал меня серьезно, частично из-за того, что я толстая, – сказала она. – Он называл меня пухлой куропаточкой, ребенком с молодой душой. Никто не воспринимает всерьез толстушек. – Она повернулось к миссис Чадвик. Но я собираюсь все изменить. Я думаю, мне придется это сделать, если я хочу влиять на людей и каким-нибудь образом помогать им. Таким, как Мышка, и Фризз, и… – Ее голос осекся. – И Риз, которых еще много в этом мире. Я собираюсь похудеть, чтобы люди меня слушали. Я должна стать кем-то значительным в этом мире. И я никогда больше не буду толстой.