Они всегда переезжали с места на место. Казалось, глазом не успеешь моргнуть с момента приезда, расставить мебель, развесить одежду, как снова появляются картонки, в которые слуги начинают складывать вещи. Это началось, когда им было два года, в Вашингтоне, округ Колумбия, и с тех пор… Норвегия, Швеция, Португалия, Испания… И теперь…

— Уже! — застонала Сабрина, вернувшись, домой после верховой прогулки и, увидев, что мама заворачивала в одеяло хрупкую вазу. — Но мы же только что приехали!

— Два года назад, — заявила мама. — Еще весной мыс папой говорили вам, что в августе переедем в Афины.

— Не хочу в Афины! — завопила Стефания. — Мне нравится Мадрид. Мне нравятся мои друзья. У нас как раз должен быть в шестом классе лучший учитель в школе!

— У тебя будут новые друзья в Афинах, — мягко сказала мама. — И в американских школах хорошие учителя, и в Афинах много всего замечательного.

— В Афинах много развалин, — буркнула Сабрина.

— Которые мы осмотрим, — согласилась мама, убирая вазу в картонную коробку и запихивая туда свернутые газеты. — Простите, девочки, я знаю, что вам это не нравится, но мы не можем жить иначе…

— Папе-то нравится, — заупрямилась Сабрина. — Каждый раз, когда мы переезжаем, он все больше надувается и важничает.

— Сабрина, хватит, — резко оборвала ее мать. — Идите обе наверх и соберите вашу одежду, книги… Вы знаете как.

— У нас достаточно опыта и практики, — прошептала Сабрина Стефании, когда они поднимались по лестнице.

На самом деле ее уже начинал воодушевлять переезд в Афины, но она не могла признаться в этом, потому что Стефания была так несчастна. Стефания хотела бы оставаться в одном и том же доме, в одной и той же школе и с одними и теми же друзьями на долгие годы. Она не любила, когда все менялось.

Но хотя Сабрина молчала, Стефания понимала, что она чувствует. Каждая из них всегда знала мысли сестры.

— Я тоже прихожу в восторг от всего нового, — сказала Стефания, швыряя свитера на кровать. — Но разве плохо иметь собственный дом?

— Не знаю, — честно ответила Сабрина. — У нас ведь никогда его не было.

Она не считала, что арендованные дома так уж плохи. Мама входила в них как волшебница и делала все красивым и удобным. Они вряд ли скоро вспомнят о старом белом доме, сверкавшем на солнце, с садом и отдельными комнатами для Сабрины и Стефании. На новом месте мама расставила мебель, разложила ковры так, что каждая вещь оказалась именно на том месте, на котором ей надлежало быть. Потом, когда папа отправился в посольство, чтобы познакомиться с сотрудниками и вселиться в свой новый кабинет, они втроем поехали на лимузине осматривать Афины.

Пока они ехали, Сабрина просто дрожала от восторга. Сколько всего нового, сколько разных замечательных вещей ждали своего открытия: незнакомые запахи, виды и звуки; новые слова, которые предстоит выучить; новые песни; народные сказки, которые они услышат от слуг, нанятых мамой; новые друзья, с которыми они будут обсуждать эти сказки и другие истории.

Но несчастный вид Стефании заставлял сестру вести себя спокойно и скрывать свое радостное возбуждение. Она так же, как и Стефания, за обедом грустно опустила голову. Отец со стуком отложил вилку и сказал:

— С меня довольно, Лаура. Я думал, ты поговорила с ними.

Мать кивнула:

— Я говорила, Гордон. Несколько раз.

— Очевидно, недостаточно. — Он повернулся к дочерям.

— Сейчас нам предстоит лекция, — шепнула Сабрина Стефании.

— Я объясню еще раз, — начал Гордон. — Наш Государственный департамент перемещает работников дипломатических служб на новые посты через каждые два года. Какие вопросы? Вы поняли?

— Глупо, — заявила Сабрина. — Ты каждый раз начинаешь все сначала и поэтому не можешь хорошо выполнять свою работу.

— Я не думаю, — произнес отец сухо, — что одиннадцатилетняя девочка вправе оценивать дела Государственного департамента США как «глупые». Или говорить, что ее отец не может хорошо работать. Я говорил вам и раньше, что перемещение сотрудников предотвращает такое нежелательное явление, как их личную заинтересованность во внутренних проблемах страны пребывания. Прежде всего, мы должны быть патриотами Америки. — Он посмотрел серьезно на Сабрину и Стефанию. — Должен добавить, что это хорошо и для вас. Как иначе вы могли бы познакомиться со столькими странами?

— Ты имеешь в виду, — Сабрина говорила серьезно, как и ее отец, — что если что-то хорошо для твоей карьеры, то нам лучше считать, что это прекрасно и для нас.

— Сабрина! — Мать вскинула голову и посмотрела в глаза дочери. Сабрина отвела взгляд.

— Простите, — сказала она. Лаура подняла свой бокал.

— Расскажи нам о новой школе. И ты тоже, Стефания. Хватит дуться.

Пока Сабрина обстоятельно описывала своих преподавателей математики и точных наук, а Стефания перечисляла книги по литературе и истории, которые им предстоит прочитать, Лаура смотрела на них. Их становится все труднее держать под контролем. Она гордились своими умненькими и одухотворенными доченьками, уже красивыми и остроумными… Но как часто они бывают непослушными и скрытными, как они держатся друг за друга в своей борьбе за независимость.

Проблема состояла в катастрофической нехватке времени. Ее время принадлежало дипломатической карьере Гордона Хартуэлла. Когда они поженились, она поклялась всегда помогать мужу, пока он не станет послом, а может быть даже Государственным секретарем США, и за эти годы ничто не могло остановить ее, даже незапланированное рождение дочерей-двойняшек.

Лаура была постоянным партнером Гордона, занимала его место на встречах и приемах, на которых он не мог участвовать из-за занятости или просто потому, что ему было скучно; сидела рядом с ним на обедах, банкетах, приемах, встречах с американскими сенаторами и американскими бизнесменами; она была рядом с ним в его кабинете, когда он вслух обдумывал решение каких-либо проблем.

Гордон нуждался в ней. Когда-то он был бедным и неизвестным преподавателем истории в маленьком колледже в Мейне. Она подарила ему свою красоту и стиль, что повысило его престиж, а также свое богатство и ум, что открыло и ему самому путь к деньгам и власти. Даже сейчас, когда Гордон отшлифовал свое мастерство дипломата и имел репутацию специалиста по европейским культурам и политическим соглашениям, он нуждался в помощи жены. Им еще предстояло пройти долгий путь, и он знал — Лаура не позволит чему-либо помешать им достичь цели.

Если Лаура что-то задумала, ничто не могло остановить ее. Она управляла карьерой Гордона, их кочевой жизнью в Европе, их положением в обществе и воспитанием дочерей. Она сосредоточилась на Гордоне, но добилась того, чтобы опытные слуги заботились о Сабрине и Стефании, и всегда находила несколько часов, чтобы самой заняться воспитанием дочерей.

С раннего детства она стремилась развить в них индивидуальность. Зачем воспитывать их одинаковыми, если они и так родились двойняшками? Поэтому их спальни были обставлены по-разному, их одевали по-разному, им дарили разные подарки, чтобы развить в них разные интересы.

И снова Лаура добилась того, чего хотела: ее девочки не были похожи друг на друга. Она считала, что Сабрина больше похожа на нее, так как стремится познать неизвестное, в то время как Стефания напоминает Гордона — она спокойнее и осторожнее. Гордон прекрасно знал об этом, и хотя он не проводил много времени с дочерьми, тем не менее, он больше внимания уделял Стефании, что наблюдала Сабрина. Но они все же были не настолько разными, как хотелось бы Лауре. Даже она не могла отрицать, что их мысли работают в одном направлении, что иногда очень удивляло. А интуитивная связь между ними казалась настолько сильной, что никто не мог ее разорвать.

Но от этого их непоседливое поведение было тем более трудно контролировать. Две юные души боролись за свою независимость.

— Почему бы нам самим не осмотреть город? — спросила Сабрина. — Мы ничего толком не видели.

— У вас бывают школьные экскурсии, — ответила Лаура.

Она причесывалась за своим туалетным столиком, и ее огненные пряди вспыхивали в зеркале.

— Ух! — Сабрина сделала гримасу. — Памятники-то мы видели, но за целый год не общались ни с одним живым человеком, если не считать школы! А там одни американцы! Нам просто хочется немного прогуляться. Вокруг посольства. Мы ничего не сделаем плохого!

— Нет, — ответил Гордон. Он завязывал черный галстук перед трюмо, собираясь на обед в королевский дворец.

— Почему? — удивилась Сабрина.

— Сабрина, — сказал Гордон резко. — Держи себя в руках. Стефания стояла рядом с отцом:

— Почему, папа?

— Потому что это опасно. — Он поправил прическу. — Для девочек, особенно американок, отец которых работает в американском посольстве.

— В чем опасность? — спросила Сабрина. — Мама ходит одна по улице… Ей опасно? Почему не можем…

— Сабрина! — снова сказал Гордон. — Если я говорю вам, что это опасно, нужно поверить мне на слово. Я могу стерпеть, если премьер-министр Греции откажется поверить мне на слово, но не потерплю этого от моей дочери.

— Но что нам здесь делать? — Сабрина не обратила внимания, что Стефания предупреждающе взяла ее за руку. — Вы уезжаете и оставляете нас с прислугой, вы будете встречаться с афинянами и радоваться жизни… Кто угодно может быть рядом с вами, кроме нас!

Лаура вставляла украшенные драгоценными камнями гребни в волосы.

— Но мы же проводим время вместе…

— Нет! — выпалила Сабрина. — В основном совместный досуг заключается в показе нас старикам, приезжающим из Америки! — Прежде чем Лаура успела сердито ответить, Стефания отвлекла ее внимание:

— Большую часть времени ты проводишь с папой или ходишь за покупками. А папа всегда работает. В других семьях все по-другому. Они проводят вместе уик-энды… Там настоящие семьи…

— У нас нет другой семьи, кроме нас двоих, — закончила ее мысль Сабрина. — Стефания да я — вместе целая семья!

— Тихо! — Набивая трубку, Гордон говорил, обращаясь к отражениям дочерей в зеркале: — Некоторые профессии требуют участия всей семьи. Мы работаем для нашей родины. Нельзя быть эгоистами и думать только о себе.

— Ты думаешь только о своем продвижении по службе, — вспыхнула Сабрина, отскочив назад под взглядом отца.

— Ты ничего не знаешь о том, что я думаю. И не будешь обсуждать проблемы нашей семьи ни здесь, ни где бы то ни было. Ясно?

Сабрина пристально посмотрела на отца:

— Если бы ты говорил так с русскими, давно началась бы война.

Лаура подавила смешок. Гордон просыпал табак. Сабрина не мигая, стала смотреть, как крупицы табака падали, подобно маленьким червякам, на ковер.

— Выйдите из комнаты, — приказал отец.

— Минутку, Гордон, — Лаура встала — высокая и прекрасная, в черном шелковом платье с длинными белыми нитками жемчуга. Сабрина ненавидела ее за то, что она такая красивая и далекая, и в то же время ей хотелось всегда быть рядом. Но единственным человеком, который когда-либо обнимал ее, была Стефания. Сабрина размышляла: а вообще, целуются ли ее родители? Наверно, нет. Они просто обожают свою красоту. Но тут вдруг мать удивила ее.

— Девочкам нужно уделять больше внимания. Я возьму их с собой, когда отправлюсь за покупками.

— О!.. — воскликнула Стефания. Но Гордон покачал головой:

— Не уверен, что ты права.

Лаура глубоко вздохнула:

— Гордон, я все делаю, как надо. Я знаю, что тебе не нравится, куда я хожу. Но уверяю, что это кварталы, где проживают простые труженики. Там нет никаких террористов. И я вынуждена ходить именно туда, чтобы делать хорошие покупки.

— Какие террористы? — поинтересовалась Сабрина.

— Не бывает здесь никаких террористов, — сказал запальчиво Гордон и посмотрел на часы. Сабрина знала, что с этой секунды он потерял к ним всякий интерес. — Можешь их взять, если ты настаиваешь, но пользуйтесь лимузином.

— Конечно. — Лаура повязала шелковый шарфик. Пойдем?

Поездки по магазинам начались на следующий же день, сразу после занятий в школе. Сопровождаемые соседскими ребятишками, которые называли их «три прекрасные американские леди», они охотились за антикварными изделиями и произведениями искусства по магазинам, рынкам и частным домам. Лаура называла это своим хобби, на самом же деле увлечение давно стало ее страстью. Она занималась в библиотеках, беседовала с музейными работниками, посещала аукционы и наблюдала работу реставраторов мебели и предметов искусства. С годами дома, арендованные ими, превращались в выставки покупок: лакированное дерево и мозаика, скульптуры и картины, хрусталь и прекрасные ковры. К тому времени, когда она стала брать Сабрину и Стефанию с собой, Лаура превратилась в опытного ценителя и покупателя, лучшего в том мире, в который Гордон не входил никогда.

Она также стала консультантом для друзей и тех людей, которые постоянно околачиваются возле дипломатов. Ее приглашали так часто, что, не будь она женой Гордона Хартуэлла, Лаура могла бы жить по своему вкусу. Но она любила блестящую светскую жизнь, которую ей давал Гордон, и решила передать свое увлечение дочерям.

Сабрина и Стефания в одиннадцать лет стали подругами своей матери. Они попали в ее собственный мир, они говорили с ней на ее языке. Она выплескивала на них знания, а они жадно впитывали их.

Втроем они посещали темные, мрачные магазинчики, где по углам сплетничали старички и пыль щекотала ноздри. Они бывали в домах, где целые семьи собирались, чтобы показать им ковры и картины, которые передавались из поколения в поколение. Но лучше всего были рынки под открытым небом, где повсюду висели корзины, гобелены, выставлялись вазы, даже мебель, и почти возле каждой вещи кто-то стоял и кричал: «Купите это! Такое приобретение!» Сабрине и Стефании хотелось бы купить все, но их мама решительно отличала подделку от подлинника, спокойно отстраняя протестовавших продавцов, которые полагали, что американцы — доверчивые дураки. Лаура всегда была абсолютно уверена в себе, и Сабрина со Стефанией смотрели на нее во все глаза: она была совсем другой женщиной, чем та, с которой они привыкли иметь дело дома.

Но такие дни выпадали только два раза в неделю.

— Давай попросим сегодня отправиться за покупками куда-нибудь в новое место, — однажды сказала Сабрина, когда они со Стефанией забрались в принадлежавший посольству лимузин, который забирал их из школы и отвозил домой.

Шофер Тео, глядя в зеркало, заявил:

— Сегодня не будет никаких покупок, мисс. Ваша мама велела мне отвезти вас в посольство.

— О нет! — воскликнула Стефания. Сабрина раздосадовано швырнула школьные учебники. Наверно, отец хочет снова кому-то показать их.

— Ладно, я не буду вести себя так, как хочется отцу. Я им сделаю клыкастую улыбку.

Стефания оживилась:

— А я скошу глаза.

Гротескно ухмыляясь, Сабрина придвинула плечо к уху. Скосив глаза, Стефания выставила язык и лизнула себе подбородок. Они показывали друг другу позы и гримасы, которые они будто бы продемонстрируют гостям.

— Позвольте вам представить моих дочерей. — И сестры, смеясь, откидывались на сиденье автомобиля, хихикая.

— Черт возьми! — ругнулся Тео, и девочки посмотрели на него: может быть, они что-то сделали не так? Но он проклинал транспортную пробку, которая возникла из-за автомобильной аварии где-то впереди. — Мы здесь проторчим не меньше часа. — Он опустил руки.

Сабрина и Стефания переглянулись, поскольку им пришла в голову одна и та же дикая идея. Каждая из них схватилась за ручку дверцы, и обе, одновременно выскочив, помчались по улице, задевая прохожих. Тео, семенивший за ними, остался далеко позади.

— Как здорово! — запела Сабрина. — Теперь мы сами будем осматривать достопримечательности города. — Земля казалась легкой и воздушной под ее ногами. — О Стефания, разве это не прекрасно?

— Прекрасно! — отозвалась Стефания.

Рука об руку они пошли по магазинам, площадям, заполненным людьми, жуя палочки «баклавы», которую они купили у уличного торговца, читая вслух греческие вывески, чтобы попрактиковаться в языке, останавливались у лавок мясников, где слушали необыкновенные звуки воздуха, выходившего со свистом из бараньих легких, которые жарили в масле. Наконец Сабрина посмотрела на свои часики и вздохнула:

— Да, уже прошло полчаса. Нам бы лучше вернуться, пока Тео не уехал.

В этот момент они услышали выстрелы и топот бегущих ног, а Стефания едва увернулась от камня, ударившего в стену дома над ее головой.

— Террористы! — воскликнула Сабрина. Она огляделась вокруг, схватила Стефанию за руку и толкнула ее вниз по лестнице к массивной двери, которую они едва открыли. Они проскользнули внутрь, плотно закрыв дверь за собой. В комнате было темно. После яркого солнечного света им понадобилась минута, чтобы разглядеть детей, сидевших в углу. Когда Сабрина подошла поближе, один ребенок начал плакать.

— О, не надо, — попросила Сабрина. Она повернулась к маленькому худому мальчику примерно их возраста с прямыми бровями и прямыми черными волосами, сказав по-гречески:

— Не могли бы мы побыть здесь недолго? Какие-то мужчины воюют на улице.

Мальчик и его сестра быстро заговорили по-гречески, и Сабрина и Стефания беспомощно посмотрели друг на друга — они не могли понять быструю речь. Но все-таки поняли, о чем говорят эти дети. Мальчик широко улыбнулся, указывая на каждую из них.

— Вы зеркало, — медленно произнес он, и они все рассмеялись.

С улицы доносились громкие звуки, там, видимо, что-то ломали. Противный запах проник в комнату. Сабрина и Стефания прижались друг к другу и молча слушали. Запах щекотал ноздри. На улице загрохотали выстрелы. Мальчик повел свою сестру и маленького ребенка на кушетку и накрыл их одеялом. Он очень старался выглядеть смелым. Когда Стефания прошептала: «Что нам делать?» — он указал на дверь.

Сабрина рассердилась:

— Ты же знаешь, что мы не можем выйти? — ответила она по-гречески. Выстрелы становились все громче. Там террористы.

Мальчик взглянул на нее осуждающе:

— Это — война за независимость. — Сабрина посмотрела непонимающе, и мальчик пожал плечами.

Она подбежала к высокому окну и вскарабкалась на ящик, чтобы выглянуть наружу, но мальчик подбежал к ней и толкнул ее. Сабрина упала. Стефания закричала, но Сабрина быстро вскочила на ноги:

— Он прав. Меня мог кто-то увидеть. Я только хотела знать, почему так пахнет.

— Жгут машины, — сказал мальчик.

— Жгут? Зачем?

— Чтобы забаррикадировать улицу, — прошептал он. — Глупая американская девчонка.

— Откуда ты знаешь, что мы американки? — спросила Сабрина.

— Где бы нам спрятаться? — испуганно спросила Стефания. — Нас не должны здесь видеть.

— Куда нам идти? — озабоченно спросила Сабрина. — Пожалуйста, помоги. У тебя будут неприятности, если они обнаружат нас. Здесь есть еще комната?

Мальчик сначала засомневался, потом указал под кушетку. Они отодвинули ее и увидели люк в полу. Мальчик подцепил пальцами крышку. Сделав глубокий вдох, Сабрина скользнула вниз, держа за руку Стефанию, чтобы та последовала за ней. Крышка люка закрылась над ними, и они услышали, как заскрипела кушетка, которую мальчик поставил на место.

Было так темно, что они не видели ничего вокруг. Стоял душный, сладковатый запах. Потолок был так низок, что девочки были вынуждены пригнуть головы, когда попытались встать. Наверху раздался стук в дверь. Ногти Стефании впились в руку Сабрины. Свободной рукой Сабрина ощупала грязный пол и нашла что-то вроде мешковины. Там оказался мешок с картошкой. От него шел сильный запах. Они были в погребе для хранения овощей.

Сестры сели рядом и обнялись, касаясь, друг друга головами. В нескольких дюймах над ними топали сапоги, и грубые мужские голоса задавали быстрые вопросы. Сабрина различила слово «оружие» и ответ мальчика: «Нет». Но потом она услышала, как на пол посыпались ящики.

Дрожь пробежала по телу Стефании. Сабрина крепко обняла сестру.

— Подожди! — прошептала она ей на ухо. — Они скоро уйдут. Положись на меня. — Она закрыла глаза, это было не так страшно, как смотреть по сторонам и ничего не видеть.

— Живот болит, — прошептала Стефания. Сабрина кивнула. Ей тоже было нехорошо. Запах гнилых овощей бил в нос. Ее затошнило. Она уткнулась носом в жакет и сделала глубокий вдох. Немного полегчало. Мужчины над ними заспорили. Ребенок заплакал. В темноте Сабрина почувствовала, как что-то ползет у нее по ноге.

Она тряхнула рукой, но то же самое почувствовала и Стефания, слегка вскрикнула и попыталась встать. Сабрина потянула ее вниз.

— Нет, — прошептала она, подумав, что плач ребенка заглушил крик Стефании. Она провела руками по Стефании. Пауки. Один пополз по ее пальцам, и она сбросила его на грязный пол.

Сабрина дрожала. Она изо всех сил старалась выглядеть храброй, но страх Стефании передался ей. Теперь с каждым шагом наверху она ждала, что их найдут, изнасилуют, убьют или будут держать для выкупа. Их изрежут на мелкие кусочки и пошлют родителям по частям. И мама будет плакать. Они никогда не увидят родителей. Думая об этом, Сабрина заплакала, как будто весь ужас стал реальностью.

Потом вдруг все закончилось. Мальчик сказал громко:

— Мой отец.

Мужчина спросил:

— Где?

Мальчик ответил:

— На Кипре.

Голоса мужчин изменились. Один из них засмеялся и сказал:

— Патриот.

Шаги направились к выходу. Хлопнула дверь. Слышался тоненький плач ребенка.

Сабрина продолжала упорно отряхивать свои ноги и ноги Стефании, крепко обнимая сестру другой рукой. В воцарившейся тишине она почувствовала новую опасность: а вдруг этот мальчик будет держать их здесь? А если он положит что-нибудь тяжелое на крышку люка, чтобы они не смогли выйти наружу? Она подскочила и ударилась головой. Стало больно. Но она толкнула потолок, пытаясь нащупать крышку люка.

— Ты куда? — прошептала Стефания испуганно, но Сабрина отчаянно двигала взад-вперед руками по потолку.

Что-то острое поранило ее пальцы, и тут она поняла, что это крышка люка. В этот момент мальчик открыл люк. Сабрина заморгала, почувствовав облегчение и стыд. Он был так же молод и так же напуган, как и они. Как только она могла подумать, что он может причинить им зло?

Когда мальчик вытащил сестер наружу, Сабрина и Стефания посмотрели друг на друга. Они выглядели помятыми, их лица были измазаны грязью и слезами. Исцарапанные пальцы Сабрины кровоточили. Мальчик расставлял по местам разбросанные ящики. Маленькие дети затихли на кушетке.

Теперь, когда все кончилось, Сабрину снова охватило любопытство.

— Что они искали? — спросила она.

— Оружие, — ответил мальчик. — Это — греческие патриоты, сражающиеся за независимость на Кипре.

Сабрина вспомнила что-то из школьной программы.

— А почему они воюют здесь?

— Чтобы победить турок. — Мальчик буквально выплюнул это слово.

— Но разве здесь есть турки?

— Нет. На Кипре. Воюют против греков. Мой отец там. Я должен быть с ним, воевать против турок.

— Тогда кто же стреляет на улицах? — требовательно спросила Сабрина, топнув ногой.

— Греки, турки и полиция, — сказал мальчик.

— Где твоя мама? — спросила Сабрина.

— Умерла. Моя тетя должна быть здесь, но она запаздывает.

— Умерла! О Сабрина, мы должны бы… — Стефании стало неловко.

Но Сабрина внимательно посмотрела на мальчика.

— Ты бы действительно воевал? — спросила она.

— Если бы у меня было оружие, — ответил он, — я бы убивал. Глаза Сабрины потемнели.

— Как тебя зовут?

— Дмитрий Каррас. В комнате стало тихо. На улице тоже все замерло.

— Сабрина, — сказала Стефания. — Уже поздно. Не пора ли нам идти? И может быть… раз его мама умерла… мы могли бы…

— …взять их с нами, — закончила мысль Сабрина.

Дмитрий выступил вперед:

— Я забочусь о сестренках.

— Да, — сказала Сабрина. — Но пойдемте с нами. Пообедаем вместе, — предложила она так же грациозно, как ее мама на дипломатических приемах. — Наш шофер отвезет вас домой, как только вы захотите.

Дмитрий не мог оторвать от нее глаз. Такая гордая и красивая. Как королева.

— О’кей, — наконец произнес он.

В этот момент прибыли пожарные. Перед ними прошли пятеро детей. Греческая девочка несла на руках ребенка, а греческий мальчик, не отрываясь, смотрел на двух совершенно одинаковых американок, грязных, чумазых, но действительно очень красивых. Пожарные отвезли детей в полицию, а полицейские доставили их по адресу, который они назвали, в американское посольство.

Один из полицейских предварительно позвонил родителям девочек, и когда они прибыли на место, у посольства собралась большая толпа. Лаура выпорхнула из дома и обняла дочерей, сокрушаясь по поводу испачканной одежды и окровавленных ладошек Сабрины. За ней вышел Гордон с каменным лицом. Заработали фотовспышки. Репортеры, как и все, полагали, что киприоты похитили двух дочерей-двойняшек у американского дипломата.

Сабрина ощутила восхитительное тепло материнских рук. Все вокруг было хорошо. Потом, вспомнив о Дмитрии, она осмотрелась и увидела, как мальчик уходит сквозь толпу репортеров.

— Стой! — громко скомандовала она. Она и Стефания вырвались из рук Лауры и побежали к нему. — Это наши друзья. Они спасли нас. Я пригласила их на обед.

— Сабрина! — ледяным голосом произнес Гордон. — Ни слова больше. Ты достаточно натворила неприятностей из-за своей безответственности. Сколько раз я должен предупреждать тебя?..

Сабрина замерла, открыв рот. Они были дома. Почему отец ругает ее? Он даже не обнял их. Она достаточно настрадалась за этот день, сильно устала и почувствовала себя в безопасности, когда увидела посольство и маму, которая обняла их… Почему папа заставляет ее чувствовать себя так ужасно? Слезы полились из ее глаз.

— Твое потворство своим желаниям показало, что тебе совершенно наплевать на мою карьеру. Ты втянула в неприятную историю свою сестру, этих детей. Иди домой. Я определю для тебя наказание, когда…

— Это не Сабрина! Ты!.. — Сквозь слезы Сабрина увидела, как Стефания колотит кулачком по руке отца. Стефания тоже расплакалась. — Она — Стефания, а не Сабрина. Ты спутал нас Ты не можешь обвинять ее перед всеми, она ничего не сделала, и, как бы там ни было, идея выскочить из машины пришла нам обеим в голову совершенно одновременно. Тео расскажет. А потом начался бой и мы спрятались. Ты не можешь обвинять Сабрину… Стефанию… любую из нас.

Репортеры приблизились к ним.

— Сэр, можно юной леди… Сабрине? Или Стефании?.. Рассказать нам, что произошло… Гордон, растерявшись, переводил взгляд с Сабрины на Стефанию и обратно. Сабрина слышала его голос:

— Какого черта, я полагал, что… Но тут выступила вперед Лаура.

— Никаких интервью, пожалуйста, — сказала она. — Девочки перевозбуждены и не очень хорошо себя чувствуют.

Ее и саму парализовал страх и ощущение вины. Ей казалось, что она недостаточно много сделала для своих дочерей, мало заботилась о них, а теперь, может быть, их уже нет в живых. Но настойчивые репортеры и опасность скандального отношения к происшедшему со стороны Гордона заставили Лауру вспомнить о своем долге. Она решила на время забыть о своих душевных муках. С ними можно подождать. Об этом она будет думать потом, когда придет в себя и останется наедине со своими мыслями.

— Сабрина, Стефания, пригласите детей в дом. Дайте им поесть и ждите меня в офисе вашего отца. Сейчас же! — распорядилась она, и девочки побежали с сияющими лицами, а за их спинами учтивый, обходительный, мягкий Гордон обещал репортерам дать необходимые пояснения на следующий день.

Но сенсационные рассказы появились в утренних газетах без официальной версии Гордона, сопровождаемые большими фотографиями Сабрины и Стефании рядом с греческими детьми. К этому времени девочки были заперты в отельных спальнях, но служанка принесла им газеты, а когда родители ушли, выпустила сестер. Сабрина танцевала в комнате Стефании с газетой в руках.

— Еще никогда я не видела своих фотографий в газете. На первой странице, прямо как мама и папа! И тут еще сказано, что они нашли тетю Дмитрия! О, Стефания, какие приключения! Столько всего произошло!

Стефания сидела у окна. Она была смущена, все казалось ей перевернутым вверх дном.

— Папочка уволил Тео, — тихо сказала она. Сабрина замерла на месте.

— Я знаю. — Она села на подоконник. — Некрасиво получилось. Папочка ведь знает, что Тео не виноват. Я хочу, чтобы он не выгонял его. Но все остальное так здорово…

— А как быть с плохими новостями? — заплакала Стефания. — Мама и папа очень рассержены. Посол сказал, что они неуправляемы, а американцам непозволительно быть вовлеченными в уличные бои…

— Но мы этого и не делали, — прервала ее Сабрина.

— А также мы виноваты в том, что уволили Тео. Я чувствую себя плохо.

— Я тоже. — Сабрина выглянула в окно. Ранки на ее пальцах болели, и она прижала их к холодному стеклу. — Каждый сходит с ума по-своему. Мы действительно наделали глупостей, но все это здорово интересно, не так ли?

— Я знаю… Было интересно… Теперь же все кончилось…

— Все в школе увидят нас в газетах…

— … и будут так завидовать…

— Держу пари, у них никогда не было подобного приключения…

— Даже если бы они оказались в такой же ситуации, они бы струсили, а не вели бы себя так храбро, как ты.

— Я трусила, и ты знаешь это. Каждый раз, когда они ходили над нашими головами…

— Но ты была храброй, Сабрина. Ты всегда такая. Я хотела бы быть такой, как ты.

— Не говори глупости, конечно же, и ты смелая. Ты сказала папочке, что ты — это я.

— О, я должна была что-то сделать после своей трусости в подвале. По крайней мере, теперь мы обе наказаны, а не только ты.

— Ты видела папочкино лицо? Нам удалось его обмануть!

— Но мама знала.

— Она знает, какую одежду каждая из нас носит.

— А папа едва смотрит на нас. Они помолчали, думая о своем отце.

— Стефания, — медленно сказала Сабрина. — А что, если не может быть приключений без того, чтобы получалось плохое и хорошее одновременно? Ты бы отказалась что-то предпринять?

— О, я не знаю. Я полагаю, что нет. Хотелось бы только каким-нибудь образом знать, что нас ждет…

— Но мы же не знаем. — Они смотрели на птицу, сидевшую на ветке дерева возле окна так близко, что можно было разглядеть перышки. Сабрина любила сидеть рядом со Стефанией, именно так, удобно и мирно. Иногда ей хотелось быть такой же, как Стефания, не спорить со своими родителями и учителями, не думать, что существуют опасности. Но Сабрина была так неутомима, что не могла подолгу сидеть спокойно, и, как ни странно, она думала, что мама считает ее жизненные ценности самыми верными.

Поэтому иногда Сабрина спорила или старалась выполнить рискованный гимнастический трюк, особенно когда учителя запрещали делать это.

Но большей частью Сабрине доставляло удовольствие выкидывать разные штуки, потому что так много в мире непознанного, что предстояло открыть.

— Вот что я думаю, — сказала она Стефании, которая сидела тихо, ожидая, как поступит сестра. — Пусть лучше произойдет что-то плохое, чем не будет никаких приключений вовсе. Стефания задумалась.

— Да, — кивнула она. — Самое хорошее — это то, что ты рядом со мной. Потому что без тебя ничего в жизни не происходило бы. Вообще. Хотя я и не люблю неприятностей.

Позже девочки читали о прекращении войны на Кипре. Дмитрий и его сестры уехали со своей тетей, а Сабрина и Стефания изучали греческие газеты и журналы, надеясь найти какие-либо сообщения о ком-нибудь по фамилии Каррас. Но ничего не было, и, наконец, они переехали в Париж, так и не узнав, как сложилась дальше судьба их друзей.

Гордон Хартуэлл был назначен поверенным в делах посольства Соединенных Штатов Америки в Париже летом 1960 года. В том же году президент Макариос занял свой офис на независимом острове Кипре, а Джон Кеннеди был избран президентом США. Но какие бы изменения ни происходили в мире, жизнь Сабрины и Стефании протекала так же, как в Афинах. Они сняли дом, который стал для них частицей Америки, посещали американскую школу, ходили за покупками на блошиные рынки на окраине Парижа только со своей матерью. И никогда одни.

Но Лаура знала, какой заряд энергии таится в Сабрине, и, когда девочкам исполнилось четырнадцать, она позволила им участвовать в общественной жизни вместе с детьми дипломатов из других посольств. Начались пикники, совместные купания, танцы, поездки за город в страну виноградников, походы на футбол, конноспортивные состязания, теннис, велосипедные гонки и лыжные праздники. У девочек появились друзья из десятка стран, в их разговоре появился акцент и всевозможные словечки, как будто у девочек возникла собственная страна, отдельная от всего мира.

Но потом снова все изменилось. В один из зимних вечеров за обедом родители сообщили сестрам великую новость. Президент США назначил Гордона послом в Алжир. Но здесь возникла проблема. Лаура сообщила, что Алжир только что завоевал независимость и там неспокойно. Возможна опасность для иностранцев. И уж конечно там не место для американских девочек.

— Но есть школа-интернат в Швейцарии, — продолжала она. — Может быть, там вам будет лучше.

Они перебрали дюжину рекомендованных школ. «Институт Джульетт» была средней школой с безупречной репутацией. Под доброжелательным диктаторским руководством профессора Л. Е. Боссарда богатые юные леди становились воспитанными дамами, закаленными спортсменками и образованными настолько, чтобы легко поступить в любой французский, американский или английский университет. Правила здесь были строгие, учащиеся находились под постоянным контролем. Профессор Боссард хотел быть уверенным, что ни один скандал не затронет воспитанниц или их родителей.

— Папа займет свой пост весной, — сказала Лаура Сабрине и Стефании. А она останется с ними в Париже до конца учебного года. Затем Гордон присоединится к ним, и они все вместе отправятся в Швейцарию, чтобы посмотреть, как девочки устроятся под крылышком профессора Боссарда.

Сабрина грустно посмотрела на родителей. Вот ради чего мама старалась все эти годы. Отец стал послом. Мама победила и теперь отсылает их прочь.

— Дело не в Алжире, — сказала она, — а в том, что папочка стал послом и вы не хотите, чтобы мы доставляли беспокойство таким важным людям, как вы.

Лаура ударила ее по лицу. Это было впервые в ее жизни. Ей сразу же стало стыдно.

— Прости меня, — сказала она дочери, — но с твоей стороны говорить со мной так…

— Она не хотела тебя оскорбить, — быстро проговорила Стефания, — но мы не хотим от вас уезжать.

— Нет, я имела в виду именно то, что сказала, — ответила Сабрина. — И я хочу уехать. Я не хочу оставаться с людьми, которым я не нужна.

Глаза Лауры вспыхнули, но она старалась говорить мягко и с чувством:

— Конечно же, ты нужна нам, мы будем скучать без вас. Но мы не можем отказаться от назначения. Алжир — город, где все еще продолжаются беспорядки, подходящей школы там нет…

— Ничего, все нормально, — продолжала Сабрина. — Я все понимаю. — У нее даже заболел живот от того, как она ненавидела мать в этот момент и отца тоже, который смотрел в окно, как будто его ничего не касалось. — Судя по тому, что мы слышали, в Швейцарии прекрасная школа. Мы там хорошо проведем время, не так ли, Стефания? Я полагаю, нам нужно больше практиковаться во французском. Мы должны начать прямо сейчас. Стефания, не хочешь ли подняться со мной наверх позаниматься французским?

Возникла долгая пауза. Семья Хартуэллов сидела неподвижно за обеденным столом в своем прекрасном парижском доме. Потом все тяжело вздохнули, затем Сабрина встала, за ней Стефания, и они обе пошли наверх, чтобы быть вместе.