Промозглым октябрьским утром Сабрина и Стефания стояли на Кэдоган-сквер, откуда шел длинный ряд пятиэтажных викторианских особняков из красного кирпича. На противоположной стороне располагался закрытый частный парк, принадлежащий владельцам особняков. К последним относилась Сабрина; особняк ее, подобно остальным, был украшен множеством готических башенок и арок, балконов, веранд и стрельчатых окон с затемненными стеклами. Миссис Тиркелл внесла наверх чемоданы Стефании.

— Хочешь все осмотреть? — спросила Сабрина. Стефания кивнула. Еще никуда не поднявшись с первого этажа, она ощутила, как ее окутывает холодная элегантность всего окружающего. Внизу находились приемная для посетителей, столовая и кухня. Второй занимала большая гостиная. Третий — кабинет и бильярдная, разделенные книжным стеллажом, который можно было поворачивать к стене, и тогда получалась одна большая комната. На четвертом этаже были спальни. В каждой из них Стефания помедлила, восхищаясь гармонией и равновесием света и тени, которых удалось достичь Сабрине, сочетанием мягких полутонов и ярких пятен, элегантных извивов струящегося шелка и строгости вельвета, полированной мебели, приглушенных обоев, светящемуся прожилками мрамору.

— Мне бы так жить, — вздохнула она. — Дом моей мечты.

Спальня Сабрины, которая при Дентоне была оформлена коричневым с золотым, теперь казалась по-павлиньи пестрой и была украшена слоновой костью. Там же находились две комнаты для гостей.

— Выбирай любую, — сказала Сабрина, и Стефания, не задумываясь, прошла в ту, что бледно-розовыми и зелеными тонами напоминала цветущий весенний сад.

— А на пятом этаже — квартира миссис Тиркелл и склад, — добавила Сабрина, помогая Стефании разобрать вещи. — А не пора ли нам перекусить? Какое чудо, что ты наконец, здесь… Что такое? Что-то не так?

Стефания стояла у высокого зеркала в простенке, и паника волнами накатывала на нее при каждом новом движении или наклоне Сабрины. Когда-то и она так выглядела. Увы…

— Я ведь даже не пухленькая, — с честностью отчаяния сказала Стефания. — Обрюзгла. Стала сутулая. В «Джульеттах» сказали бы, что я не похожа на леди. И были бы правы. Только почему-то не научили меня, как сохранить осанку, когда драишь полы или только и смотришь, где раскиданы куски мела и хоккейные шайбы, чтобы не споткнуться. Но и это еще не все… А волосы, — горестно продолжила она, — ногти, руки… У меня ведь не было времени, чтобы, как ты, нежиться и млеть в салонах красоты…

Она знала, что все это не так. Целых три года, с того самого момента, как Сабрина оформила дом для Александры Мартовой, ей пришлось трудиться столько, сколько никто из знакомых Стефании не был бы способен. Она обставляла посольства, носилось по всей Европе на аукционы, ездила по загородным усадьбам обустраивать новые помещения, даже летала в Нью-Йорк за покупками для клиентов, где Стефании пару раз довелось с ней встретиться. И, несмотря на все это, Сабрина сохранила трепетную миловидность, в то время как Стефания, сидя дома в Эванстоне, поблекла и потускнела. Сабрина обняла сестру за плечи.

— У тебя совсем не остается времени? Неужели вы с Гартом даже в теннис больше не играете?

— Сто лет уже. Он просил иногда, но я вечно занята то по дому, то с детьми. В итоге Гарт стал регулярно поигрывать с друзьями. Они умолкли и смотрели на свои отражения.

— Как же все так внезапно? — спросила Сабрина.

— Не внезапно. Весь последний год. Так все и покатилось.

— Но ты мне не говорила, что год для тебя выдался тяжелый.

— Я не знала, что сказать. — Мир ее был столь хрупок, что она боялась, как бы от неосторожных слов он просто не рассыпался. Пенни и Клифф подросли, и она их почти не видела; Гарт целиком ушел в работу. Стефания открыла свое дело по торговле недвижимостью в пригородах на северном побережье. Сначала все пошло настолько здорово, что она едва поспевала, а потом так же неожиданно все за стопорилось.

— А как дела с торговлей недвижимостью? — спросила Сабрина. Стефания так и подпрыгнула.

— Я как раз думала… Неважные дела.

Стефания продолжила раскладывать вещи, а Сабрина села на подлокотник кресла.

— Но у тебя ведь все хорошо получалось. И дело свое ты знаешь.

— Я разбираюсь в домах и интерьерах, но не в людях, которые в них живут. Хорошо тебе — скажешь миссис такой-то, что эта супница не середины, а начала девятнадцатого века, — и впариваешь ее за сто девяносто пять вместо ста пятнадцати. Я успею переодеться к ленчу? — Сабрина кивнула. — А я себя неуютно чувствую, когда приходится разочаровывать людей. Я сразу отступаю и говорю им, что перепроверю, а они потом думают, что я плохо знаю свое дело. Этот свитер с юбкой пойдут? Я неловко себя чувствую.

— Отлично смотрится. Мы до вечера никуда не пойдем.

— До вечера?

— Будет спектакль, а потом банкет в честь автора и труппы.

— Сабрина, я не пойду. Мне надеть нечего.

— Можешь взять у…

— Уже не могу. Раньше хорошо было, а теперь я на два размера больше.

— Подыщем что-нибудь. Я думала, тебе захочется познакомиться с моими друзьями, посмотреть Лондон.

— Конечно. Только вот…

— Стефания. Мы сделаем так, как ты захочешь. Давай поедим, а потом обо всем переговорим. Только скажи мне сразу, что у тебя еще стряслось за этот год.

Они спускались по лестнице.

— Очень странный был год. Все было как-то не так, и я просто махнула рукой. Но как далеко все зашло, я поняла только сегодня. Сабрина замялась.

— А Гарт? Стефания пожала плечами.

— А что Гарт? Он весь в работе, из лаборатории не вылезает, вступил в какой-то комитет у себя на факультете, консультирует студентов, а ночью — снова в лабораторию.

На круглом столе, стоящем в гостиной у окна, миссис Тиркелл накрыла обед на двоих. Был суп из устриц, салат, белое вино, зимние груши…

— Но ведь в теннис можно играть не только с Гартом, — сказала Сабрина, когда они уселись за стол. — Что — бы прическу сделать, да и просто за собой последить, он тоже не нужен. Подумала бы немного о себе.

— А какая разница? Нет, то есть мне не нравится, что я так выгляжу, но ведь мы и не ходим никуда, где хотя бы требуется прилично одеваться, так, к друзьям, в кино иногда. А если хочешь на самом деле узнать про Гарта, то я и не помню, когда он в последний раз на меня посмотрел. А Пенни с Клиффом — так им десять и одиннадцать, они целиком поглощены собой. Я для них как шкаф, который надо обойти, когда бежишь по своим делам. Какое им дело, что я растолстела? Извини, мне грешно скулить. У нас чудесная семья, я их люблю, и дома у меня лучше, чем у многих. Мы почти не ссоримся. Но вот насколько я понимаю, Сабрина, одно плохо — всем на всех наплевать, по правде говоря. Из-за этого-то и желания никакого нет затевать всякие диеты, физкультуру и покупать новые вещи.

— Мне не наплевать, — возразила Сабрина. — Потому что ты к себе несправедлива. Если Гарт чокнулся настолько, что не обращает на тебя внимания, то тебе сам Бог велел удвоить усилия. Стефания посмотрела на сестру и недоверчиво покачала головой.

— Я так зашиваюсь по дому, что совершенно забываю, как хорошо бывает с тобой. Почему я так долго не приезжала в Лондон?

— Ты говорила, денег нет, а мне платить за билет не позволяла.

— Конечно, а то можно было взять в привычку позволять тебе за меня расплачиваться, а от этого никому пользы бы не было. Но если Гарт почаще будет принимать приглашения на европейские конференции, то я часто буду тут бывать, к тому же за полцены. Фактически я вовсе могу переехать. Я же тебе говорила, что ты воплотила в реальность дом моей мечты?

— Извини, — сказала Сабрина Майклу Бернарду, когда Брайан вручил ей корреспонденцию. Она пробежала глазами список. — Да — Оливии Шассон; нет — Питеру и Розе Рэддисон. Да — герцогине, но сообщите ей, что приступить я смогу не раньше следующего месяца, если не в августе; нет — Николсу и Амелии Блакфорд, но скажите, что я рада буду заехать на уик-энд в следующем месяце, когда все успокоится. Так, Антонио говорит в восемь, а не в восемь тридцать? Ладно. После того как с этим разберетесь, почему бы вам не пойти домой? Я закрою. Она снова повернулась к Майклу.

— О чем мы?

— Да говорили о той газетной истории. Я при тебе себя просто бездельником чувствую. У вас всегда десять дел разом делается?

— В последнее время всегда. Невероятно, правда?

— Самое невероятное — это ты. Сама же знаешь, мы эту историю по всей Европе раскапывали, и везде только и слышно о тебе и «Амбассадоре».

Сабрина глубоко вздохнула. Это Майкл-то ей рассказывает. Старый друг. Еще со времен колледжа, когда он начал жить с Джолнг Фэнтом, стоило ей вспомнить о них, как она чувствовала себя уже не так одиноко — будто была членом их маленькой семьи. А теперь они пишут вместе, и, рыская по миру в поисках материалов для своих статей, то появляются на ее горизонте, то исчезают. Она много месяцев ничего о них не слышала, и тут Майкл объявился, чтобы узнать подоплеку волны подделок международного масштаба, захлестнувшей небольшие галереи, о которых они готовили статью.

Джоли с Майклом были единственными друзьями Сабрины, которым, как и ей, приходилось зарабатывать себе на жизнь, и с ними она позволяла себе расслабиться, проявить свой энтузиазм, чего никак не могла себе позволить в обществе богатых клиентов и друзей, которые ожидали от нее такого же, как у них, пренебрежения к деньгам.

— Ты на самом деле слышал об «Амбассадоре» за границей? Интересно. На той неделе были звонки из Парижа и Брюсселя. О, Майкл, что бы ты стал делать, если бы вдруг разом начали сбываться все твои мечты?

— Радовался. Ты заслужила признания. Ты сама всего достигла.

— Но мне иногда страшно. Все случилось так быстро. Ты знаешь древнюю китайскую примету — если начинаешь разглядывать что-то прекрасное, оно может исчезнуть? Можно смотреть украдкой, но пялиться нельзя ни в коем случае, потому что все прекрасное — хрупкое и преходящее, и грубым взглядом можно все только испортить. Вот такая, по-моему, и моя нынешняя жизнь. Если я начну о ней распространяться или слишком пристально на ней зафиксируюсь, все может рухнуть.

Майкл пожал плечами. Суевериям нет места в современной журналистике.

— Ты добилась невероятного успеха, все в Лондоне только о тебе и говорят. Едва ли такое исчезнет без следа. А кто такой Антонио?

— Что?

— Антонио. Восемь вместо восьми тридцати. Или я наглею?

— Друг.

— Ага. Значит, наглею. Ладно, оставим дела любовные, у тебя — успех, слава и, несомненно, немалые доходы. Чего дальше ты еще хочешь?

— Дела. Оно у меня, правда, тоже есть. Но хочется большего. Это — лучше всего.

— Лучше всего, — сказала, входя в офис, Джоли, — независимость. Особенно после того, как тобой повертел такой диктатор, как твой бывший муж.

— Лучше всего деньги, — возразил Майкл. — Поди-ка, купи на независимость хоть пучок укропа.

— О Господи! Опять ты…

— Не хотелось вам мешать, — Сабрина услышала звонок в дверь, — только при клиенте стульями не кидаться.

В мягко освещенном выставочном зале Рори Карр восхищенно рассматривал высокие французские напольные часы, украшенные фарфоровыми ангелами по периметру круглого циферблата.

— Очень мило, миледи. — Он низко склонился к протянутой руке. — Не иначе как из усадьбы графини дю Берн, полагаю?

Сабрина улыбнулась:

— Вы всегда меня поражаете, мистер Карр. Я не видела вас на аукционе.

— Я был знаком с их семьей долгие годы, миледи. Я виделся с ними не далее как на прошлой неделе, в Париже, и юный граф передает вам свое почтение. Но сегодня я здесь по делу, мне хотелось бы показать вам нечто особенное. С вашего позволения, конечно.

Сабрина кивнула, он водрузил на стол и открыл кожаный чемоданчик. Вынув оттуда крупный сверток, он медленными, плавными движениями стал его распаковывать. Сабрина восхищалась его манерой двигаться. Одет он был безупречно, а серебрящиеся сединой волосы и небольшие мешки под глазами только подчеркивали его артистизм. Но он был непревзойденным знатоком искусства и за последний год продал ей шесть превосходных фарфоровых изделий XVIII века. В отличие от многих работ эти в ее салоне не застоялись.

Сейчас Карр благоговейно выставил на стол фарфоровую группу: летний домик, похожий на пагоду в ярких спектральных тонах с резной лесенкой, и четырех мальчиков, одетых в белое с желтым, в соломенных шляпках с сачками и корзинками.

— Люк, — прошептала Сабрина.

Давным-давно в каком-то берлинском музее Лаура показала им со Стефанией работы Люка и других мастером франкентальской фарфоровой фабрики 50-х годов XVIII века. Сабрина подняла пагоду и с удовлетворением удостоверилась, что на днище и в самом деле красуется франкентальское клеймо в виде готической "F" с короной.

— Владельцы? — спросила она. Карр вручил ей свернутый в трубочку документ.

— Всего трое? — удивилась она, развернув и пробежав глазами бумагу.

— Похоже на то, миледи. Я так полагаю, что продажа была вызвана крайними обстоятельствами. Сами видите, как хороши вещи…

Сабрина изучила статуэтку.

— И сколько?

— К сожалению, не дешево. Четыре тысячи фунтов.

Ни один мускул не дрогнул на лице Сабрины.

— Три тысячи.

— О, миледи, я на самом деле… Хорошо, исключительно ради вас, три пятьсот.

— Завтра пошлю чек, — сказала она. Он поклонился:

— О, леди Лонгворт, вы восхитительны. Если бы каждый был так решителен в принятии решений! Желаю вам приятно провести день.

— Сабрина, — окликнул ее Майкл, как только дверь за Карром затворилась.

— Ты часто имеешь с ним дело? Она обернулась.

— За этот год несколько раз. А ты его знаешь?

— Рори Карр, верно?

— Да.

— Мы с ним сталкивались.

— Недавно?

Он кивнул. Холодок прошел по спине Сабрины. Она пробежала пальцами по холодному фарфору: превосходный колорит, изящно затемненная изнутри хрупкая конструкция.

— А как вы на него натолкнулись?

— Он из фирмы «Вестбридж импорт». Высококлассные штучки со всего мира как современные, так и старинные. Продает их через небольшие галереи типа «Амбассадора». И, похоже, иногда подсовывает туфту.

— Подделки?

— Семь так или иначе связаны с «Вестбриджем»… Но это строго конфиденциально, кстати.

— Это же не значит, что Рори Карр…

— Совершенно верно. Его могли вовлечь случайно. Но он-то не дурак, к тому же связи с галереями — все его. Мы гораздо больше узнаем, когда проследим, что за денежные мешки стоят за «Вестбридж» и другими торговыми фирмами в Европе и Америке. Точно известно лишь то, что по документам владельцем «Вестбридж импорт» является некто Иван Ласло.

— Иван Ласло? Что-то слышала, только очень давно, Франция? Италия? Не помню.

— Если вспомнишь — дай нам знать. И смотри в оба с тем, что предлагает Карр. А до сих пор он, что тебе приносил?

Она прикрыла глаза.

— У всего были сертификаты владельцев. Клейма на всем были подлинные. Я всегда — как ты выражаешься — смотрю в оба, если что-то приобретаю. Иначе бы я и недели не протянула, потеряв доверие клиентов.

— Да я же не хотел…

— Миледи. — В дверях офиса возник Брайан. — Сеньор Молено на проводе.

— Дружба. — Майкл поцеловал Сабрину в щеку. — Мы пойдем.

Антонио Молено за день успевал переговорить по телефону десятки раз. Он был миллионером, заработавшим все сам и унаследовавший беспардонность отца-португальца и мистицизм матери-индианки. Пятьдесят один год он дожидался, когда же появится женщина, достойная стать хозяйкой его империи. Когда в новогоднюю ночь в загородном Доме Оливии Шассон он встретил Сабрину, то в течение десяти минут, за которые уходящий 1978 год успел смениться 1979-м, принял окончательное решение — на ком женится и кто родит ему первенца.

Он разогнал любовниц, должным образом вознаградив каждую, и ринулся на Сабрину подобно огромной хищной Птице, на которую, кстати, весьма был похож и внешне. В течение пяти месяцев он преследовал ее с той самой целеустремленностью, которая сделала его владельцем крупнейших плантаций провинции Бахия и скотоводческих ранчо в материковой провинции Сьерра де Амамбаи. К настоящему времени в его планах значилось, что Сабрина давно уже должна быть замужем за ним, вести хозяйство в его доме в Рио-де-Жанейро и ждать от него сына. Вместо этого он вынужден был без дела околачиваться в Лондоне и подстраиваться под ее рабочий распорядок, чтобы она соизволила его принять.

Потому что она никак не могла решиться.

Все говорили ей, что женщине больше и желать нечего: огромное богатство и власть; современный принц, прилетевший за ней на собственном самолете, хотя в речи его там и сям проскальзывали отзвуки прекрасных старинных народных преданий племен его матери и бабушек.

— Хорошо, — говорил он Сабрине, — что ты меня по-прежнему не любишь. Боги племени гуарани говорят, что любовь приходит последней. Она медленно прорастает из зерен совместной жизни и творения. Вот когда поживешь подольше, народишь большую семью, тогда и приходит любовь.

В свете тоже ждали от Сабрины повторного брака. Ей на каждом приеме представляли все новых и новых холостых мужчин из высшего общества. Все они заметно уступали Антонио, которому не было равных в его решительной любезности, непоколебимой уверенности в их будущем счастье; он был одновременно могуч и легок, таинствен и практичен, этакий бизнесмен и плейбой. Их с Сабриной видели на многих спортплощадках, куда ее с гордостью приводил в свое время Дентон. Но работать он умел не хуже, чем развлекаться. В перерывах между кинофестивалями и автогонками, балами и дерби, охотами и загородными уик-эндами он успевал слетать в Бразилию, где paботал по двадцать четыре часа в сутки, или запирался вдруг в Лондоне у себя в квартире и совершал телефонный марафон, надиктовывая длиннющие документы сотрудникам своего секретариата в Рио. И ежедневно звонил Сабрине, напоминая, что ждет.

Но она выжидала.

— В конце-то концов, — жаловалась она Александре, — я ведь думала, что выйти за Дентона — тоже неплохая идея. Александра хмыкнула:

— Ты была молода и невинна. Зависима. А теперь у тебя все есть — бизнес, дом, я, чтобы давать советы.

— Ну, хорошо. Посоветуй тогда. Почему мне следует выходить за Антонио?

— Потому что, как и для всех женщин, мужчина рядом. — это то, что необходимо для полного счастья.

— Любой?

— Милая моя! Сабрине Лонгворт вовсе ни к чему цепляться за любого. Твой Антонио — птица очень редкого полета.

Он работал над планом строительства жилья, больниц и школ для крестьян тех провинций, где простирались его владения. В его задачу входило не дать этим самым крестьянам организоваться против него самого и ему подобных латифундистов; публично же он, естественно, заявлял, что движет им исключительно забота о бедных и несчастных. В этой важной работе Сабрине отводилась немаловажная роль. Вдобавок к воспитанию его детей и исполнению роли хозяйки дома, она должна была поспособствовать ему в поднятии жизненного уровня тысяч людей.

— Король Антонио Первый, — отшучивалась она.

Когда Сабрина впервые оказалась в его постели, он удивил ее нежностью рук, плавными, мягкими ласками, выдержанными в том же чувственно-неотразимом ритме, как и его назойливые любезности и ухаживания, и только доведя ее до крайней степени желания и готовности, овладел ею. Когда же он почувствовал, что хочет ее тело, то не стал, подобно Дентону, вынуждать ее подстраиваться под себя, и она испытала, наконец, то удовлетворение желания, а не притупление его, которое бывало с Дентоном. Впервые Сабрина поняла, что значит радость от секса, благодарность партнеру.

— Но если я снова выйду замуж, — сказала она Александре, — то только по любви.

Она-то знает, что такое настоящая любовь. Она познала это благодаря Стефании. За годы одиночества она искала того, кому нужен спутник в жизни, а не красивая вещь; того, кто успокоит ее страх, а не будет просто аплодировать ее умениям; того, кому нужна, будет ее забота, а не самообладание и положение и обществе; того, кто будет лелеять ее, а не перековывать под свою жизнь. Она знала, что такое общность жизненных интересов, а Антонио в эту схему не укладывался.

И вот, едва лишь Майкл предупредил ее насчет Рори Карра, позвонил Антонио. Может, и впрямь есть что-то этакое у этих индейцев гуарани; вдруг это и впрямь знак? С чего это она решила, что Антонио не станет принимать близко к сердцу ее трудности и не захочет в них поучаствовать? Самое время все выяснить. И она с радостным предвкушением взяла трубку.

Гарт открыл окно, в кабинет ворвался ветер с озера, а на утреннем небе всходило солнце. Было уже гораздо жарче, чем бывает обычно в конце мая, какие-то студенты болтали босыми ногами, сидя на прибрежных камнях, и визжали, обжигаясь семиградусной водой. Над рассеянными здесь и там группами готовящихся к выпускным экзаменам взлетали разноцветные тарелочки, велосипедисты обгоняли жмущихся поближе к деревьям влюбленных, запускающих пальцы в задние карманы джинсов друг друга. Пахло летом. Тянуло на улицу. Но у Гарта была назначена встреча. Он посмотрел, где у него бумаги Вивьен Гудман. Если повезет, можно будет немного прогуляться перед двухчасовым семинаром. Он был уже на полпути к двери, когда зазвонил телефон.

— Гарт, — раздался голос Стефании, — мне нужно поговорить с тобой о Клиффе.

— Я встречаюсь с деканом. Я позже тебе пере…

— Нет, я сейчас одна в офисе, все ушли, потом такого случая не будет. Пожалуйста, Гарт.

— Ладно, если до вечера нельзя потерпеть. Что такое у тебя?

— По-моему, он ворует.

— Ворует? Не верю. С чего ты взяла?

— Я нашла приемник и два калькулятора у него в шкафу. Сегодня утром, под одеждой. Собиралась постирать…

— Под одеждой?

— Да. Запечатанные, новые.

— Не верю. Он их не украл.

— А как они там оказались?

— Может, друзья дали.

— Но, Гарт, он же их спрятал!

— Ну и что такого, по-твоему, стряслось?

— Мне на работе рассказывали, что дети сейчас воруют на продажу…

— Зачем? Мы ему все даем, к тому же он весь год зарабатывал сам, убирал чердаки и подвалы. И вообще, зачем шестикласснику деньги? По-моему, даже самые богатые из его друзей раньше седьмого класса на «мерседесы» не пересядут.

— Гарт, не шути; это не смешно.

— Совсем не смешно. Стефания, Клифф устойчивый, открытый мальчик, он не вор. Но вот, сдается мне, что завидовать всем этим богатеньким сынкам, которые учатся вместе с ним, он может. Или стыдиться их. И если кто-нибудь из его дружков нашел себе такое развлечение, как чистить магазины, то за компанию с ними он вполне мог увязаться. Кстати, ты не интересовалась, каково ему смотреть на одноклассников, покупающих все, что их избалованным душенькам угодно?

— А ты не спрашивал?

— Потому что и так знаю. Извини, Стефания, мне пора. Опаздываю на встречу с деканом. Вечером закончим этот разговор.

— Я хочу, чтобы ты пришел пораньше. Неужели ты только сейчас понял, что он может завидовать другим? Мне это давным-давно известно. Ты же с ним не разговариваешь! Даже не знаешь, что у него на уме.

— Но могут же у него быть от нас секреты? Не всегда, конечно. У меня в его возрасте были. Мне казалось, что родители вечно суют нос куда не надо. Кстати, Клифф знает, что ты роешься в его комнате?

— Нет, и говорить не надо. Он меня просил, чтобы я к нему не заходила.

— Тогда что я буду говорить ему?

— Придумай что-нибудь. Мы не имеем права не обращать на это внимания. Когда ты будешь дома?

— Около шести.

Гарт помчался вверх по лестнице. Уильям Вебстер, декан по науке, поджидал его за своим столом, плавая в клубах табачного дыма. Гарт сел напротив и раскрыл свое досье.

— Билл, я хотел бы попросить вас пересмотреть решение ученого совета факультета касательно Вивьен Гудман.

— Так я и думал.

Вебстер откинулся, и кресло заскрипело под тяжестью его тела. Счастливый человек с самодовольным пузом и сияющей от радости лысиной, он не терпел возражений. В течение недели он пытался настроить Гарта против его ассистента, но одиннадцать лет в университете не прошли даром, и Гарт хорошо разбирался в политических маневрах.

— Вы представляли ее дважды? Зачитывали ее статьи и книги по исследовательским методам? Зачитывали отзывы других биохимиков? — Гарт кивнул. — Следовательно, вы выполнили все формальности. И одиннадцать против девяти проголосовали за отказ миссис Гудман от кафедры, не пожелав, таким образом, видеть ее на факультете. Гарт, вы же знаете, предоставление кафедры — это как женитьба: преподаватель получает пожизненную работу, его принимают в профессиональную семью навеки. И в нем следует быть совершенно уверенным.

— Или в ней.

— Мне говорили, — продолжил Вебстер, не обращая внимания на вставку, — что публикации у нее жидковаты, а книга не блещет новизной подхода. Наибольший энтузиазм в ее поддержку, насколько я знаю, проявляют студенты. Что, конечно же, ничего не решает. Дорогой вы мой, никто не пользовался такой популярностью у студентов, как вы, но никогда вы бы не попали на кафедру, если бы ваши труды и опыт работы не были первокласснеишими сами по себе. И мы гордимся, что вы среди нас. И студенты вас по-прежнему любят, и преподаватели. Да что там говорить, вы бы и меня могли подсидеть, будь у вас побольше амбиций.

К моему счастью, — сердечно рассмеялся он, — вы предпочитаете свою лабораторию. Короче, я очень рад, что мы с вами побеседовали. Очень жаль, что миссис Гудман придется уйти, но она найдет себе другое место, а мы и без нее справимся. Очень рад, что вы зашли, Гарт.

Гарт не шелохнулся, когда Вебстер поднялся со своего места, разгоняя завесу дыма, чтобы проводить его до двери.

— Присядьте, пожалуйста, Билл, — спокойно сказал он. Вебстер заколебался, нахмурился и сел.

— Вивьен разбирается в биохимии не хуже, — сказал Гарт, — чем кто бы то ни было на кафедре. И труды у нее не жиденькие, а доскональнейшие. Да, новизной она не блещет, а кто у нас на кафедре блещет? Большая часть профессорско-преподавательского состава, с которым я, по вашему утверждению, состою в каком-то таинственном браке, проводит время за пережевыванием старых идей, а, не гоняясь за новыми. Правда же заключается в том, что Вивьен зарубили, потому что она женщина.

— Ну, знаете ли, как вам только не стыдно, мальчик мой. Вам прекрасно известно, что я не перевариваю предрассудков. Уж меня в этом не обвинишь. Миссис Гудман прошла стандартную процедуру, как любой преподаватель, и против нее проголосовало большинство. А я не собираюсь никому предоставлять кафедру исключительно из-за того, что это женщина, невзирая на качество ее работы…

— Я уже говорил, что работа ее вполне удовлетворительна.

— Вы так говорите. А другие…

— То же самое подтверждают независимые оценки из других университетов.

— Но наш совет, Гарт, ученый совет, в который вы сами входите, так проголосовал. Как я могу что-то изменить? Сам я, конечно, не читал работ миссис Гудман, но опыт подсказывает мне, что тот, на ком держится дом, муж, двое детей, не может трудиться с такой же стопроцентной отдачей, как мужчина. И это не критика; я встречался с миссис Гудман, она привлекательна и, видимо, умна. Но мы должны учитывать, что она ограничена во времени. А у нас — долг перед наукой. Гарт старался не повышать голоса.

— Билл, одиннадцать мужчин могли проголосовать против повышения женщины, которая такой же, как и они, ученый, а преподаватель — лучше, чем они. И я не хочу прикрываться соблюденными формальностями. Я оставлю заявление о пересмотре вашего решения. — Он протянул папку. — Здесь особое мнение меньшинства, подписанное девятью из нас. К нему приложен список женщин, которым было отказано от кафедры на протяжении последних двенадцати лет, вместе с их послужным научным списком. Я все это оставлю у вас, а через неделю зайду, и мы еще раз поговорим.

Вебстер молчал.

— Знаете, Гарт, я не смогу с этим ознакомиться. Мне очень жаль, но завтра я уезжаю в командировку. Гарт отдернул руку с папкой.

— В таком случае я вынужден буду отнести все документы проректору. Билл, поймите меня правильно.

— Гарт, да какая вас муха укусила?! Что вы изображаете из себя ковбоя на белом коне? Уж не хотите ли вы сказать, что у вас с этой дамочкой что-то есть? Вы же себя дураком выставите, если обратитесь через мою голову. А если дойдет до склоки, то я против вас такие силы выдвину, что вам не поздоровится.

Гарт встал, возвышаясь над деканом. Взгляд его, пылая, но голос оставался спокойным.

— Вы назвали меня ковбоем, дураком, лжецом и обвинили в связи — и все это в течение минуты. Это вам даром не пройдет, рекордсмен. Приятной поездки, Билл. Вебстер ахнул, но Гарта уже и след простыл — он гордо шел по коридору, спустился по лестнице, потом прошествовал по другому коридору и вошел в кабинет. В углу за рабочим столом он нашел свою теннисную ракетку, схватил ее и шмякнул по невидимому мячу. «Дурак проклятый!! Осел! Кичится своим тупым упрямством!»

— Ой, простите, — раздался смущенный голос. Он обернулся и увидел покрасневшую Риту Макмиллан, старшекурсницу, пришедшую на двухчасовой семинар по генетике.

Он усмехнулся и положил ракетку.

— Спускаю пары. Чем могу быть полезен, Рита? Садитесь. Я не опасен. Она села на краешек стула.

— Я насчет… дипломной работы.

— Вы решили писать работу вместо экзаменов?

— Я просто… ну… вроде как боюсь, что если… ведь на экзамене можно переволноваться, правда? Он кивнул и подумал: «Интересно, почему студенты так часто утверждение подают в форме вопроса? Будто не уверены, именно ли это собирались сказать».

— А теперь у меня возникли трудности и с работой…

— Так сдайте экзамены. Это же на ваш выбор. На глазах девушки навернулись слезы.

— По-моему, у меня ни то ни другое не выйдет.

— То есть вы хотите отложить все до осени?

— Нет, тогда у меня точно уже не получится, и родители… — Слезы покатились крупными каплями, и она принялась утирать их платочком.

Гарт нахмурился:

— Так чего же вы в таком случае хотите? Она пристально посмотрела на него сквозь слезы.

— Помните, как мы, бывало, за кофе обсуждали мы исследовательский проект? Я часто об этом вспоминаю.. Знаете, мне, по-моему, лучше в жизни не было, чем теми вечерами… И еще в тот раз, помните, когда мы пили чай в студенческом союзе? Мы все говорили и говорили, и я так поняла, что нравлюсь вам, и… ну, знаете, мне вроде как девчонки сказали… знаете, не с нашей кафедры, а… ну, короче, мы ведь могли бы еще за кофе посидеть, только я имею в виду, что в этот раз у меня… и мы могли бы… то есть, я могла бы… ну, показать вам свою работу, а? То есть я ее еще не доделала, но, может, вы могли бы… ну, типа троечки мне за нее, чтобы я могла закончить и… ну, не смотрите же вы на меня так!

Вся ярость, скопившаяся в Гарте при посещении кабинета декана, взорвалась в нем.

— Ты дура! Тупица! Ты… шлюха! — Он зашагал к окну и обратно. — Торговать собой за оценку, когда другие женщины из сил выбиваются ради степени, работы, хорошей ставки, места… а самодовольные мужики их отпихивают! Но ты-то знаешь, как добиваются своего, правда? Тут мозгов не требуется, тут достаточно слез и… О Господи! — Он тяжело вздохнул и прошел мимо нее к двери. — Лучше уходи. Получишь справку о незаконченном образовании, если не сможешь доделать работу или сдать экзамены. А большего от меня не жди. Иди. Убирайся.

Она обошла его стороной с широко раскрытыми глазами — от удивления, а вовсе не от страха, как подметил он. Она явно ожидала совершенно иной реакции. Неужели он и в самом деле давал для этого хоть какой-то…

Зазвонил телефон.

— Андерсен, — рявкнул Гарт.

— Профессор Андерсен? С вами хотел бы поговорить мистер Каллен.

— Каллен? Что еще за Каллен?

— Профессор Андерсен, это Хорэйс Каллен, президент «Фостер лабораториз» в Стэмфорде, штат Коннектикут. Вы были участником семинара, который мы проводили в прошлом году в Чикаго.

— Мистер Каллен, у меня занятия через пять минут.

— Я вас не задержу. На следующей неделе я опять буду в Чикаго, и я подумал, не могли бы мы вместе провести ленч?

Гарт заинтересовался. Президенты международных компаний так просто профессоров на ленч не приглашают; обычно это делают секретари.

Я думаю, вполне, — сказал он. — Но если дело касается еще одного семинара…

— О нет! — В трубке раздался смешок. — Мы хотели бы переговорить с вами, не согласились бы вы присоединиться к нам в Стэмфорде в качестве директора нашего нового исследовательского центра. Мы рассматриваем несколько кандидатур, но ваша — бесспорно основная. Часы на административном здании пробили два раза.

— Когда вы здесь будете? — спросил Гарт.

— Во вторник. Давайте договоримся на час дня в «Ритц Карлтон»?

— Хорошо.

Позже, сидя на диванчике в ожидании обеда, который готовила Стефания, он рассказал ей о звонке.

— Год назад я сразу бы отказался. Но после того, как Билл принялся мне угрожать…

— А сколько ты там будешь получать? — спросила Стефания. Она стояла к нему спиной и резала овощи.

— Не знаю. А тебе хотелось бы переехать в Коннектикут?

— Хоть завтра. Он опешил.

— Но тебе ведь нравится Эванстон. Тут наши друзья, у детей школа, у тебя работа…

— Работа скучная, друзей новых заведем, а школы в Стэмфорде наверняка не хуже. — Открыв холодильник, Стефания достала чеснок, красный перец, мелкие помидоры. Посмотрев на мужа, она сказала:

— Знаешь, как чудесно было бы иметь деньги. И жить поближе к Нью-Йорку.

Хоть какое-то развлечение. Гарт почувствовал себя неуютно. На ленч он согласился исключительно от злости на Вебстера, да еще подлила масла в огонь Рита Макмиллан. Причин, чтобы бросать университет, у него не было. А Стефания за это ухватилась. Они еще ничего толком об этом предложении не знают, а она уже подыскивает причины, по которым следует согласиться, в то время как сам Гарт, успокоившись, не видит уже смысла даже и собственно в ленче. Но, конечно же, придется пойти, хотя бы ради Стефании.

— Посмотрим, что скажет Каллен. — Он наблюдал, как Стефания возвращается к разделочному столику. — Кстати, я тебе еще не рассказал про Риту Макмиллан. Эта тварь…

— Так ты собираешься принимать предложение?

— Мне еще ничего не предложили.

— Если предложат.

— Не знаю. Я же говорю, посмотрим, что скажет Каллен. Я тебе начал говорить про Риту…

— Мам! — В кухню с воплем влетела Пенни. — Мы с голоду пухнем!

— А ты на стол накрыла?

— Сегодня очередь Клиффа.

— А он накрыл?

— Накрывает.

— Проследи, чтобы не забыл про салфетки. Кстати, вы с ним руки помыли?

Стефания достала из духовки картошку. На кухне воцарилась тишина. Гарт пожал плечами и взялся за газету.

— Мам… — заныла Пенни.

— Ладно. Пенни, Гарт, — сказала Стефания, — давайте обедать.

— Стефания…

— Сабрина! Я звонила и звонила…

— А я была за городом, а миссис Тиркелл я на весь июль отправила в отпуск.

— Я уже забеспокоилась, не приключилось ли чего с тобой.

— А что, мои дурные предчувствия донеслись и до Эванстона?

— У тебя неприятности?

— Нет, но я испугалась, что они могут быть. Пару недель назад мне показалось, что я купила липовый фарфор, но потом проверила, и оказалось, что подлинный. Больше ничто не тревожит. А как твои дела с недвижимостью? Не разыскала мне какой-нибудь занятный чердачок с прелестями?

— Я… я некоторое время уже этим не занимаюсь…

— Но почему, Стефания? Ведь тебе нравилось…

— Да, но дела не идут. Я теперь в университете работаю. Удовольствия, конечно, мало, зато есть, чем платить за дом. Если вот переедем, то, может быть, снова займусь недвижимостью. Сабрина, Гарту предложили новое место.

Директором исследовательского центра при фармацевтической фирме в Коннектикуте.

— Гарт уходит из университета?

— Мне бы хотелось. Там предлагают девяносто тысяч в год.

— О, Стефания, это чудесно! Тебе не пришлось бы больше волноваться из-за денег; можно заняться, чем хочется. Почему бы тебе не открыть филиал «Амбассадора» в Америке? Мы бы заимели клиентуру по ту сторону океана. И друг с другом бы виделись почаще. А Гарт рад?

— По-моему, он собирается отказаться.

— Но… почему?

— Не знаю. Он пару недель назад встречался за ленчем с президентом фирмы и говорит, что все еще не решил, но энтузиазма особого он, по-моему, не проявляет. Они хотят, что бы мы перебрались в Стэмфорд, а для этого и мне тоже предстоит пройти проверку. Но Гарт говорит, что он слишком занят.

— Но на новом месте он не будет перегружен?

— Нет. Ему просто надо будет встречаться с людьми, беседовать с ними, а выходные он сможет проводить с женой. Он тогда даже сможет заметить, что я похудела.

— В самом деле?

— Ты можешь мной гордиться. После нотации, которую ты прочитала мне в Лондоне, я стала другим человеком. Диета, физкультура, а потом я откопала на Мичиган-авеню местечко, смахивающее на бордель. Так они половину грязи из Миссисипи перевели на то, чтобы привести в порядок мое лицо, и сделали мне классную прическу. Дома никто и не заметил, но мне было так хорошо, что я даже не обиделась. Вот если бы нас сейчас поставить перед зеркалом, то еще подумать бы пришлось, кто из нас модный европейский дизайнер, а кто — скучная университетская домохозяйка.

— Не говори так, это несправедливо, ни к чему высмеивать собственную жизнь, ты представить себе не можешь, как мне иногда хочется пожить именно так.

— Но не до конца дней…

— Стефания, что еще не так?

— Да с Клиффом проблемы, а Гарт даже слушать не желает. А Пенни хочет брать уроки рисования, и она это заслужила, у нее неплохие знания и способности, но стоит эта ужасно дорого, что опять же возвращает нас к предложению, которое получил Гарт. И я чувствую себя настолько… беспомощно. Будто меня на булавку насадили, а я пытаюсь рыпаться. И знаешь, что я сделала?

— Что?

— Только не смейся. Я попросила китайскую визу. В сентябре будет поездка, которую спонсирует «Международный антиквариат», и я решила, что…

— Так и я тоже! Звучало так заманчиво, что я…

— Ты тоже попросила визу?

— Пришлось. Ведь на это уходит…

— Шестьдесят дней на одну визу.

— Какое чудо! Мы поедем вместе! А ты можешь себе это позволить? Я ведь хотела тебя позвать, но…

— Конечно, не могу. То есть на срочных вкладах у нас деньги есть, но не на поездку же в Китай. Я Гарту еще не говорила.

— Так ты думаешь, тебе не удастся поехать?

— Вероятно, нет. Я просто рада была почувствовать себя авантюристкой, когда заполняла анкету, а так приятно бывает помечтать…

— Я тоже не уверена, удастся ли мне выбрать время. Сентябрь может выдаться очень загруженным. Вот если бы нам придумать способ, как…

— Если бы получилось? Какая сумасшедшая, прекрасная мечта!

Повесив трубку, Сабрина сидела в полночной тьме своей спальни, поглубже зарывшись в подушки мягкого кресла, и размышляла о себе и Стефании. У них такая разная жизнь, и каким-то чудесным образом они становились все ближе и ближе. Александра и некоторые другие — хорошие подруги, но лишь голос Стефании звучит как родной. Зазвонил телефон.

— Сабрина, милая, прости, — раздался голос Антонио. — Я знал, что ты не спишь, потому что было все время занято.

Ее охватила паника.

— Я думала, ты сегодня улетел в Бразилию.

— Я улетел в Нью-Йорк. Через два дня буду в Рио. Звоню пожелать тебе приятных сновидений. Вернусь пятнадцатого августа, и тогда ты, наконец, дашь мне окончательный ответ, чтобы можно было строить совместные планы на будущее.

Сабрина облегченно вздохнула. Он на самом деле улетел. И теперь целых четыре недели в ее полном распоряжении, и она может делать все, что заблагорассудится, без его навязчивого давления.

Но недели пролетели, и не успела Сабрина как следует привыкнуть к свободе, которую давало отсутствие Антонио, как он позвонил и сообщил, что возвращается через два дня.

Сабрина горестно посмотрела на свой календарь, и тут вошли Майкл с Джоли, чтобы попрощаться.

— Мы — в Берлин, потом в Нью-Йорк, — сказала Джоли. — История разрастается. Пришли предостеречь тебя насчет Рори Карра. Сабрина покачала головой.

— Летний домик Люка оказался подлинным. Я знаю, что вы желаете мне добра, но поймите правильно. Он мог бы относить все эти статуэтки к Адамсу или другим крупным торговцам фарфором и получить за них, вероятно, даже больше, но он любит помогать мелким салонам, и я ему за это благодарна. Я не верю, что он способен принести подделку, и, по крайней мере, со мной он таких штучек не проделывал. Поэтому я не уверена, что он в чем-то замешан.

— Замешан по самые свои мешки под глазами, — грубо сказал Майкл. — Сколько изделий ты успела у него купить?

— Семь. И все, кроме летнего домика, давно проданы.

— Сабрина, — продолжала Джоли, — нам пора на самолет, и времени у нас нет. Но выслушай нас, пожалуйста. Ведь мы хотим тебе помочь. Мы проследили за пятью подделками, исходящими от Карра и Ласло из «Вестбридж импорт». Все они проданы ими через маленькие салоны типа «Амбассадор».

— Пять? — переспросила Сабрина. — Вы уверены?

— Да. И более того, некоторые салоны, похоже, сотрудничают с «Вестбриджем» ради сверхприбыли. Они платят меньше, поскольку покупают липу, а потом загоняют по цене подлинных вещей. Это то, до чего нам удалось докопаться. Но и это уже гадость порядочная. И, поскольку ты имеешь дело с Карром, перепроверь, будь добра, еще разок, что он тебе продал. Сделай это, ладно? Все, нам пора бежать. Вот наш парижский телефон. Может, созвонимся сегодня вечером? А, Сабрина?

— Что? Извините, я не расслышала. — Голова у нее кружилась, и ей хотелось, чтобы они поскорее ушли. Некоторые из самых богатых и влиятельных ее клиентов покупали у нее вещи от Карра. Голова гудела. — Что вы сказали?

— Мы вечером позвоним, справимся, как ты. Хорошо, Сабрина? А ты эти вещи перепроверь и сообщи нам результаты. Хорошо? Она проводила их до двери.

— Постараюсь. Не знаю, что из этого выйдет, но постараюсь.

Уже на улице, пока Джоли ловила такси, Майкл лениво поинтересовался у Сабрины:

— Кстати, ты не вспомнила, где тебе доводилось пересекаться с Ласло?

— А как же. Только это было так давно — лет семь тому назад, по-моему. Он работал секретарем Макса Стуйвезанта. Я с ним встречалась во время круиза на яхте. Майкл склонил голову набок.

— Стуйвезант.

— Старая история, — сказала Джоли, поймав такси. — Сейчас у него секретарем какой-то Деннис. Я с ним встречалась, когда делала фотографии коллекции скульптур Макса для «Мира искусств».

— Ладно, — небрежно махнул рукой Майкл, — может, и нет за этим ничего. Вечером созвонимся, дорогая. — Они распрощались и Сабрина ушла со слепящего августовского солнца в прохладную полутьму своего магазина. Шесть работ из фарфора, которыми предстоит заниматься, и появление Антонио на носу. Она заглянула в календарь: обеды, пикники, концерты, домашние вечеринки. Август считается скучным месяцем, это то время, когда все в разъезде.

Ну, как она могла предполагать, что ей и в августе не будет покоя?!

Она уселась за свой вишневый стол. Зазвонил телефон, и в дверях возник Брайан.

— Миледи, сеньор Молена…

— Нет, — сказала она. Никакого Антонио до личной их встречи. — Некоторое время никаких звонков. Пусть передаст через вас, Брайан.

Пока он вновь не появился, она сидела, уставившись на свои сжатые руки.

— Сеньор Молена, сожалеет, но он вернется на неделю позже, миледи. Он надеется встретиться с вами двадцать второго или двадцать третьего августа, а сегодня вечером он вам позвонит.

— Спасибо, Брайан. — Как она только помыслить могла, что можно выйти замуж за человека, от которого самое радостное известие — что он задерживается на неделю?

Но об Антонио она поразмыслит позже, а теперь самое время заняться проверкой фарфора. Вот только непонятно, как к этому подступиться. Ведь не пойдешь к Оливии Шассон и не попросишь у нее на время статуэтку, которую она ей продала, без каких-либо объяснений? Александре можно все выложить начистоту, но как быть с остальными?

— Брайан, — сказала она внезапно, — давайте закрываться. Лето, пятница, у вас с завтрашнего дня отпуск. Увидимся через две недели.

Сабрина отправилась домой. Солнце давило на больную голову, ей приходилось щуриться. Обычно Сабрине нравилось возвращаться домой пешком, но сегодня она с трудом сознавала, где проходит. Маленькие элегантные магазинчики на Бошамп-плейс, дремлющие в предвечернем зное, не искушали ее, и даже выносные фруктовые лотки, которые она так любила, не могли заставить ее остановиться. От жары Сабрина чувствовала головокружение и неожиданную усталость, но старалась идти как можно быстрее, свернув на теневую сторону Кэдоган-сквер. Через несколько минут она была у дверей своего дома.

Миссис Тиркелл открыла раньше, чем она успела достать ключи.

— Миледи! Неужто вы пешком? В такую жару!

Но Сабрина ее не слышала. Она смотрела на начищенный дверной молоток в форме руки, сжимающей свиток. Сертификаты. У нее есть копии сертификатов, удостоверяющих владельцев вещей, принесенных Рори Карром, которые он прилагал к каждому произведению. Она может их проверить. У нее осталась неделя, пока Брайан в отпуске.

— Миледи! Вам следует отдохнуть. Она улыбнулась миссис Тиркелл:

— Сначала приму ванну. А потом — легкий ужин. Я сегодня весь вечер собираюсь работать.

Миссис Тиркелл передала сожаления Сабрины по поводу ее отсутствия на званом вечере, куда она была приглашена, а сама она тем временем вернулась в «Амбассадор» за копиями сертификатов. Весь вечер Сабрина провела в офисе, отыскивая в справочниках номера телефонов в Париже, Бонне, Женеве, Милане и Брюсселе, а наутро принялась за звонки.

Времени ушло немало. Никого, похоже, на месте не было. Европа в августе похожа на огромную шахматную доску, где обитатели непрерывно перемещаются с клетки на клетку. Но слуги и секретари сообщали ей очередной телефон, по которому можно разыскать хозяина, и постепенно Сабрина сдвинулась с мертвой точки.

За пять дней она убедилась в подлинности сертификатов владельцев четырех статуэток. В среду ей удалось удостовериться в подлинности еще одной вещи, сменившей тесть владельцев, каждому из которых ей удалось дозвониться. А в четверг она принялась за последний сертификат и стала обзванивать предыдущих владельцев редкого аиста майсенского фарфора. Выяснилось, что таких людей в природе не существовало.

Следующие три дня она провела в офисе, с замиранием сердца звонила по десяткам телефонов, но не было ни ошибок в написании, ни неправильных адресов. Просто все фамилии были вымышленными.

Следовательно, аист — подделка.

Она слепо смотрела на пейзаж, висевший напротив. Она проявила халатность. Пять превосходных фарфоровых статуэток, безупречная внешность Рори Карра, его дружба с самыми титулованными европейскими семействами, покупатели, требующие все новых и новых изящных изделий, и она, поспешив, проявила небрежность. Ее дело приносило успех исключительно благодаря острому глазу и знаниям, но каким-то образом она купила и перепродала фарфор, не изучив его должным образом.

И когда это станет достоянием публики, кристально чистая репутация, выделяющая «Амбассадор» из множества других мелких антикварных и дизайнерских салонов, померкнет. Клиенты, верившие ей с закрытыми глазами, подыщут себе других дизайнеров. Некоторые, конечно, могут предоставить ей шанс исправиться, но большинство, признавая конечно же, за каждым право на ошибку, просто отвернутся. Неудачников плохо переносят в тех кругах, где можно позволить себе абсолютно любой выбор.

Сабрину затрясло. Есть выход. Нужно выкупить аиста по его текущей рыночной стоимости. Если у нее не хватит наличности, Александра, вероятно, сможет подкинуть. Не в деньгах дело. Дело в огласке. Она не сможет его выкупить, не сказав клиенту правды. А кто же владелец? Она прочла чек, прикрепленный к сертификату. Леди Оливия Шассон.

— Ну что же, — пробормотала она, — это и лучше, и хуже всего. — Леди Оливия была лучшим клиентом Сабрины и тратила на переоформление своих владений и подарки по пятьдесят тысяч фунтов ежегодно. Нередко она присылала в «Амбассадор» новых покупателей, в том числе иностранцев, которые делали заказы по почте или телефону. Она была одной из самых влиятельных клиенток Сабрины. И она могла уничтожить за ночь кого угодно, стоило ей заподозрить обман.

Но ведь они хорошо знали друг друга. Сабрина могла быть искренней. Оливия Шассон была одной из тех немногих, на кого можно положиться в том плане, что она не станет болтать лишнего без особой необходимости. Сабрина надеялась на успех. Зазвонил телефон, и трубку она сняла не задумываясь. Голос ее звучал легко и немного приглушенно — Сабрина пыталась избавиться от страха.

Звонил Антонио. Он вернулся на три дня раньше, чем предполагал, и сообщал, что заедет за ней в восемь и повезет обедать.

«Почему в моей жизни всегда столько проблем? Но ведь, — честно добавила она про себя, — я и не искала себе легкой жизни. Я хотела восторга, смерча, приключений. А теперь остается только со всем этим управляться».

Сначала с Антонио. Потом с Оливией. С ответом Антонио можно еще подождать. Что касается Оливии, то она теперь должна иметь о Сабрине другое мнение. Ее знают, ей доверяют, у нее свое положение в обществе — не отражение влиятельности Дентона, а ее собственная репутация. Что бы ни произошло, она со всем справится…

Для вечера Сабрина выбрала платье достаточно открытое, учитывая августовский зной, но отнюдь не вызывающее, а волосы подобрала перламутровыми гребнями. Она удивилась, поймав себя на том, что с нетерпением ждет встречи с Антонио. Его присутствие всегда было настолько довлеющим, что, когда он уехал, осталась пустота, будто выемка под фундаментом. Падать в нее Сабрине отнюдь не хотелось, но и не обращать на нее внимания было никак нельзя.

Беда была в том, что пустоту эту нечем заполнить даже в его присутствии, поскольку того, что ей нужно, он дать не мог. Она вспомнила, как несколько месяцев назад она попыталась рассказать ему о подозрениях Майкла в адрес Рори Карра. Он упорно уводил разговор в сторону, пока наконец Сабрина не оставила своих попыток хоть что-то поведать ему.

Но сегодня придется.

— Прояви участие, — шепнула она фотографии Антонио, стоящей на туалетном столике. Он знает Оливию; он может посоветовать, как к ней лучше подойти. Сабрина сама себе удивлялась, искренне радуясь встрече с ним.

Но к тому времени, когда, сидя напротив Антонио за его излюбленным столиком в «Ле Гавроше», Сабрина выслушала все его долгие рассказы о сложностях с банкирами, клерками, перепиской с восемью разными странами, сборщиками кофе в Бразилии и грузчиками в Новом Орлеане, а также с новыми таможенными правилами, установленными администрацией США для импортеров говядины, она потеряла всякое желание говорить, о чем бы-то ни было, кроме погоды.

— Да, Сабрина, да, очень возможно, будет дождь, — нетерпеливо сказал Антонио и, будто вспомнив что-то важное, добавил: — А в Бразилии сейчас дождей нет. От этого она засмеялась, и на какое-то время ей стало получше.

— Как ты прекрасна, — мягко произнес Антонио. — Подобна принцессе. Я пришел за ответом, Сабрина. Скажи, ты станешь моей королевой, чтобы я смог положить весь мир к твоим ногам…

У Сабрины мелькнуло воспоминание, как Дентон давал подобные обещания. Почему мужчины предлагают ей вещи вместо чувств?

Нанизывая на вилку кусочек телятины и обмакивая поочередно в три разных соуса, Антонио вдруг заметил, что Сабрина нахмурилась. Он отложил вилку.

— Ты зря удивляешься. Я же сказал, что сегодня вечером буду ждать ответа.

— Антонио, я хочу с тобой поговорить.

Быстро, не давая ему времени опомниться, она выложила все подозрения Джоли и Майкла в адрес Рори Карра и об обнаруженной подделке. Она не обращала внимания на то, что у него портится настроение.

— Конечно же, я выкуплю аиста у Оливии и скажу ей правду. Я уверена, что она не разболтает. Зачем ей это? Вот если бы ты помог мне придумать, как лучше завести с ней этот разговор…

— Сабрина. — Она стала ждать. — Твои друзья сказали, что, было, пять подделок? И, похоже, некоторые галереи являются соучастниками «Вестбриджа»? — Она кивнула. — И твои друзья опубликуют об этом статью в газете? Обличат «Вестбридж»? И всю их бухгалтерию?

Мягко освещенный зал потемнел в ее глазах, и все страхи последних дней вернулись.

— Конечно, — медленно выдавила она. — С описанием каждого произведения, которое они продали галереям, включая и «Амбассадор».

— Наивная ты девочка, — усмехнулся он. — Ты хочешь попросить Оливию молчать, хотя на самом деле собираешься просить ее лгать в глаза всем своим друзьям, когда те прочитают в статье про фальшивки. А с чего ей, собственно, лгать всем ради тебя?

Сабрина оглядела изысканную публику, закусывающую фирменным блюдом ресторана — телятиной, и подумала, что многие станут лгать ради себя, но мало кто — ради другого. Кое-кто из друзей мог бы прикрыть ее, — Александра, Антонио, еще пара-тройка человек… Хотя сейчас она не была уверена ни в ком.

— Милая Сабрина, — сказал Антонио, подавая знак официантам, чтобы те убрали тарелки и принесли кофе. — Я очень рад, что ты, наконец, рассказала мне о своих трудностях. Я восхищаюсь силой твоего духа, но есть предел тому, на что способна одинокая женщина в мире коммерции. Я найду способ, как выпутать тебя из этого дела. Найму юристов, и они живо разберутся с «Вестбриджем», а тебе я помогу тихо прикрыть твою лавочку, а потом увезу далеко-далеко, где у тебя не будет больше никаких проблем…

— И где скупишь все тучи, чтобы не было дождя.

— Прошу прощения? Ты так шутишь, Сабрина?

— Нет. Извини, пожалуйста.

Да, она может выйти за него замуж и дать ему увезти себя в те края, где он и в самом деле король, и чувствовать себя в полной безопасности рядом с ним. Но она всегда при этом будет оставаться в его тени и без своей «лавочки».

А ей этого мало. Сабрина поднесла к свету рюмку коньяку и стала рассматривать, как играют в нектаре отблески. Ей нужно нечто большее, чем надежное укрытие. Ей нужен кто-то, кто поймет, что эта «лавочка» составляет огромную часть ее жизни, потому что она ее построила и ею гордилась. Сабрина хотела, чтобы рядом был человек, который спокойно обнял бы ее, если бы она вдруг проснулась посреди ночной тишины в страхе за завтрашний день. Она искала защиты, спасения от одиночества. А Антонио, похоже, даже исключал саму возможность ее страхов, если она будет рядом с ним.

Сабрина опустила рюмку. Она не может принять решения, она не хочет идти на поводу у обстоятельств. Придется Антонио еще немного потерпеть. А если он откажется, то делать нечего, так тому и быть.

Антонио ждал ее решения. Она сменила тему разговора, что избавило ее от многих неприятных вещей. Наконец Сабрина сказала, что устала и хочет домой.

Он резко встал и сорвал с ее плеч шифоновый шарф, а удивленные официанты поспешили узнать, не требуется ли помощь.

— Ты, милая моя Сабрина, создаешь мне трудности. Я всего лишь хочу тебе помочь. У дверей ее дома он сухо сказал:

— Завтра позвоню.

В тишине своего прекрасного кабинета она заново переживала события этого долгого дня — с того момента, как обнаружилась фальсификация, до того, как она отказалась дать ответ Антонио, какими бы последствиями это ни грозило. Она поджала ноги и откинула голову на спинку стула.

Все навалилось разом. Она вечно бежала, боясь, как она объясняла Майклу, что жизнь может пройти мимо. Все ее силы и время уходили на поддержание на плаву своего бизнеса и на то, чтобы поспевать за толпой друзей, которые одновременно являлись и ее клиентами. Ей все нравилось — яркая, шумная жизнь Сабрины Лонгворт становилась известной благодаря фотографиям и описаниям в газетах и журналах всего мира: друзья-аристократы, роскошные дома, экзотические блюда, круизы, новые наряды, знаменитый «Амбассадор»… Мир вертелся вокруг нее, и она, сколько могла, держала все под своим контролем. А теперь равновесие утеряно, все ускользает от нее…

Сабрина чувствовала помимо усталости пустоту и одиночество. Часы в парке пробили десять тридцать. Так рано она давно не возвращалась. Много месяцев. Сейчас у нее есть время подумать. Но она не могла. На самом-то деле ей хотелось только плакать — и больше ничего.

Но это надо оставить на потом. Если потребуется. Потому что она не одна. Сабрина быстро подсчитала: раз в Лондоне пол-одиннадцатого, значит, в Эванстоне полпятого. Стефания должна уже вернуться с работы. А Пенни и Клифф играют на улице. Самое время позвонить. Она сняла трубку.

По дороге на работу Стефания остановилась и прочла на доске объявление, датированное восемнадцатым августа и сообщавшее, что офис будет работать по полному расписанию с первого сентября, хотя занятия и возобновятся только в конце месяца. Вот и еще одна причина, по которой ей не поехать в Китай. Как будто домашних забот, детей и отсутствия денег недостаточно. Будь она профессором, университет оплатил бы ей дорогу. Отпирая свой рабочий стол, который находился в одной комнате со столами еще двух сотрудниц канцелярии, она испытывала новый прилив гнева, как всегда, когда вспоминала о месяце, проведенном Гартом в Беркли и Сан-Франциско.

У него начинался отпуск, а она торчала дома и работала. Он собирался провести месяц у океана, ознакомиться с восхитительным городом; а ей оставалось озеро Мичиган, Эванстон, двое детей, дом и работа.

— Это не отпуск, — объяснял Гарт. — Я там буду работать в университете. И ни минуты не будет на осмотр тамошних достопримечательностей, равно как и злачных мест. А теперь в конце летней сессии, измотанная канцелярской работой и душной августовской жарой, Стефания едва ли встретит его с улыбкой, когда он вернется. Как же ей скрыть свое раздражение и не испортить всей семье день его приезда? Она просто будет молчать. Пусть остальные разговаривают.

— Стефания, — обратилась к ней одна из секретарш, — хочешь кофе?

— Нет, спасибо, — ответила она. — Хочу поскорее управиться и пораньше уйти. Она разобралась на столе, пока сотрудники смаковали подробности очередного университетского скандала. Очередные страсти разгорелись из-за слухов, что студентки и преподаватели обмениваются сексом за отметки. Слухи об этом ходили все лето, но в последнее время эмоции значительно усилились.

Стефания начала перепечатывать замечания, составленные преподавателями, принимавшими экзамены у студентов. Но через несколько минут ее прервали; все женщины с любопытством смотрели на нее.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Стефания, — сказала секретарша Уильяма Вебстера, — может быть такое, чтобы кто-то хотел подложить вам с Гартом свинью?

— Представить не могу… — Она осеклась. — А в чем дело?

Секретарша протянула ей бумагу:

— Это лежало на моем столе. Из почты Вебстера.

Стефания взяла письмо, отпечатанное на розовой бумаге:

«Если вы и в самом деле хотите знать, кто платит оценками за внеклассную работу в постели, присмотритесь повнимательнее к небезызвестному профессору Гарту Андерсену, который помалкивает как мышь, а трахается как кот». Она перечитала послание снова и снова. По-детски, но очень гадко и очень действенно написано. В горле встал комок. Она сглотнула, чувствуя, как внутри все жжет. Только не Гарт. Нет никого честнее и порядочнее Гарта.

Но Гарт целыми ночами оставался, как он выражается, «поработать», и ночевал у себя в кабинете, «чтобы ее не тревожить». Он больше на нее даже и не смотрит. Не заметил, как она опять похудела, сделала новую прическу купила другую одежду. И не захотел ехать с ней в Стэмфорд. Сколько же времени прошло с тех пор, как они фактически уже не живут в браке?

Стефания аккуратно сложила записку и убрала ее в карман летнего платья.

— Стефания, — успокаивала ее секретарша. — Это не правда. Гарта все знают…

— Спасибо. — Она слепо уставилась на пишущую машинку. Посидев так, пока не перестало сосать под ложечкой, Стефания принялась за работу и, не прерываясь даже на ленч, проработала до трех часов, после чего отправилась домой.

Пенни и Клифф были в гостях у друзей в Хайлэнд-парке; она собиралась захватить их оттуда завтра по дороге в аэропорт. В полном одиночестве в тишине поскрипывающего дома она отрепетировала тщательнейшим образом свой завтрашний разговор с Гартом, не забыв ни одной детали их совместной жизни, вспоминая заново все, что было у них хорошего и плохого за эти двенадцать лет.

И почти все забыла на следующий день, когда они остались наконец, одни, уединившись в спальне, пока Клифф с Пенни играли на улице.

Гарт стоял у широкого окна, выходящего во двор, поставив одну ногу на батарею отопления, повторяющую изгиб выгнутого фонарем окна.

— Почему ты так злишься?

— А я что, не имею права злиться? Стефания села на краешек откидного кресла рядом с окном.

— Нет.

— Ты срываешься и отправляешься развлекаться со своими дружками, а потом еще хочешь, чтобы тебя встречали, как Александра Македонского, завоевавшего полмира и вернувшегося домой.

— Я, кстати, в этой поездке завоевал гораздо больше, чем смел мечтать. Только тебя все это не интересует.

— Мы квиты. Тебя мои проблемы не волнуют тем более. Или тебе есть хоть какое-то дело до того, что происходит вокруг нас — хорошего или плохого?

— И что с тобой плохого?

— Если после двенадцати лет совместной жизни тебе приходится об этом еще и спрашивать, то я не знаю, с чего начать.

— Ну, ради Бога, это же абсурд какой-то. — Он стал ходить туда-сюда вдоль окна. — Стефания, я тебя люблю, я же дождаться не мог, когда, наконец, вернусь сюда, чтобы рассказать тебе о…

— Гарт, я решила уехать ненадолго.

Он остановился:

— Что-что?

— Через пару недель намечается поездка в Китай по делам торговли антиквариатом. И я поеду. У меня уже виза получена и взнос оплачен.

— И ты ни, словом со мной…

— А ты и слушать бы не стал. Ты бы только кивал и говорил, — она понизила голос, — «да, да, звучит заманчиво».

— Я с тобой так не говорю.

— А ты попробуй как-нибудь ради разнообразия себя послушать.

— Не верю. А если такое и было, то извини, конечно, только когда ты последний раз сама-то слушала, что именно я сказал.

— А что слушать? Ты же говоришь исключительно про университет. А тебе в голову не приходило, что меня от университета тошнит? Тебе ни до чего другого и дела нет. До меня, в частности. Да когда ты хотя бы в последний раз на меня взглянул? Говорим на кухне, едим за общим столом, одеваемся, отправляемся куда-нибудь, а ты за все это время глаз на меня не поднимаешь. А если смотришь, то, как будто сквозь меня и думаешь о чем-то своем. Об университете, наверное. А если ты закроешь глаза, то сможешь представить, как я выгляжу? Или детей своих вспомнить? У тебя есть представление, о чем мы думаем? Может быть, ты помнишь, как мы раньше занимались любовью, до тех пор, пока это не превратилось в рутинное упражнение, которым ты изредка вознаграждаешь меня, когда соизволишь спать дома, а не у себя в кабинете? Только об одном ты и помнишь, только об одном и заботишься — об университете. Уж не знаю, чем ты там занимаешься…

— Ты знаешь чем. Я тебе до последней мелочи все…

— И с кем именно ты там этим занимаешься.

— Что это значит?

— Ты знаешь, что это значит.

— Не знаю, и знать не желаю. Единственное, что я знаю, это то, что ты вот тут сидишь и жалуешься мне, что я о тебе не забочусь. А ты поинтересовалась у меня насчет Беркли? А когда я пытаюсь тебе рассказать, поделиться с тобой одним из самых значительных событий в моей жизни, ты затыкаешь мне рот!

— Откуда мне знать, что там было что-то значительное? Ты мне хоть что-то об этом…

— Я тебе сто раз за этот год говорил, а потом снова и снова, каждый раз, как только звонил из Беркли…

— И вечно ты только о себе рассказываешь. Хотя бы раз Клиффом поинтересовался.

— Клиффом?

— Ты ведь собирался с ним поговорить — помнишь? Это уже больше месяца назад было, я тебе рассказывала, что я нашла у него в комнате — радио и еще там…

не помню…

— Я собирался. Извини, Стефания, я на самом деле собирался, но последние недели, подготовка к семинару…

— Ты так говоришь, будто это что-то неслыханное. Да ты и во сне бы к нему подготовился…

— Я попытался тебе объяснить доступными способами, что это нечто особенное. Стефания, выслушай меня, пожалуйста. Я ради этого работал два с лишним года. Конечно, в ущерб семье, но нужно было столько всего успеть, ведь я собирался предстать перед ведущими генетиками мира и сделать основной доклад этого семинара. Я собрал все, накопленное мной за двенадцать лет исследований и сделал фантастический прорыв в будущее, предварив дело, которым мы все будем заниматься ближайшие годы. А потом видные ученые проанализировали мой доклад, и несколько дней мы провели за обсуждением результатов. Я жив, остался исключительно благодаря тому, что научился успокаивать нервы и желудок. Служащие отеля решили, должно быть, что подверглись нападению математических кришнаитов.

Она поневоле рассмеялась:

— Стало быть, ты говоришь, что все прошло хорошо?

— Не просто хорошо. Фантастически, был триумф! Все мои надежды сбылись и…

— Вот и чудесно. Стало быть, ты закончил свою работу здесь? Теперь можно принять предложение из Стэмфорда. Гарт вытаращился на нее:

— Ты только об этом и мечтаешь?

— Это очень важно для меня. И ты бы тоже так считал, если бы тебе не было на меня наплевать. Гарт отошел от окна и встал позади глубокого кресла, в котором по вечерам Стефания читала, свернувшись калачиком. Он положил ладони на спинку кресла и стал их внимательно рассматривать.

— Мне не наплевать. Но я не могу бросить все, что для меня важно. Даже ради того, что хочется тебе. Я разрываюсь, Стефания. Мне хочется, чтобы ты поняла, как мне не просто сделать выбор. Там деньги. Да. Это для всех важно. Знаешь, какие там предлагают средства на исследования и зарплату сотрудникам? Но есть и другая сторона. Университетская свобода, преподавание, которым я так дорожу.

— Об этом я слышу со времени нашей свадьбы. Не кажется ли тебе, что пора повзрослеть и начать стремиться к чему-то другому?

— Мне хочется, чтобы мою жену интересовали мои дела, чтобы от нее можно было ждать в трудную минуту поддержки, а не…

— Как ты смеешь меня обвинять? И это после того, как мне пришлось самой зарабатывать деньги для уплаты за дом, в котором ты живешь, гладить твои рубашки, готовить тебе еду, вычищать за тобой ванную, заботясь о том, что бы мыло у тебя было подходящее для твоей чувствительной кожи…

— Черт возьми! Это, по-твоему, поддержка? Стефания, ведь раньше мы вместе мечтали, ты подбадривала меня, вдохновляла…

— То время ушло. Я отдала тебе двенадцать лет; а теперь ты мог бы посвятить немного времени и мне. Я хочу уехать со Среднего Запада, познакомиться с новыми людьми, зажить по-другому. Мне не хватает Нью-Йорка с его кипением…

— Христа ради, скажи, ты опять с сестрой разговаривала?

— Что?

— С миледи Сабриной, которая изволит обедать в замках и танцевать до утра на званых балах. С каждым ее звонком ты становишься, все больше недовольна жизнью. Ты никогда не рассчитывала, что мы разбогатеем… А теперь ты занудствуешь! Я должен стать тем, кем я быть не желаю, только ради праздного, паразитического образа жизни, как у твоей сестры?

— Но она не такая! Какое ты имеешь право? Ты ее не знаешь!

— А кто виноват? Она что, часто приезжает сюда? Ты вечно несешься сломя голову то в Нью-Йорк, чтобы с ней повидаться, а то и вовсе в Лондон… Господи! Идиотская затея с Китаем часом не ее? Не она тебя надоумила?

— Нет! Нет! Нет! — Стефания ходила по комнате, то, поднимая, то, опуская руки. — Это моя идея. Сабрина ничего не знает… Из-за Клиффа и…

— Я уже извинился. Надо поговорить с ним, я обещаю…

— Знаю я цену твоим обещаниям! Кстати, можешь у него поинтересоваться насчет запонок, галстучных булавок и подарочных наборов авторучек…

— Боже милостивый! И все у него в комнате?

— Под грязной одеждой. Слава Богу! Отпетый преступник придумал бы тайник получше…

— Извини, Стефания. Странно… получается так, будто он хочет, чтобы его поймали за руку. Он же знает, что ты стираешь его одежду и обязательно наткнешься на то, что он прячет. Ты больше ни с кем об этом не говорила?

— Да я Клиффу слова сказать не могу, он тут же настраивается враждебно. А чтобы еще кто-то знал… Зачем? Мы сами разберемся.

— Да, тяжело держать такое в себе…

— Неужто дошло, наконец? Неужели твой биологический ум наконец-то осознал, что я одинока?

— Погоди, как же, ведь у тебя есть близкие подруги…

— Я о подругах не говорю. Это совсем другое. Я имею в виду близкого человека. Если я вдруг проснусь посреди ночной тишины в страхе за завтрашний день, кто меня обнимет и успокоит? Гарт пристально посмотрел на жену.

— А тебе никогда не приходило в голову, что и я мечтаю о том же самом? А ты поворачиваешься ко мне спиной, когда мы вместе в постели, отстраняешься, когда я пытаюсь тебя обнять, отворачиваешь голову, когда я хочу тебя поцеловать.

— А когда ты в последний раз все это делал?

— Давно. И мне этого очень не хватает. Мне плохо от твоего равнодушия.

— И ты нашел выход? Больших ученых не отвергают. Кое-кто знает, где найти себе развлечение и усладу, не так ли, профессор?

— Да что за чертовщину ты несешь?

— Я говорю о милых юных прелестницах, с которыми ты занимаешься любовью. О студентках! Или ты думаешь, тайное не становится явным? Ведь тебе и прочим большим людям от науки даже не приходится раскошеливаться, как простым смертным, на проституток на улице. Хочешь оценочку — пожалуйста!

— Заткнись!

— Ты не смей со мной так раз…

— Как хочу, так и разговариваю! Мы прожили двенадцать лет! Ты на самом деле веришь, будто я… Иди к черту!

Его трясло, сдавленное дыхание участилось. Он сложил руки на груди, резко развернулся и вышел из комнаты. Стефания сжалась, испугавшись выражения его лица и скривившейся челюсти. Она слышала, как Гарт остановился, и решила дождаться, когда он вернется в комнату, чтобы все-таки узнать правду. Стефания была в смятении, они не смогли ничего выяснить… В этот момент она услышала, что Гарт сбежал вниз по ступеням, и через несколько минут хлопнула входная дверь. Стефания в отчаянии озирала комнату. Не может быть! Она не видела выхода… Ей стало страшно…

Одно она знала точно — надо ехать в Китай. Ей необходимо сменить обстановку, и Гарту она уже сказала… Он позаботится о детях, в этом она может на него положиться, хотя во всем остальном они стали друг другу совершенно чужими. А когда она вернется, все встанет на свои места Она посмотрела на часы. Четыре тридцать. Значит, в Лондоне пол-одиннадцатого. Она хотела снять трубку, и тут телефон зазвонил.