На серых стенах играли отблески огня. Комната в башенке казалось такой приветливой, хотя снаружи завывал ветер – словно чья-то потерянная душа. Розамунда сладко потянулась на мягкой перине, радуясь близости лежавшего рядом Генри. Сегодня ему опять в путь – опять вербовать рекрутов, готовых положить жизнь за своего короля. Война снова надвигалась. Когда они в прошлый раз вернулись домой, Розамунда решила, что все военные опасности остались позади. Как же она была наивна!.. Генри был тут самым крупным дворянином, во славу короля он должен поставлять в армию новых и новых воинов – пока в его владениях не останется ни одного умеющего держать в руках меч мужчины. Говоря по чести, дворяне исполняли волю королевы Маргариты, она заправляла армией Ланкастера. Поговаривали, что бедному королю задурили его слабую голову и он согласился слишком многое уступить йоркистам, что совсем не устраивает его вспыльчивую нравом француженку.

Когда окончательно рассвело, Розамунда повернулась взглянуть на спящего еще Генри: каким молодым и спокойным было сейчас его лицо. Он только-только оправился от раны, полученной в Уэйкфилдской битве, она заживала долго, потому что повязку с целебной мазью сдвинули своими тумаками подчиненные Стивена. Она так тогда переволновалась, а Генри ее высмеивал, твердил, что нечего поднимать шум по поводу всякой царапины, однако она видела, что ему очень даже нравится ее тревога.

Розамунда, наклонившись, тихо тронула губами повязку, которую он все еще носил по ее настоянию, и в следующий миг ее уже крепко прижимали к груди. Этот хитрец только притворялся, что спит.

– Проснулся? Тогда вставай, обманщик. Уже день на дворе.

Генри легонько ее отстранил, чтобы поцеловать в губы и погладить соблазнительные полукружья грудей.

– Если б можно было провести с тобой в постели целый день. А старый Джон Терлстонский посидел бы еще недельку в своей башне, не вылезал.

Розамунда втайне возликовала… но через секунду он со вздохом выпустил ее из объятий.

– Долг превыше всего. Но обещаю – вечером я твой.

– Погода сырая, и наверняка дорогу развезло, – сказала она.

Действительно, снег лег на землю всего несколько дней назад, а тропки у вересковых пустошей долго не твердеют.

– Да нет, вспомни, вчера мы там ездили – дорога уже достаточно хороша.

Она разочарованно кивнула, зная, что он прав. Он договорился встретиться со своими соратниками сразу, как кончится бездорожье. Значит, он должен ехать. Ночью они почти не спали, предаваясь любви, – хотели насытиться друг другом перед разлукой. Розамунда утаила от Генри, что Стивен – ее давний знакомец. Пусть и дальше думает, что тот украл ее только ради золота. Розамунду мучила совесть, но, расскажи она про Стивена, откроется и все остальное, все, что она, грешница, вынуждена была скрывать. И не только потому, что боялась нарушить обещание, данное сэру Исмею. Просто она еще не настолько утвердилась в новой для нее роли хозяйки замка, чтобы пойти на риск.

Уткнувшись лицом в мужнину шею, Розамунда стала гладить его плечи, потом ее пальцы пробежались по завиткам на смуглой груди, потом, чуть помедлив, соскользнули по плоскому животу к чреслам и обхватили его тайную плоть. Она вспомнила, с каким упоением он ее ласкал этой ночью, как старался ей угодить, и задрожала от неги. И тут же, словно по волшебству, ожил жезл наслаждения, зажатый в ее пальцах.

Генри отвел ее руку в сторону:

– Ты умеешь доставить мне удовольствие, но – не сейчас. И прекрати специально меня дразнить, плутовка, ты ведь знаешь, меня призывают дела.

Розамунда похихикала над его нарочитой строгостью и милостиво позволила ему вылезти из кровати, сама же мигом перекатилась в теплую ямку, оставленную на перине его телом. Она смотрела, как он идет к очагу – стройный, мускулистый, – чтобы взять с пола свой роскошный халат, который он вчера в нетерпении отшвырнул, овладев ею прямо на скамье, стоявшей у огня. Блики пламени золотили его кожу – теперь перед ней была совершенная золотая статуя. Розамунда вспыхнула, обуреваемая жаждой снова слиться с ним воедино.

«Никогда, никогда я не перестану обожать своего Генри», – счастливо вздыхая, сказала она себе.

Потом пришел Джем – одеть и побрить своего господина. Розамунда наблюдала за этим ритуалом. Ей казалось, что она в театре и смотрит какую-то очень фривольную пьесу. Нагота Генри вызывала в ее памяти и восхитительные ночные сценки. Он тоже то и дело на нее поглядывал, многозначительно ей подмигивая и томно улыбаясь. Этот безмолвный разговор сладко бередил ее сердце, раскрывавшееся все шире и шире навстречу его любви.

А потом наступила неизбежная минута расставания – Розамунда стиснула его крепко-крепко, боясь выпустить. Всякий раз, когда он покидал стены замка, она сходила с ума и молила небеса: только бы вернулся…

– До вечера, любимая, обещаю, что мы поужинаем вдвоем, ну а потом…

– Потом привлекает меня больше всего, – пошутила она, стараясь скрыть от него свою тревогу. – С Богом, возвращайся скорее.

Через несколько часов после его отъезда Розамунде доложили, что к ней гости. Она как раз вышивала, сидя наверху в светлых покоях Генри. У ног ее развалился верный Димплз, он тут же поднял уши и угрожающе зарычал на управляющего. Розамунда прикрикнула на пса, хотя в душе вполне разделяла его нелюбовь к этому человеку. Тургуд на прошлой неделе занемог и слег в постель, и теперь всем временно заправлял Хоук.

– Прикажете проводить гостей сюда, леди Розамунда? – вкрадчивым голоском спросил он.

Розамунда кивнула, озадаченная странным выражением, написанным на плутоватом лице Хоука. В его преданности она сильно сомневалась: очень уж он расчетлив и лжив. Он доложил, что некая знатная леди и ее дети пришли выразить ей свое почтение. Розамунда подумала, что это жена какого-нибудь их соседа, хотя и подивилась ее смелости – путешествовать в зимнюю пору одной, без мужа… Впрочем, муж ее тоже, наверное, умчался вместе с Генри.

Розамунда мельком посмотрелась в зеркало, нервным движением одернув расшитый розовый лиф, надетый поверх белого шерстяного платья, волосы были просто заплетены и прикрыты легкой вуалью, поверх которой была повязана тугая лента. Не слишком роскошно, но вполне пристойно. Для свидания с женой среднего дворянина совсем даже неплохо. Розамунда распорядилась, чтобы печенье и вино подали сюда, наверх, где всегда так приветливо потрескивал в очаге огонь. Здесь было куда уютнее, чем в огромной, дымной зале с шумливыми солдатами и надоедливыми голубями, гнездящимися на балках.

Гости никак не шли, и Розамунда снова принялась за вышивание, удивленная чрезмерной медлительностью визитеров. Но вот на лестнице раздались детские голоса.

Двое ребятишек, в нарядных, отделанных мехом накидках, появились у порога, терпеливо дожидаясь, когда поднимется их мать. Розамунда подбадривающе улыбнулась и протянула им навстречу руки, приглашая войти. Они, потупившись от смущения, поприветствовали ее, позволив ей расцеловать свои румяные щечки. Розамунда провела их к огню, Димплз тут же с готовностью разлегся на спине и принялся вилять хвостом, который гулко ударялся об пол, – пес был страшно рад такой компании. Дети захлопали в ладоши, весело хохоча над потешным псом.

В комнату вошла служанка и принялась раздевать детишек. Розамунда подняла глаза и увидела, что в дверном проеме стоит их мать и очень пристально ее разглядывает. Внешность женщины была до того яркой, что Розамунда лишилась на миг дара речи. Гостья была высокого роста, из-под лилового капюшона выбивались пряди ярко-рыжих кудрей. Красивое, с тонкими чертами лицо было скорее неприятным из-за холодного расчетливого выражения. Отослав служанку, женщина очень грациозно вплыла в комнату – Розамунде почему-то стало не по себе.

– Добро пожаловать в Рэвенскрэг, леди… – Розамунда умолкла, так как не знала ее имени, сразу почувствовав по этой намеренно затянутой паузе плохо скрытую враждебность.

Гостья бесцеремонно окинула Розамунду взглядом и процедила:

– Помрой. Леди Бланш.

Пока шел вежливый обмен любезностями, Розамунда пыталась вспомнить соседей с такой фамилией – но не сумела. Однако имя дамы почему-то показалось ей знакомым.

Дети тоже увлеченно разглядывали хозяйку огромными синими очами. До чего пригожие. Не диво, ведь у них такая красивая мать. Однако никому из них не достались ее роскошные рыжие кудри. Розамунда мучительно гадала, кого же ей напоминают их ангельские личики…

– Позвольте вам представить моих деток, леди Розамунда. Это Генри, а это Элинор.

Дети почтительно склонили головы и присели.

– Они прелестны, леди Бланш. Вы настоящая счастливица.

– У вас ведь нет детей, миледи?

Вопрос был столь же неожиданным, сколь и неуместным – все в округе знали, что у лорда Рэвенскрэгского пока нет наследников.

Розамунда лишь покачала головой. Неведомо почему в присутствии этой женщины она ощущала себя гостьей… в собственном доме. Розамунда пригласила ее сесть рядом с собой на скамью у очага. Та, небрежно бросив на сундучок свой отороченный лебяжьим пухом плащ, протянула к огню руки. Они у нее были длинные, благородной формы, сквозь прозрачную кожу проглядывали жилки. "На пальцах – ни одного колечка. Розамунда пыталась понять, что нужно от нее этой рыжей, ведь, судя по ее манере, она вовсе не жаждала добиться расположения хозяйки. Розамунда не могла не признаться самой себе, что яркая и роскошно одетая посетительница заставила ее стушеваться. Платье гостьи и впрямь было дивным – пурпурного шелку, с меховой оторочкой на лифе, а вырез какой – все груди наружу, белые, полные…

– Ваши дети делают вам честь, – любезно заметила Розамунда, чтобы как-то начать беседу, и обернулась к очагу. Девочка и мальчик увлеченно играли с деревянными кубиками и кругляшами, которые служанка разложила на циновке. Время от времени они, радостно хохоча, отбирали игрушки у Димплза, которой тоже не хотел оставаться в стороне от столь увлекательного занятия.

– Да, – Бланш горделиво улыбнулась, – воспитаны они недурно, им всего-то: одному – четыре, другой – три годика… Вы согласны? – Она тоже обернулась полюбоваться своими черноволосыми ангелятами. Оба были в богатых нарядах из винного бархата: на мальчике настоящий дублет, на девочке – платьице. Если б не разница в росте, их вполне можно было бы принять за близнецов.

– Извините, мужа нет сейчас дома, он по приказу короля поехал отбирать рекрутов, – смущенно пробормотала Розамунда, угощая гостью вином и печеньем.

Бланш с хищным видом впилась зубами в сдобный хрустящий бочок. Зубы у нее были очень белые и очень мелкие, совсем как у кошки. И глаза тоже кошачьи – миндалевидные, в желтую крапинку, и неестественно блестящие. «Отчего это, – гадала Розамунда, – может, оттого, что в них отражается огонь?»

– Я должна была увидеть жену Генри. Вы намного красивей, чем я представляла, дорогая Розамунда, – изволила похвалить ее Бланш, стряхивая с платья крошки. Потом вдруг она прищелкнула пальцами, и в комнате мгновенно появилась служанка. И опять изумилась Розамунда: отчего так быстро? Видать, не уходила, стояла на лестнице.

– Забери детей на кухню и покорми их, собаку тоже уведи.

Розамунда приказала Димплзу уйти, тот неохотно подчинился. Розамунда мужественно сохраняла любезный тон, однако бесцеремонность этой дамочки уже порядком ее раздражала. Дети послушно засеменили к двери, перешептываясь и даже ни разу не взглянув на мать.

– Рада видеть вас у себя, – вежливо выдавила Розамунда, хотя на самом деле не чаяла, когда незваная гостья уберется.

– В самом деле? – спросила Бланш, оправляя юбку и не сводя глаз с лица Розамунды. – Стало быть, вам известно, кто я такая?

Не поняв, что она имеет в виду, Розамунда судорожно сглотнула:

– Это почему же?

– Да потому, милочка, что я – та женщина, которую любит Генри.

Потрясенная, Розамунда молча смотрела на гостью, не веря собственным ушам.

Бланш коротко усмехнулась, довольная произведенным впечатлением:

– Кажется, я огорчила вас. Ради Бога простите.

– Вы действительно очень меня изумили, – сухо сказала Розамунда. – Пожалуйста, объяснитесь.

– Я живу в имении Эндерли.

Да, одной этой фразы Розамунде было достаточно. Значит, это та самая Бланш! Не думала она, что ее соперница когда-нибудь осмелится сюда явиться… Сердце Розамунды заныло от боли, не давая ей вздохнуть. Вот оно что: перед нею хозяйка Эндерли, всем известная любовница Генри! Розамунда через силу поднялась и, встав поближе к огню, спросила:

– И что вам от меня нужно?

– Я давно хотела вас увидеть. По-моему, в моем любопытстве нет ничего удивительного. Мы с Генри решили, что на свадьбу мне лучше не приходить. Но со дня вашего венчания прошло уже много времени. Вы наверняка уже успели узнать о моем существовании.

– Я действительно о вас узнала, но это не означает, что я должна еще и видеть вас.

– Разве вам нисколечко не интересно было на меня взглянуть? Чтобы понять, какие женщины по вкусу вашему мужу?

Розамунда стиснула зубы, чтобы не выпалить какую-нибудь грубость, о которой наверняка потом пожалела бы, и очень спокойно произнесла:

– Ему по вкусу я.

Откинув голову, Бланш издевательски расхохоталась, ее рыжая грива разметалась по сдобным сливочным плечам.

– Ах, милочка, до чего же вы наивны.

– Ну вот, теперь вы меня увидели, а я – вас, и нам, похоже, больше не о чем с вами разговаривать, – сказала Розамунда после затянувшейся паузы, изо всех сил стараясь не терять присутствия духа.

– Вы ошибаетесь. Я еще далеко не все вам сказала, – прошипела Бланш, наклонившись к Розамунде…

От резких ее духов у Розамунды запершило в горле и закружилась голова. Розамунда трудно сглотнула, чувствуя сильное искушение немедленно выставить эту бесстыжую вон, но боялась прогневить Генри. Она давно уже поняла, что дворянский уклад совсем не таков, как в ее родной деревеньке, и боялась попасть впросак, не зная, что ей делать дальше с полюбовницей Генри.

– Скорее говорите и уходите, – все-таки вырвалось у Розамунды.

Бланш самодовольно ухмыльнулась и повольготнее расселась на мягкой скамеечке.

– Вы не должны ревновать. Я несколько лет была возлюбленной Генри и уверяю вас, что он совершенно не собирается меня бросить. Лучше вам с этим смириться.

– Как вы смеете! – закричала Розамунда. Такую наглость она стерпеть уже не могла, ей страшно хотелось ударить это красивое ухмыляющееся лицо. – Он больше не ездит к вам.

– Это он вам сказал? Придется вам научиться не быть такой доверчивой, иначе вам будет трудно, ой как трудно. Видите ли, у меня есть кое-что такое, что удерживает его. То, чего нет у вас.

Розамунда с каменным лицом встретила взгляд ненавистных глаз, ее просто трясло от ярости.

– И что же это за диво такое, миледи?

– Его сын и его дочь, леди Розамунда.

Время словно остановилось. Только завывал ветер за окном и потрескивали поленья. Громче же всего, казалось Розамунде, стучало ее разбитое сердце.

– Вы лжете! – прошипела она, стиснув пальцы, чтобы не ударить эту горделивую кошечку, не вцепиться в ее буйные кудри. – Лжете!

– Ну зачем же себя обманывать. Вы же видели, как они похожи на своего отца.

Розамунда тут же вспомнила, что малыши в первый же миг кого-то ей напомнили – и синими своими глазками, и черными волосами, и удивительной правильностью черт лица.

– Вы только взгляните на этот портрет и сами убедитесь.

Розамунда покорно обернулась: в углу висел портрет трех мальчиков, играющих с собакой в этой самой комнате. Это был Генри и двое его умерших братьев. Портрет был не очень хорош, но художник, безусловно, сумел передать, как разительно они друг на друга похожи. У Розамунды упало сердце. Теперь она поняла, на кого так похож розовощекий малыш Бланш: на Фентона, младшего брата Генри. На портрете тому тоже всего четыре года.

Бланш наслаждалась убитым видом соперницы, но этого ей было недостаточно, так как в глубине души она совсем не была уверена в прежних чувствах Генри. Чтобы добить Розамунду, она сладким голоском добавила:

– Генри и сейчас ко мне наезжает. Вы знаете об этом. Но вас, я думаю, это мало беспокоит, мало ли какие случаются у мужчин прихоти. Даже в брачную ночь он переспал со мной.

– Я знаю. Так что, видите, вы не слишком меня удивили, – почти шепотом произнесла Розамунда, вынужденная снова сесть, ибо у нее подкашивались ноги.

Бланш нахмурилась. Она не ожидала, что Розамунде известно про визит Генри.

– Неужели вы думаете, что с тех пор он больше у меня не бывал? Вспомните-ка, сколько времени его не было дома? Причем сразу после вашей свадьбы.

Розамунде совсем не хотелось про это вспоминать. Его не было тогда всю зиму, долгие месяцы, а сколько в этих месяцах ночей – теперь и не подсчитаешь.

– Он никогда не забывал дорожку ко мне, – продолжала она, ободренная внезапной бледностью Розамунды. Надо было до конца использовать свое преимущество, и Бланш, недолго думая, добавила: – Наверное, Генри рассердился бы на меня, но я все-таки скажу… В прошлый Сочельник я скинула ребенка – от него. Ведь он регулярно со мною…

Однако Розамунда уже не слышала унизительных подробностей, которые так старательно выкладывала Бланш мурлыкающим своим голоском: в ушах у нее гудело и стучало в висках.

– Вы не знаете, как доставить удовольствие мужчине с таким горячим нравом, – словно сквозь туманную пелену доносилось до Розамунды. – Его обыкновенной случкой не удивишь. Поэтому я всегда подливаю ему особого зелья, и потом его просто невозможно унять. Настоящий жеребец, ему только давай издавай…

– Убирайся! – завопила Розамунда, на сей раз во всю мощь своей глотки.

И тут же, словно по мановению волшебной палочки, в дверном проеме возникла служанка Бланш с обоими детьми, державшими в руках по огромному красному яблоку. Взглянув на них, Розамунда сжалась от сердечной боли. Не могло быть и тени сомнений в том, что Генри действительно их отец. В их лицах не было ничего общего с кошачьей мордочкой Бланш Помрой: этот благородный узкий овал лица, эти синие глаза и смоляные кудри подарил им Генри. Они были вылитой копией лорда Рэвенскрэгского.

– Мы уходим. Одень детей, – приказала Бланш и снова повернулась к Розамунде: – Надеюсь, вам надолго запомнится мой визит, леди Розамунда.

– Можете в этом не сомневаться, леди Помрой, – с достоинством вымолвила Розамунда, хоть подбородок ее дрожал от негодования. Рози, дочь прачки, непременно бы разрыдалась и накинулась на свою соперницу с кулаками, но леди Рэвенскрэг обязана сдержать подступившие слезы и ничем не выдать своего желания прибить эту рыжую кошку на месте. Сглотнув комок слез, Розамунда добавила: – Этот день запомнится мне, как самый отвратительный день в моей жизни.

Ответив ей ледяной улыбкой, Бланш запахнула шубку и, подтолкнув детей к двери, стала спускаться вниз.

Розамунда не могла даже позволить себе выплакаться, ибо почти сразу над ее ухом раздался заботливый голос Хоука, в котором сквозила, однако, плохо скрытая насмешка:

– Что изволите приказать, леди Розамунда?

Она мгновенно обернулась, и тот не успел стереть с лица гримасу злорадства. Проклятый лакей! Он знал, кто такая эта рыжая кошка! И теперь специально пришел поиздеваться над своей госпожой, Розамунда видела это по его лицу.

– Ничего, Хоук. Я лучше подожду, когда оправится Тургуд, – ледяным тоном ответила она и демонстративно отвернулась к окну.

Она вглядывалась в раскинувшийся перед ней зимний пейзаж, а наглец все не уходил, прятался за дверью. Наконец она услышала его грузные шаги по лестнице. Теперь он всласть обсудит с дворней их встречу с Бланш, все до словечка… наверняка подслушивал на лестнице – уж больно скоро он появился после ухода гостьи. Розамунде вдруг стало душно в этих могучих стенах, ей захотелось на волю, где никто не будет за ней шпионить.

Конечно, наездница она не Бог весть какая, однако коротенькая прогулка верхом ей вполне по силам. Необходимо обдумать эту новую беду без посторонних глаз. Здесь же она должна сохранять маску спокойствия, чтобы не доставлять удовольствия Хоуку и прочим любителям посплетничать и порадоваться переживаниям «их светлости». Хорошая скачка по вересковым пустошам поможет ей стряхнуть с себя паутину печали.

Холодный ветер хлестал в лицо, холодя щеки и зажигая их румянцем. Вот оно, горюшко… а ведь еще утром она была так счастлива и покойна, так любима. А что теперь? Теперь она лишилась всего. Ах Генри… Зачем он заставил ее поверить, что больше не ездит в Эндерли? Говоря по чести, она никогда не спрашивала его об этом напрямую. Мужчины – такие умельцы, наговорят тебе что угодно, вроде не соврут, но и правды не скажут.

Ах окаянный! Предал их любовь, изменял ей с этой рыжей шлюхой! Все россказни, которые Розамунда когда-то о ней услышала, сегодня подтвердились. Одна из горничных божилась ей, что Бланш настоящая ведьма. А Генри всегда только смеялся, когда его остерегали против этой дамочки. Поговаривали, что она его присушила к себе приворотным зельем. Бланш упоминала какие-то снадобья, от которых Генри становится неутомимым, точно жеребец… стало быть, она занимается черной магией? В Виттоне тоже иногда шептались о ведьминских снадобьях, которые многократно увеличивают мужскую силу, от них всякий мужчина делается якобы просто ненасытным.

Розамунда живо представила, как ее муж и Бланш предаются постельным утехам. Ей стало тошно. Она вспомнила заветные словечки и жаркие признания, которые он всегда шептал ей в минуты их близости… Неужто он шепчет ей то же самое, распаляя себя и свою любовницу, которая опутывает его рыжими кудрями, точно силками. От этой картины Розамунде стало еще тошнее. Нет, его жаркие поцелуи и ласки принадлежат только ей, Розамунде, он не смеет расточать их этой прислужнице сатаны!

Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Розамунда приказала себе не растравливать раны, она прикрыла глаза руками, надеясь, что дурнота сейчас пройдет.

Но как он мог так ее обманывать? Как он мог спать с другой, ведь клялся, что любит только ее, Розамунду? Неужто все эти признания – сплошная ложь?

«Нет, – застонала она, – он любит меня. Он ведь мой сказочный принц».

Холодок последней, столь звонкой фразы заставил ее поднять голову. Неужто она только что нечаянно сказала самой себе правду? Не была ли их пылкая любовь лишь ее выдумкой? Так же как и все остальные ее фантазии, которыми она раньше пыталась скрасить свою жизнь?

Слезы брызнули у нее из глаз, и, не замечая резкого ветра, она помчалась галопом по заснеженной тропке. И только когда стало темнеть, повернула к дому.

Конечно, эта мерзавка могла и соврать, что Генри до сих пор ее навещает. Но дети-то точно его, тут и сомневаться нечего. Мальчику четыре, девочке три… Они появились на свет задолго до того, как Генри встретил Розамунду де Джир.

Вспомнив это зловещее имя, она попыталась здраво во всем разобраться. Обозревая по-зимнему сонные дали, – только овцы нарушали тишину своим блеянием, – Розамунда сосредоточенно размышляла. Не дурочка же она в самом деле, чтобы надеяться, что до их свадьбы у Генри никого не было. Этой мыслью она пыталась утешиться, когда Бланш заявила, что Генри продолжает с нею спать. Розамунда знала, что он был у нее в свадебную ночь. И наверное, частенько заезжал в Эндерли в ту первую зиму, когда пытался преодолеть свою любовь к ней, Розамунде. Он сам говорил, что испробовал все. Она вспомнила, какое у него было лицо, когда он впервые ей признался, а ее любовь в ответ на его откровенность вспыхнула лишь сильнее. Испробовал все… верно, и постель Бланш?

Уже сидя у теплого огня, она снова разозлилась на рыжую ведьму, рассудив, что та специально ей наврала, чтобы помучить. Да, но она сказала, что скинула этим Рождеством ребенка… Из чего следует, что он был зачат после той роковой зимы – в августе или сентябре, именно тогда Генри снова отлучался из дому. Говорил, что собирает по приказу короля армию, а на самом деле в эти последние погожие деньки нежился в спальне Бланш Помрой?

Она вся извелась, дожидаясь возвращения Генри.

И все не могла решить, когда ей учинить ему допрос: сразу, как приедет, после ужина, или когда они останутся одни в своей спальне? Может, ей поужинать со всеми в огромной зале? Нет, только не это, у нее нет сил притворяться веселой. Лучше она дождется его. И его объяснений.

Розамунду одолевали неотвязные картины: вот Бланш обнимает Генри, вот они предаются любовным утехам… Она ничего не могла с собой поделать. А потом придумала себе еще одну пытку – гадала, не случалось ли, что он приходил к ней, еще не остынув от жаркой постели Бланш?

Наконец присланный Генри вестовой объявил, что его светлость скоро будут. Розамунда накинула свой нарядный плащ, ощутив ласковое прикосновение меховой подкладки, – словно ее погладила любящая рука, – Розамунда вспомнила про предательство. Драгоценный подарок сразу стал ей немил. Стоило Розамунде узнать, что она не единственная у Генри возлюбленная, все радости их любви омрачила черная туча.

Розамунда стояла на стене, вглядываясь в темноту, и вот появилась извилистая цепочка огней, становившаяся все ярче и больше. Довольно скоро вспыхнули факелы у моста: его спускали, чтобы пропустить Генри и его людей. Ну вот, наконец дождалась. Она стала спускаться, чувствуя, как сильно у нее дрожат колени, и моля, чтобы у нее подольше достало терпения не затевать неприятный разговор. В минуту слабости она даже отказалась от своих намерений, рассудив, что лучше вообще не говорить ему о визите его любовницы. Это было бы куда проще, многие жены делают вид, что не замечают похождений своих мужей. Но это не по ее нраву. Все между ними должно быть без обмана, честь по чести!

Честь! Она даже засмеялась тому, что ей на ум пришло такое словечко… Ей ли говорить о чести? Она с самого начала только и делала, что обманывала его. Как она может требовать от него правдивости. Да, но разве она не была ему верна? И телом и душой… Этого же она хочет и от него. До чего же славная из них получилась парочка. Генри скрывает от нее свои любовные похождения, она от него – свое происхождение и настоящее имя. У нее даже нет права презирать незаконных его детей, потому что она сама – внебрачная дочь сэра Исмея!

Генри почти вбежал в залу, не сняв шпор и плаща, его взгляд нетерпеливо метался по всем углам, ища Розамунду. Он, похоже, был очень удивлен, что она не вышла к дверям.

Набрав в легкие побольше воздуху, она вышла из-за колонны и чинным шагом двинулась ему навстречу. У нее было такое чувство, что она приближается к месту собственной казни. Она нарядилась в блестящее шелковое платье и накидку, отделанную беличьим мехом. В этом роскошном платье и в сверкающем венце, надетом на легкую вуаль, она выглядела как истинная принцесса. Горькая улыбка дрогнула в уголках ее губ, когда она услышала восхищенный возглас Генри. Да, она надела для него свой новый праздничный наряд, но в теперешнем ее настроении он был ей ничем не милее, чем платье из какой-нибудь грубой холстины.

– Розамунда, любовь моя! Ты похожа на сказочное видение! Если б я знал, какой ты припасла для меня подарок, вернулся бы раньше, чтобы успеть тобой налюбоваться! – Он протянул к ней руки.

Скользнув в его объятия, она еле сдержала слезы, а сердце ее болезненно сжалось. Почему нельзя так сделать, чтобы все стало как прежде, до визита леди Бланш? Почему счастье было таким коротким? Поцелуй его был горячим и страстным. Его нетерпение напоминало ей, что близки горькие минуты уединения.

– Добро пожаловать домой, супруг, – сказала она тусклым голосом.

Генри сразу почувствовал что-то неладное – по тому, как напряглось ее тело. Он, прищурившись, вгляделся в ее грустное лицо и увидел незнакомые скорбные складочки у рта.

– Что-то случилось? Что с тобой? – спросил он, придержав ее за руку, когда она хотела отойти. – Скажи!

Нет, она не может больше ждать… посмотрев на него страдающим взглядом, она вырвалась и поспешила к лестнице, чтобы поскорее укрыться в излюбленной своей комнате со светлым окном и с весело потрескивающим очагом.

Когда Генри нагнал ее и схватил за руку, Розамунда, понизив голос, коротко сказала:

– Нам нужно кое о чем поговорить.

– А ты не могла бы подождать, когда я вымоюсь и переоденусь? Сегодня нам пришлось очень много ездить верхом.

– То, что я хочу тебе сказать, не займет много времени, – резко сказала она.

– Ну хорошо.

Генри махнул своим гвардейцам, отпуская их. Кто-то пошел распрягать лошадей, остальные, устало опустившись за низенькие столики, стали ждать ужина. Генри с тяжелым сердцем двинулся следом за Розамундой, пытаясь понять, отчего она сама не своя. Обычно эта самая светлая и теплая комната была такой уютной, но сейчас ему показалось, что тут промозгло, как в склепе, хотя пылал камин и в шандалах были зажжены все свечки. Холод, которым веяло от Розамунды, казалось, одолел все тепло. Генри плотно прикрыл дверь и остановился в ожидании.

Розамунда подошла к окну и стала всматриваться в ночную черноту, кое-где светились тусклые огоньки – факелы во дворике и в руке часового, медленно прохаживавшегося по верху зубчатой стены. Но и в небе, и в далеких полях и вересковых низинах царили уныние и мгла, такие же, как в ее сердце.

– Ну, выкладывай свою неотложную новость, – нетерпеливо сказал Генри.

Розамунда вздрогнула, будто удивленная его присутствием. А она действительно забыла, что он здесь, увлеченная своими грустными думками. Розамунда услышала, как он, позвякивая шпорами, тоже подходит к окну. Он даже не прикоснулся к ней, но все равно она мгновенно почувствовала тепло его тела, такого близкого и… такого далекого. Ах как бы она была счастлива укрыться в его объятиях, почувствовать его близость! Если б можно было вернуть сегодняшнее утро!.. Но Розамунда знала, что прежнему меж ними не бывать.

Розамунда несколько раз сглотнула, пытаясь одолеть внезапную сухость в горле, и посмотрела на Генри. Брови его были угрюмо сдвинуты, подбородок настороженно вздернут. Он, конечно, не ведал, о чем пойдет речь, но явно готовился к самому худшему.

– Сегодня, когда ты уехал, ко мне пожаловали гости.

– Ну, – торопил ее он, – кто именно?

– Леди Бланш Помрой.

Генри только вздохнул, мысленно ругаясь самыми страшными ругательствами, вслух же только сказал:

– Вот чертовка. Говорил же я ей… Розамунда, мне очень жаль, что она посмела так тебя расстроить.

– Она просто хотела представить мне своих детей. Эта новость окончательно вывела Генри из себя.

Он замер, потом, преодолев первое потрясение, метнулся к Розамунде и хотел ее обнять. Но она отшатнулась от него.

– Твоих детей, Генри.

– Розамунда, я хотел все тебе рассказать. Но все не было подходящей минуты.

– Не было подходящей минуты?! – Розамунда стиснула кулаки от охватившей ее ярости. – И когда же она у тебя найдется? Когда твой сын будет достаточно взрослым, чтобы драться на очередной войне? Ты всегда твердил, что тебе нужен наследник. А кто же тогда, по-твоему, он?

– Во всяком случае, не мой наследник.

– Но ведь он твой сын.

Крепко стиснув зубы, он обреченно кивнул и со вздохом выдавил:

– Да, мой.

– Ну и почему же ты не считаешь его своим наследником?

– Потому что у леди Бланш есть муж. И по закону этот мальчик его наследник, а не мой.

– Так у нее есть муж?! – воскликнула ошеломленная Розамунда. – Тогда как же он позволяет этой шлюхе с тобой распутничать?

Генри даже вздрогнул, услышав из уст Розамунды такие непристойности. Потом в волнении заметался по комнате.

– Ее мужа держат в заточении, в какой-то забытой Богом дыре. Одни говорят, это где-то во Франции, другие – в Святой Земле. Я понятия не имею, куда его занесло, и меня это мало волнует. И еще: прошу тебя не называть Бланш шлюхой. Ты ведь и раньше слышала сплетни о моей любовнице из Эндерли. Так что это для тебя не новость.

– Не новость! И то что она явилась сюда с двумя точными копиями вашей светлости – это тоже не новость?

– Признаю. Я виноват, что не рассказал о них. Я вовсе не хотел тебя обманывать, просто боялся огорчить.

– Почему же ты не боялся меня огорчить, когда распутничал с нею?

– Я знал Бланш много лет, задолго до того, как ее Уолтера забрали в плен. Он взял у меня внаем земли в Норткоте. В какой-то из кампаний мы даже вместе сражались. Радость моя, пойми, я сошелся с Бланш до того, как встретил тебя, а потом была только ты.

– Неужели? А что ты скажешь по поводу ребенка, которого она скинула как раз на Рождество? – Голос Розамунды дрожал от возмущения.

– О чем ты говоришь? Какой ребенок?

– Тот самый, которого она прижила от тебя, но не смогла выносить.

– Скинула на Рождество? Да она же лжет! Самым бессовестным образом! Я понятия не имею, с кем она прижила этого ребенка. Я тут совершенно ни при чем.

– Она утверждала, что ты до сих пор к ней наведываешься.

Он холодно взглянул в ее пылающее праведным гневом лицо:

– И кому же ты веришь – ей или мне?

– Ах, Генри, – простонала Розамунда, уязвленная его сомнением и отчаянно пытаясь унять бьющую ее дрожь. – Я очень хочу тебе верить.

– Очень? Оно и видно… и поэтому смеешь тыкать мне в нос выдумки этой суки.

– Но она говорила, что ты мне наврал, будто покончил с нею.

– Раз я сказал, что покончил, значит, так оно и есть. Мне нечего добавить. Кроме того, что ты – моя желанная. И никто более.

– Однако в нашу свадебную ночь ты именно к ней уехал, бросил меня одну.

– О Господи! Розамунда, со всем этим покончено год назад. Да, уехал. И еще потом ездил.

– Я так и знала! – выкрикнула она и торопливо зажала рот рукой, чтобы удержать так и рвавшиеся с языка слова… слова, пропитанные ядом злобы.

Генри схватил ее за руку и резко повернул к себе:

– Погоди, Розамунда. Хотя бы выслушай меня. Я был у нее дважды. В то лютое время, когда пытался вырвать из своей души любовь к тебе.

– Ты спал с ней? – прошептала Розамунда, тихо плача. – Ты ее любишь?

– Нет, никогда не любил. Бланш нужна была мне, чтобы утолить потребность в женщине. Потому я сразу почувствовал: с тобой все другое… Я не смог тебя забыть, потому что полюбил тебя… и телом, и душой.

Ей так хотелось верить ему. Сквозь пелену слез она видела, какое сердитое у него лицо… Мужчины так легко обманывают… клянутся в искренности и через минуту забывают про свои клятвы.

– Откуда мне знать, что ты меня не обманываешь? – пролепетала она, размазывая по Щекам слезы.

Он сверкнул глазами и стиснул от досады кулак:

– Неоткуда. Всемилостивый Господь, ежели ты до того придурковата, что веришь этой лживой суке, пеняй на себя.

– Грешно тебе, Генри! И не смей называть меня дурой! И цепляться к словам… Ты обманул меня. Я бы и рада-радехонька тебе поверить… Но… муж у нее в плену, земли никакой нет, – стало быть, кто-то ее содержит? И сдается мне, что этот кто-то – ты. Или ты и впрямь считаешь меня совсем дурочкой?

Он посмотрел на нее тяжелым взглядом и отвернулся:

– Куда ж мне теперь от этого деться… А содержать собственных детей – мой долг.

– Тогда втолкуй ты мне, пожалуйста, почему ты так мечтаешь о наследнике? Женись на своей давней знакомой, и это наладится само собой – он у тебя уже есть.

– Говорил же я тебе: у нее есть муж. И пока он жив, она не может выйти за другого, – сказал Генри, вороша кочергой головни, – в очаге сразу взвился целый огненный столб.

– И только поэтому ты на ней не женился?

– Не только. Я никогда не собирался на ней жениться, хотя она с удовольствием прибрала бы меня к рукам, да бедняга Уолтер ее подвел, пропал без вести.

– Стало быть, не собирался. Невыгодная она жена? Никакого от нее прибытка. Ни свежего войска, ни новых земель…

– Ах вот ты о чем…

– Да, я о том. Да простит меня Господь! У вас ведь был уговор с де Джиром, ты так хотел заполучить его земли, – пробормотала она, чувствуя, что еще немного – и она расхохочется, до того нелепыми показались ей вдруг эти дворяне, до того жалкими – донимают и себя и окружающих всякими глупостями, пыжатся…

– Розамунда, Христом Богом молю, уймись… хватит меня терзать, нечем тебе что ли заняться? Да, так уж устроена жизнь, ты как будто только вчера родилась. Но нам с тобой повезло, как везет немногим. Брак по расчету превратился в брак по любви. А вот тебе и вся правда – до нашей встречи у меня была любовница, которая родила мне двоих детей.

Розамунда опять открыла рот, чтобы что-то сказать, но он жестом остановил ее:

– В моем окружении такое случается сплошь и рядом. Если бы я не знался с женщинами, пошли бы сплетни о том, что я предпочитаю мальчиков. Такие причуды тебе понравились бы еще меньше, чем какая-то там любовница, причем в прошлом.

– Прошлое твое, а расплачиваться за него почему-то должна я. Эти крошки не идут у меня из головы.

– Послушай, что я тебе скажу. Если Уолтер так и не объявится, мы возьмем их в услужение к себе в замок – как только они подрастут.

– Ни за что! Как ты можешь такое говорить!

– Очень просто, дорогая женушка. Так все делают. Насчет девочки я еще не решил, а уж мальчика точно заберу.

– И объявишь его своим наследником?

– Нет, ведь он по рождению все равно останется незаконным, даже если я признаю его своим сыном. Будет служить у меня в гвардии или писарем – это уж что ему будет по нраву и на что хватит талантов.

– Ну а наши с тобой дети?

– Они и станут моими наследниками. Я объясню им, кто этот юноша, они меня поймут. Дело, как говорится, житейское. Многие знатные лорды держат при своем дворе прижитых на стороне детей.

К глазам Розамунды снова подступили слезы, и она дрожащими губами пролепетала:

– Всякий раз, как он попадется мне на глаза, я хочешь не хочешь буду вспоминать его мать.

Генри пожал плечами:

– Если тебе это так не по сердцу, поселим его при дворе какого-нибудь соседа. Я очень сожалею, что тебя заставили так страдать. И Бланш тоже весьма об этом пожалеет, обещаю. Ничего подобного больше не повторится. Спору нет, я должен был рассказать тебе про детей. Я горько теперь раскаиваюсь, прости меня, грешного.

Розамунда, однако, пока не собиралась ставить точку.

– Сколько же еще ублюдков ты посеял в округе? – с вызовом спросила она.

Он цинично усмехнулся ее запальчивости:

– Я уже давно не малое дитя и прожил в Рэвенскрэге большую часть своей жизни. Перестань мучить себя моим прошлым. Отряхнем его прах. – Он шутливо потер рука об руку, как бы разделываясь со всеми своими проступками.

Это легкомыслие еще больше вывело Розамунду из себя.

– Это все, что ты можешь мне ответить?

– Ну чего еще ты от меня хочешь добиться? Я голоден, я устал, я трясся весь день в седле. Давай спустимся и поужинаем. Пора кончить этот разговор.

– Вот как? Как легко ты обо всем забываешь, мне бы так… Небось, уже забыл, что я спасла тебе жизнь? И вот какую я получила от тебя благодарность!

Он посмотрел на нее с искренним изумлением, не понимая, при чем тут его спасение.

– Я же сказал, что навсегда теперь твой должник, какой еще тебе надобно благодарности? Будь благоразумна, Розамунда. Что было, то было. Я не могу переделать свою жизнь наново.

– Ну так вот что я тебе скажу… Знай я про твой обман, еще бы подумала, стоит ли ради такого рисковать, – Розамунда уже не очень понимала, что говорит, – меня ведь могли убить, но у меня на уме была одна кручина – как бы тебя спасти… Я-то верила, что ты мой… а у тебя, оказывается, и дети уже есть, а эта рыжая сука божится, что ты до сих пор у нее пасешься, потому что у нее в запасе много всяких пакостей, от которых ты делаешься точно похотливый жеребец.

– Замолчи! С меня уже довольно! Мне ты поверишь или Бланш, теперь уже неважно. Завтра мне снова в поход, так что у тебя с лихвой будет времени выбрать.

Он, резко развернувшись, пошел к двери и с такой силой ею хлопнул, что деревянная дверь только чудом не треснула. Розамунда слышала, как его шаги гулкой дробью отдаются от каменных ступенек.

Потрясенная Розамунда так и осталась стоять у окна, чувствуя, как холодок побежал по ее спине. Значит, утром он уезжает, и этот последний перед разлукой вечер они провели в ругани. И снова слезы побежали по ее щекам. Все из-за этой Бланш Помрой. А может, рыжая потаскуха специально наговорила на бывшего своего любовника? Чтобы их рассорить? Чего ради Генри стал бы ее обманывать? За все время, пока они вместе, она ни разу не поймала его на лжи… Но ее тут же снова одолели сомнения: просто у него не случилось ничего такого, что стоило бы скрывать.

Розамунда прижалась лбом к холодному стеклу, надеясь унять боль, от которой голова ее просто раскалывалась. Теперь она и сама не понимала, зачем наговорила ему, что будто бы напрасно его спасла. Да заведи он хоть дюжину любовниц, она поступила бы точно так же… не раздумывая, бросилась бы его спасать… потому что она слишком любила его, чтобы позволить ему погибнуть.

Она горько усмехнулась своей собственной мысли. Уж дюжину женщин Генри наверняка попробовал, если не несколько сотен, как утверждал сэр Исмей. Однако эти случайные шалости и вполовину так ее не задевали, как его шашни с Бланш Помрой. Бланш – это не крестьянская девка, которая почитает за честь угодить в постель к своему господину. Бланш – настоящая дворянка и живет всего в десяти милях от замка Генри Рэвенскрэга, а главное – она мать его детей.

Розамунда яростно ударила кулаком в ладонь. Что это он удумал – приютить в замке своих прижитых в чужой постели детей? Пока она жива, не бывать такому позору. Генри не потребуется его незаконный сын… потому что она народит ему целую кучу законных.

Истерзанная своими переживаниями, Розамунда рухнула на пол, чтобы еще раз всласть выплакаться… Очень вероятно, что ей уже не придется порадовать его сыновьями, она сегодня собственными руками разрушила его любовь. Возможно даже, он вернется к своим прежним холостяцким привычкам. Из-за своей ревности она лишилась Генри. От этой мысли Розамунда разрыдалась еще сильнее, потом вдруг ее снова одолела злоба. Какая она, однако, уступчивая. Генри почти убедил ее, что это она виновата в их ссоре. Сам изменяет ей, плодит детей… и, может, даже до сих пор наведывается к этой рыжей кошке. А она, Розамунда, ни в чем перед ним не виновата.

Розамунда поднялась, отряхнула юбку и, гордо расправив плечи, взяла из сундучка вышивание. Он виноват, он пусть все и исправляет. Она не станет ходить за ним по пятам и вымаливать, чтобы он обратил на нее внимание. Пусть сам приходит. Сейчас поужинает, маленько остынет и поймет, что напрасно на нее осерчал. Войдет сюда и попросит у нее прощения. И как только он скажет, что по-прежнему любит ее, и поклянется никогда не ездить к Бланш, она в ту же минуту простит его…

Розамунда долго сидела с вышиваньем, уже стал потухать огонь и догорели свечки… Генри все не приходил. Когда грянул поздний час и шум внизу стал утихать, Розамунда отложила рукоделие и выглянула в залу: на соломенных тюфяках спали солдаты, в очаге пылал огромный ствол. Генри нигде не было видно, а на столе его стояли несколько тарелок, – наверное, для нее приказал оставить, волнуется, что она голодна. Может, он ждал, когда она сама к нему спустится? А она ждала его наверху… Вот что натворила с ними их гордыня.

Опять к глазам ее подступили слезы, она взяла факел, чтобы посветить себе по пути в спальню. Может, Генри там ждет ее? Она ускорила шаг, готовая простить его уже без всяких обвинений. Только бы им помириться. Она на все согласна, лишь бы не чувствовать себя такой одинокой…

Однако их спальня была пуста, хотя вовсю уже пылал камин и горели свежий свечи. Сердце Розамунды болезненно сжалось. Где же он… В замке еще полно спален, он мог забрести в любую. Но она не станет его искать, потому что… потому что она не уверена, что он сейчас один. Женщин в замке тоже вполне достаточно, и Генри вовсе не обязательно скакать в Эндерли, чтобы утолить все свои потребности.

Ревность и одиночество не давали Розамунде уснуть, и к тому же она втайне надеялась, что он придет. Уснула она только под утро, когда петухи возвестили о приходе зари.