Улицы Нью-Йорка блестели от дождя. Приближение обеда заставляло торопиться людей с зонтами, которые сталкивались друг с другом и качались как тенты, треплемые ветром. Ребята и старики сидели в дверных проемах, торгуя зонтиками для тех, кто забыл их дома; курьеры на велосипедах были будто упакованы в болоньевые плащи, по которым стекала вода.

Сабрина ехала с Гартом в такси, дождь представлялся ей зимними слезами, холодными и серыми, льющимися из темных туч, что поселились на вершинах небоскребов. Окна светились так, будто была ночь. Перед каждым отелем швейцар поднимал руку, как на параде, свистел в свисток, призывая такси остановиться, но никто не останавливался, потому что во всех такси сидели пассажиры.

— Все понятно, — проворчал шофер, когда на перекрестке машина попала в пробку. — Солнце светит — никто не ездит. Идет дождь — все ездят, но никто не двигается.

— Может, мы купим зонтик и пройдемся? — предложил Гарт.

— Чертовски долгая прогулка, — сказал шофер.

— Знаю, преподавал здесь.

— Оставайтесь, иначе промокнете. Доедем до угла, и все будет в порядке. Верхняя часть города надежнее центра.

— Я знаю.

— Точно. Вы там преподавали, что ли? Моя дочь преподает в третьем классе. Ей это нравится, но она не утруждает себя.

Гарт взглянул на Сабрину, она посмотрела в окно. С тех пор как они оставили дом, она едва разговаривала. В самолете он спросил, есть ли у ее дела в Нью-Йорке, но ответ был краток и рассеян. Было ясно, что она не осознает присутствие Гарта, вспоминая Лондон, жизнь своей сестры. Принять такую жизнь? Но коли уж так вышло, он должен был найти ее, где бы она ни была, и постараться вернуть, но он не мог предвосхитить кризис, который еще не наступил. Если связь с ее сестрой была так сильна, что смогла перенести смерть, он не мог бы порвать ее (даже если и думал, что мог) до тех пор, пока не понял, что она расстраивает его брак.

— Ты купила себе билет? — спросил Гарт, когда накрывали обед, а она взглянула удивленно:

— Нет. Я… была так занята. Куплю в Нью-Йорке. Когда они приехали в «Плазу», Гарт внимательно смотрел на нее.

— Я и не думала, ты не сказал мне…

— Около шести недель назад мы провели здесь чудесную ночь. Мне хотелось вернуться сюда.

— Да. — В глазах Сабрины было такое одиночество, что Гарт воскликнул:

— Моя дорогая, что с тобой?

Он наблюдал, как она сделала попытку отвлечься от своих мыслей, и восхищался ее стремлением, тем более что раньше у нее не получалось. Она взяла его за руку, когда коридорный приоткрыл дверь их комнаты.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила она.

— Мы с тобой поедем ненадолго в Колумбию. Я хочу посетить мою первую лабораторию и кое-что вспомнить. Важное для нас двоих. — Когда она не ответила, он спросил: — Ты хочешь распаковать вещи? Повесить в шкаф?

— Не сейчас. Гарт оглядел комнату.

— Это не то, что обещала Каллен, но подойдет нам. А я предвкушаю снова раскрошить шоколад по подушке.

— И уронить на пол, — прошептала она, вспоминая с улыбкой. — Ну, пойдем?

Из-за дождя поездка в Колумбию заняла час, но, тем не менее, у них оставалось время, чтобы посетить лабораторию до лекции Гарта перед выпускниками.

— Услуга старому приятелю, — сказал он, когда они входили в здание. — Поскольку встреча будет только завтра, он попросил поделиться сегодня знаниями с его студентами, а это займет всего пару часов. Ты побудешь здесь или сходишь в магазин?

— Похожу по магазинам. Я бы встретилась с торговцами антиквариатом. Значит, я буду ждать тебя в отеле примерно в пять тридцать — шесть.

Они поднялись в лифте на третий этаж.

— Здесь спокойнее, чем в последний раз, когда ты была тут, — заметил Гарт.

Сабрина не понимала, о чем он говорит: месяц назад, неделю назад она старалась скрыть непонимание, но теперь это казалось не важным. Она попрощалась с детьми, в последний раз прошлась по дому, а теперь она смогла почувствовать, как постепенно отдаляется от Гарта. Через час она купит билет в Лондон, а завтра скажет ему, что не вернется.

Они вошли в лабораторию. Это была большая комната, разделенная металлическими шкафами. Они находились в переднем отделении этой комнаты, и Гарт увидел пустой лабораторный стол.

— Тинкертой пропали. Стоп, посмотри-ка сюда. Им не отделаться от меня так просто.

Не понимая, о чем он говорит, Сабрина проследила за его взглядом и увидела на стене картинки в рамках, которые на самом деле были похожи на конструкции Тинкертоя. Теперь понятно, что он имел в виду: модели молекул. Она видела похожие в его лаборатории в Мидвестерне.

— Я сделал их как раз перед отъездом, — сказал он. — Они все еще довольно хорошенькие. Но как мало мы знали в те времена, чего только не произошло за эти двенадцать лет! Ну-ка, что там устроил преемник Билла?

За шкафами, в другой части комнаты, Сабрина увидела клетки, выставленные вдоль большого окна, в которых бегали белые мыши.

— Ничего не изменилось, — улыбаясь, сказал Гарт. — По-моему, Билл все еще может быть где-то здесь. Возможно, у него по-прежнему имеется запас пинцетов и бинтов на случай ранений. Сабрина наблюдала за мышами.

— Интересно, это окно служит защитой или открывает мир, к которому они не могут даже прикоснуться?

— Дай мне руку, — вдруг сказал Гарт. Удивленная, она протянула ему руку.

— Зачем?

— Проверить, смогу ли я расшевелить твою память.

— Расшевелить мою… — Она как бы встряхнулась внутренне. — Прости меня, я задумалась. — Ее протянутая рука дрожала. — Может быть, мы повторим сцену?

«Я сделаю все, что смогу, ты только намекни мне».

— Нет, нам не нужно снова переживать прошлое. Я помню, как ты посмотрела на меня, когда я сказал, что хочу жениться на тебе и заниматься с тобой любовью.

— Как? — спросила она тихо.

— Как будто преподнес тебе подарок. Твои глаза были красные и будто опухшие из-за слезоточивого газа, но они сияли так ярко, что я вспоминаю, удивляясь, как пара темно-голубых глаз казалась наполненной солнцем. Затем ты нахмурилась, как будто обдумывая — какой подарок преподнести мне взамен.

— И что же я преподнесла?

— Себя. То, что я больше всего желал. И чего только ни произошло с того дня. — Он притянул ее к себе и поцеловал. — Стефания, все, что бы ни тревожило тебя, я обещаю — мы исправим. В жизни двух таких щедрых на подарки людей не должно быть неприятностей.

— О Боже! Ты поверишь в это?

Высокий седобородый мужчина в очках в роговой оправе вошел в лабораторию.

— Им недостаточно их собственной спальни, так они перебрались в лабораторию. Какой пример для молодого поколения? — Он протянул руку Сабрине. — Рольф Таггарт. Мне казалось, Гарт преувеличивал, когда описывал вас в письмах. Теперь я понимаю, что он был справедлив. Добро пожаловать. — Он пожал Гарту руку. — Милости просим домой. Гарт улыбнулся.

— Рольф не допускает и мысли, что у меня может быть другой дом, даже через двенадцать лет.

— Мне до сих пор не хватает тебя, даже через двенадцать лет. Лучший исследователь, с которым я когда-либо работал. Ты приготовился принять шквал вопросов от моих наблюдательнейших студентов?

— Вероятно, нет, но я сделаю все, что в моих силах. Стефания, в пять тридцать — в отеле? Самое позднее — в шесть.

— Я приду. Надеюсь, все пройдет хорошо.

Когда она спускалась в лифте к стоянке такси, Рольф сказал:

— Гарт, она ошеломлена, но эта бледность… Она больна?

— Ее беспокоит поездка в Лондон. А я не понимаю почему. — В многолетней переписке двух приятелей Гарт писал Рольфу о таких вещах, которые он не мог обсуждать с Натом или Мартином, потому что гораздо проще поверять что-то приятелю, с которым ты не встречаешься каждый день. Но он не мог рассказать ни Рольфу, ни кому-нибудь еще, что его жена, возможно, все еще подумывает о том, чтобы оставить его.

— Ее всегда отождествляли с сестрой, сколько я ее знаю, она всегда воображала себя Сабриной или, по крайней мере, подражала ее образу жизни. Теперь, с тех пор как Сабрина умерла, она запуталась: кто же она — Стефания или Сабрина. Как будто она вынуждена жить жизнями обеих или сделать выбор между ними. Но недавно, совершенно неожиданно, мы, наконец, сошлись, мы впервые нашли друг друга так, как каждый из нас мечтал об…

Гарт потер лоб. Они дошли до аудитории, и Гарт виновато посмотрел на своего приятеля.

— Я пришел сюда не для того, чтобы исповедоваться, отец Рольф. Почему ты не остановил меня?

— Потому что ты хотел выговориться, а я хотел выслушать. Теперь еще эта проклятая лекция. Готов ли ты к встрече с молодняком, чье любимое занятие — доказывать профессорам, что молодежь знает больше, чем люди средних лет.

Гарт расправил плечи:

— Давай покажем им, на что мы способны.

Класс был полон; имя Гарта действовало подобно магниту. Он видел перед собой шестьдесят студентов, настороженных и нетерпеливых, и приободрился. Как бы он ни был неуверен в своей жизни со Стефанией, здесь — в этой комнате — он был совершенно уверен и возбужден контактом со студентами. Расхаживая по комнате, Гарт говорил легко, без напряжения, с чувством юмора, но, по существу, не стараясь подавить свою аудиторию. И в то же время он давал им почувствовать себя членами ученого сообщества, вольными задавать вопросы и делать замечания в процессе беседы.

Было уже почти четыре тридцать, когда он вдруг сделал паузу и заметил:

— Теперь я хочу поговорить о вечных антителах.

Аудитория оживилась, эта фраза задела их воображение, а интонация голоса Гарта подсказала, что это что-то значительное. Он видел, как нарастало возбуждение, и это доставляло ему удовольствие.

— То, над чем работаем, — сказал он, опираясь о стол, — это возможность сделать человеческую иммунную систему неуязвимой. Что точно подразумевает именно то, что вы думаете: постоянная выработка антител. Мы исследуем возможность слияния двух человеческих клеток — одна, которая вырабатывает антитела, другая — вечно самовоспроизводится. В результате мы получим гибрид, который будет производить бесконечный запас антител, значительно укрепляющий естественную иммунную систему человека, которая, сама по себе, не всегда эффективна. Другими словами, это — вечная иммунная система. К тому же антитела могли бы быть использованы для создания широкого спектра вакцин.

Кто-то поднял руку:

— Сэр, а разве, такое слияние клетки не пробовали на мышах?

Гарт кивнул:

— Это делают уже десять лет. Но известно, что когда человека лечат вакциной, произведенной из антител животных, то возникают сильнейшие побочные явления. Тот из вас, кому делали прививку от бешенства, вакцина для которой получается из антител лошади, знает, как это болезненно. У людей приживаются человеческие антитела, как это происходит во время переливания крови, без всяких побочных явлений. Когда мы усовершенствуем технологию, мы рассчитываем, что будем производить неограниченное количество антител, предназначенных для различных заболеваний.

— Каких заболеваний, сэр?

— Сейчас это столбняк, эритабластоза, которая является возбудителем желтухи у детей, и белокровие у детей, или детский лейкоз. И нас, возможно, отделяют лет семь, когда такие вакцины будут доступны для лечения, но их клинические испытания, вероятно, начнутся в ближайшие два года.

— Профессор, какой химический препарат используется для слияния клеток?

— Этиленгликоль, недорогой и достаточно доступный.

— Сэр, проводили ли вы сравнительный анализ нуклеотидовых звеньев между первичным гибридом и последующим для того, чтобы определить, идентичны ли они, и сколько поколения вы исследовали, какие методы вы используете, чтобы отличить первичную клетку от гибрида?

«Вечная показуха», — подумал Гарт, пытаясь произвести впечатление на аудиторию и на профессора.

— Мы сравнивали расположение нуклеотидов ДНК на протяжении нескольких поколений, и до сих пор они были идентичны во всех отношениях. Когда клетки идентичны, существует, как вы можете заметить, проблема отличения оригинала от копии. Мы нашли, что наиболее эффективный метод — это использовать меченый радиоактивный элемент для идентификации первичной клетки. Даже при прочих равных условиях, для того, чтобы отличить первичную клетку от копии, достаточно…

Он замолчал. У него в голове мелькали слова: отличить от копии. Оригинал. Идентичный. Копия. Проблема отличения оригинала от… Идентичный. Копия. Идентичный. Оригинал. Копия…

Бессмысленный взгляд на лабораторию; ни малейшего воспоминания про слезоточивый газ или пораненную руку. Вино перед обедом. «Я не хочу, чтобы ты работал в лаборатории Фостера». Разрушающая Ирма Каллен. Пугающие миссис Кейзи и Рита Макмиллан. Горничная, без объяснений ушедшая на другую работу. «Это не Сабрина умерла…» Похороны: «Я — Сабрина…» Китай. Китай.

Копия может быть отличена от оригинала.

— У профессора Андерсена назначена встреча. — Рольф оказался рядом с ним — «Откуда он взялся?» — как бы доводя ответ до конца, намекая, что лекция закончилась. Студенты стоя аплодировали. Некоторые из них подошли к Гарту с вопросами, которые они хотели бы задать, но Рольф отправил их. — Нет времени, не сейчас, возможно, в следующий раз… Потом они вдвоем остались в аудитории.

— Пойдем-ка, я отведу тебя к врачу. Гарт с трудом сосредоточился.

— Я выгляжу так плохо?

— Похоже, ты в любой момент потеряешь сознание. Где боль? В груди? В руке? Гарт отрывисто засмеялся.

— Голова и сердце. Но это не сердечный приступ, Рольф. Просто приступ реальности, достаточно лишь взбодрить меня. — Он посмотрел на высокие темные окна, по которым текли капли дождя, и вдруг осознал, что продолжает говорить и не может остановиться. — Удивительно, как долго мы обманываем себя, когда давно могли бы прозреть? Мы видим и слышим то, что не совместимо с нами, но мы стараемся придать этому смысл, загнать в такую форму, какая выгодна вам, мы даже не позволяем идеям прикоснуться к мыслям потому, что они сложны, чтобы с ними согласиться, и слишком страшны, чтобы их принять. Я рассуждаю как психолог. Может быть, я неверно выбрал профессию. Бог знает, что я сделал ошибку в браке!

— Гарт, какого дьявола!

— Черт побери, Рольф, не обращай внимания на мой бред. У меня нет права обрушивать на тебя свои запоздалые разочарования. Я пойду прогуляюсь, кое-что обдумаю.

— В такой дождь? Но мы встретимся позже, за обедом?

— Не сегодня. Рольф, я подвел тебя. Прости. Лекция.

— Лекция была замечательная. Немного обрывиста в конце, но это не важно. Не можешь ли ты сказать, как взбодрить тебя? Иногда становится легче, если делишься с приятелем.

— Я не могу. Я даже не знаю — прав ли я. Может быть, в другое время… Я дам тебе знать. — Они пожали друг другу руки. — Я должен устроить другую лекцию.

— Забудь об этом. Я найду такси.

— Я сделаю это сам.

Такси не было. Все еще шел дождь. Пройдя несколько кварталов, Гарт спустился в метро. Он стоял на платформе, отталкиваемый пассажирами, которые спешили войти в поезд. Воздух пах влажной шерстью. Он не торопился, поэтому отступил.

Он мог и ошибаться. У него не было доказательств. Ученые при помощи доказательств настаивают на очевидном. Наблюдение контролируется экспериментами, документами, проверками. То, что с ним случилось во время лекции, — это внезапный поток света, как будто распахнули шторы, ослепивший его. Все совпадает: он был уверен, что она — Сабрина.

В вагоне не было пустого места. Покачиваясь, Гарт стоял в переполненном проходе, держась за металлический поручень с ременной петлей, похожей — отметил он про себя — то ли на веревку палача, то ли на слезу. Она его одурачила. Она обвела его вокруг пальца. Ученого, скрупулезного исследователя, заслужившего международное признание за умение безупречно проводить эксперименты и вести научную документацию. И он даже не заподозрил, что живет с сестрой-близнецом своей жены. Спит с сестрой своей жены. Он закрывал глаза на ее ошибки, убеждая себя, что она старается сделать их союз более счастливым; он вечно оправдывал ее, позволяя дурачить себя. Снова и снова он помогал ей дурачить себя, помогал и одновременно любил ее. Идиот.

В вестибюле отеля он замедлил шаг. Наконец в переполненном лифте, который останавливался на каждом этаже, до него дошел весь смысл произошедшего, и он скорчился, как от удара в живот. Его жена умерла.

— Вы будете выходить?

Гарт увидел, что двери лифта открыты на его этаже и какая-то девушка придерживает их рукой.

— Да, — хрипло произнес он и, откашлявшись, добавил: — Благодарю вас.

Она проследила взглядом, как он неверной походкой побрел по ковровой дорожке.

— О вас кто-нибудь позаботится?

— Да, спасибо. — Нет. У него никого не было, но это касалось его одного. Его и Сабрины.

Перед дверью в их комнату он привалился к стене. Его трясло, было трудно дышать. Он стоял точно зажатый в ледяных тисках и ждал, когда уймется дрожь. Мимо него проходили постояльцы с удивленными лицами. Официант катил тележку с напитками и закусками. Гарт услышал, что за дверью зазвонил телефон и к нему подошли. Значит, она ждала его. Он должен увидеть ее. В конце концов, он мог ошибаться, хотя надежда была бесконечно мала и ненаучна. Он вставил ключ в замок и вошел. Сабрина, съежившись, сидела в кресле у окна. От света лампы ее волосы казались особенно золотистыми, а кожа бледно-прозрачной. Она выглядела хрупкой и уязвимой, и Гарт инстинктивно протянул к ней руки. Нет! Что-то остановило его, и он так и остался у двери, а Сабрина сказала:

— Звонил Рольф, интересовался, как ты.

Увидев выражение его лица, она замолчала. Сабрина догадывалась, что он знает правду. Она поинтересовалась, как он раскрыл это. Ее глупое поведение в лаборатории днем, какая-то другая ошибка или же просто аналитическое мышление все сопоставило? Какая разница? Было слишком поздно что-то менять.

Она была напугана, но вместе с тем почувствовала непонятное облегчение. Она не могла ничего объяснить. Она была не в состоянии признаться ему, но она хотела, чтобы он объяснил ей, она хотела уйти так, чтобы между ними осталась правда, а не нагромождение лжи…

Повисло тягостное молчание. Она колебалась, никто не решался произнести слов, которые бы навсегда изменили их жизнь. Наконец Гарт подошел к торшеру и включил его.

— Не надо недомолвок. У нас уже достаточно их было, не правда ли, Сабрина?

На этот раз ее имя прозвучало из его уст странно. Чужое имя. Чужое не для нее. Чужое для Гарта.

— Ну? — спросил он, в его голосе прозвучала отчаянная надежда на то, что он, возможно, и ошибается.

— Нет, — сказала она так тихо, что ему пришлось прислушаться. — Ты не ошибаешься.

— Сабрина?

— Да. Он резко развернулся и зашагал по комнате, не глядя на нее.

— Что это было, игра? Ты захотела немного поиграть в домохозяйку, тебе понадобилась уже созданная семья, простаки, которые подыгрывали бы тебе и позволяли дурачить себя? Жизнь в Лондоне была скучной, и поэтому ты велела своим богатым друзьям держать для себя позиции, а сама тем временем играла в бедность? Никакого разнообразия, не так ли, для того, чтобы время проходило более…

— Гарт, замолчи, пожалуйста, замолчи, это неправда! Ничто из этого…

— И профессор, строгий профессор старается и добивается благосклонности леди Сабрины Лонгворт, в то время как она одурачивает его. Величайшая глупость, которая только возможна.

— Пожалуйста, нет!

Он отбросил чемодан в сторону.

— Зачем же леди Сабрине это понадобилось? Что она хотела? Всего лишь поиграть в домохозяйку? Вероятно, нет. Она желала чего-то большего. Что же это могло быть? — Он присел на край дивана около Сабрины. — Могло ли это быть, могло, вероятно, быть то, что она желала показать своей сестре, что может быть домохозяйкой? Не так ли? Леди Лонгворт, которой наскучили ее богатые друзья, решила показать своей сестре, что нет ничего, чего бы она не могла сделать. Она уже обскакала свою сестру во всем — деньги, успех, дружба, любовники… Боже мой… — Он запнулся и отсутствующим взглядом посмотрел на свои руки, поворачивая их, словно хотел убедиться, что в них ничего нет.

— Стефания мертва. Моя жена мертва. Ты знала это. На похоронах ты стояла рядом со мной. Ты позволила мне похоронить мою жену, не сказав мне, что я делаю. — Он склонился над ней, а она напряженно сжалась. — Ты, проклятая сука, как смела ты стоять там, когда опускали гроб в могилу, как смела, не сказать нам, кто лежал в нем?

— Я говорила тебе! Я пыталась сказать тебе! Ты не стал слушать меня, я говорила, что я — Сабрина! Он снова зашагал по комнате.

— Ты пыталась. Это так. Но насколько старательно ты это делала? Сколько раз? И как скоро после того, как стало известно о ее смерти?

Он содрогнулся от своих же слов, и в его сознании пронеслось несколько образов: веселые Пенни и Клиф, их полные веры лица; вся семья за обедом, слушающая его рассказы о своей работе. День благодарения и полный дом приятелей, кладбище, гроб, Стефания, дрожащая под его рукой… нет, проклятье, нет Стефании, Стефания умерла, он утешал Сабрину и наблюдал, как священник совершает обряд над его женой.

— О Боже, ты ответила на тот телефонный звонок, ты полетела с нами в Лондон, ты провела с нами два дня перед похоронами в рыданиях и так и не сказала нам, кто же умер.

— Прекрати. Как ты смеешь? — Она вскочила и встала у окна, высоко подняв голову. — Что бы ни произошло, как смеешь ты намекать, что я не страдала? Как смеешь ты обвинять меня, что я заняла ее место для того, чтобы доказать, будто я лучше ее? Я не была лучше, я никогда не думала, что я лучше, мы были одинаковые, мы были частью друг друга, и я любила ее больше всего на свете. Я любила ее сильнее, чем ты, в конце концов, я думала о ней как о человеке, а не как ты о жене. Я хотела, чтобы ее любили и заботились о ней, а ты не дал ей ничего. Ты был так погружен в себя, что все эти годы едва замечал ее, ты не прислушивался к ней… Боже, Гарт, прости меня, прости! Я не хотела этого говорить. Я знаю, все было гораздо сложнее, у двух людей никогда не бывает все просто… Но я любила ее так, что мне не хватает ее, мы не рассчитывали на это, мы думали, это продлится неделю.

— Мы? О чем ты говоришь? — Шагая по комнате, он дотрагивался до мебели, будто это было единственной поддержкой в его шатком мире. — Стефания никогда бы не приняла участия в таком грязном розыгрыше.

— Разумеется, приняла, иначе, как же мы поменялись местами? Прости, я не хотела, чтобы ты знал, я не хотела причинять тебе боль.

— Причинять боль! Ты сумасшедшая? После многих недель лжи, после того, как ты дурачила меня, ты не хотела причинять мне боль?

— Да, хотя это звучит глупо. — Она смотрела в окно на огни города, искаженные дождем. — Но я же сказала тебе: мы и не предполагали, что это продлится больше недели. Стефания почувствовала, что должна уехать на несколько дней: обдумать проблемы, связанные с Клиффом, с тобой, с деньгами, насчет работы в Стэмфорде.

— Она поведала тебе о наших интимных отношениях?

— Нет. Конечно. Она не вдавалась в подробности. Но я понимала, что ей необходимо уехать, как и мне, в моей жизни были тяжелые ситуации, тоже проблемы, которые мне нужно было обдумать. И тогда возникла идея поменяться местами.

— Кому пришла такая идея?

— Мне, — быстро среагировала она.

— Ты лжешь. Это была ее идея, не так ли?

— Я не помню. Какая разница?

— Не можешь ли ты хоть раз во всей этой грязной истории сказать правду?

— Это была идея Стефании. Но я согласилась.

— Поменяться местами. Что дальше?

— Нам показалось, каждая из нас могла бы посмотреть на свою жизнь со стороны, понять себя — где она была и где хотела бы быть. Потом мы бы поменялись обратно. Никто не узнал бы. Я сказала Стефании, что не буду заниматься с тобой любовью, а она ответила, что это случается так редко.

Его лицо помрачнело, глубокие морщины пролегли вокруг рта.

— Но ты же делала это, не так ли? Боже мой, не нравилось ли тебе это? Да, сцену ты разыграла умело, а я даже привез тебя сюда, как глупый романтик… Ты прекрасно провела время — ночь за ночью, а я верил всему, я поддался…

— Но это была не ложь. Как же ты не понимаешь? Гарт, пожалуйста, постарайся понять. Я влюбилась в тебя. Я не хотела, я старалась преодолеть себя, но я любила тебя задолго до того, как призналась тебе в этом. Затем, когда я осознала, то захотела сразу же вернуться в Лондон, но Стефания хотела продолжать. Ведь моя рука еще не зажила, и если бы мы поменялись тогда, ты бы догадался.

— Куда Стефания хотела ехать?

— Она хотела поехать домой, к тебе. Но пока моя…

— Куда она хотела ехать до того, как вернуться ко мне и детям?

— Не важно.

— Проклятье, не обращайся со мной, как с ребенком, которому нельзя сказать правды. Как ты и обращалась со мной с самого начала. Теперь немного поздно. Куда она хотела поехать?

— В круиз. Потому что я много раз ездила, а она никогда.

— С кем?

— С группой людей.

— Другими словами, она нашла кого-то еще.

— Гарт, какая разница? Она мертва. Она любила тебя и детей. Она хотела вернуться и остаться с вами, сделать ваш брак счастливым, а потом была убита. Больше ничто не имеет значения.

— Больше ничто не имеет значения. Не удобно ли так жить? Не так ли ты живешь? Я скажу тебе, что имеет значение: три проклятых месяца. Три месяца лжи детям, которые любили тебя и верили тебе. Три месяца лжи друзьям, которые волновались за тебя, помогали тебе, когда ты сломала свою чертову руку. Три месяца лжи, в то время как я оправдывал твое поведение и верил, что ты стараешься спасти наш брак. Три месяца улыбок, поцелуев и удивительно страстной любви. Три месяца обмана, должен тебе сказать, у тебя хорошо получалось. Поздравляю тебя с замечательным…

— Стоп, стоп, разве ты не понимаешь, я не всегда была уверена в том, кем я была.

Гарт остановился. Его лицо казалось удивленным. Ученый слышит что-то новое и интригующее. Но он отмахнулся. Он даже сделал движение руками, как бы отбрасывая это и позволяя вернуться гневу, как будто Сабрина не говорила.

— И сколько же еще ты собиралась дурачить нас? Пока не пройдет ощущение новизны? Пока дети и я не начнем действовать тебе на нервы? Пока ты не решишь, что пришло время вернуться к богатым друзьям и к суматохе светского общества?

— Это несправедливо, — прошептала она, повернулась к окну и громко сказала: — Все кончено. — Она смотрела на стекло, на котором от ее дыхания образовывались запотевшие круги, и следила за их исчезновением.

— Что это значит? — Он развернулся. — Повернись, черт побери, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Ее поразила боль в его голосе, и Сабрина почувствовала, что его гнев и горе ранят ее. Ее колени задрожали, и она, качаясь, пошла к креслу.

— Ты же знаешь, что я собираюсь отсюда в Лондон. Сегодня днем, когда ты читал лекцию, я купила билет. Завтра я собиралась сказать тебе, что не могу больше оставаться с тобой, что мне кажется, мы не в силах сделать наш брак…

— Не наш, леди!

— Я пытаюсь объяснить, что готовилась сказать тебе. Я не думала, что мы можем сделать наш брак действительным, и я собиралась оставаться в Лондоне постоянно.

— После того как ты замечательно разыгрывала любовь, в постели и вне ее, после убеждений Риты Макмиллан, после такой замечательной работы исполняющей обязанности… тебе и в самом деле удалось стать членом нашей семьи… — Его голос дрогнул, и ему пришлось прерваться. — После всего этого, — прохрипел он, — как мы тянули такую жизнь, словно бы на самом деле состояли в браке, ты говоришь, он был недействительным.

Ее руки замерзли и закостенели, и она, скрестив их на груди, спрятала под мышками, чтобы согреть.

— Я никогда ничего не разыгрывала ни с тобой, ни с детьми. Я не тянула такую жизнь. Я всех вас очень люблю. Но все кончено. — Ее голос стал решительней. — После похорон я пришла сказать тебе правду, закончить весь обман, а потом я собиралась сказать родителям и вернуться в Лондон. Но ты привел детей в аэропорт, и я не смогла… Позже, дома, я увидела письмо и поняла, что должна остаться и помочь тебе.

— Я не просил тебя о помощи. Я не хотел и не желал ее.

— Да, ты не хотел. Ты был взволнован, и дело совсем не в том, как ты называл меня, — ты любил меня и хотел, чтобы я осталась с тобой. Гарт, любовь моя!

— Не называй меня так! Она вздрогнула, словно он ударил ее.

— Нет, конечно, я не имею права. Но я стараюсь объяснить, что этим обманом было лишь мое имя. Все, что я чувствую к тебе, — правда. Я люблю тебя, у нас был прекрасный брак.

— У нас не было брака. Что же ты за чудовище такое, если хочешь извлечь выгоду из смерти своей сестры!

Сабрина осеклась. Рыдания сотрясали ее, она согнулась, закрыв лицо руками. Гарт напрягся, вскочил со стула, желая поддержать и утешить ее, вспоминая ее тело, улыбку, любовь в глазах, — и вдруг почувствовал, что презирает ее, презирает себя.

— Встань. — Его голос был бесцветным. — Убирайся отсюда. Я не выношу тебя. Катись в свой собственный мир, к которому ты принадлежишь.

Нет, больше невозможно. Как слепая, она отправилась в ванную, и Гарт услышал шум воды. Через несколько минут Сабрина вернулась. Она умылась, а ее смертельно бледная кожа напоминала воск. Ко лбу прилипли намокшие волосы.

— Сабрина Лонгворт мертва. Она умерла, когда взорвалась яхта. Теперь я кто-то другая. Я поеду в Лондон, как Стефания, никто не должен знать, что произошло; я знала, что правда не должна стать известной ни для тебя, ни для детей. Я хотела скрыть, и я сделаю это ради детей, пока ты не решишься признаться. Но это должно быть твое решение. Потому что, так или иначе, я стала кем-то другим.

Она надела зеленый замшевый жакет, который Гарт купил ей в Сан-Франциско, а затем плащ.

— Я хочу, чтобы ты знал, я люблю Пенни и Клиффа. Они так дороги мне, их любовь для меня много значит… У меня нет детей, я не решалась завести их. Было так чудесно любить их и знать, что они любят меня. — Она склонила голову, помолчала, пока вновь не собралась с силами. — А я люблю тебя, мой дорогой, всем сердцем, больше, чем могу сказать словами. Я знаю, ты не хочешь ничего слушать, но ты — вся моя жизнь и моя мечта, которую я надеялась когда-нибудь найти, и я желала сделать тебя счастливым. Это все было неправильно, я знаю; я совершила ужасный поступок и с самого начала знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Но прежде чем покинуть тебя, хотела помочь в последний раз, сделать что могла.

Гарт сидел, отвернувшись, его голова опиралась на руку.

— Уходи, — сказал он плача.

Сабрина взяла чемодан, выпрямилась. То, что было в нем, принадлежало Стефании. Она поставила его на пол рядом с Гартом, повесила свою сумку на плечо и открыла дверь. Так она постояла какое-то время, глядя на густые с проседью волосы Гарта и мысленно представив локон, спадающий на его лоб… Моя любовь, моя любовь, забудь меня.

Гарт подумал, что она ушла, и, повернувшись, понял, что она смотрит на него.

— Проклятье, убирайся! — крикнул он сквозь слезы. — Дай мне потосковать о моей жене!

Сабрина быстро закрыла за собой дверь, прислонившись к ней. Сердце колотилось. Все кончено. Она прикоснулась к двери пальцами.

— Я люблю тебя, — сказала она и пошла к лифту по ковру, вышитому цветами. Она заставила себя встать прямо и высоко подняла голову. Она покидала отель в дождь.