Натан Голднер установил рентгеновский снимок на освещенной панели и отступил назад, чтобы Сабрина могла рассматривать снимок вместе с ним.

— Лучше и не бывает, — сказал он. — Можете снова колотить Гарта и детей и взбивать ваши знаменитые пирожные. Теперь давайте снимем гипс.

Он склонился над рукой Сабрины, потом взглянул на нее:

— Не слышу радостных криков.

Она слабо улыбнулась, погруженная в свои мысли, видя перед собой не свою левую руку, лежащую на столе и все еще заключенную в гипс, а две левые руки, одинаково здоровые: руки Стефании и Сабрины, снова не отличимые друг от друга.

— Стефания? — позвал Нат. — С вами все в порядке? «Все в порядке, вот в чем беда».

— Извините, Нат. Я думала о трех бушелях яблок «Гольден», ожидающих меня дома. Если бы можно было оставить гипс еще на несколько недель, я могла бы свалить приготовление пирогов, струделя и яблочного соуса на остальных членов семьи. Шутка. Если бы можно было оставить гипс еще на несколько недель… Хотела ли она этого? Как ни сильно скучала она по Лондону и сколько ни спрашивала себя, что происходило с ее другой жизнью, хотела бы она этих дополнительных недель, — она не знала. Вот что было безумием: она действительно не знала. Но не все ли равно. У нее не было выбора.

Однако для Ната это была шутка.

— Приговорена к струделю, — произнес он и снова склонился, чтобы разрезать гипс. Когда гипс был снят, Сабрина увидела свою руку, белую и хрупкую, словно новорожденную.

— Нужно держать ее в повязке? И не слишком много ее утруждать?

Доктор покачал головой:

— Вам не отвертеться, Стефания. Можно чистить яблоки с сегодняшнего дня и до самого Рождества или передвинуть всю мебель в том магазине, где выработаете. Наоборот используйте руку как можно больше, чтобы мышцы окрепли. Теперь кость еще крепче, чем раньше.

«Я еще крепче, чем раньше, — сказала она про себя, идя к машине. Она подумала о Гарте. — И мне легче сделать больно».

В то утро она отпросилась с работы, а дома открыла дверь во двор, чтобы впустить ветерок и свежий аромат поздних роз, все еще цветущих у дома. Сабрина задумчиво посмотрела на три доверху полные корзины, стоящие рядышком у двери черного хода, там, где Гарт поставил их вчера вечером. «Я должна что-то с ними сделать, — подумала она. — По крайней мере, потушить их с сахаром».

Вместо этого она приготовила чашку кофе и села к столу. Странно было ощущать свою руку в теплом воздухе. Сабрина Лонгворт снова целенькая, готовая принять на себя груз всего мира. А затем зазвонил телефон. Она знала, что это Стефания.

— Сабрина, — сказала Стефания поспешно, слегка задыхаясь. — Как вы там? Как Пенни и Клифф?

— Прекрасно. — Сабрина была озадачена. «Не просто запыхавшийся голос, — подумала она. — Настороженный. Как-будто она боится того, что я могу ей сказать».

— Мы ездили собирать яблоки, и дети превратились в пару автоматов по сбору урожая. Стефания, что мне делать с тремя бушелями яблок?

В смехе Стефании прозвучали тоскливые нотки, которые тотчас же уловила Сабрина.

— Они всегда увлекаются. Почему ты их не остановила?

— Нас там не было…

— Не было?

— Мы решили пройтись. Мне… не хотелось рвать яблоки, гипс слишком неуклюжий, поэтому мы оставили всю работу.

Последовало короткое молчание.

— Как Гарт?

— Хорошо. Он… в порядке. Я говорила тебе на прошлой неделе, он проводит больше времени дома, Пенни и Клифф счастливы. Мы все… в порядке.

— И?.. Сабрина глубоко вдохнула.

— И сегодня утром мне…

— Нет, я спрашивала о Гарте. Я подумала, возможно, когда он вернулся из Калифорнии, он захотел заняться любовью. Что-то вроде «добро пожаловать домой».

Ее голос снова изменился, словно она попыталась отодвинуть Сабрину на какое-то расстояние. Сабрина почувствовала неловкость.

— А он обычно так и делал?

— Да. И на этот раз тоже, правда? Я не против, знаешь ли. Можешь делать все, что хочешь. Было бы ошибкой ожидать, что человек сможет прожить всю жизнь и не сделать чего-то… ну, отличающегося… В конце концов, пять недель — долгий срок…Ее голос замер, и неожиданно Сабрина поняла. «Интересно, кто он? — подумала она. — Наверное, это случилось совершенно неожиданно».

— Не такой уж и долгий, — осторожно сказала она. — Многое происходит…

— Но он хотел, да? Сабрина, сколько раз вы с Гартом занимались любовью? Пять? Десять? Сколько? Не лги мне!

— Один, — ответила уязвленная Сабрина, на нее снова нахлынуло чувство вины. Она услышала, как Стефания резко вздохнула. — В ту ночь, когда он уезжал в Калифорнию. Я не смогла избежать… Но, Стефания, это не имеет никакого значения… совсем не важно.

— Это было важно для Гарта.

Сабрина ничего не ответила. Стефания свернулась клубком в кресле, ей хотелось, чтобы был хоть один человек, с которым она могла бы поговорить. Габи скоро вернется, но ей нельзя поговорить с ней. И ни с кем другим. Даже с собственной сестрой, которая занимается любовью с ее мужем.

— Мне это очень не нравится, — сказала она, но говорила она не столько о Сабрине и Гарте, сколько о собственных резких перепадах эмоций. Она позвонила, чтобы рассказать Сабрине о круизе. Когда она услышала о сборе яблок, ей захотелось домой. Когда Сабрина призналась, что занималась любовью с Гартом, ей захотелось к Максу.

— Я знаю, что тебе это не нравится, — ответила Сабрина. — Но я не соблазняла его, ты же понимаешь. Я случайно уснула на его кровати. Я бы ничего и не сказала…

— Почему бы и нет? Ты думаешь, мне не все равно? Ты можешь заниматься любовью с Гартом сколько тебе угодно.

— Тебе не нужно предлагать мне твоего мужа, — холодно ответила Сабрина. — Это случилось всего один раз, и я не позволю, чтобы произошло опять. Не из-за тебя, а ради моего душевного спокойствия.

— Сабрина, погоди, не сердись. Прости меня, я не хотела… Сабрина, послушай, я чувствую, что ты расстроилась, ведь я так запуталась… Сабрина? Ты слушаешь?

— Да, слушаю. Что случилось, Стефания?

Стефания услышала любовь в голосе Сабрины и захотела все ей рассказать, но мысли слишком спутались, и ей не удавалось привести их в порядок.

— Не знаю… Нервы расшатались, наверное, потому что иногда я сама не знаю, кем бы мне действительно хотелось быть. Нет, это неправда, конечно же, я знаю. Все это пройдет, как только я вернусь туда, где мое место. Так много странных ощущений…

Стоя в залитой полуденным светом столовой, Сабрина провела пальцем по царапине на крышке круглого стола и уставилась на мертвый листик, свисающий с побега авокадо, который Пенни отказалась выбросить. Так же ясно, как она видела стол и растение, она могла представить себе каждую комнату на Кэдоган-сквер; могла ощутить их тихий покой и уединенность, красоту, которую она сама создала.

Сабрина рассеянно подняла с пола ярлык от бейсбольной кепки, оброненный Клиффом, и положила на шкафчик. Она подумала о том, что забыла вынуть из морозилки мясо на обед.

— Знаю, — сказала она. — Со мной происходит то же самое.

— В Эванстоне? — спросила Стефания с таким искренним изумлением, что Сабрина рассмеялась, ощутив прилив любви к сестре.

— Даже в Эванстоне, — подтвердила она. — Здесь многое происходит.

— Да, действительно, — равнодушно сказала Стефания. — Ты мне говорила.

«Ну, хорошо, — подумала Сабрина. — Все кончено. Я не знаю, почему она не спросила о рентгене. Она знала, что его должны сделать сегодня, но я должна рассказать ей и потом уехать. Не имеет значения, хочу я этого или нет; это ее семья, а я не посторонняя разрушительница жизни сестры».

— Стефания, я была у…

— У нас в «Амбассадоре» дела идут полным ходом, — перебила Стефания.

— Правда? Что вы продали?

— Тот фарфор, который ты купила в Китае. — Голос Стефании звучал возбужденно. — Его доставили три дня назад, и мы с Брайаном даже не успели все распаковать, как его купил торговец из Бонна — его прислал Брукс. А один адвокат из Манчестера купил кушетку Грендли, ту, из красного дерева, с завитушками. Еще заходила леди Старгрейв — ей нужен чиппендейлский лакированный шкафчик для нового городского дома. Я сказала, что достану, только не знаю где.

— Возможно, такой есть в магазине Томаса Стренга. Он в прошлом году купил что-то похожее. Если нет, может быть, у него есть Джиллоуз, Беттина будет довольна и этим: они так похожи по технике исполнения, что она и не догадается о разнице. Но я могу…

— Я позвоню ему, — сказала Стефания и торопливо продолжала: — У Габриэль все хорошо, хотя она и сохнет по Бруксу, как девчонка, и не хочет встречаться ни с кем другим. Думаю, я попрошу ее помочь Брайану в магазине, пока меня не будет. Молчание.

— Пока что?

— Всего несколько дней, Сабрина. Я встретила одного человека — не такого, с которым я бы хотела быть долго, но он меня волнует, и он не похож на тех, кого я знала. Он страшно богатый. — Она легкомысленно рассмеялась. — Совершенная фантастика. Он хочет, чтобы я поехала в круиз по Средиземному морю на четыре или пять дней на его яхте, и я решила поехать. Только один раз, только этот шанс, и я не хочу упускать его.

«Вот почему ты заставила меня сказать, что мы с Гартом занимались любовью. Тебе хотелось иметь оправдание. Вот ты не даешь мне рассказать о моей руке. Тихая Стефания, которую беспокоило, что ее держат в тени; осторожная Стефания, боявшаяся рисковать, которая встретила Гарта и так рано вышла замуж и остепенилась, — теперь у нее рискованный роман. — Сабрина улыбнулась повороту, который сделала их жизнь. — У меня свой рискованный роман, — подумала она, — потому что я встретила Гарта так поздно».

Однако круиз, яхта, Средиземное море. Это был мир Сабрины, и мысль о нем разожгла ее аппетит так, как никакое другое воспоминание. Она знала такие круизы: автономный мир роскоши и чувственности, вне времени и пространства. Ослепительно белая яхта, разрезающая воды сине-зеленого моря, туманные острова, подобные миражам на горизонте, расплавленное солнце, прохладные каюты и томный, как во сне, секс, вплетенный в дни и ночи. О, как мне не хватает этого, как мне это необходимо!

— Но у тебя все это было, — сказала Стефания, будто подслушав мысли Сабрины. — И еще будет. Это мой единственный шанс.

— Последняя попытка?

— Последняя. — Это было обещание, данное ими обеими.

Сабрина глубоко вздохнула. Еще неделя. Еще неделя с Гартом.

— Кто этот человек? — небрежно спросила она. Стефания колебалась.

— Макс Стуйвезант.

— Нет!

— Не торопись. Он изменился. Даже Александра так считает. И вообще, когда ты видела его в последний раз? Он три года провел в Нью-Йорке.

— Александра говорит, что он изменился?

— Она считает, что он стал мягче. Как спелая груша. Сабрина рассмеялась:

— Похоже на Александру. Стефания, ты не можешь хорошо знать Макса. Ты спрашивала о нем Александру?

— Мне это не нужно. Я оформляла его дом. Сверху донизу. Так же, как ты дом Александры. Я не сказала тебе об этом. Боялась, что у меня ничего не получится и мне придется звать кого-нибудь на помощь. Но мне не пришлось. Сабрина, я знаю о Максе все, что мне нужно. Знаешь ли, я не спрашиваю твоего разрешения и уже сказала, что поеду с ним. И вряд ли в твоем положении ты можешь потребовать от меня, чтобы я не легла с ним в постель.

— Я этого не заслужила.

— Наверное, нет, — небрежно ответила Стефания, . — Какова истинная причина того, что ты не хочешь, чтобы я поехала? Не может быть, чтобы из-за Макса. Тебе так скучно, что ты не можешь дождаться своего возвращения домой? Но это же только несколько лишних дней. И я же не прошу у тебя об одолжении, у нас просто нет другого выбора. Правда, Сабрина? Нат еще не делал последних снимков? «Она хочет, чтобы я солгала».

— Нет. Еще нет. Он перенес на конец недели. Ты как раз успеешь вернуться из своего круиза.

— Ну, тогда все чудесно, правда? Я не заставлю тебя больше ждать. Возьму билет на самолет на следующий понедельник. Сабрина… Не сердись на меня. Ты нужна мне. Я знаю, что вернусь, и буду жить в своем доме и заботиться о детях, я постараюсь наладить отношения с Гартом, и все будет в порядке. Я просто пока еще не представляю себе возвращения домой. Потом, после круиза… Ты мне поможешь, правда? Потому что, мне кажется, теперь ты можешь рассказать мне кое-что о моей семье, что поможет мне снова войти в нее. Ты ведь поможешь мне, правда, Сабрина? Сабрина плакала.

— Да, всем, чем смогу. — Она закрыла глаза, загородившись от солнца. Она уловила напряжение в голосе Стефании и поняла, что та настолько же боится возвращения домой, насколько хочет вернуться. Но это не имело значения. Что бы ни произошло между Стефанией и Гартом, Сабрина исчезнет, и именно Стефания займет место в объятиях Гарта, и целый мир будет отделять ее от Макса с его яхтой. И Стефания забудет свое фантастическое путешествие на яхте гораздо быстрее, чем Сабрина перестанет тосковать по Гарту.

«Следующий понедельник. Но до тех пор пускай Стефания отправляется в свой круиз, использует свой шанс, а должна дать ей этот шанс. Пускай едет, не зная о поездке в Коннектикут, не зная, что гипс сняли. Пускай едет. Она еще успеет узнать правду».

Сабрина смотрела, как под ними разворачивается панорама Чикаго, когда самолет взлетел сквозь утреннюю дымку и лег на крыло, поворачивая на восток. Озеро Мичиган сверкало внизу, городские небоскребы сгрудились на его берегу. Она смогла разглядеть Эванстон и университетский городок, обширное зеленое пространство парка Линкольна, высокую стену жилых многоквартирных домов вдоль бледной ленты пляжей, на которые накатывали длинные медленные волны. Несколько отважных моряков вывели свои лодки на озеро, их высокие белые паруса надувались и опадали над водой, играющей синими и зелеными полосами в солнечном свете и под бегущими облаками.

— Конец сезона, — заметил Гарт, глядя вместе с ней в окно. Он обнял ее. — Какая чудесная нынче осень. Она вытянула кисть, покачала рукой с золотым обручальным кольцом.

— Странная осень.

Ее блестящие волосы вились у плеча, безупречный овал ее щеки, чистая кожа и длинные загнутые ресницы были в нескольких дюймах от его губ, его рука обнимала ее плечи. Он вспомнил прошлый год, когда они вместе полетели в Амстердам и она, потом одна уехала в Лондон навестить сестру. Были ли они хоть какое-то время вместе в той поездке? Он не мог вспомнить. Вероятно, нет. В те дни они почти ничего не делали вместе. Почему? Он посмотрел на прекрасную женщину, сидящую рядом с ним, и не смог ответить.

Они поднялись выше облаков. Под ними на фоне белого пейзажа перемещался абсолютно правильный радужный круг с тенью от их самолета в центре.

— Это называется нимб пилота, — сказал Гарт, когда она указала ему на него.

— А мы тоже в центре радуги?

— Нет, насколько я знаю. А что?

— Интересно, выглядит ли наш самолет как тень внутри радуги, если смотреть на него из другого самолета, высоко над нами?

Он улыбнулся:

— Ты думаешь, что мы, возможно, всего лишь тени?

— Если бы мы были тенями, мы, наверное, не знали бы об этом.

Он прикоснулся к ее волосам губами.

— Мне все равно, пока ты для меня такая настоящая.

Сабрина промолчала. Гарт снял руку с ее плеча и раскрыл книгу, через минуту она последовала его примеру. После приземления в Нью-Йорке, когда они ехали в лимузине, который лаборатория Фостера прислала за ними, что бы отвезти их в Стэмфорд, он сказал, поморщившись:

— Моя первая поездка с женой за целый год, а я должен провести весь день с кучкой фармацевтов-администраторов. Лишено всякого смысла.

— А я должна провести его с их женами, — парировала она. — В этом смысла не намного больше.

— Давай убежим? Вернемся в Нью-Йорк, устроим себе каникулы и забудем о Стэмфорде.

— Мы не можем.

— Не можем. — Его голос изменился. — Конечно, нет. Я забыл, как это важно для тебя. «Это важно для Стефании».

— Я хочу сказать, что мы приняли их приглашение и они запланировали для нас день. Гарт, что мне делать со всеми их женами?

— Ничего, просто ходи, куда поведут. Это им надо что-то делать. Развлекать тебя и, думаю, убедить, что Стэмфорд — рай на земле, чтобы тебе не терпелось туда перебраться.

— Но я не имею ни малейшего представления, как себя вести с ними.

— Как тебе хочется.

— Гарт, а чего ты хочешь? Я могу широко раскрывать глаза и с готовностью слушать, или быть холодной и презрительной, или вести себя по-дружески — чего бы ты хотел?

— Послушай, дорогая, ты же не играешь какую-то роль. Я просто хочу, чтобы ты была сама собой. Она взглянула на него, губы ее слегка приоткрылись.

— Я сделаю все, что в моих силах.

Их было трое, они ожидали в приемной президента, когда лимузин подкатил к административному корпусу лаборатории Фостера в Стэмфорде, городе, очень похожем на Эванстон, примерно в тридцати милях от Нью-Йорка. Здание из стали и стекла поднималось из вымощенной мраморными плитами площади, утопающей в море травы, с фонтанами и волнистыми клумбами хризантем, обрамляющими подъездную аллею длиной в полмили.

Женщины были одеты в шерстяные костюмы — синий, коричневый и зеленый. Они стояли в ряд в приемной, обшитой панелями из розового дерева. Неподалеку массивные кожаные диваны изгибались вокруг стеклянного столика, покоящегося на хромированных завитушках. Всюду на обширном пространстве ковра стояли прозрачные освещенные колонки, внутри которых были выставлены различные предметы, словно редкие драгоценности: подкожные иглы, капельницы, упаковки таблеток, бутылки с разноцветной жидкостью.

Женщины дали Сабрине и Гарту время, чтобы почувствовать благоговение перед этой ослепительной обстановкой. Гарт ничего не сказал. Сабрина знала, что на него не произвело впечатления такое тщательно поставленное великолепие. И действительно, он его почти не заметил. Его больше интересовала хорошо оснащенная лаборатория или даже устройство нового пищевого процессора, чем все розовое дерево Коннектикута.

Но она понимала, что хозяева надеются произвести впечатление на гостей, поэтому обвела взглядом всю комнату и пробормотала:

— Великолепно. Роскошно.

Женщины заулыбались и протянули ей руки, искоса поглядывая на Гарта, который оказался моложе и внешне гораздо интереснее, чем они ожидали. Когда его увлекали за собой их одетые в темные костюмы мужья, они сосредоточили свое внимание на Сабрине.

— Вот мы и встретились снова, — сказала одна из них. — Добро пожаловать в Стэмфорд. Это было для Сабрины полной неожиданностью. Стефания не была в Стэмфорде. Значит, эта женщина, наверное, приезжала в Эванстон. Почему же Гарт не упоминал об этом?

— Мы рады, что вы приехали к нам, — ответила она, однако после заметной паузы.

— Слишком много новых лиц, — сказала небрежно другая, придя на помощь Сабрине. — Конечно, вы помните Ирму Каллен…

— Президента, — быстро вставила Ирма Каллен.

— Она иногда останавливалась в Чикаго по дороге в Лос-Анджелес. — Спасительница Сабрины продолжала выкладывать подробности. — А я Фредди Пейн, вице-президент по финансам.

— Энджи Уорнер, — продолжила третья, — вице-президент по производству.

На этот раз Сабрина соображала быстрее и поняла, что они называют себя по должностям своих мужей. Она улыбнулась:

— Стефания Андерсен, профессор. Фредди Пейн ухмыльнулась, но слегка покачала головой в знак предупреждения. «Плохое начало, — подумала Сабрина. — Попытаюсь еще раз».

— Мы так ждали этой поездки.

— Да, — сказала Ирма Каллен. — Мы уже удивлялись. Вы откладывали ее так много раз.

— Нам хочется, чтобы вы полюбили наш город, — быстро вставила Энджи Уорнер. Низенькая и пухленькая, с ангельским личиком и ротиком-бутончиком миротворца. — Нам хочется, чтобы вы полюбили нас. Мы запланировали совершить небольшое путешествие по городу по дороге к дому Ирмы, где нас ждет ленч, а потом посетить школу и женский клуб, если вы не возражаете… если вам это удобно…

Сабрина склонила голову в знак согласия: как можно было не согласиться с Энджи Уорнер? Или любой из них в данный момент? Их мужья зарабатывали свыше трехсот тысяч долларов в год, ее муж зарабатывал тридцать пять тысяч. На их территории при их мерках власти и престижа Сабрина оказалась в невыгодном положении. Она сказала себе, что ей следует об этом помнить. Ирма Каллен провела их к своей машине, которая заскользила по широким мирным улицам, мимо двухсотлетних церквей, мимо зеленого луга, на котором когда-то разыгралось одно из сражений войны за независимость. Они въехали на подъездную аллею, ведущую к трехэтажному кирпичному особняку, к которому были пристроены новые комнаты, выступающие во все стороны. «Похоже на спятившего цыпленка, хлопающего крыльями», — подумала Сабрина. Ей очень не понравилась Ирма Каллен. Но ведь она — супруга президента, значит, следует выказать уважение.

Ирма Каллен была высокой и угловатой дамой с длинным подбородком и карими глазами, которые смотрели в разных направлениях, как будто каждому нет дела до того, да что смотрит другой. Это создавало трудности для окружающих, они никогда не знали, в который глаз смотреть во время беседы. Сабрина выбрала левый и оказалась в фокусе ее взгляда примерно в половине случаев. Такая женщина, чей вид заставлял окружающих нервничать и которая не отличалась терпением, не могла благожелательно отнестись к гостье, которая не только была молода и красива, но и вдобавок легкомысленно пошутила над званием своего мужа и, что еще хуже, забыла об их предыдущей встрече.

Однако у Ирмы Каллен был великолепный дом, отделанный с изысканным вкусом. Сабрина шла по комнатам, пораженная смешением двух стилей простоты: стройная мебель Шейкера и более массивная, но все же простая дубовая мебель начала века Филиппа Уэбба, тонированная зеленым, что было ее отличительным признаком, и украшенная лаковой кожей или выпуклыми серебряными узорами. Она провела по изящному узору на пианино.

— Уэбб, — прошептала она. — Как прекрасно. Ирма казалось изумленной и польщенной. На мгновение оба ее глаза попытались сфокусироваться на Сабрине.

— Откуда вам это известно?

— Я разбираюсь в мебели, — ответила Сабрина. — Работаю с антиквариатом.

— О! — воскликнула Энджи Уорнер. — Тогда вам понравится Силвермайн.

Сабрина вопросительно посмотрела на нее.

— Колония художников в Норфолке. Всего несколько миль отсюда. Мы ездим туда за покупками и завтракаем там, по крайней мере, раз в неделю. Фредди Пейн хихикнула:

— У меня такое ощущение, что Стефания далеко ушла от Силвермайна. Она, наверное, знает больше, чем любой из них. Даже больше вас, Ирма.

Сабрина встревожилась. Частная война. Она стала свидетельницей одной из стычек еще раньше, в машине.

— Меня зовут Фредерика, — сказала Фредди, объясняя свое имя. Она была высокой и яркой женщиной с густыми черными волосами, подстриженными ровной линией, с карими глазами под тяжелыми веками и черными бровями.

— Фредерика, от какого-то неизвестного французского предка. Но такое происхождение невысоко котируется в Стэмфорде. Лучше быть одним из пилигримов. Ирма — пилигрим, правда ведь, Ирма? Или, скорее, поскольку Ирма не могла так хорошо сохраниться, один из ее предков-пиратов был им. Ирма проигнорировала ее.

За ленчем ангелоподобная Энджи старалась поддерживать мир между Ирмой и Фредди. Поскольку на женщин распространялся ранг мужей, то Ирма, как президент, явно была главнокомандующим за столом и во всей общественной жизни. Однако она нередко позволяла Энджи сглаживать углы, заостренные ее нетерпимым характером.

Сабрина ела свою долю поджаренного грейпфрута и индейки по-флорентийски, забавляясь и наблюдая все ту же драму, тот же обмен быстрыми, короткими ударами кинжала, который обычно происходил и в их кругу в Лондоне. «Конечно, — подумала она, — такое происходит повсюду, даже в Эванстоне. Но я никогда не задумывалась над этим, потому что раньше не считала Эванстон чем-то большим, чем временное пристанище».

«Ничто, связанное с Гартом, не является постоянным». Она почувствовала знакомый укол боли. Ее задумчивость прервал голос Ирмы.

— Что? — спросила Сабрина. — Простите, я думала о другом.

— Я сказала, — отрывисто бросила Ирма, — что мы запланировали небольшой обед в клубе сегодня вечером, чтобы вы и ваш муж могли познакомиться со всеми нами. Вам следует знать, что мы здесь тесно связаны между собой. Многие из стэмфордских мужчин ездят на работу в Нью-Йорк каждый день, но мы чувствуем, что наши основные обязательства здесь. Лаборатория Фостера — наиболее престижное заведение в Стэмфорде, поэтому его лидеры также являются лидерами общины. Мы укрепляем Стэмфорд, мы не увозим свои деньги в Нью-Йорк. Это ответственность, которую мы с радостью берем на себя. Фредди считает это глупостью — у нее много друзей на стороне.

— Чьи мужья не руководители, — торжественно объяснила Сабрине Фредди.

— Но Фредди никогда не заходит слишком далеко, — продолжала Ирма. — Потому что мы все нужны друг другу, как вы поймете, когда ваш муж присоединится к нам. И с нашей помощью вы быстро научитесь быть одной из нас. Тот факт, что вам предстоит многому научиться, не должен вас смущать. Поскольку вы приехали со Среднего Запада, нельзя ожидать от вас знания обычаев. Сабрина слушала молча, широко раскрыв глаза, а Ирма продолжала:

— Наш стиль жизни понемногу просачивается и в остальные регионы страны. Разумеется, часто бывает так, что когда остальные начинают копировать нас, мы уже переходим к новому стилю жизни.

Энджи выглядела смущенной; Фредди подмигнула Сабрине. Сабрина упорно смотрела на четко очерченный рот Ирмы.

— Мы принимаем в качестве модели культурные центры Европы. Мы, например, обедаем позже, чем вы: в восемь часов, иногда даже в девять. Для детей, конечно, больше подходит шесть. Мы не едим на заднем дворе; мы не жарим шашлыки в клубах грязного дыма. Мы не носим цельнокроеной одежды, всяких там трико и комбинезонов. Мы поддерживаем бесплатные средние школы, как необходимые нашему городу, но мы не посылаем в них своих детей. У вас, безусловно, есть дети.

— Двое, — автоматически ответила Сабрина. Она была зачарована, почти загипнотизирована монотонным голосом Ирмы. — Мальчик и девочка.

— И вы растите их как добрых христиан?

— Мне кажется, мы растим из Клиффа футбольного форварда, — сказала Сабрина. — Насчет Пенни я пока не уверена.

Фредди рассмеялась, Энджи хихикнула. Ирма застыла, не донеся до рта чашку кофе.

— Те из нас, кого Господь наградил материальным благосостоянием, серьезно относятся к своим обязательствам.

— Все в порядке, Стефания, — весело сказала Энджи, сознавая, что Ирма поставила себя в дурацкое положение. Энджи не знала точно, в чем дело, возможно, в том, как Стефания узнала Уэбба, или в том, как она пристально и спокойно смотрела в лицо Ирмы, или в царственном повороте ее головы. Или в ее красоте, которая вызывала у Энджи простую и добродушную зависть, такую же, как и к женщинам, умеющим хорошо готовить или шить. Но в чем бы ни было дело, Энджи знала, что Стефания вовсе не сельская девочка, и не хотела, чтобы Стефания судила о них по тому, как обращается с ней Ирма.

— Ирма всегда такая серьезная с новыми людьми, но в нашей компании она очень веселая. Она играет в теннис и мне приходится потрудиться, чтобы не отстать от нее, а иногда мы водим ее на волейбольную площадку. Не часто, — добавила она честно с грустью, — но иногда.

— Мы не очень много играем в волейбол на Среднем Западе, — серьезно сказала Сабрина, наклоняясь вперед и обращаясь к левому глазу Ирмы. — Хотя прогресс уже привел теннис к нашему порогу. Однако мы много работаем, пытаясь научиться быть искушенными. Некоторые из нас время от времени одеваются в наряды Карла Логерфельда или Перри Эллиса. Иногда мы подаем на обед вино — «Монтраше» или «Бруийи», если подходит красное. А в последнее время самые смелые из наших хозяек начали подавать салат после закусок, а не перед ними. Разумеется, нам приходится очень много трудиться над этим. Но можете быть уверены, мы благодарны вам за все, чему вы позволяете у вас научиться.

Последовало долгое молчание. Энджи попыталась улыбнуться, но ее губы дрожали. Фредди сказала:

— Ну, черт меня возьми. Поделом тебе, Ирма. А впрочем, не важно. — Она повернулась к Сабрине. — Ирма рассказала нам, что вы — застенчивая маленькая домохозяйка из захолустья. Ирма, дорогая, вам следует отослать ваши первые впечатления в постель без обеда. Они вас очень подвели. — Она отодвинула назад свой стул. — Стефания, давайте выглянем на террасу.

Сабрина сидела неподвижно. «Черт! Ах, черт возьми! Что со мной случилось? Стефания беспокоилась бы о Гарте; она была бы тихой и вежливой и позволила бы жене президента почувствовать превосходство. Теперь я все испортила. Стефания действовала бы в интересах Гарта. Я же думала о себе. И зачем только я позволила этой глупой женщине вывести меня из терпения?»

— Стефания! — повторила Фредди.

Сабрина извинилась и последовала за ней через раздвижную дверь. Обе женщины сели на низкую кирпичную стенку, огораживающую террасу, вымощенную каменными плитами. Гигантские кадки из красного дерева с поздними розами и астрами стояли рядом с белой металлической мебелью, еще не убранной на зиму. За стеной команда садовников сгребала опавшие листья и сажала луковицы тюльпанов и гиацинтов на следующую весну. Другая команда накрывала брезентом плавательный бассейн, а третья сворачивала сетки на теннисных кортах. Это была мирная сцена достатка — настолько совершенная, как подумала Сабрина, как будто ее нарочно поставили, чтобы проиллюстрировать преимущества принадлежности к команде Фостера.

— Она может причинить вред, но по-настоящему не опасна, — сказала Фредди. — Если не давать ей над собой власти. Дело заключается в том, чтобы это понять. Она дура, которую следует принимать всерьез. Сабрина пожала плечами:

— Я бы приняла ее всерьез, но только если меня попросит Гарт.

Фредди удивилась:

— А зачем же еще вы здесь?

— Осмотреться. Чтобы на нас взглянули. Почему вы все считаете, что все уже решено? Разве нельзя подумать?

— Послушай, лапочка. Я не знаю, что тебе сказал твой муж, но он здесь не ради беседы. Это официальное собрание, чтобы мужчины обсудили детали работы и чтобы мы удостоверились, что твое сердечко трепещет от радости стать одной из нас. Насколько я слышала, вы переезжаете сюда после окончания этой учебной четверти.

Сабрина почувствовала, что ее предали. Гарт не сказал ей, что все решено. Действительно ли он согласился на эту работу, не обсудив ничего с ней? Они всегда все обсуждали.

— Эй, — сказала Фредди. — Все в порядке. Проигнорируй Ирму. Она только небольшая деталь пейзажа. Хотя я бы тебе кое-что предложила. Чтобы облегчить жизнь, когда вы переедете к нам, продолжай притворяться перед ней так же, как тогда в Чикаго. От тебя потребуется выполнить несколько обязательств: давать обеды с нужными гостями, несколько ленчей, организовать пару благотворительных мероприятий, несколько раз появиться по команде на приемах у Ирмы — придется с ней ладить. А остальное время можешь быть самой собой. Пока держишься в рамках приличий, можешь делать так, как пожелаешь, и с тем, с кем хочешь. Не такая уж плохая жизнь, знаешь ли.

— Знаю. — Сабрина встала и поправила юбку. Стефания справится с этим. Она сможет быть тем, что ждет от нее Ирма, не выходя из себя, но и не затерявшись в их маленькой группе, как Энджи и даже Фредди. Стефании понравится жить здесь. Сабрина поблагодарила Фредди:

— Вы дважды спасли меня, я вам очень признательна. Но теперь, думаю, мне надо самой исправлять положение.

Вернувшись в столовую, она принесла извинения:

— Так нехорошо с моей стороны… слишком много новых впечатлений… ленч был великолепен… беседа такая приятная…

Ирма поднесла руку к безупречно гладким волосам и пригладила их.

— Мы принимаем ваши извинения. Мой муж полагает, что ваш муж будет ценным приобретением для лаборатории. А теперь не совершить ли нам небольшое путешествие?

Они объехали город, осмотрели новую школу, посетили больницу, в которой Ирма была главой добровольных помощников, остановили машину на берегу Лонг-Айленда и понаблюдали за парусниками, напомнившими Сабрине о доме. Затем вернулись к главному зданию лаборатории Фостера, захватили Гарта и прочих мужей и отправились обедать в клуб, чтобы Сабрина и Гарт могли познакомиться с теми людьми, которых обязаны, были знать.

Позже, когда лимузин вез их к отелю «Плаза» в Нью-Йорке, где они проведут ночь, прежде чем сесть на утренний самолет, на Чикаго, Гарт взял Сабрину за руку.

— Кормили, поили и говорили комплименты. На ужин утка. А ты что ела?

— Индейку. Пересушенную, потом утопленную в соусе.

— А на обед омар. А что у вас было на десерт?

— Ореховый мусс с малиновым пюре.

— Как ты думаешь, профессора всегда так питаются, когда приезжают в Коннектикут?

— Как ты думаешь, их жены всегда выслушивают лекцию о том, как отсталые жители средних штатов могут освоить красивый стиль жизни Восточного побережья, когда приезжают в Коннектикут?

— Это интригует. Кто читал лекцию? Она описала ленч, не пытаясь себя оправдать.

— Я тебе ничуть не помогла. Но если Фредди была права и ты уже решил…

— Не решил. — Гарт по-прежнему держал ее за руку. Теперь он прикрыл их руки второй рукой и повернулся к ней лицом. — Я согласился приехать сюда, потому что считал, что это нам необходимо. Я никогда не стал бы принимать решения без тебя. Мне кажется, — осторожно продолжил он, — что, дав по Ирме Каллен залп из обоих стволов, ты, возможно, говорила, что не хочешь моего согласия на эту работу.

Сабрина закрыла глаза. Вся ложь, все обманы, вся вина и неразбериха чувств последних пяти недель воздвигли между ними стену, которую она не могла разрушить. «Любимый мой, я хочу помочь тебе. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но я должница перед Стефанией». Ее руке было тепло между его двух рук.

— Гарт, это твое решение. Я не могу принять его за тебя.

Усталый и подавленный, он убрал руки. Если ей теперь все равно, что он будет делать, значит, она не планирует будущего. И все же она любит его. Он видел это по ее лицу, слышал в ее голосе. Она любит его.

Но она все равно отталкивает его. Они так часто приближались к теплу, к любви, к разделенным чувствам — и она отступала, отворачивалась. Все эти упущенные возможности поговорить… Как будто она боится, что если прислушается к нему, то поддастся — его уговорам или своим чувствам — и не сможет самостоятельно принять решение, уйти или остаться. Как, черт подери, может мужчина с этим бороться? А он, конечно, намерен бороться. Он сказал ей тогда в саду, что смирится с ее решением. Но это абсурдно. Гарт будет бороться за то, чтобы удержать ее. Но пока он не поймет, почему она специально отстраняется от него, почему она отказывается его любить, почему она не перестает зорко следить за детьми, он не сможет решить, с чего начать, или предвидеть, чем все кончится.

Остаток поездки они провели в молчании, молча поднялись в лифте в забронированный для них номер. Сабрина стояла у окна и смотрела на окружавшие темные кроны Центрального парка, горящие окна зданий, которые никогда не спят. Гарт запер дверь.

— Мне не нужна эта работа, — отрывисто сказал он. На круглом столике бутылка шампанского выглядывала из ведерка со льдом, привязанная к горлышку карточка желала им от имени Калленов приятно провести вечер. Гарт осторожно вытащил пробку. — Даже если она означает омаров каждый вечер и шампанское на сон грядущий.

— А почему бы и нет? — спросила она. Он наполнил два высоких узких бокала и вручил ей один из них.

— Когда мы с тобой последний раз были в гостиничном номере? — вслух подумал он. «Мы никогда не были в гостиничном номере». Она присела на край кушетки, обитой полосатым шелком.

— Давно. А почему тебе не нужна эта работа?

— Потому что единственное, о чем сегодня говорили хозяева дома, — это рынок, потребитель, количество долларов на час исследовательской работы, прибыль от инвестиций. Потому что для них генная инженерия означает продукт, как будто я буду руководить группой шеф-поваров, изобретающих новые хлопья для завтрака. Они хотят только зарабатывать деньги. А я хочу исследовать и учить. Я не желаю объяснять, почему я следую перспективному направлению исследования, хотя от него нельзя будет ждать результатов в течение многих лет. Если они вообще будут. Потому что я не могу рассматривать проблемы генетики, а видеть за ней прибыль корпорации и декларации о затратах без прибыли. Потому, черт побери, что я тут не свой. Еще шампанского? Фирма платит.

Сабрина протянула свой бокал. Он наполнил его и сел в глубокое кресло около другого конца кушетки.

— Еще два обстоятельства, — продолжал Гарт. — Первое, как я уже говорил раньше, ты тут тоже не своя. Может, когда-то и была или считала, что была, но теперь — нет. Два или три месяца назад ты не накинулась бы на Ирму Каллен. Когда она была в Чикаго прошлой весной, ты обращалась с ней так, будто она — родная сестра королевы Англии. С тех пор ты изменилась.

Он замолчал, но Сабрина не воспользовалась его молчаливым предложением.

Гарт не мог заставить себя посмотреть на нее. Никогда он так остро не ощущал ее близости или того, как она от него отдалялась, когда замыкалась в молчании. Он осушил свой бокал.

— И больше всего мне нравится в этих переменах то, что ты можешь поставить на место надутую провинциальную королеву-мать вроде Ирмы Каллен и не бояться, что потом она будет не любить тебя или меня. Что означает одно из двух. Ты намного больше уверена в себе, чем раньше…

Сабрина наблюдала, как в ее бокале стремительно всплывают пузырьки.

— Или?

— Или ты решила, что тебе абсолютно наплевать, что я делаю, и что со мной происходит. Или с нами.

В комнате стало тихо. Мягкий свет настольной лампы бросал блики от тающего льда в ведерке для шампанского и от темно-зеленой бутылки, которую Гарт наклонил над их бокалами. Остальная часть комнаты оставалась в темноте. Через открытую дверь была видна спальня, где горевшая лампа освещала кровать, которую горничная разобрала на ночь, оставив в центре каждой подушки шоколадку в золотой обертке. Рядом стояли их два дорожных чемоданчика, прикасаясь, друг к другу, как любовники.

В течение тех пяти недель, которые Сабрина провела здесь, они не были одни, вдали от детей. В приглушенной тишине она остро ощущала присутствие Гарта: настолько сильно, что казалось, чувствовала кожей его прикосновение, хотя он был от нее футах в десяти. Она видела каждую черточку его лица, хотя и не смотрела на него. Ее губы ощущали прикосновение его губ, хотя они не целовались уже три дня, с того момента в прихожей, дома, когда она вырвалась из его объятий в панике любви и вины.

«Он стал частью меня».

— И, наконец, — сказал он, когда она не отозвалась, — мне предложили место директора Института генной инженерии в университете средневосточных штатов, который должен быть построен к этой весне и открыться к началу следующего года.

— Гарт! — Она подняла засиявшие глаза. — Чудесно! Это должно быть твоим главным делом. Единственным делом. Все остальное не имеет значения. Правда?

— Могло бы иметь.

— Почему ты не сказал мне? О, теперь я знаю, о чем говорила Вивьен, когда я вчера отвезла к ним Пенни и Клиффа. Она велела поздравить тебя от ее имени. Я думала, она говорит о том, что твой комитет заключил с ней контракт, чего добился ты. Но она имела в виду другое: она знала о твоем назначении.

— Она знала, что мне предложили это место. Я еще не дал согласия.

— Но почему же? Разве это не именно то, что тебе нужно?

— Я не знаю, то ли это, что нужно тебе. Оклад будет примерно две трети от того, что будет платить Фостер, и гораздо меньше, если прибавить к этому премии, командировочные, машину компании, членство в клубе — все дополнительные блага, о которых в университетах не слыхивали. Я знаю, как тебя беспокоят деньги — наверное, достаточно сильно, чтобы считать Ирму Каллен терпимой.

— Но все доводы, которые ты высказал против…

— Я сказал, что не хочу соглашаться. Но если ты хочешь, чтобы я это сделал, если ты будешь со мной…

— Но тебе это будет отвратительно. Он пожал плечами.

— Многое. Я буду сосредоточиваться на исследовании и научусь мириться со всем остальным. — Он наклонился вперед в своем кресле. — Стефания. Выслушай меня. Я люблю тебя. Я не могу себе представить жизнь без тебя. Все, что я делаю, не значит абсолютно ничего, если я не могу принести это домой, к тебе. Если не могу окликнуть тебя по имени и услышать твой ответ. Если я не могу заснуть вечером, зная, что, когда утром открою глаза, ты будешь рядом со мной. Все ощущение чуда, связанное с моей работой, исчезает, когда я смотрю на то чудо, которое воплощаешь собой ты. Открытия есть, даже возбуждение есть, но все это пусто, ничего для меня не значит без тебя. Неужели ты не понимаешь? Неужели ты не догадываешься, что я готов на все, лишь бы твоя жизнь была по-прежнему переплетена с моей? Если ты попросишь меня согласиться на эту работу…

— Не попрошу. Я не хочу, чтобы ты на нее соглашался. Конечно, я не хочу, чтобы ты на нее соглашался. Он серьезно взглянул на нее:

— Я не понимаю, что это значит.

«Это значит, что я тебя люблю. Я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу, чтобы ты поступал так, как лучше для тебя, даже если я уйду, даже если никогда не разделю этого с тобой, никогда не буду с тобой, когда ты будешь просыпаться по утрам».

Гарт смотрел, как шевелятся ее губы, как на глаза набегают слезы. Он пошевелился, желая подойти к ней, но заставил себя ждать.

— И я не понимаю, что значат твои слезы, — резко произнес он.

Сабрина закрыла лицо руками и дала волю слезам. Она удерживала их так давно, что теперь они принесли облегчение и какое-то странное торжество. «Я ничего не могу поделать. Мне так жаль, но я ничего не могу поделать. На большее я не способна. И я очень старалась».

— Что они значат? — повторил он. Гарт подошел к ней и отвел ее руки от лица. Оно было залито слезами, и губы ее дрожали, а глаза сияли, как тогда утром, когда он проснулся и застал ее незащищенной.

— Что я тебя люблю, — сказала она, наконец, отпустив на свободу эти слова, и его руки обхватили ее, заключив в объятие, такое надежное, что она, наконец, почувствовала, что нашла свой дом.

Он хотел, было поднять ее, но она покачала головой. Она разделит все с ним, это ее решение, а не только его. Они вошли в спальню и раздели друг друга: торопясь, прикасаясь к коже, которую обнажили, как ребенок исследует что-то новое, чтобы убедиться в том, что это настоящее, что это принадлежит ему.

Гарт вынул гребни из ее волос, и тяжелые волны рассыпались по плечам, бронзовые в неярком свете. Он смотрел на ее стройное тело и проводил руками по чистой шелковой коже, как будто никогда прежде не видел. Ее пышная грудь поднялась к нему, и голову она держала высоко и гордо, когда он любовался ею. «Я часть нас, — говорили ее глаза, — и моя красота больше, потому что ты меня хочешь».

Он опять обнял Сабрину, ощущая ее мягкое тело руками, животом и ногами, и тепло ее тела слилось с его теплом. Они обнимали друг друга, наслаждаясь своим желанием, потому что теперь они знали, что оно будет удовлетворено. Наконец он наклонил голову к поднятому на встречу ему лицу и поцеловал ее, ощутив прохладу шампанского в тепле ее рта.

— Мой любимый, — прошептала Сабрина у его губ. Они лежали на постели, и весь вес Гарта был на ней. Он поднял голову, и его глаза, темные и пристальные, встретили ее взгляд, более глубокий, чем он раньше думал, с голубым пламенем в глубине.

— Любимая, — пробормотал он. — Моя вновь обретенная любовь.

Комнату заливал блеск ее тела. Он закрыл глаза, но этот свет не исчез, и он понял тогда, что он везде, что, вновь найдя свою жену, он нашел свет и жизнь и что они — часть его, как и она.

— Да, — сказала она и со страстью, которую они так долго сдерживали, он погрузился в нее. Она обернулась вокруг него — одно тело, один кипящий поток крови.

Шоколадка в золотистой фольге лежала раздавленная на подушке. Гарт осторожно развернул ее, и Сабрина губами взяла ее у него из руки.

— А где твоя? — спросила она, и они принялись ее разыскивать, пока, наконец, не обнаружили вторую на полу, куда она свалилась.

— Но я все еще голоден, — сказал Гарт, слизывая сладость с ее пальцев. — Что мы потребуем принести в номер?

— Нектар. Яйца малиновки. Лепестки роз в росе. Гарт набрал номер:

— Шампанское, омлет, салат. И грейпфрутовый шербет. Сабрина смеялась:

— Грейпфрутовый шербет?

— Я забыл тебе сказать. Новая страсть, которую я открыл в Калифорнии. Яйца малиновки готовят полчаса. Я хочу еще раз любить тебя.

— Да.

«Наши совместные годы — эти часы. Это все, что у нас есть». Гарт склонился над ней, целуя ее губы, но она положила руки ему на грудь и твердо его отстраняла, пока он не лег на спину, и тогда она стала целовать его. Ее губы, дрожа, скользили вдоль его шеи, по заросшей темными волосами груди; мягко, неспешно задержались на его гладком, подтянутом животе. Она удобно свернулась рядом с ним, оперевшись руками о его бедра, и на секунду подняла голову, встретив его затуманившийся взгляд, приказав ему глазами и сильными руками лежать, не двигаясь и позволить ей дать ему наслаждение. Ее язык неспешно ласкал конец его пениса, поднятого к ней, а потом она медленно взяла его в рот, направила вдоль языка, в горло… Он наполнил ее: гладкий, твердый — мощная, упругая сила, в которой пульсировала жизнь, и Сабрина ощутила ликование, свободу и такую дарственную любовь, какой никогда прежде не знала.

Гарт застонал, когда волны удовольствия захлестнули его расширяющимися кругами, и подумал, что вот еще нечто новое, что она дала ему впервые после столь долгих лет, и представил, что мог бы окунуться в нее, утонуть в нежности и силе ее рта. Он почувствовал потребность подарить наслаждение ей и, высвободившись из ее рта, уложил ее рядом с собой.

Он поцеловал ее губы, проследил губами контуры ее лица, изящную линию стройной шеи, округлые груди, тяжело лежавшие у его щеки, и взял в рот один за другим ее соски, пока они не напряглись у него под языком.

Медленно, медленно его губы двигались вдоль ее тела, впитывая аромат шелковистой кожи, осыпая поцелуями ее сияющую белизну, оживавшую под его прикосновением — вдоль живота к завиткам волос, к теплой, податливой плоти, затрепетавшей при его приближении. Сабрина запустила пальцы в его густые темные волосы и раздвинула ноги, ощущая, как он берет ее языком и губами. Все ее чувства сосредоточились на одном. И тут внезапно, яростно он просунул язык глубоко внутрь, овладев ее пульсирующим темным центром, пока он не сжался, замерев над узкой бездной, а потом рванулся, безудержно затрепетав, когда она вскрикнула и задрожала под его руками.

Когда она открыла глаза, он ей улыбался. Ее губы произнесли безмолвное «О!», и она ответила ему улыбкой.

— Любимый… — начала Сабрина, но тут раздался стук в дверь и жизнерадостный голос возгласил, что их заказ доставлен. Гарт вскочил с кровати.

— Болван, — пробормотал он. — Если у него столько энергии в три часа утра, то почему он не поет нам серенады по-итальянски? Знаешь что? Я забыл взять с собой халат.

Он взглянул на Сабрину, сидевшую по-турецки на постели, с сияющим лицом, смеющуюся.

— Держи, — сказала она, протягивая ему покрывало. Делая из него тогу, он начал хохотать вместе с нею, и их смех наполнил комнату.

Ничего не было решено, но все изменилось. Сабрина сидела у иллюминатора самолета, глядя на громоздящиеся облака, как это было всего сутки назад, и понимала, что игра окончена. Ей придется уехать сегодня же. Она получила свое мгновение любви, и с этого момента все в ее жизни будет иначе благодаря этому мгновению, но как бы она ни возвращалась мыслями к прошедшим суткам, они ей не принадлежат: они — Стефании.

То, что в середине сентября началось как беззаботная проделка, к концу октября переросло в сложную сеть страсти, преданности и желания. Что невозможно для Гарта и Сабрины, но жизненно необходимо для Гарта и его жены. И даже если бы Сабрина хотела забыть об этом, она не смогла. Потому что жена Гарта была ее половиной.

Рядом с ней Гарт отрицательно покачал головой в ответ на предложение стюардессы принести журналы и откинулся на спинку сиденья.

— Трудно поверить, как много произошло со времени твоей поездки.

Она стиснула руки на коленях и повернулась к нему, разрешив себе пристально вглядеться в его залитое ярчайшим светом солнца лицо, чтобы запомнить все морщинки, расходящиеся из уголков его темных глаз, резкие скулы и большой рот, ямочку на подбородке, седину в темных волосах надо лбом.

— Поворотный момент, — размышлял он. — Ты знала, что так будет? Или ты просто убежала, а потом осознала, что это может оказаться первым шагом за дверь? По-моему, именно так. А потом ты вернулась и так во многом старалась быть другой, как будто приняла твердое решение обновить наш брак, заставить меня увидеть, что с нами происходит. Я довольно давно хочу сказать, как я благодарен тебе, хотя ты не можешь этого не знать. Я хочу, чтобы ты поняла, я осознаю то, что ты сделала, понимаю, как трудно меняться, как сильно ты старалась. И ведь это ты все сделала. Я не знал как. Я даже не знал, что надо делать. Гарт поймал ее руку.

— Кое-что из этого я пытался сказать тебе вчера вечером. Наверное, большую часть ты уже и так знаешь. А сейчас я хочу сказать, что больше не дам тебе ускользнуть. Ты научила меня… Стефания, что такое? Что случилось?

Она наклонила голову.

— Я не знаю. У меня неожиданно закружилась голова. Ты можешь попросить чашку чая?

Он вызвал стюардессу, а Сабрина откинула голову на спинку кресла.

— Спасибо.

У нее дрожал голос — и все тело дрожало. «Что со мной случилось? — испуганно подумала она. — Это не Гарт, что-то еще. Что-то произошло, что-то ужасное, а я не знаю что…» Протянув руки, чтобы поставить поднос перед ней, Гарт ощутил, как сотрясается ее тело.

— Господь милосердный, что такое? Стефания, милая, что я могу?..

— Не знаю, — прошептала она, зарываясь лицом ему в плечо. Гарт обхватил ее обеими руками, крепко прижимая к себе, пока стюардесса не принесла чай.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросила она. — Одеяло?..

— Наверное, нет, — ответил Гарт. Он осторожно высвободился. — Стефания, сможешь выпить немного чая? Она кивнула и взяла чашку обеими руками, отпив немного обжигающего горячего напитка. Гарт взглянул на часы.

— Половина двенадцатого — через полчаса приземлимся. Пенни и Клифф будут в аэропорту вместе с Вивьен, ты знаешь.

— Да. Подожди несколько минут.

Дрожа, Сабрина пила горячий чай. Пока Гарт доливал ее чашку, она в иллюминаторе увидела вдали самолет, летящий в противоположном направлении.

Она заставила себя подумать о Гарте и о том, что он говорил ей, когда началось головокружение. Теперь она поняла, почему он не разгадал обмана. Гарт — опытный ученый, внимательный наблюдатель, женатый на одной и той же женщине в течение двенадцати лет, не догадался, что живет с близнецом своей жены. Он убедил себя, что она сознательно меняет свое поведение, чтобы спасти их брак.

Если бы они со Стефанией написали сценарий, чтобы обезопасить себя, они не смогли бы придумать лучшего.

Ей надо уехать. Сегодня же. А это значит, надо позвонить Стефании, сказать ей, чтобы она села на первый самолет, но Стефании нет. Стефания на яхте Макса. До пятницы или субботы. «Я не могу остаться так надолго. Я не могу так поступить ради всех нас. Но и просто исчезнуть я тоже не могу».

Она закрыла глаза. Ей придется остаться еще на несколько дней. Стефания позвонит, как только вернется на Кэдоган-сквер, и в понедельник они встретятся в аэропорту Чикаго и, повторив процедуру, которую так весело устроили в Китае, обменяются одеждой и сумочками, передадут обручальное кольцо, сменят ключи от дома. И все кончится.

«Все кончится». Эти слова звенели у нее в голове. Они повторялись на фоне взволнованных приветствий Пенни и Клиффа в аэропорту, эхом звучали на фоне всех домашних звуков: хлопнула дверь, Клифф уронил противень с печеньем. Пенни кричит ему, чтобы он сейчас же убрал эту гадость, Гарт переходит из комнаты в комнату, что-то говоря о ставнях… Они повторялись на фоне шипенья бифштексов, которые Сабрина жарила на обед, на фоне клокотания кофейника, на фоне историй, которые рассказывали Пенни и Клифф по очереди: ничейная кошка, школьный конкурс, планы карнавала в День благодарения…

«Все кончится» повторялось на фоне звона посуды, когда ребята убирали на кухне, на фоне телефонных звонков, на фоне слов Гарта, что это звонят по междугородной. С ней хочет поговорить кто-то, кого зовут Брукс Вестермарк.

И неумолимое эхо замолчало, когда голос Брукса на той стороне океана тяжело выговорил:

— Миссис Андерсен… Стефания…

И со слезами сообщил ей, что они только что узнали новость: яхта Макса Стуйвезанта взорвалась где-то в Средиземноморье и затонула примерно в половине двенадцатого по чикагскому времени. Все кто находился на борту, включая ее сестру, леди Сабрину Лонгворт, погибли.