Участники печальной церемонии рано пришли на Кенсингтонское кладбище. Некоторые плакали, другие негромко переговаривались, стоя у могилы. Сабрина слышала их за собою как шуршание листьев, но не оборачивалась: она смотрела на гроб сестры, свой собственный гроб, который опускали в могилу, когда викарий прочитал короткую молитву и заговорил:

— Леди Сабрина Лонгворт, полная биения жизни, приносила нам любовь и радость…

Тяжелые, бледные облака низко нависли над землей и травой, выпивая их краски, делая их серыми под моляще взметнувшимися ветвями безлиственных деревьев. Легкий октябрьский туман поднимался от Темзы, прикасаясь к присутствующим холодными пальцами. Сабрина ничего не ощущала, но все равно дрожала, и рука Гарта крепче обхватила ее плечи.

— Она была молода и красива и чутко ощущала красоту вокруг себя…

В кольце руки Гарта Сабрина стояла очень тихо, но в горле ее стоял раздирающий крик. «Стефания…»

— Посреди жизни мы в смерти.

Стефания была мертва.

Сабрине было холодно. Холодно. Кожа ее болела, натягиваясь на костях — тонкая, напрягшаяся пленка, удерживающая в себе боль и невидимые слезы, которые не останавливались даже тогда, когда она спала.

«Вернись, Стефания, мы придем к самому началу, мы все сделаем по-другому, и все будет в порядке».

— Господь мой пастырь…

Но единственное начало, которое ей приходило в голову, был телефонный звонок Брукса. Начало кошмара.

Его голос принесся из-за океана, полный слез, и пока он говорил, комната вокруг Сабрины потемнела, сузилась до маленькой точки света, а потом нахлынула обратно, навалилась на нее. Она не могла дышать. На стук упавшего телефонного аппарата прибежали Гарт и дети: она помнила, как Пенни и Клифф, испуганные и неподвижные смотрели на нее, Гарт подхватил ее, а другой рукой поднял телефон и стал разговаривать с Бруксом. Голос его звучал ровно, когда он обо всем договаривался. Он был надежным центром сумасшедше вращающейся комнаты — водоворота, который втянул бы ее в себя, если бы Гарт не держал ее. Она цеплялась за него. Гарт, мой любимый… Но он не знал, он не знал, что произошло.

— Подожди. — Она попыталась отодвинуться от него. — Это была не Сабрина. Это была не Сабрина. Это не Сабрина умерла.

— Ш-ш-ш, любимая, просто обними меня, тебе пока не надо об этом думать.

— Но это была не Сабрина, это была не Сабрина… Тут пришли слезы — раздирающие рыдания, которые заглушали ее слова, когда она пыталась объяснить им.

— Не… Сабрина… умерла. Пришел Нат со шприцем.

— Нет! Дайте мне плакать! Не отнимайте этого у меня, у нас обеих!..

Но иголка плавно вошла в ее руку, и постепенно, мучительно она успокоилась, смутно услышав:

— Боже мой, Боже, какой ужас. Гарт, что еще я могу сделать?

Четверг был мешаниной лиц и голосов. Телефон звонил, не смолкая. Двери открывались и закрывались. Кто-то приносил цветы и еду. Почему все были так заняты, когда Стефания умерла?

Гарт позаботился обо всем. Он позвонил ее родителям, она слышала, как он снова звонил Бруксу:

— Зарегистрируйте смерть в американском консульстве в Марселе и отправьте самолетом тело… «Не „тело“, вы, дурни, это Стефания…»

— …обратно в Англию… в похоронном бюро… да, говорите адрес. Т.С. Драйден и сыновья, Риджент-стрит, Мэйфэр…

«Рядом с домом. Стефания будет рядом с домом».

— …выезжаем сегодня днем. Увидим вас завтра утром. В пятницу… конечно, в доме Сабрины — этого хочет Стефания. «Домой. Я еду домой».

Она предоставила Гарту возможность все сделать самому. Он отвез детей к Вивьен, уложил вещи и крепко прижал ее к себе, когда они приехали в аэропорт и шли через гулкое здание к самолету.

«Гарт — центр моего мира, — думала она, — все, что у меня осталось. — Она постаралась скинуть с себя летаргию. — Я должна сказать ему — он все еще не знает. Я скажу ему, как только мы устроимся в самолете. Брукс только что звонил. Я могу подождать несколько минут, пока мы… нет, Брукс звонил — когда?.. Я не могу вспомнить. Вчера? Несколько минут назад?»

В самолете Гарт взял предложенные стюардессой журналы, предоставив Сабрине возможность побыть в одиночестве. Она откинула спинку кресла и закрыла глаза, пытаясь думать, вернуться к началу, а ее захлестывали волны сна.

Если бы они не поменялись местами?

«Или я не сломала бы руку? Тогда все было бы в порядке. Если бы я настояла, чтобы мы покончили с обманом, сказали бы правду, вместо того чтобы позволить ему продолжаться. Или позже, если бы я отказалась дать Стефании еще одну неделю? Если бы я не полюбила Гарта… Я виновата в смерти моей сестры. — Всю оставшуюся часть полета она не спала, отвернувшись от Гарта. — Все, что я делала, вело к ее смерти. Но я не знала…»

В аэропорту она настояла, чтобы сразу ехать в похоронное бюро.

— Я хочу видеть сестру. Мне надо видеть сестру. Она вошла туда одна — в маленькую комнату в задней части помещения бюро «Т.С. Драйден и сыновья» — и опустилась на колени рядом с гробом.

— Стефания!

Ее сестра спала, холодная и отчужденная, ее красота была хрупкой, как старинный пергамент. Сабрина стояла над ней, вернувшись в начало, далеко-далеко назад, к городам, в которых они росли, к школам и снятым внаем Домам, лимузинам с шоферами и прислуге, лощеным фигурам Гордона и Лауры, оставляющим их одних, устраивавших свою собственную семью.

Она вспомнила одни летние каникулы, когда им было семь или восемь. Они со Стефанией убежали, чтобы найти водопад, и Стефания поскользнулась на каких-то булыжниках, сломав себе щиколотку. Сабрина побежала обратно найти Гордона и Лауру, и пока Гордон высвобождал ногу Стефании, застрявшую между камней, Сабрина сжимала ее руку, чтобы помочь облегчить боль. Той ночью, в постели, Стефания сонно проговорила:

— Мы всегда будем помогать друг другу, правда? Когда нам будет больно или плохо, мы всегда будем рядом.

— Да, — сказала Сабрина.

— Обещай.

— Обещаю.

— Я тоже обещаю, — сказала Стефания.

В молчащей комнате похоронного бюро, освещенной свечами и маленькими лампочками, полной тяжелого аромата высоких букетов цветов, Сабрина смотрела на сестру.

— Мы обещали, Стефания. Мы обещали.

Она плакала, холодные слезы текли по ее щекам, и она прислонилась лбом к полированному дереву гроба.

— Я люблю тебя, Стефания. Я не хотела сделать тебе плохо. Все казалось пустяком — еще одна неделя. Я хотела любить твою семью еще несколько дней, а ты могла… погулять в последний раз… Она закрыла глаза.

«Это все моя вина, и теперь я осталась одна и должна им сказать. Мы этого не планировали, мы были так беспечны, мы ни минуты не думали, что нам придется кому-нибудь признаваться, а теперь я не знаю, как это сделать и как я перенесу их гнев. Я ведь уже попыталась им сказать, но никто не слушал, и мне не с кем об этом поговорить. Все прошлые недели, когда у меня никого не было в Эванстоне, это было не важно, потому что у меня была ты и мы понимали друг друга. Но теперь… Стефания, нет никого, кто бы понял».

Сабрина протянула руку, чтобы пригладить волосы сестры, и тут ее взгляд привлекло поблескивание золота: надетое на ее палец обручальное кольцо сверкало на фоне темных прядей. Она быстро сняла его.

— Оно твое, Стефания. Я не имею на него прав. — Она надела его на палец сестры, и ее теплая рука прикоснулась к ее, мраморно-холодной. — Оно всегда было твоим. Если бы я это помнила, ты раньше вернулась бы домой и всего этого…

Она сжала руки на коленях. Если бы она помнила, то уже сказала бы всем правду. У нее никогда не было прав на ее семью. И ей надо сказать им это. Наедине. Без Стефании они обратят свой гнев на нее. Только на нее. И следует привыкнуть к такой мысли.

Она наклонилась вперед, чтобы сказать сестре «до свидания». Она ощущала себя истощенной, такой же безжизненной, как Стефания. "Потому что часть меня умерла. Я хороню мою сестру, которая «тоже я».

— Нет! — воскликнула она. — Нет, они не могут нас похоронить. Я им не позволю. Нет! Нет! Нет!

— Стефания, — произнес Гарт. Она не слышала, как он вошел, но он стоял на коленях рядом с нею, обнимая ее рукой за плечи. Сгорбившись у гроба, Сабрина ощутила в его руке жизнь и задрожала. Кто лежит в гробу? Для этого человека она — Стефания, она живет с ним в доме Стефании, заботится о детях Стефании, любит их, любит мужа Стефании. И она находится в Лондоне, чтобы похоронить сестру Стефанию. «Что я наделала? — отчаянно думала она. — Я заставила нас обеих умереть». Приглушенный крик вырвался из ее горла, и вот уже Гарт усаживал ее в такси, чтобы отвезти в дом Сабрины.

— Любимая, — сказал Гарт, пока машина медленно пробиралась через полуденные заторы, — я помогу тебе, чем смогу, но в конечном итоге ты должна справиться с этим сама. — Его голос звучал мягко, но он не пытался что-нибудь от нее скрыть. — Ты уверена, что хочешь остановиться в доме Сабрины? — Она кивнула. — Хочешь занять комнату для гостей, а не ее спальню? — Она помотала головой. — Тебе могло бы быть легче.

— Нет, — ответила она. — Это моя комната. Я буду занимать ее.

— Как хочешь, — сказал он. — Я помогу тебе. «Нет, ты не будешь мне помогать. Не будешь, когда я тебе расскажу. Когда мы приедем домой и останемся вдвоем, я скажу тебе правду».

На Кэдоган-сквер миссис Тиркелл, смятая горем, встретила их у двери и махнула рукой в сторону лестницы:

— Миссис Андерсен, ваш отец приехал несколько минут назад. Он очень болен, ваша мать… Сабрина бросилась мимо нее наверх, предоставив Гарту следовать за ней. Она нашла Гордона и Лауру в рабочей комнате четвертого этажа. Ее отец сидел в кожаном кресле, лицо его было серым и осунувшимся, мать стояла у телефона.

— Стефания, благодарение небу, ты здесь. Знаешь, как вызвать «скорую помощь»? Наверное, нет, но…

— Набери девятьсот девяносто девять. Я все сделаю. Она набрала номер и повернулась к отцу, когда в комнату вошел Гарт. — Что случилось? Он недоумевал:

— Грудь, рука… Думал, желудок. Пища в самолете. — Голос его звучал слабо.

Лаура рассерженно расхаживала по комнате.

— Его доктор сказал, что ему не следует ехать в Лондон. У него уже было два таких…

— «Скорую помощь», — сказала Сабрина в телефонную трубку. — В больницу Святого Георга. — Она назвала адрес Кэдоган-сквер. — Дом леди Лонгворт. Пожалуйста, побыстрее, возможно, у ее отца сердечный приступ. — Она посмотрела на родителей. — Вы ни разу не говорили мне о других приступах.

— Случайности, — пробормотал Гордон. — Ничего серьезного.

— Доктора говорили, что это — предупреждения, — сказала Лаура. — Какая удача, что ты знала о больнице. Откуда ты знала?

— Я здесь бывала раньше. — Сабрина набрала номер на домашнем телефоне. — Миссис Тиркелл, сейчас приедет «скорая помощь». Пожалуйста, сразу же позвоните нам. Гарт задумчиво наблюдал за ней, когда она склонилась над Гордоном, который казался маленьким и хрупким и держался за ее руку, как ребенок. Куда делся высокий властный отец из ее детства? Она оттолкнула в сторону свое горе и опустилась рядом с ним на колени.

— Очень сильно болит?

— Уж меньше. Нальешь мне немного виски?

— Нет.

— Стефания, — спросила Лаура, — что с тобой случилось? Гордон бледно улыбнулся.

— Она старается быть такой же волевой, как Сабрина. Но послушная дочь не откажет своему отцу в небольшой порции виски в медицинских целях.

— Послушная дочь не станет убивать своего отца, — сказала Сабрина, стараясь, чтобы ее голос звучал легко. — Откуда мне знать, что виски сделает с непослушным сердцем?

Миссис Тиркелл позвонила и сообщила, что «скорая помощь» приехала.

— Они несут носилки, миледи. — Ее смущение было заметно даже по телефону. — Извините. Я хотела сказать миссис Андерсен. Я не могу привыкнуть…

— Ничего, — отозвалась Сабрина. — Я понимаю. Когда вошли санитары, Гордон поднялся, тяжело опираясь на ручки кресла.

— Я пойду сам, Стефания.

— Нет, — сказала она. — Здесь три лестничных марша. — Он колебался, но она взяла его за руку. — Не спорь, мы стараемся тебе помочь.

Он всматривался в ее лицо:

— Какая ты стала яростная.

Но он позволил закутать себя одеялом и привязать к носилкам, прежде чем его вынесли.

— Мы поедем за вами на такси, — крикнула Сабрина им вслед, но как только они вышли, колени ее подогнулись. Гарт тут же оказался рядом, обняв ее. Он отправил Лауру в больницу на такси и устроил Сабрину на двойном кресле в гостиной.

Всюду были люди, они целенаправленно двигались, хлопотали. Все, кроме Сабрины. В беспокойстве и смущении она следовала за ними взглядом, наблюдая, и время от времени они передвигали ее с места на место, как марионетку, тяжелую и бесчувственную. Как Стефанию.

«Мы мешаем, — с горечью думала она. — Мы никому не нужны: у всех есть дела, которые надо сделать. Мне тоже надо что-то сделать. Но я не могу вспомнить, что именно».

Она вспомнила об этом на кладбище, когда викарий заканчивал службу. «Я подыму мои глаза к холмам, откуда придет мне помощь».

Толпа молчала. За спиной Сабрины Александра стояла с Антонио, и по лицу ее струились слезы. Рядом с нею, впереди Брукса, Габриэль рыдала в носовой платок. Джоли держалась за руки с Майклом, у которого было каменное лицо, а Николс Блакфорд подпрыгивал от волнения, Эмилия пыталась заставить его стоять спокойно. Присутствовали все: американский посол с помощниками, группа торговцев произведениями искусства, некоторые из которых прилетели из Парижа и Рима, аристократы, которые были клиентами и друзьями, слуги, официанты и продавцы, которые помнили улыбку и слова благодарности. Они все пришли, даже миссис Пимберли, стоявшая за ошеломленным и неподвижным Брайаном, и миссис Тиркелл, прижимавшая носовые платки к бледному лицу, и Оливия, стоявшая позади группы, в которой оказались туманные фигуры леди Айрис Лонгворт и Дентона Лонгворта. «Как странно, что они пришли, — подумала Сабрина. — А Рэддисонов нет».

Она чувствовала сильную руку Гарта на своих плечах. Стоя на краю могилы, она слышала красивые интонации голоса викария:

— И пусть нам будет дано увидеть сияние нового дня. В этот день она хоронит сестру, отец ее в больнице, а мать стоит рядом, дрожа и сжимая ее руку.

— Персть к персти, зола к золе, прах к праху.

Викарий взглянул на нее, давая печальными глазами понять, что настало время ей бросить первую горсть земли на крышку гроба. Все ждали. Все они стояли и ждали, и викарий смотрел на нее. И Сабрина вспомнила. «Ты не сказала им. Это твой последний шанс. Скажи им сейчас. Больше откладывать нельзя. Скажи им. Скажи им.»

Долгая дрожь пронзила ее тело, и Сабрина упала на колени возле могилы.

— Это не Сабрина! — воскликнула она. Она услышала, как за ее спиной кто-то испуганно втянул в себя воздух. Лаура застонала. Она посмотрела на гроб, потом, моляще, на викария. — Умерла не Сабрина, а Стефания! Стефания умерла! Или, может быть, это были мы обе, иногда мне кажется, что… Иногда я чувствую себя как Стефания, но я не она, я Сабрина. Я всегда была Сабриной. Я стала Стефанией только с тех пор, как мы…

— Перестань, любимая. — Гарт поднимал ее. Голос его звучал, встревожено, руки крепко прижимали ее к нему. — Я отвезу тебя домой.

— Нет, подожди, выслушай! — Она отталкивала его руки. — Послушай меня!..

Слова поминальной службы из англиканского требника «Книга общей молитвы».

Рядом с ними возник Брукс, и Гарт встретился с ним взглядом:

— Вы с викарием можете закончить церемонию?

— Конечно. Я увижу вас дома. Между прочим, доктор Фарр…

— Перестаньте, пожалуйста, перестаньте! — вскричала Сабрина. — Выслушайте меня! Разве вы не понимаете, я пытаюсь вам сказать…

— …мог бы ей что-нибудь дать. Его телефон есть в книге.

Гарт кивнул и повел жену прочь. Голос викария следовал за ними:

— И да примет Господь ее душу.

— По-моему, нам следует позвонить доктору Фарру, — сказал Гарт на пути к лимузину. — Это поможет тебе в эти первые дни.

Сабрина, спотыкаясь, шла рядом, потерянная и опустошенная, недовольная собой. Если бы не ее смятение, когда она вдруг почувствовала, что не уверена, кто она, они бы ей поверили.

— Ты не дал мне договорить, — сказала она в отчаянии. — Я пыталась сказать тебе правду, но ты не слушал.

— Позже.

— Ты не поверил мне.

— Позже, любимая.

Гарт помнил то время, когда умерли его родители. Он тогда испытывал гнев и горе из-за того, что они оставили его. Но траур его жены был более отчаянным; она не находила себе места, как будто из нее вырвали самое ее существо. Даже зная, что она потеряла сестру-близнеца, он недоумевал, как эта сильная женщина, которая так уверенно распоряжалась всем, когда был болен ее отец, может скатиться до бессвязного лепета и всепоглощающего отчаяния.

Он знал, что в горе люди часто находят убежище в отрицании, отказываясь признать, что любимый человек умер. Но если бы дело обстояло так, она говорила бы, что сестра жива, что она где-то путешествует и что они скоро встретятся. Вместо этого она делала вид, что она — это сестра. Почему? Чтобы загладить какую-то вину? Или причина в том, что, несмотря на физическую разлуку, сестры-близнецы были гораздо ближе друг другу, чем он думал?

На Кэдоган-сквер Сабрина отказалась видеть доктора Фарра:

— Он даст мне какое-нибудь снотворное. Почему ты не даешь мне оплакивать ее?

— Ты должна ее оплакивать. Но не устраивать истерики.

— Постараюсь избежать этого, — сказала она с нотками своего обычного едкого юмора, и Гарт позволил ей поступить по-своему. Она была права: будет лучше, если она справится с горем самостоятельно.

Брукс и Оливия сделали все нужные распоряжения для похорон, и теперь приглашенные ими на ленч гости наполняли дом.

Миссис Тиркелл направила всю энергию своего горя на руководство работой нанятого по этому случаю персонала, в через короткое время блюда с мясом и рыбой, сырами, паштетами, пирожками, пирожными и тортами уставили длинные столы в гостиной и столовой. Сабрина переходила от одной группы гостей к другой, и Гарт находился подле нее. Бледная и отрешенная, с высоко поднятой головой, она легко двигалась по комнатам, как будто чувствовала себя в них как дома или занимала место Сабрины. Все говорили о том, как они похожи и как естественно видеть ее здесь, и она вежливо выслушивала их, как будто пытаясь понять, какое они имеют к ней отношение.

Гарт с болью ощущал, что никогда не любил ее сильнее, чем сейчас, когда она одновременно казалась потерянной и на своем месте, нуждалась в нем и чуждалась его. Горе облекло ее в тайну и ранимость; он хотел притянуть ее к себе и поцеловать полные отчаяния глаза, внимательно выслушать все, что она говорит, осмысленно это или нет, только для того, чтобы понять, что, значит, потерять кого-то, кто был настолько глубоко ее частью.

Но она говорила очень мало, и поэтому, продолжая наблюдать за нею, он прислушивался к тому, что говорили вокруг о случившемся. Брукс рассказал нескольким из присутствующих всю историю, и она быстро распространилась. Никто не знал, отчего яхта «Лафит» затонула, но шел слух, что топливные баки взорвались как раз в тот момент, когда она выходила из гавани в Монте-Карло. В ту неделю Дентон Лонгворт играл в казино, и когда услышал, что это яхта Макса Стуйвезанта, обратился к береговой охране с предложением своих услуг. В его присутствии из воды извлекли первые тела, и среди них была и Сабрина, и именно Дентон ее опознал.

Полиция позвонила в Лондон, чтобы узнать имена ближайших родственников леди Лонгворт, но подошедшая к телефону Габриэль сказала им, чтобы они позвонили Бруксу. «И это было очень удачно, — подумал Гарт, — потому что тот взял на себя все сложные процедуры, связанные с французской береговой охраной и полицией, авиационной компанией и британской полицией. Все было сделано спокойно и гладко». Гарт поначалу испытывал недоверие его властности, но вскоре откликнулся на его искренность.

— Мне будет не хватать Сабрины, — сказал Брукс, когда оба они сидели допоздна в ночь перед похоронами. — У меня сейчас одна проблема — ни к чему вдаваться в подробности, и Сабрина заставила меня увидеть, что отчасти я сам мог быть виноват, или, вернее, что я, возможно, подхожу к ней не с той стороны. Она была очень цельной личностью, прекрасно знала, во что она верит, и не выносила тех, кто притворялся, что он не тот, кто есть на самом деле. Наверное, она могла притворяться не хуже любого из нас, но когда она говорила мне что-то, я всегда чувствовал, что это честно и именно так она на самом деле думает.

Гарт оглядел кабинет, мысленно представил себе другие комнаты дома — их неброскую красоту и гармонию, их сочетание безмятежности и остроумия. Он никогда не был здесь раньше. Если бы был, то гораздо больше знал бы о своей свояченице, потому что дом был отражением женщины, во многом похожей на его жену, а не такой, какой он представлял Сабрину.

— Я никогда не был с ней знаком по-настоящему, — сказал он Бруксу. — И сожалею.

И на следующий день, после похорон, он стоял со своей женой, слушая, как друзья Сабрины говорят о ней, и снова думал о том, сколь многого он не знал.

— Она очень много работала, — вспомнила Оливия, откусывая кусок торта.

— Она очень долго боялась, что потерпит неудачу, — сказала Александра.

— Чепуха. Я никогда не знала более уверенной в себе женщины. Она, бывало, слушает мои соображения и вежливо кивает, а потом все так же вежливо говорит мне, в чем я ошибаюсь. Просто невероятно, когда вспоминаешь, как часто она это делала и как я все от нее принимала. Джоли повернулась к Оливии:

— Вы не думаете, что она поначалу боялась потерпеть неудачу? Когда ее все игнорировали?

— Зачем говорить о плохих временах? — прервал их Николс. — Когда она добилась успеха и могла выбирать клиентов, она работала ради удовольствия — удовольствия от красоты, от творчества в своем непогрешимом стиле удовольствия от…

— Денег, — вставила Александра с легким смешком. — Не забывайте об этом. В отличие от всех нас она должна была зарабатывать себе на жизнь.

Гарт заметил, что жена слушает с интересом.

— Извини, — негромко сказал он ей. — Все это время, когда я критиковал ее… я ее как следует, не знал, о чем ты всегда мне и говорила.

Она кивнула:

— Да, но это не имеет значения, правда? Когда-то я думала, что остается масса времени, чтобы сказать правду, но я ошибалась. Ложь и ошибки все растут, и их так трудно остановить… А потом это, кажется, уже перестает иметь значение.

Гарт понятия не имел, о чем она говорит, но он не успел ответить. К ним подошел незнакомец: высокий, смуглый, с тяжелыми бровями на худом лице и черными внимательными глазами.

— Извините, — сказала Сабрина, когда он пожал ее руку, — я не…

— Дмитрий Каррас, — ответил он, чуть улыбаясь. — Мы встретились однажды, очень давно, в…

— В Афинах! — воскликнула она, и лицо ее оживилось. — Когда вы нас прятали! Ну разве не изумительно! После стольких лет! Вы живете в Лондоне? Вы здесь работаете? Погодите, вот я расскажу Стефании…

Она внезапно замолчала.

Гарт увидел направленные со всех сторон украдкой взгляды — жалость, смущение, любопытство. Он протянул руку Дмитрию:

— Гарт Андерсен. Стефания мне о вас рассказывала. Дмитрий благодарно пожал ему руку.

— Да. У нас троих было приключение. — Он повернулся к Сабрине. — Я так хорошо помню вашу сестру: ее отвагу и ее глаза — такие живые, так стремящиеся все увидеть. Я позвонил ей три дня тому назад, когда приехал, но ее не было. Может быть, прежде чем вы уедете, если у вас будет время, мы выпьем вместе чаю?

— Может быть, — ответила Сабрина, торопясь уйти. Он напомнил ей о времени, когда все было просто. О сказочном времени, которое умерло.

Она дрожала. «Я не могу рассказать Стефании, что встретила Дмитрия, — думала она. — Я больше уже никогда ничего не смогу рассказать Стефании. И я не могу говорить о ней ни с кем другим. Потому что я все еще Стефания. И я не вижу способа сказать правду…»

— И сколько вы здесь пробудете? — спросил Дмитрий. Сабрина повернулась, но он обращался к Гарту.

— Я не знаю.

— Почему? — резко спросила она. — У тебя билет на завтра.

— Я не уеду, если я тебе нужен.

— Ты мне не нужен.

— Возможно. Но это виднее не тебе. Дмитрий собрался отойти.

— Я тогда позвоню относительно чая — если вы еще будете здесь…

— Я буду здесь, — сказала Сабрина. — Мой отец в больнице, моя мать тут, и мне надо заняться своими собственными делами.

— Дорогая, — настойчиво проговорил Николс, подходя очень близко, — мне бы хотелось поговорить с вами об «Амбассадоре». Мы с леди Лонгворт обсуждали вопрос о партнерстве. Сколько вы пробудете в Лондоне?

В то же мгновение рядом с ней оказался Сидни Джонс — нотариус и адвокат Сабрины, который занимался ее разводом с Дентоном, который составил ее завещание.

— Я могу устроить встречу. Я, конечно, буду присутствовать. Таково было бы желание леди Лонгворт, поскольку это я составлял завещание. И я тут же говорил с миссис Андерсен относительно того, что она является наследницей.

«Все хозяйство, — подумала Сабрина, — завещано Стефании Андерсен. Я все завещала себе». — Слезы навернулись у нее на глазах.

Но зажглась искра любопытства. Стефания разговаривала с Николсом о партнерстве? Что еще она сделала, если не считать знакомства с Максом Стуйвезантом? Впервые Сабрина поняла, что почти ничего не знает о том, что Стефания делала в Лондоне. А теперь Стефания не может ей рассказать.

Она взглянула на Антонио и Александру, стоявших поблизости: сексуальное притяжение между ними было настолько сильным, что, кажется, Сабрина его ощущала. Когда это началось? Стефания рассталась с ним совсем недавно. Но это — хорошая пара. Как умно со стороны Стефании, если она этому содействовала. У стола Майкл и Джоли накладывали полные тарелки цыплячьего паштета и корнишонов. Стефания не упоминала о них со времени дня рождения у Александры. Сабрине придется разузнать об их газетной истории так, чтобы не выдать своего невежества. Еще притворство. «Когда начинаются обманы, им невозможно положить конец».

— Дорогая, — сказал Сидни Джонс, — я могу принести вам чашку чая? — Он высокомерно вскинул бровь и посмотрел на Гарта, чтобы продемонстрировать ему, кому из них лучше известно, как заботиться о хрупких женщинах.

— Не чаю, — непринужденно ответила Сабрина. — Гарт, ты не принесешь мне рюмку вина?

Гарт улыбнулся: на сердце стало легче, когда он увидел, как она отходит от своего горя, чтобы поставить на место заносчивого сноба.

— Я люблю тебя, — сказал он, благодарно целуя ее в щеку. — Сейчас вернусь.

Сабрина увидела, что в комнату вошел Брукс и направился к Габриэле. Находившиеся поблизости насторожились в предчувствии ссоры и придвинулись поближе, чтобы послушать. Сабрина покачала головой. «Ничего не меняется, — подумала она. — Некоторым из них какое-то время будет меня не хватать, но все будет идти, как шло всегда. Ничего не меняется. Но когда я расскажу правду, для Гарта и детей все изменится. Если только я не промолчу». Мысль промелькнула так быстро, что Сабрина не сразу ухватила ее, и она поняла, что уже прежде так думала. Если не промолчит. Если она расскажет правду сегодня, или завтра, или через месяц, или на следующий год, что изменится? А если не расскажет никогда? Они могли бы просто жить как раньше.

Но если она никому не расскажет правды, то, как она сможет когда-либо снова стать Сабриной?

Гарт вернулся в сопровождении официанта с подносом, на котором были бутерброды и вино.

— Он не разрешил мне подать самому. Насколько я понял, он считает меня провокатором, пытающимся расколоть его профсоюз.

Сабрина невольно рассмеялась, и он почувствовал себя так, словно одержал победу. Они сидели рядом в спокойном согласии, окруженные шумом.

— Ничто не меняется, — пробормотал Гарт, разглядывая толпу.

Сабрина бросила на него быстрый взгляд:

— Но ты их не знаешь.

— А это нужно? Посмотри на них. Они пришли сюда печальные и уважительные и говорили шепотом. Прошло два часа — и они уже поглощены своими бесконечными отношениями. Прислушайся.

«Все идет своим чередом», — снова подумала она, слушая пронзительную болтовню коктейльной вечеринки.

— Поразительное сходство. Я мог бы поклясться, что это Сабрина.

— Нет, оно совершенно поверхностное. Рот другой и глаза. Ты просто не наблюдателен.

— Я спрошу ее: она скажет тебе, что я прав, — они на самом деле одинаковые.

— Ой, ради Бога, не вздумай спрашивать! Еще одна сцена вроде той, у могилы, у меня от нее неделю будут кошмарные сны. Просто леденящая, Боже, я еще одной такой не вынесу.

Гарт следил за женой, но она, казалось, оставалась равнодушной к болтовне. Она была очень бледна, но спокойна и в полном сознании. Вид сомнамбулы исчез. По правде, говоря, хотя она предоставила Бруксу и Оливии устраивать похороны и ленч а-ля фуршет, она держалась как хозяйка дома и с миссис Тиркелл, и с прислугой. И хотя она опиралась на его руку, она все же, время от времени, внезапно и неожиданно отдалялась от него и смотрела так, как будто не знает точно, кто он такой и что она должна с ним делать.

— Чего бы мне хотелось, — сказал Гарт, — так это виски.

— Я принесу, — сказала Сабрина, как будто радуясь, что для нее нашлось дело, и не успел он остановить ее, как она исчезла.

— Места себе не находит, — понимающе сказал Николс Блакфорд. — Так часто случается в горе. Понадобится время, чтобы она пришла в себя. Они были так близки в Китае, что я не могу себе представить одну без другой.

В Китае? О чем, к черту, он говорит? Они не были вместе в Китае. Но Блакфорд там точно был: Гарт вспомнил, как Стефания говорила, что подцепила у него британские обороты речи.

— Правильно, совершенно правильно. Я надеюсь, вы поможете Стефании. Целых две недели вместе, тогда как в противном случае Сабрина могла бы… ох, Господи, как говорят в этом случае… умереть и они не виделись бы уже больше года. Судьбы развиваются так таинственно. Я все думаю о фотографиях, которые сделал для них, в тех одинаковых шелковых платьях, которые они купили в Шанхае. Знаете, я так никогда и не видел этих фотографий. Они получились?

— Да, — задумчиво ответил Гарт, когда жена подошла к нему с бутылкой и бокалом, полным льда.

— Я обманула профсоюз, — сказала она со слабой улыбкой. — Но я принесла только один бокал. Николс, если вы хотите немного… — Она посмотрела Гарту в лицо. — Что случилось?

— Ничего. Где ты обнаружила виски?

— В кабинете наверху. Я… Сабрина держала там несколько бутылок. «Что-то все-таки случилось». Николс задергался, встревожившись признаками семейной ссоры.

— Наверное, я возьму что-нибудь выпить. Если вы меня извините…

Гарт налил янтарную жидкость в бокал.

— Николс рассказывал мне, как вы были близки с Сабриной в Китае. Он говорит, что сделал несколько фотографий.

Ее лицо заледенело в каменной тоске.

— Да, — ответила она, наконец. — В Шанхае. Рядом с отелем. Накануне того дня, когда он рассыпал пирожные по всей улице. Это не важно, конечно, но я только что об этом вспомнила. Я собиралась тебе обо всем этом рассказать, обо всем, с самого начала, но так много происходило, и я так запуталась, и все откладывала… Я собиралась сказать тебе сегодня, когда мы останемся вдвоем, так, что бы ты знал, прежде чем уедешь завтра… По крайней мере, мне кажется, что я так собиралась сделать, но мы можем сделать это сейчас, если ты хочешь…

В ее монотонном голосе было столько одиночества и отчаяния, что он встревожился.

— Нет, не сейчас. Не торопись. По правде, говоря, можешь вообще мне не рассказывать. В чем было дело? Ты боялась, что я рассержусь, если узнаю? Ты была права, я, наверное, рассердился бы. Потому что я ее по-настоящему не знал. Мне только очень жаль, если ты боялась мне сказать, словно я какое-то чудовище, которому надо лгать, чтобы оно всех не сожрало. Я действительно был такой?

Она понурила голову и медленно покачала ею. Волосы закрыли ее лицо.

— Нет, не говори так. Ты не чудовище. Я тебя люблю.

— Тогда все остальное не важно. Какое мне, к черту, дело до того, что ты была с Сабриной в Китае? Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, не можешь ли ты мне сказать, почему эти гости, которым всем вместе принадлежит половина богатства Англии, набрасываются на ленч, как будто они — обездоленные без малейшей надежды на обед?

Она рассмеялась, поднимая к нему взгляд:

— Может быть, им надо напомнить себе, что они еще живы.

Он отвел прядку волос у нее со лба. «Даже оглушенный горем, — подумал он, — ум ее остается быстрым».

— Или чтобы увериться, что ничего не пропустили. Похороны напоминают им о ненадежности завтрашнего дня.

Они обменялись мягкими улыбками, как будто говорили, что они относятся к счастливцам, чей завтрашний день надежен. И Гарт начал верить, что они вскоре снова найдут то, что открыли для себя в Нью-Йорке в ту ночь накануне звонка Брукса из Лондона.

Ночью Гарт предложил Сабрине задержаться в Лондоне.

— Ты уезжай. Моя мать здесь, и все мои… все друзья Сабрины, и миссис Тиркелл — если мне потребуется общество или помощь, они всегда тут. Ты нужен детям, и тебе не следует пропускать лишние занятия и эксперименты в лаборатории. И разве ты не планировал встретиться с архитекторами по поводу Института генетики?

— Да, да и да. Но если я тебе нужен, я останусь.

Она повернулась к нему. Ее глаза в мягком свете ночника смотрели на него внимательно, как будто она старалась запомнить каждую черточку его лица.

— Я собиралась рассказать тебе сегодня о поездке в Китай, всю историю…

— Я не хочу о ней слышать. Если только ты не считаешь, что это поможет тебе разобраться в твоих чувствах относительно сестры. Но я не могу подсказать тебе, как это сделать; ты это понимаешь. Как бы ты ни относилась к ней, пока она была жива, сейчас ты должна быть собой, отделиться от нее и воспоминаний. Ты не можешь порхать от одной к другой…

Она резко ахнула.

— В чем дело?

— В том, что ты сказал… Это я и должна рассказать тебе. Но как только я начинаю, я не могу говорить дальше…

— И не надо. Черт побери, я не хочу этого слышать. — Гарт боялся ее выслушать; боялся, что не сможет бороться с решениями, которые она примет в своем горе. — Повремени до тех пор, когда мы будем дома. Тогда ты можешь мне все рассказать, если по-прежнему будешь считать, что должна.

— Но это не…

— Стефания, я не хочу об этом слышать. Разговор подождет. — Он приподнялся на локте и поцеловал ее. — Время позднее, и ты измучилась. Почему бы тебе не постараться заснуть?

Она колебалась. Он дает ей время. Почему бы не воспользоваться им? Она уже решила, что это ничего не меняет. Можно отложить еще ненадолго. Сабрина коснулась его лица:

— Я думала, ты захочешь любить меня.

— Я хочу того, чего хочешь ты.

Она потянулась к нему, и он прижал ее к себе: они замерли в объятиях друг друга. Гарт почувствовал, как она шевельнулась, и его руки начали ее гладить.

— Любимая, мне задержаться в Лондоне?

— Нет. Но сейчас люби меня.

Она потерлась об него, и дыхание ее участилось. Он лежал на ней, растворяясь в аромате и прикосновении ее тела. Он уже собирался войти в нее, когда заглянул ей в глаза, и внезапно остановился. Не говоря ни слова, он отодвинулся и лег на спину рядом с нею.

— Гарт… что?..

— Ты не хотела заниматься этим. Ты притворялась, так ведь? Через мгновение она кивнула, закрыв глаза.

— Почему? Неужели ты думаешь, что мне так важно мое удовольствие, что я захочу получить его таким способом?

— Я хотела любить тебя.

— Это неправда.

— Я хотела любить тебя. Мой мозг хотел любить тебя. Я не знаю, почему не смогла заставить мое тело откликнуться… Я пыталась, но оно не захотело, поэтому я притворилась. Разве ты не понимаешь? Я хотела ощутить тебя в себе. Мне наплевать, будет у меня оргазм или нет. Я хотела тебя.

— Тогда почему ты так и не сказала? Зачем притворяться?

Она содрогнулась:

— Извини. Я не знаю, почему не могу рассказать тебе всего. Он взял ее за руку:

— Засыпай. Когда вернешься домой, мы поговорим. Ты сможешь рассказать мне все, что захочешь. Она уткнулась головой в подушку.

— Ты возвращаешься завтра?

— Да. — Он склонился над ней и поцеловал кусочек лба, который остался виден. — Спокойной ночи, любимая.

— Спокойной ночи.

Он выключил лампу. В темноте ее голос коснулся его как нежная рука.

— Я люблю тебя, Гарт.

В воскресенье утром Гордон лежал на больничной кровати, вспоминая о прошлом. Сабрина не сводила глаз с его худого лица, но она думала о Гарте, который возвращался в Америку. Голос Гордона становился все громче:

— Потом, в Алжире, было столько дел… конечно, в те дни сердце у меня было в порядке — я мог работать по восемнадцать часов без отдыха…

— И работал, — пробормотала Сабрина, — оставляя нас на прислугу.

— Стефания! — резко одернула ее Лаура. Сабрина пожала плечами:

— Это было давно.

— Тогда зачем говорить об этом? Твой отец всегда старался поступать как можно лучше и по отношению к своей стране, и по отношению к семье. Надо сказать, я удивлена. В прошлом его осуждала не ты — это всегда делала Сабрина.

На имени Сабрины голос ее дрогнул.

— Извини, — сказала Сабрина. Гордон смотрел на нее, сдвинув брови.

— Твоя мать рассказала мне, что произошло на кладбище. Нет смысла, знаешь ли, пытаться быть Сабриной. Этим ее не вернешь.

Сабрина смело встретила его взгляд, бросая ему вызов, в надежде, что он узнает ее, но понимала, что этого не будет. Если отец не сделал этого прежде, как он узнает ее сейчас, когда он сосредоточен на ровном биении своего сердца?

— И, кроме того, ты ей ничего не должна. Она была другая и вела иную жизнь. Не говорю, что она была хорошей или плохой…

Он закашлялся, и Лаура моментально встала рядом с ним.

— Тебе нельзя волноваться. Доктора сказали, что ты поправишься, если будешь вести себя спокойно. Мы никогда отсюда не выберемся, если ты не будешь слушаться врачей.

— Я и не волновался, — спокойно сказал Гордон. — Я просто напоминал, что Стефании незачем стыдиться своей жизни.

— Ты говорил так, словно образ жизни Сабрины имел какое-то отношение к ее смерти. Ты не имел права — извини, Гордон, мне не следовало этого говорить. Стефания, что ты будешь делать с «Амбассадором»?

— Твоя мать меняет предмет разговора, — сказал Гордон Сабрине. — Но я ведь любил твою сестру. Даже когда я считал ее необузданной и беспечной, даже когда она вышла за этого напыщенного осла, герцога Как-его-там…

— Виконта, — подсказала Лаура. — Но я думала, мы не будем говорить о Сабрине.

— Я всегда любил ее. Я просто не был с ней так близок, как с тобой. Ты это понимаешь?

— Не надо, — тихо сказала Сабрина. — Пожалуйста, не надо…

Щеки ее пылали, ей хотелось убежать.

— Мне с ней было неловко, потому что я всегда чувствовал, что она вот-вот вскочит со стула и бросится куда-то… сделает что-то. Побежит наперегонки, или залезет в какие-нибудь пещеры, или застрелит лисицу, или станет первой красавицей бала. Я любил ее, другой такой не было, но я не мог при ней расслабиться, потому что никогда не мог предсказать, что она сделает в следующую минуту.

Голос его звучал все громче. Сабрина заставила себя сидеть тихо.

— Я всегда беспокоился, как она повлияет на репутацию посольства. Мы пытались сказать вам обеим, что мы символизируем Америку, и что моя карьера зависит от того, какой образ мы представляем миру. Мне никогда не надо было беспокоиться о тебе, но Сабрина с ее живой натурой казалась неуправляемой.

Ты понимаешь, почему я иногда был суров с ней, боясь, что она сделает что-нибудь глупое или опасное? Почему мы решили отправить вас обеих к «Джульеттам»? Почему я мог казаться не всегда… по-отцовски нежен?

Сабрина молчала.

— Но я любил ее. Она была огонь, и свет, и любовь. Столько энергии и любопытства. Столько жизнелюбия. Я жалею, что ни разу не сказал ей об этом. — Голос Гордона начал затихать. — Даже когда мы переехали в Вашингтон, я не сказал ей. Она бегала столько же, сколько всегда. Вышла замуж и развелась, создавала свой магазин, ездила на верховые охоты и в круизы. Она даже сошлась с каким-то бразильцем. Но я любил ее не меньше, чем тебя. И я жалею, что не сказал ей этого.

Лаура плакала отвернувшись. Глаза Гордона были закрыты, под белым покрывалом его грудь поднималась, и опускались с неглубоким дыханием. В тишине Сабрина слышала шаги и негромкие голоса других посетителей больницы в воскресный вечер…

«Родители, — думала она. — Ей уже тридцать два, а они по-прежнему могут заставить ее чувствовать себя виноватой из-за того, что она их разочаровала. Гордон пытался объяснить и извинить пренебрежение, равное целой жизни, и в то же время сказать ей, что он не хочет, чтобы она походила на Сабрину. А Лаура, которая была ближе к Сабрине, старалась не показать, как ее возмущает предпочтение Стефании».

— Она знала, что ты любишь ее, — сказала Сабрина обращаясь к закрытым глазам Гордона, жалея, что не может найти способа убедить отца. — Даже когда поняла, что разочаровала тебя.

Гордон кивнул. Поглощенный собственным здоровьем, он легко поддался убеждениям, что все хорошо.

— Я теперь подремлю, — сказал он. Когда они выходили из больницы, Лаура взяла Сабрину за руку.

— Мне кажется, я должна извиниться за только что сказанные твоим отцом слова.

— Что он сделал?

— Отослал нас, как только сказал то, что собирался, и добился, что с ним согласились. Он всегда поступает так. Это оказывается очень эффективным в дипломатии, но в обычной жизни помогает не всегда.

— Но разве не успокаивает то, что он последователен даже в горе?

Лаура пристально посмотрела на дочь.

— Вот такое двусмысленное замечание могла бы сделать Сабрина. Это не по-доброму по отношению к твоему отцу.

Сабрина вздохнула:

— Мама, с тобой иметь дело не легче, чем с ним.

«Родители, — подумала она снова. — Но мы продолжаем их любить и жаждать их одобрения, сколько бы лет нам ни было. Как она найдет в себе мужество сказать им правду, когда Гордон поправится? Радуйся, мама, Сабрина не умерла. Горюй сильнее, отец: умерла твоя любимая Стефания». Они оба никогда ее не простят.

— Я надеялась, — сказала на следующее утро Лаура, когда Сабрина отпирала своим ключом «Амбассадор», — что ты не продашь магазин. Конечно, может быть, несправедливо просить тебя об этом. Я знаю, что вам с Гартом нужны деньги, но я надеялась, что ты его сохранишь.

Сабрина не ответила. Ее не было здесь так давно, и теперь, идя по сумеречному залу, она глубоко втягивала в себя воздух, прикасаясь к знакомым вещам, и чувствовала то же, что и когда вошла в дом на Кэдоган-сквер: она вернулась на свое место. Магазин, дом. Здесь каждый дюйм принадлежит ей, создан ею, удерживался на месте ее работой.

— Конечно, я сохраню его, — сказала она.

— Но что ты будешь с ним делать? Если ты не сможешь им управлять…

— Конечно, я буду им управлять, о чем ты говоришь, мама?

— Стефания, я спрашиваю, как ты собираешься управлять «Амбассадором» из Эванстона? Или… ты хочешь сказать, что, возможно, не будешь в Эванстоне? Что вы с Гартом…

— Нет. — Остановившись рядом с матерью у двери в свой кабинет, Сабрина вернулась на землю. — Я как-нибудь договорюсь с Николсом Блакфордом. Он заинтересован в партнерстве.

— Тогда ты будешь изредка приезжать. Ну что ж, это может получиться. Но, конечно, «Амбассадор» на самом деле был делом рук Сабрины. Нужен человек ее калибра, чтобы магазин не потерял своей репутации. Но ты можешь это сделать, если поучишься или поработаешь в каком-нибудь небольшом магазине в Чикаго, чтобы приобрести некоторый опыт. И я буду тебе помогать. — Она обняла Сабрину одной рукой. — О, я могла бы научить тебя очень многому! Ну не здорово ли это будет? Так вот, я предлагаю…

— Мама…

Холодность, прозвучавшая в голосе дочери, заставила Лауру отступить.

— Если ты сейчас не хочешь об этом говорить…

— Я не хочу сейчас об этом говорить.

Сабрина чувствовала, как в ней нарастает напряжение. Этой ночью она не спала, думая о Стефании, и, оказавшись в постели одна впервые за много недель, ощущала себя одинокой и ранимой без прибежища, которое ей давали руки Гарта. Но сильнее всего был гнев на мать: как она осмеливается оскорблять Стефанию, считая, что та не справится с «Амбассадором»? Всю жизнь она предпочитала Сабрину, и вот теперь делает это снова, ведя себя так, словно Стефания обязательно потерпит провал, если возьмет на себя магазин.

«Погоди, это бессмысленно, — сказала она сама себе. — Кто я — Сабрина, защищающая умершую Стефанию? Или Стефания, которая сердится из-за того, что мать в нее не верит?»

— Я не хочу сейчас об этом говорить, — сказала она Лауре. — Мне надо встретиться с Сидни Джонсом, и Николсом, и Брайаном, и через несколько дней я буду лучше знать, что я собираюсь делать.

Она уже шла к двери, увлекая за собой Лауру. Магазин закрыт на неделю. Завтра она придет сюда одна и подумает о будущем.

К следующему дню у нее появился еще один повод идти в «Амбассадор» — это было единственное место, где она могла быть одна. В ее доме жили Лаура и Габриэль, и обе хотели с ней разговаривать. Миссис Тиркелл придумывала какие-то мелкие дела на верхних этажах, чтобы найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить о леди Лонгворт. Телефон звонил не умолкая: все хотели принять у себя американскую сестру Сабрины, прежде чем та уедет из Лондона, и хотя она просила миссис Тиркелл всем отказывать, приглашения продолжали поступать. Каждый день приносили цветы, письма и телеграммы. Сабрина бежала в сумеречное тихое прибежище «Амбассадора».

Сидя в одиночестве, она просмотрела книги учета и подшивки бумаг, пролистала каталоги, которые пришли в ее отсутствие. Стефания записала, что продана кушетка, французская бисерная сумочка и несколько других вещей. В записную книжку, лежавшую на полочке за столиком вишневого дерева, она внесла три заказа на устройство интерьера, которые приняла на ноябрь и декабрь. Сабрина уже собиралась положить записную книжку на место, когда увидела, что в ее конец вложено письмо. Оно начиналось словами «Дорогая Сабрина» и было датировано двадцать третьим октября. За день до начала круиза.

"Я все гадала, — писала Стефания, — какой подарок могу тебе оставить, когда уеду в Чикаго, в благодарность за самые чудесные дни моей жизни. Я могла бы купить тебе что-нибудь, но я только что придумала подарок получше, чем все, что можно найти в лондонских шикарных салонах. Это история, которую я держала в секрете, и я записываю ее, чтобы ты ее обнаружила, когда вернешься. Мне будет так забавно представлять твое лицо, когда ты об этом прочтешь, а потом ждать твоего звонка…

Это началось некоторое время тому назад на вечере у Оливии Шассон. Я разговаривала с Розой Рэддисон, когда произошло печальное происшествие…"

«Как чудесно, — подумала Сабрина, читая о разбитом аисте. — Такое простое решение. Почему оно не пришло мне в голову, когда я пыталась сообразить, что делать? Может быть, пожив с двумя живыми ребятишками, я бы тоже это придумала?» Она взяла письмо, чтобы его дочитать:

«Вот почти и все, если не считать того, что Рори Карр действительно приходил позже, после того как я видела его на аукционе, с чудесным севрским фарфором, от которого было страшно обидно отказываться. Но к тому времени ты уже велела мне не иметь с ним дел. Да он и пришел не для того, чтобы продавать на самом деле. Он услышал об аисте и хотел выудить какую-нибудь информацию. Когда он все продолжал любопытничать, я разыграла полицейского следователя и сказала: „Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала“. Это его достало — он все поправлял шейный платок с элегантной нервозностью и поспешно удалился. Ох, звонят в дверь. Постараюсь дописать завтра».

Но завтра она умерла.

Вошедшая Александра увидела, как Сабрина аккуратно складывает письмо.

— Миссис Тиркелл выдала ваше убежище. Вы не против, чтобы я нарушила ваше уединение?

— Конечно, нет. Пожалуйста, садитесь. Я все равно мало что делаю.

— Думаете о Сабрине?

— Думаю о Сабрине и Стефании.

— Забавно, я никогда не знала, как вы близки. Наступило молчание.

— Не приготовить ли мне чаю? — спросила Александра.

— Ох, какая я невежливая. Я сейчас. Сабрина поставила чайник на плитку в кабинете Брайана.

— Боюсь, у нас ничего нет, кроме печенья.

— Печенье годится. — Опять молчание. — Вы все еще беспокоитесь об отце?

— Нет, ему намного лучше. Он поедет домой в воскресенье.

— И вы с ним?

— Я… наверное. Скорее всего. Они посидели молча.

— Извините, милочка, — не выдержала, наконец, Александра. — Я никак не могу привыкнуть. Вы привидение? Сабрина говорила мне, что вы двое не похожи.

— Но… зачем ей было так говорить?

— Откуда мне знать? Я думала, она сказала это, потому что это правда. Николс во что-то играл: он обвинил ее в том, что она — Стефания, что вы поменялись местами в Китае — или что-то в этом духе, и Сабрина была великолепна: она так серьезно нахмурилась и велела Николсу сказать ей, кто она, потому что он ее так запутал, что она не может вспомнить. Знаете, я любила эту леди, хотя, кажется, так прямо и не сказала ей об этом. Ну, так вот, после того как Николс объявил, что она Сабрина, я спросила ее, действительно ли вы двое идентичны, а она сказала — нет, он просто так подумал из-за пирожных или его диеты или еще чего-то такого.

Сабрина засмеялась. «Ох, Стефания, молодец. Ты это оставила, чтобы рассказать мне, когда мы встретимся в Чикаго, правда? Чтобы мы могли вместе посмеяться».

Но они не смогут больше ничего делать вместе. Она поспешно встала:

— Посмотрю, что там с чайником.

— Черт, — сказала Александра, иди за ней в кабинет Брайана. — Я дура. Пожалуйста, простите меня, я не хотела вас расстроить. Но я просто не могу привыкнуть к такому сходству — вам, наверное, все время об этом говорят.

Ох, почему я не могу заткнуться и оставить вас в покое?

— Нет, не надо. Я в порядке. Болтовня помогла. — Сабрина уверенной рукой заварила чай и наполнила тарелку печеньем. Она подняла поднос, чтобы отнести его в свой кабинет. — Салфетки, — сказала она Александре, наклоняя голову в сторону шкафчика в углу.

— Вот! Видите? Она сделала то же самое всего неделю тому назад. Понимаете, почему мне трудно? «Стефания сделала это неделю назад. Но я никогда раньше этого не делала».

Сабрина налила чай в чашки и намазала печенье джемом, не спеша раздумывая. Из всех, кого она знала в Лондоне, Александра была самая надежная, ближе всего к ней — и самая закаленная. Александру трудно шокировать. Но она — человек гордый. Останется ли она столь же близким другом, когда узнает, что ее провели?

Это не имело значения. «Я должна кому-то сказать, — думала Сабрина. — Я уже так давно ни с кем не разговаривала — мне необходимо кому-то сказать. Это будет моей репетицией перед тем, как поговорить с Гартом. И рассказать всем остальным».

— Я собираюсь рассказать вам историю, — медленно проговорила Сабрина, — если вы пообещаете выслушать ее до конца, не прерывая и не вынося приговора, пока не узнаете до конца.

— Интригующе звучит. Возможно, что-то нехорошее. Я в нетерпении.

— Вы обещаете?

— Хотите, чтобы я расписалась кровью? Сабрина улыбнулась:

— Нет. Я не стала бы рассказывать, если бы не доверяла…

Звонок над входной дверью прозвенел, оповещая, что кто-то вошел.

— Сейчас вернусь. Я думала, что повесила на дверь табличку «Закрыто».

На фоне витрины вырисовывалась высокая фигура. Сабрина разглядела седеющие волосы, легкую сутулость, тонкую трость в руке.

— Миссис Андерсен? — спросил он.

— Да. Но магазин закрыт. Если вы зайдете на следующей неделе…

— Я из Скотланд-Ярда, миссис Андерсен. — Он предъявил свое удостоверение. — Следователь, сержант Томас Фелпс. Я был бы благодарен вам, если бы вы уделили мне несколько минут вашего времени, чтобы поговорить о смерти вашей сестры.

— Из Скотланд-Ярда? Он прошел мимо нее.

— Мы могли бы где-нибудь сесть?

Ничего, не видя, Сабрина повернулась и провела его в кабинет. «Им как-то удалось узнать? Они знают, что она — Сабрина. Так что ей все же не удастся рассказать все так, как она хотела. Все узнают об этом из путаницы, которую устроит полиция, репортеры, сплетники… И Гарт тоже узнает об этом от полиции, когда они позвонят сказать, что его жена мертва. В лондонском обществе это будет скандалом. Дома, в Эванстоне, будут боль, гнев и слезы…»

— Боже! — вскричала Александра, взглянув в ее лицо, когда она вошла в кабинет. — Что такое? — Она посмотрела на Фелпса и встала. — Если вы считаете, что мне следует уйти, душенька… Стефания.

— Нет, если вы не против, останьтесь… Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной.

— Это секрет, миссис Андерсен, — сказал Фелпс.

— Тогда княгиня Мартова сохранит ваш секрет, — холодно отозвалась Сабрина. — Я прошу ее остаться. Он поколебался, потом пожал плечами. Все равно это скоро будет знать весь Лондон. Одной сплетницей больше… какая разница? Он сел и достал записную книжку.

— В ходе нашего расследования, — начал сержант, — мы узнали, что некоторые из тех, кто находился на борту яхты мистера Стуйвезанта, были не теми, кем казались.

Сабрина не отводила от него взгляда, ожидая, когда его монотонный неспешный голос назовет ее леди Лонгворт.

— Как вы узнали?

— Пожалуйста, миссис Андерсен, позвольте мне говорить по порядку.

«Миссис Андерсен. Он назвал меня миссис Андерсен».Она наблюдала за ним в ожидании той минуты, когда он попытается ее поймать.

— Позвольте рассказать вам то, что нам пока удалось узнать. Леди Лонгворт прилетела в Ниццу с Максом Стуйвезантом и двумя другими парами двадцать четвертого октября. Оттуда они на машине доехали до Монако. Какое-то время они провели в Монте-Карло, пока яхта мистера Стуйвезанта загружалась припасами. Примерно в половине пятого они взошли на борт яхты и покинули гавань. Когда они прошли приблизительно две мили — это было примерно в пять тридцать вечера, — яхта взорвалась и загорелась.

Сабрина подалась назад, а Александра подошла к ней и уселась на ручке кресла.

— Есть необходимость в подробностях? — спросила она.

— Если бы я так не считал, я не вдавался бы в них. — Фелпс заглянул в свои заметки. — К тому моменту, когда подошли спасательные катера, яхта уже затонула. Они сосредоточились на поисках потерпевших и тел погибших. Троих они нашли сразу же, и среди них была леди Лонгворт. Извините, миссис, я понимаю, что это причиняет вам боль, но я пытаюсь объяснить, почему яхту осмотрели всего несколько дней тому назад.

— Какая разница? — спросила Сабрина, удивляясь, почему он так тянет с разоблачением. Они что-то нашли на яхте? Что-то, что было у Стефании?

Фелпс зачитывал из своей книжечки:

— Уверенное опознание, сделанное прежним мужем леди Лонгворт, виконтом Лонгвортом, было произведено в час ночи, и я имею сведения, что вы были извещены примерно часом позже, в Америке в это время наступил вечер. К этому моменту яхта уже затонула, и вместе с ней еще несколько человек из бывших на ее борту. Водолазы смогли поднять ее всего два дня назад. И мы обнаружили, миссис Андерсен, — то есть французская полиция обнаружила — большую дыру в борту ниже ватерлинии в районе салонов. Они сообщили, что…

— Салонов? — Сабрина подалась вперед. — Салоны совершенно не там, где баки с топливом. Так что они не могли быть причиной взрыва.

Фелпс был озадачен. Откровение, к которому он вел дело, было вырвано из его рук.

— Вот именно. Мы считали поначалу, что дело в топливном баке. Теперь мы знаем, что это не так. На самом деле мы думаем….

— Вы думаете, что в салоне взорвалась бомба.

Проигравший Фелпс откинулся на спинку кресла. Он был следователем низкого ранга, который проводит предварительное расследование для того, чтобы вышестоящие люди могли сделать выводы. В его работе было так мало интересного, и она лишена блеска. Единственный момент, когда он мог получать от нее удовольствие, — это если его слушатели ахали, услышав от него неожиданные сведения. И вот теперь, как раз тогда, когда он собирался их выложить, эта бледная красавица, слишком сообразительная — просто рискованно сообразительная — отняла у него момент торжества.

— Но это значит, что было совершено убийство, — говорила теперь она, и сержант посмотрел на нее с невольным восхищением.

— Весьма вероятно, мэм. Так что мы пытаемся выяснить, не имели ли врагов мистер Стуйвезант или его гости. Ну, я не хочу сказать, что у леди Лонгворт были враги, но мы получили сведения от двух журналистов — Майкла Бернарда и Джоли Фэнтом, — что они недавно узнали, что мистер Стуйвезант был владельцем компании под названием «Вестбридж импорт», и они также сказали, что леди Лонгворт иногда покупала… Миссис Андерсен!

Но Александра обняла ее и не дала упасть, пока в уме Сабрины крутилось письмо Стефании: "Я разыграла полицейского следователя и сказала: «Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала…»

Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала.

Вы не можете рассказать мне ничего…

«Они охотились за мной. Они думали, что я знаю об их подделках».

Фелпс был удовлетворен. Он добился желаемого эффекта.

— У меня есть несколько вопросов, миссис Андерсен, — мягко сказал он.

Сабрина подняла голову. Они не знают, кто она такая. Их интересует нечто похуже.

— Пожалуйста.

Фелпсу было любопытно. «Ее мучает что-то еще, — думал он. — Она напугана. Чем? Чем-то, связанным с „Вестбриджем“. Но что это может быть? Она живет в Америке, она не имеет к ним никакого отношения».

— Во-первых, — начал сержант, — леди Лонгворт рассказывала вам о Максе Стуйвезанте?

— Упоминала, что едет с ним в круиз.

— А что она говорила о круизе? Или о других гостях? Куда они направлялись?

— Нет. Ничего.

— Она не говорила о врагах, которых мог, был иметь Стуйвезант?

— Мистер Фелпс, моя сестра никогда не разговаривала со мной о делах Макса Стуйвезанта или о людях, с которыми он имел дело.

Фелпс был озадачен. Он готов был поклясться, что она говорит правду. Тогда чего же она боится? Он продолжал, заглядывая в свои записи:

— Майкл Бернард обратился к нам, когда узнал, что мы подозреваем, что яхта была взорвана. Он рассказал нам, что между Стуйвезантом и людьми «Вестбриджа» произошел разрыв. Леди Лонгворт никогда не говорила с вами о «Вестбридж импорте», или Рори Карре, или Иване Ласло? О том, что покупала у них?

Последовала пауза.

— Она иногда упоминала Карра, как и десятки других продавцов и дилеров. По-моему, она в последнее время ничего у него не покупала. По крайней мере, ничего крупного. Они замолчали.

«Ну, — подумал Фелпс, — на этот раз она в чем-то солгала. Но будь я проклят, если знаю, в чем. Нет ни намека на то, что этот магазин был связан с какой-нибудь контрабандой или сговором о подделках. Но что-то ей не дает покоя». Пытаясь, это понять, он продолжал задавать вопросы о людях, которых Сабрина знала и о которых не знала. Он все продолжал и продолжал — казалось, совершенно бесцельно, — потом, наконец, закрыл свою книжечку.

— Мы ищем Карра и Ласло и, несомненно, выясним больше, когда найдем их. Вы не знаете еще чего-нибудь, что могло бы нам помочь, мэм?

— Нет, — устало ответила Сабрина. Когда они найдут Рори Карра, он, вероятно, попытается впутать ее в это дело, но пока она ничего не может предпринять. Пока репутация «Амбассадора» вне опасности, и ее собственная тайна тоже. Но она так устала, как будто только что пробежала марафон и финишировала всего на полшага раньше остальных. Слишком поздно рассказывать Александре правду — раз вмешался Скотланд-Ярд, она не может сделать ее участницей своей полулжи. Она еще более одинока, чем раньше. «Я хочу домой, — подумала она. — Я хочу быть с Гартом».

— Где мы можем связаться с вами, миссис Андерсен? — спросил Фелпс. Она сказала ему телефон дома на Кэдоган-сквер. — А в Америке?

— Я сообщу вам, когда буду возвращаться домой. Я планирую какое-то время пробыть здесь. Александра проводила его до двери. Она не задавала вопросов, пока Сабрина закрывала жалюзи витрины и запирала двери.

— Хотите поговорить, душенька? — спросила она, когда они поймали такси.

Сабрина покачала головой:

— Нет. Спасибо вам. Может быть, потом…

На Кэдоган-сквер она вышла из такси одна, все еще сжимая в руке письмо Стефании. Отпирая дверь и входя в дом, она по-прежнему повторяла одну его строчку, снова и снова: «Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала».

Ночью было труднее всего — медленные тихие часы, когда Сабрина была одна, думая о Стефании, томясь по Гарту, и мысли ее безудержно перескакивали из одного мира в другой. Днем было лучше: она была занята и думала только о том, что делает в данную минуту.

Каждое утро она навещала Гордона, а потом сидела с Лаурой за ленчем в «Гренадере» — пабе, спрятавшемся среди домов неподалеку от больницы. Потом Сабрина шла пешком в «Амбассадор», чтобы планировать интерьеры, заказы на которые приняла Стефания, и изучать каталоги аукционов. Но она никогда не задерживалась там надолго: беспокойная и нетерпеливая, она, как только было возможно, сбегала, чтобы быть в одиночестве среди городской суматохи. Всю неделю она совершала длинные одинокие прогулки по деревням, которые превратились в районы Лондона. К чаю, она возвращалась домой к миссис Тиркелл и Габриэль и слушала, как Габриэль все время говорит о лондонских сплетнях и Бруксе. Сама того, не зная, она рассказала Сабрине все, что случилось здесь, пока та была в Америке…

— Наверное, вам неинтересно, Стефания, ведь вы не знаете большинство из этих людей. Но вы так похожи на Сабрину…

— Ничего. Конечно, мне интересно. Они ведь ваши друзья и Сабрины. Конечно, мне интересно.

— Мне так странно разговаривать с вами. Неестественно. Удивительно, как вы выглядите… Как будто Сабрина не умерла. Знаете, последние несколько недель она была единственным человеком, которому до меня было дело. А теперь… Я знаю, что это несправедливо по отношению к вам, но, кроме вас, у меня никого нет. И даже вас на самом деле, потому что вам надо думать о вашей собственной семье, и вы тоже потеряли Сабрину…

Когда глаза Габриэль наполнились слезами, она стала похожа на Пенни, маленькую и безутешную. Сабрина подвела ее к диванчику и обняла обеими руками, и по тому, как Габриэль прислонилась к ней, расслабившись, поняла, что именно так поступила бы Стефания.

А она сама обняла бы Габи несколько месяцев тому назад? Скорее всего — нет, или, по крайней мере, не с такой легкостью. Она чувствовала неловкость от проявлений привязанности и физической поддержки, как и ее друзья. Но вот сидит она, Сабрина Лонгворт, и утешает Габриэль де Мартель, не испытывая ни смущения, ни неловкости — по правде говоря, чувствуя себя совершенно естественно.

«Дело в Пенни и Клиффе, — подумала Сабрина. — Жизнь с ними изменила меня, так что это теперь кажется правильным. И важным». Она могла закрыть глаза и живо представить себе их: Пенни тихо сидит в углу, рисует и что-то напевает себе под нос или садится рядом, дотрагиваясь до нее, секретничая о чем-то важном; Клифф произносит слова нараспев, готовясь к контрольной по правописанию, или сидит рядом с ней, и глаза его блестят, когда они обмениваются шутками. Ах, ей не хватает их, не хватает их любви, и доверия, и даже беспорядка, который они устраивают в доме. Ее руки ощущают пустоту. Несмотря на то, что они обнимают Габриэль, они все равно пусты.

Вечерами Габриэль по большей части чувствовала беспокойство и находила какую-нибудь вечеринку, чтобы заполнить время, а Сабрина поднималась наверх, в тишину своей комнаты. Миссис Тиркелл разжигала там огонь, раскладывали халат, и приготавливала что-нибудь перекусить: кекс и чай в серебряном чайнике. Сабрина сидела у маленькой лампы, читая и думая — о Стефании, о Гарте, о детях, о будущем, которое не могла предсказать. И каждую ночь, почти ровно в десять, звонил Гарт. В Эванстоне было четыре, он уже возвращался домой из университета, и Пенни и Клифф были с ним в столовой, требуя трубку, чтобы поговорить несколько драгоценных секунд.

— Когда ты вернешься домой? — спрашивали они каждый день, и, наконец, когда Гордону сказали, что он может выйти из больницы, Сабрина смогла им ответить.

— Мы вылетаем в субботу, — сказала она Гарту. — Я полечу с родителями до Вашингтона, а в понедельник буду в Чикаго.

— В понедельник, — сказал он, сообщая новость Пенни и Клиффу, и Сабрина услышала их радостные возгласы.

«Но это ненадолго», — думала она, глядя на языки пламени в камине и на длинные, искаженные тени, которые они отбрасывали на стены и потолок. Потому что она возвращается, чтобы сказать им правду. В течение недели она играла роль Стефании в мире Сабрины, и к этому моменту уже чувствовала себя так, словно она — никто. Гарт был прав: она не может скользить туда и обратно, ей надо быть одной или другой — и она должна быть Сабриной. Поэтому она скажет им правду, и тогда они будут ее ненавидеть. Когда Гарт узнает, что его жена умерла, когда Пенни и Клифф будут знать, что их мать умерла, что Сабрина обманывала их так долго, они отвернутся от нее. Она даже не сможет им сказать, что любит их. Им не нужна, будет ее любовь. И у нее не останется никого, кому ее можно подарить.

Когда они попрощались, и она повесила трубку, Сабрина сидела в пустой комнате, пока не устала настолько, что заснула прежде, чем в ней начала биться тоска по Гарту. Она жаждала не секса — об этом она совершено не разрешала себе думать, — но просто его, присутствуя, совсем близко от нее, в том тесном пространстве, которое принадлежало только им одним.

Но она чувствовала себя слишком усталой даже для того, чтобы потянуться к теплой мечте, которой не было рядом. Она выключила свет и уснула.

— Вы вернетесь? — спросила Александра, заехав в «Амбассадор» в пятницу. Она принесла пачку фотографий, которые разложила на столе. — Их сделали в ресторане, где мы с Сабриной обедали как-то вечером. Позже к нам присоединился Брукс. И Антонио тоже, по правде говоря — начало нашего страстного романа. Я подумала, что вы захотите иметь их у себя. Вы все-таки вернетесь, как думаете?

— Да, конечно, — ответила Сабрина, изучая фотографии в молчаливом изумлении. Как это удалось Стефании? В наклоне головы, в манере держаться, в хладнокровной прилюдной улыбке она превратились в Сабрину. «А что насчет меня? — спросила себя Сабрина. — Кем стала я?» — Да, конечно, я вернусь, — рассеяно сказала она. — Это ведь мой дом.

— Дом? А как насчет Америки?

— Я хочу сказать, это дом Сабрины и я не решила, что с ним делать. Поэтому я скоро снова буду здесь. А как на счет вас? Вы останетесь здесь или будете болтать по-португальски со строителями и лесорубами в джунглях? Александра бросила на нее быстрый взгляд.

— Это вы сказали совсем как ваша сестра, душенька. Похоже, что я буду болтать. Но не по-португальски. Мне понадобилось немало времени, чтобы как следует выучить английский.

— Почему бы вам не найти легенду гуарани, в которой говорится, что родной язык — лучше всего, и вспоминать о ней всякий раз, как он попросит вас выучить португальский?

— Ну, вот это блестяще… А что мне делать, если такой легенды нет?

— Выдумать. Ему будет стыдно признаться, что он о ней никогда не слышал.

Александра расхохоталась:

— Черт побери, душенька, я так и сделаю. Вы просто неподражаемы, вы так же умны, как Сабрина. Они вас когда-нибудь отпускают из Чикаго? Приезжайте нас навестить. В нашей роскошной лачуге или в нашей квартире в Рио. Или здесь, когда мы в Лондоне. Вы приедете? Вы и ваш муж, конечно. Если он захочет.

— Я, может, и приеду.

— Мы были бы вам рады. Ради вашей сестры, но и ради вас самой. — Она натянула пальто и остановилась на пороге. — Она была совершенно особая леди, и вы тоже такая. По-моему, мы с вами будем ладить.

— По-моему, тоже. Вы мне напишете и расскажете о себе? Мне будет не хватать… будет не хватать возможности подружиться с вами.

— Душенька, я никогда не пишу. Слова накапливаются у меня в голове и не желают выходить наружу. Но я хорошо владею телефоном. Какой у вас в Эванстоне номер? Сабрина заколебалась.

— Возможно, я буду здесь. Вам лучше позвонить сначала в «Амбассадор» или на Кэдоган-сквер. Александра пристально на нее смотрела, начала что-то говорить, потом передумала.

— Как скажете. Всего хорошего, Стефания.

— До свидания, Александра.

В пятницу вечером Сабрина сказала Николсу и Сидни Джонсу, что уезжает на несколько дней в Америку.

— Я вернусь, как только устрою отца в Вашингтоне и проведу несколько дней с семьей. Я оставляю магазин закрытым, и я сказала Брайану то же самое. Я не буду принимать никаких решений, пока не переговорю с вами обоими. До этого времени с «Амбассадором» и моим домом ничего не делайте. Ясно?

«Что они скажут, — подумала она, — когда я вернусь и расскажу им правду? Их это мало заденет — их жизни не изменятся».

Но позднее, когда она сообщала то же самое миссис Тиркелл и Габриэль, она говорила мягче:

— Я скоро вернусь, поэтому вы обе не должны думать об отъезде. Это ваш дом, Габи, пока вы этого хотите, и ваш тоже, миссис Тиркелл. Я хочу, чтобы вы содержали его в порядке, пока я не вернусь. Я сообщу вам, когда меня ждать.

«Их это заденет, — думала она, — когда я скажу им правду. Потому что они каждая по-своему на меня полагались».

А кого еще это заденет? Скотланд-Ярд. Потому что кто-то взорвал яхту Макса, чтобы убить ее, и, наверное, попытается снова это сделать, когда всем станет известно, что была убита ее сестра, а не Сабрина Лонгворт.

«Может быть, я не вернусь, — думала она. — В Чикаго безопаснее».

Спустя неделю после похорон Стефании, летя на высоте тридцать пять тысяч футов над землей в яркий субботний солнечный день, Гордон сидел между дочерью и женой, планируя будущее. Они с Лаурой решали продать свой дом, купить другой, поменьше, без лестниц, и нанять помощника, который бы участвовал в сборе материала и написании книги о политике Америки в Европе. «Как они постарели, — думала Сабрина, — распределяют свое время, чтобы делать меньше, иметь больше помощи, жить спокойнее». И она поняла, что не сможет рассказать им свою историю. Ей надо сначала сказать матери, а Лаура решит, как сообщить Гордону.

Но, прежде всего она должна поговорить с Гартом. Она останется у родителей на субботу и воскресенье, а в понедельник полетит в Чикаго. В полдень в понедельник, когда Пенни и Клифф благополучно будут в школе. Ей невыносимо будет их видеть, и она не сможет говорить с Гартом, если они будут рядом. Поэтому в полдень, когда они будут в школе, Гарт встретит самолет и они поедут… куда? Не домой. Не в этот чудесный, надежный, обшарпанный домишко, который стал ее домом. В ресторан. Куда-нибудь туда, где Гарту не нужно будет снова появляться и слышать эхо того ужасающего момента, когда она посмотрит на него и, наконец, скажет ему правду.

Потом, в этот же день она вернется в Вашингтон, чтобы сказать родителям, а на следующий день полетит обратно в Лондон. И всему окончательно придет конец. Она больше никогда не увидит Пенни и Клиффа. Никогда больше не увидит Гарта. Никогда больше не увидит Долорес и Ната, Вивьен, Мэйдлин Кейн, Линду и Мартина, Гарта, Гарта, Гарта…

— Стефания, в чем дело? Она вытерла глаза и наклонилась, чтобы поцеловать отца.

— Я просто думала. Гордон всмотрелся в ее лицо:

— Ты уверена, что все в порядке?

— Да, все прекрасно, — ответила Сабрина, успокаивая его — Не беспокойся обо мне, я постараюсь думать без сырости.

«Казалось бы, я должна уже иссякнуть, — подумала она. — Откуда у человека может взяться столько слез?» Но Сабрина знала, что будут еще слезы, когда она во всем признается. И гнев. Но только потом, когда все будет сказано, наступит время оставить эту жизнь позади и вернуться к лондонскому укладу жизни, которую она оставила в сентябре.

Если сможешь. Эта мысль заставила ее глаза удивленно распахнуться. Почему ты так уверена, что сможешь вернуться к прежнему укладу? С тех пор как ты уехала, произошло многое. Будут ли ликовать твои лондонские друзья, когда узнают, как вы со Стефанией оставили их в дураках и даже позволили плакать на похоронах другой женщины? Посмеются ли добродушно такой веселой выходке? Или отвернутся от тебя и «Амбассадора», потому что им не нравится быть объектом чьих-то шуток? Особенно публично.

Александра этого не сделает. Александра скоро будет проводить большую часть времени в Южной Америке. Габи этого не сделает.

Но Габи и Брукс скоро снова сойдутся, или она найдет кого-нибудь еще. И сколько у нее найдется времени для отверженной Сабрины Лонгворт?

Оливия… но, конечно, Оливия именно это и сделает.

И как довольны будут в Скотланд-Ярде, когда узнают, что ты солгала относительно того, кто был убит на яхте около Монте-Карло? Международный скандал — Монако, Франция, Англия…Никто не захочет иметь с тобой дело.

«Ты не можешь жить в Эванстоне и не можешь жить в Лондоне». Мне придется жить где-нибудь еще, решила она. Начать заново где-нибудь еще. В Нью-Йорке. Я могла бы открыть магазин в Нью-Йорке. И кем ты будешь?

Не Стефанией Андерсен. Ты собираешься сказать всем, что Стефания умерла.

Сабрина Лонгворт. Да. Сабрина Лонгворт начинает новую жизнь в Нью-Йорке и открывает новый магазин, под названием… как ты его назовешь? «Без обманов».

Очень забавно. Есть другие предложения? Нет.

Самолет следовал за солнцем через океан. В салоне стюардесса убрала подносы с ленчем, принесла подушки, разлила напитки. Лаура читала. Гордон закрыл глаза и заснул. Сабрина пересела на свободное место и прислонилась головой к прохладному иллюминатору, глядя на бледную полосу, туда, где сливались вода и небо.

«Стефания, мне тебя не хватает. Гарт, любовь моя… Есть другие предложения? Нет».