С начала сезона дождей прошло семь дней. — Сейчас ты похожа на маленькую Грэйс Джонс. — В спальной хижине Анни закончила стричь Сюзи под «ежик», поднялась и критическим взором посмотрела на нее.

— Теперь уж точно у тебя не будет ни вшей, ни блох, — сказала она.

— Как успехи с мылом? — с надеждой спросила Сюзи. Мыло было единственной вещью, в которой они по-настоящему нуждались и которой не могли найти в джунглях. Каждый раз, когда они мылись кокосовым маслом, все страстно мечтали лишь об одном кусочке «Айвори».

— Никаких, — ответила Анни. Сюзи засмеялась.

— Когда мы вернемся, то станем настоящими неряхами.

Анни пожала плечами. В изнурительных, стрессовых условиях можно ожидать, что любой человек за двадцать четыре часа постареет на десять лет. Но Сюзи была единственным человеком в этой группе, которая по-прежнему следила за тем, как она выглядела.

Со своей бамбуковой постели Пэтти смотрела на дождь. Вход в хижину благодаря архитектурной подготовке Кэри не был обращен к ветру, который дул с моря.

— Вот и хорошо, что мы не поплыли на плоту, — сказала она. — Нас бы смыло первым же ливнем, и мы утонули бы бесследно.

— И еще хорошо, что Кэри сделала этот отвод для дождевой воды, — сказала Анни, — иначе бы нас смыло с этих хижин.

Поскольку их жилище было слишком тесным, то они построили на этой поляне еще одну хижину в виде шалаша. Она была сделана аккуратнее и прочнее, чем первая хижина, и все они гордились тем, что ее спланировала Кэри и что они выстроили ее без контроля со стороны Джонатана. Когда Джонатан поправился, он жил в этой хижине с Анни и Кэри.

Жара и влажность в джунглях вызывали гниение и разложение. Их хижины сейчас пропахли сыростью, вещи покрылись зелеными линиями плесени, одежда гораздо быстрее гнила, чем изнашивалась, — сначала на коленях, потом — на задней части брюк, затем в паху. Блузки и жакеты расползались в локтях, потом на спине, где они задевали за ветки деревьев.

Спустя неделю после начала сезона дождей женщины привыкли к новой погоде. По утрам иногда было солнечно, но к середине дня начинали собираться тучи, и тогда душный воздух становился таким давящим, что они ощущали на своих плечах физическую тяжесть и ждали, когда начнется ливень.

Тропический ливень всегда обрушивался неожиданным сокрушительным напором, как водопад. Во время ливневых штормов, женщины не могли ничего делать, кроме как оставаться в своих хижинах в течение пары часов, пока дождь не прекращался столь же неожиданно, как и начинался.

В хижину вбежала Сильвана, сжимая в руках карабин «М-16». Вся промокшая и дрожащая, она начала раздеваться.

— На это дерево в дождь я больше не полезу! Меня чуть не смыло с ветки.

— Какие еще новости? — зевнула Пэтти и бросила Сильване пляжное оранжевое полотенце.

Сильвана отбросила его в сторону и бросилась на свою кровать, рыдая так, как будто ее сердце вот-вот разорвется.

Анни молча подняла полотенце и начала вытирать спину Сильваны.

Сейчас они все понимали, что находятся на грани нервного срыва и старались как-то помочь друг другу. Какая-то мелочь вдруг делала жизнь в джунглях невыносимой. В течение этой первой недели декабря они все «ломались» по-разному.

Пэтти разрыдалась, когда боковина одного из ее кедов отвалилась, хотя Анни тут же предложила обвязать его ратановой веревкой.

Сюзи поскользнулась в грязь около их костра и уронила в него свою вечернюю еду. Она безутешно плакала, и хотя остальные быстро поделились с ней своей рыбой, она не перестала плакать.

Когда Кэри обнаружила, что крошечная щель в крыше превратила ее папоротниковую подушку в кучу слякоти, она села на землю и завыла, как собака, хотя остальные женщины быстро поделились с ней своим папоротником.

Когда Анни с жуткой головной болью не смогла больше выцарапать из пустого флакона с опиумным бальзамом ни капли, она вдруг почувствовала себя совершенно отрезанной от цивилизации и, несмотря на дождь, помчалась в лес на свое молитвенное место, бухнулась прямо в грязь и молила Бога о помощи.

Эти женщины были морально не подготовлены для большого разочарования. Их загнали в джунгли — и на этот раз мужчина, на которого они надеялись, был не в состоянии руководить ими и ободрить их. Они, как дети, полагались на него и доверяли ему, но неожиданно он стал дополнительной проблемой, новым малоприятным источником беспокойства.

Их неудовлетворенность и разочарование перешли в депрессию и апатию.

Хуже всего было днем, когда лил дождь. Усталые от работы и истощенные, Эти женщины до последнего времени подавляли свои чувства, поскольку понимали, что слезы были заразительны и задерживали работу… Но сейчас, когда у них появились свободные часы, которые надо было чем-то заполнять, в их сознании всплыли образы мужчин, которых они потеряли, детей, родственников и друзей, по которым они так скучали и которых они, возможно, никогда больше не увидят. Они молча лежали на своих бамбуковых кроватях, уставившись в крышу хижины из тускло-зеленых листьев бегонии, и чувствовали себя обессиленными и убитыми горем.

Малейшее движение требовало от них огромных усилий, как будто они находились под водой и боролись с приливной волной.

А в своей собственной черной яме одиночества и отчаяния каждая из женщин испытывала сожаление. Споры Кэри с Эдом всегда были частью их интимной жизни и их любезные перепалки не угрожали их отношениям, но сейчас Кэри хотела, чтобы их не было. Сильвана сожалела о каждой минуте, которую она не провела с Лоренцей, когда та была ребенком, всех тех роскошных отпусках, когда Лоренцу оставляли дома одну с Неллой, поскольку яхта в Монте-Карло — не место для маленькой девочки. Пэтти хотелось быть со своей матерью более терпеливой; ей нужно было радоваться чему угодно, что помогало ее матери после того, как умер ее отец. Сейчас Пэтти хотелось — как ей хотелось! — чтобы она не была такой нетерпеливой с ней и не кричала на нее.

Сюзи поклялась себе, что, если только Бог поможет ей выбраться отсюда, она будет ласковее с Бреттом; больше она никогда не скажет ему «нет»…

Ждать было очень тяжело. Они все апатично лежали на своих бамбуковых кроватях, наблюдая, как с деревьев капает вода, ожидая, когда дождь прекратится. Как узники, они вели счет неделям, дням, часам и минутам до своего освобождения, понимая, что каждая неделя выживания и борьбы со скукой и депрессией увеличивала их шансы вернуться к своим семьям.

Каждая из женщин, не только Сильвана, сейчас ощущала и отсутствие уединения. Они оказались в странной ситуации, когда каждая стремилась к уединению, но боялась остаться одна и чувствовала себя одиноко все время, несмотря на то, что никогда не оставалась одна.

Пытаться не наступить кому-то на «любимую мозоль» было их постоянной заботой. Когда пар приподнял крышку эмоционального котла, неудовлетворенность и скрытый гнев, которые были результатом их плена, вели к препираниям и угрозам из уст всех, кроме Анни, которую Кэри в течение двух дней называла Поллианной, — само по себе это раздражало.

Кэри визжала, если кто-то задевал ее кровать. Сюзи, которая спала очень чутко, кричала ночью на каждого, кто ощупью выбирался из хижины в туалет. Сильвана кричала на любого, кто воровал пищу с кухни, поскольку это было негигиенично, а она с величайшей тщательностью следила за тем, чтобы ее пища была чистой и без муравьев. Пэтти кричала на любого, кто кричал.

В целом в такой стрессовой ситуации трезвая рассудительность Кэри оказалась более полезной, чем слабый протест Анни или усталая пассивность Сильваны. Кэри была особенно полезна, чтобы удерживать порознь Пэтти и Сюзи — они обе были очень вспыльчивы.

Иногда антагонизм этой группы неожиданно направлялся лишь на одну из женщин — Сильвану, за то, что брала на себя минимум обязанностей и готовила невкусную еду; на Кэри, за то, что зажигала в хижине еще одну скверно пахнувшую сигарету из скрученного листа; на Сюзи, за какую-то детскую ленивость, например за нежелание собирать дрова, когда была ее очередь; на Анни, за то что та была такой до противности долготерпеливой и праведной.

Постепенно они все, за исключением Пэтти, стали меньше бояться. Пока снаружи хижины неумолимо лил дождь, Пэтти сидела, наблюдая за тем, как Анни подрезает Сюзи волосы, и снова почувствовала как по спине побежали мурашки. Она понимала, что если бы она упомянула про это, то вызвала бы этим раздражение у других женщин, но она была уверена в том, что за ними наблюдают. Она чувствовала спиной чьи-то скрытые глаза. Вдруг она ощутила стеснение в грудной клетке и почувствовала, что ей трудно дышать… Нет, она должна была предупредить их!

Тщательно контролируя голос, Пэтти сказала:

— Кэри, я в самом деле уверена, что за нами кто-то следит.

Кэри раздраженно села на свою кровать.

— Ну почему ты не оставишь эту свою паранойю? Мы уже здесь три недели, и если кто собирался нападать на нас, он давно бы уже это сделал. Ты не прекратишь поднимать ложную тревогу? — Она вычесала из своих волос папоротник и добавила: — Предположим, что ты действительно что-то услышала. Сюзи на это просто зевнет и скажет:

«Это опять у Пэтти нервы». — Никто не обратит на это внимания.

— У нас и без твоих чертовых выдуманных проблем хватает настоящих, — добавила Сюзи.

У всех было подавленное и деморализованное настроение.

Когда Анни начала подрезать Пэтти волосы, она спросила вслух:

— Интересно, а как же солдаты, которые сражаются в джунглях, справляются с депрессией и пораженчеством?

— Иногда они не справляются, — сказала Кэри. — Я читала, что во Вьетнаме некоторые солдаты просто садились у обочины дороги и отказывались от всякой надежды. Так они умирали.

Сквозь длинные черные ресницы Сюзи смотрела на желтовато-зеленую воду лагуны, на белую линию барашков около рифа и желтовато-лиловый океан, блестевший за ним под утренним солнцем.

— Ой! — вскрикнула она и выронила полузаполненное ведро с рыбой, которое, к счастью, не пролилось.

— Опять твое плечо? — спросила Пэтти. Поморщившись от боли, Сюзи кивнула.

— Ты, наверное, растянула мышцу, когда колола вчера ту рыбину и упала. Может, мне растереть ее? Вчера это помогло, верно? Пойдем в тень.

Обе женщины прошли по раскаленному белому песку в глубину пляжа, где они аккуратно положили свои рыболовные снасти у пальмы.

Пэтти встала за спиной Сюзи и осторожно ощупывала ее плечо, пока та снова не вскрикнула.

Пэтти начала осторожно массировать плечо, но всякий раз, когда она дотрагивалась до больного места, Сюзи отпрыгивала в сторону.

— Ляг в тень, — предложила Пэтти. — Я сделаю тебе сначала массаж спины, а потом займемся этим местом.

Лежа голой на песке, Сюзи почувствовала расслабление, когда чувствительные руки Пэтти нежно снимали напряжение с ее позвоночника. Она могла слышать успокаивающее дыхание моря, чувствовать легкий теплый ветерок с моря и видеть лазурное небо. Впервые за все время, когда они сбежали в джунгли, Сюзи ощущала, как из нее уходит страх, по мере того как крепкие, но нежные руки Пэтти снимали с нее напряжение. Испуганный ребенок внутри нее успокоился от этого интимного физического контакта.

Пэтти посмотрела на стройную загорелую спину Сюзи и подумала: «Выглядит, как спина ребенка».

Поглаживая мягкую кожу Сюзи, она вспомнила о тех многих массажах спины, которые она делала своему сыну Стефену — эта кожа была такой же нежной и ранимой, как у ребенка. Пэтти не привыкла касаться кожи другого человека, кроме своего мускулистого волосатого мужа. Нежно проведя указательным пальцем до основания позвоночника Сюзи, она вдруг поняла, почему привлекает мужчин нежная, хрупкая уязвимость женского тела.

Лежа на теплом песке, Сюзи непроизвольно дернула плечами. Секунду-две она колебалась, затем перевернулась на спину. Бронзовая кожа ее лица блестела, а в ее больших карих глазах был какой-то незнакомый и лихорадочный блеск; ее губы открылись, намереваясь что-то сказать. Они дрожали, но оставались безмолвными.

Сидя голой на коленях рядом с Сюзи, Пэтти вдруг ощутила опасность. Она понимала, что если она еще раз коснется этой шелковистой кожи, то за этим последует что-то непредсказуемое. Она глядела в светившиеся карие глаза Сюзи и понимание того, чем они собирались сейчас заняться, загипнотизировало их обеих. В тот же момент они медленно двинулись друг к другу.

Руки Сюзи вытянулись вдоль стройной спины Пэтти, ища лишь нескольких мгновений бегства от ужасов окружающего мира, ища то чувственное успокоение, которое ребенок ищет у сердца своей матери.

Дрожащим пальцем Пэтти провела по шелковистой брови Сюзи. Потом руки Сюзи обхватили Пэтти и потянули ее вниз. Сердце Пэтти екнуло, и все ее тело задрожало, когда она, осознавая каждый свой вдох, медленно наклонилась над этим похожим на ребенка существом, лежавшим под ней на песке. Неожиданно они тесно сцепились друг с другом. Руки Сюзи нащупали острые контуры ключиц Пэтти, затем двинулись вверх, к ее пшенично-белым волосам.

Пэтти мгновенно возбудилась и в тот же миг дико испугалась своих собственных чувств. Ее рука дрожала, когда она дотронулась до груди Сюзи. От этого первого возбуждающего касания спина Сюзи сразу же вытянулась дугой.

Эти первые нежные ласки переросли в возбуждение, которое вело к страсти, по мере того как каждая женщина двигалась более настойчиво, испытывая потребность утолить голод. Нежность смешалась с чувственностью, а страсть — с похотью.

Не произнося ни слова, они ласкали друг друга, чувствуя при каждом нежном касании и поглаживании, будто по их телам пропускают электрический ток.

Кончики пальцев Пэтти медленно скользили вдоль ребер Сюзи к ее плоскому животику, и потом еще дальше, к низу ее живота; она хотела узнать: будет ли реакция Сюзи такой же, как у нее. Она обнаружила, что та была идентичной.

Видя и полностью понимая реакцию другой женщины, Пэтти отбросила в сторону свою робость и вдруг почувствовала себя совершенно уверенной, чувственной и безумно счастливой. В первый раз Пэтти точно знала, что она делает при сексуальном контакте, и что это давало ее партнеру. Она знала это тело, как свое собственное. Это давало ей ликующую уверенность, что она способна доставить партнеру необычное удовольствие.

Из-за полузакрытых век Пэтти наблюдала за растущим возбуждением Сюзи и это возбудило саму ее даже больше, чем ее когда-либо возбуждал какой-либо мужчина, — эта необычайная нежность, ощущение чувственности и опьяняющей уверенности контроля, способность дать максимальное удовлетворение тому, кого она любила. Пэтти поразило, что у нее пропало беспокойство и появилась спокойная уверенность. Она не ощущала ни беспокойства, ни недостатка в общении.

Не было нужды спрашивать: «Тебе было хорошо?» Она знала, что было хорошо; мягкая эротичность полностью отличалась от секса с мужчиной.

По мере того как ее тело наполнялось теплом, Сюзи ощущала себя исступленной, любимой и защищенной. Она не выдержала бы, если бы Пэтти пришлось остановиться. Она не была уверена, что смогла бы выдержать, если бы Пэтти продолжила. Затем по ее телу разлился удивительный поток наслаждения, а к кончикам пальцев ног и рук побежали приятные покалывания, и она подумала:

«Это не может продолжаться». Но это продолжалось и становилось все лучше.

Дотрагиваясь до Сюзи и видя, как ее тело изгибается дугой и вздрагивает и как она задыхается от удовольствия, Пэтти испытывала невероятное наслаждение. Сюзи зарыдала от счастья, она упала на песок и почувствовала, что голубое небо наклонилось над ней, а ее тело обмякло. Но Пэтти, опьяненная властью над ней, не позволяла ей передышки.

Тихий голос внутри Пэтти укорял ее: «Ведь прошло всего четыре недели с того дня, как жестоко убили твоего мужа. Ты ведь любила его, не так ли? Что же ты за человек, если изменяешь ему так быстро после его смерти? А изменять с женщиной позорно вдвойне. Тебе должно быть стыдно за себя!»

Сюзи сочувствовала Пэтти, прошептав:

— Я должна заставить тебя почувствовать… так, как ты заставила почувствовать меня. Пэтти прошептала:

— Лежи тихо. — Она вытянулась, опершись на один локоть. Она ведь раньше видела это тело и восхищалась им, но прежде ей никогда не приходило в голову дотрагиваться до него. И вновь руки Пэтти заскользили по высоким, шелковистым грудям Сюзи, как будто они были ее собственными.

Сюзи чувствовала себя так, будто была первой женщиной на земле, будто только что была сотворена. Пэтти дотрагивалась до нее с деликатностью, с растущей уверенностью и умением до тех пор, пока Сюзи не ощутила, как в ее тело входит дневная жара и как оно становится частью и этого дня, и этого солнца, и этой жары. Каждая частичка ее существа возбудилась так, как ни один мужчина не возбуждал ее раньше. В их любовном акте было более полное, невысказанное понимание, чем она когда-либо чувствовала с мужчиной. Не было необходимости говорить ни слова.

Стоя на коленях, Пэтти наклонилась над Сюзи, которая лежала спиной на теплом песке. Сюзи начала деликатно водить пальчиками по позвоночнику Пэтти. Каждая женщина могла чувствовать запах другой, когда Пэтти медленно опустилась и их тела соприкоснулись. Сюзи, дрожа, выгнулась вверх, чувствуя, как ее тело тает от страсти.

Они плотно держали друг друга, задыхаясь, забывшись в экстазе, касаясь лиц и рук, бедер и грудей с нежностью бабочек. Их объятия были нежными, настойчивыми и полностью раскрепощенными. Их руки и ноги переплетались друг с другом, как змеи. То, что теплая чувственность была запрещенной, добавляла дрожи их объятиям. Сюзи чувствовала, будто их тела вдруг расплавились в этой жаре.

Пэтти поражало, что то, чем они только что занимались, ощущалось так естественно. Она подумала, а не была ли любая женщина гетеросексуальной по самой своей природе, над ними довлел запрет касаться друг друга, не говоря уже о том, чтобы заниматься любовью с особами своего же пола?

Пэтти тихо прошептала:

— Я никогда не делала этого раньше.

— Я тоже, — прошептала Сюзи. — Это было… легко.

Здесь не было ни соблазнителя, ни соблазненной, никакого отражения отношений между мужчиной и женщиной, а была лишь взаимная нежность, которая легко и незаметно перерастала в страсть. Здесь не было предварительной ласки, поскольку все это само по себе было той самой лаской, что требуется любой женщине, чтобы получить удовлетворение. В голове Пэтти мысли перемешались. Она с удивлением обнаружила в этой чувственности невероятное облегчение; не было ни напряжения, ни беспокойства в отношении достижения оргазма, ни угрозы.

И прежде всего благодаря тому, что каждая женщина прекрасно знала особенности женской анатомии, их невысказанные чувства прекрасно понимались и полностью разделялись…

Пэтти лежала на спине в полубессознательном чувственном тумане. Сюзи расположилась на коленях у ее ног, играя с пальчиками ног Пэтти. Она осторожно отделяла их по одному, очищала от песка, а затем сосала их как будто это были леденцы. Ее большие пальцы нежно поглаживали подъем ноги Пэтти, после чего она медленно провела ногтем своего большого пальца по ступне ее ноги.

Когда Пэтти взвизгнула от удовольствия, они обе услышали голос Сильваны, раздававшийся с водопада:

— Где рыба? Ведь вот-вот же хлынет дождь!

— Мы просто отдыхали, — ответила Пэтти. Она быстро взглянула на Сюзи.

Кивнув ей, Сюзи прошептала:

До завтра.

Они неохотно поднялись и пошли. Пока Сюзи поднималась по тропинке вслед за Сильваной, она чувствовала себя любимой и спокойной. На эти полчаса она забыла о страхе. Поскольку эта мысль была такой соблазнительной, то с каждым шагом вверх Сюзи понемногу влюблялась в Пэтти.

Шедшая ей вслед дрожавшая Пэтти старалась оправдать только что случившееся, молча отвечая слабому голосу, который звучал в глубине ее. «Это не так уж ужасно, — сказала она самой себе. — А что по-твоему происходит в лагерях для военнопленных? Ты думаешь, что здоровые, скучающие, несчастные молодые мужчины могут годами подавлять свою сексуальность? Должно быть, существует негласный мужской уговор не рассказывать о том, что происходит там, где содержатся за решеткой люди одного пола». «Но ты же сделала это, — сказал внутренний голос. — Теперь ты — лесбиянка!»

«Неужели? — задумалась Пэтти. — Можно ли ею стать, после того, как ты была замужем? Было ли это скрытым чувством?» Пэтти вспомнила подруг своего детства, вспомнила свою лучшую подругу Джину, о которой она заботилась, которой доверяла свои тайны, с которой делилась своими проблемами и хихикала, пока они росли вместе. Она предполагала, что она и Джина дотрагивались до тела друг дружки, поскольку обычно они кувыркались, как щенки. Но в какой-то момент это прекратилось.

Пэтти подумала, что это случилось тогда, когда они начали ходить на свидания. Она не могла припомнить, что испытывала эротическое влечение к Джине, но она несомненно была влюблена в нее; это закончилось, лишь когда отец Джины переехал в Оклахому. Возможно, что дружба была формой любви, а секс — продолжением любви, ее физическим доказательством. Возможно, что, в конце концов, ничего в корне аномального с ней не произошло.

«Ты — лесбиянка», — обвиняющим тоном произнес этот внутренний голос.

«Ну и черт с ним, если это так! — молча ответила Пэтти своему внутреннему голосу. — Сюзи начала это, а не я. Я и не помышляла об этом».

К тому времени, когда они вернулись в лагерь, Пэтти была в ужасе от того, что она сделала, испытывая от этого отвращение. Кроме того, она ужаснулась, что Сюзи может рассказать другим, что случилось на пляже, и испытала отвращение от мысли находиться где-нибудь рядом с Сюзи.

К тому времени, когда женщины расселись на корточках вокруг костра ужинать, отвращение, которое Пэтти испытывала к Сюзи, стало явным. Нежно улыбаясь, Сюзи подошла, чтобы сесть рядом с Пэтти. Та вдруг вскочила и перенесла свою еду на противоположную сторону костра.

Если Сюзи обращалась к Пэтти, та игнорировала ее.

После ужина Сюзи прошептала Пэтти:

— Ты была великолепна. Почему сейчас ты так относишься ко мне?

Пэтти молча посмотрела на Сюзи, как будто они только что встретились, как будто она угрожала Сюзи никогда не напоминать ей о той интимной близости, которая существовала между ними на пляже. В ту ночь Пэтти оставила свою собственную постель и пошла в другую хижину, где уснула на кровати Джонатана, между Анни и Кэри.

«Типичное мужское поведение после того, как переспал с бабой», — с горечью подумала Сюзи, вспоминая о многих страстных ночах, за которыми следовало аналогичное охлаждение всякого интереса. Это, в свою очередь, напомнило ей обо всем, чем она была обязана Бретту, которому она только что изменила, и она горько заплакала.

В темноте Сильвана слышала, как Сюзи всхлипывает. Было нетрудно догадаться о причине. Они развлекались там. Эта новая сексуальная связь между Сюзи и Пэтти не осталась незамеченной остальными тремя женщинами.

Сильвана вспомнила, что в тот раз, когда она спустилась к пляжу, чтобы посмотреть рыбу, они обе выглядели смущенными, щеки у них пылали. Они сказали, что отдыхали на пляже, но ведь на пляже было гораздо жарче, чем в тени джунглей. Ни одна из этих женщин никогда не отдыхала на пляже. «Они занимались любовью», — подумала Сильвана, вспомнив описание гомосексуальности у Оскара Уайльда.

Сильваной овладело любопытство: как это ощущается и чем они фактически там занимались? Представление Сильваны о лесбиянках было достаточно общим: они казались ей грубоватыми здоровенными уродливыми бабами в армейском обмундировании, находившими утешение в объятиях волосатых рук друг друга, поскольку ни один мужчина в здравом уме не захочет ни одну из них. Ни Пэтти, ни Сюзи под такое описание не подходили.

Во второй хижине Кэри думала о том же самом. По ее мнению, отношение нормальных женщин к лесбосу варьировалось от смутной угрозы до откровенного страха перед ним. Но думая о мягкой, теплой, маленькой Сюзи, Кэри предполагала, что, возможно, лесбиянки любили других женщин только по тем же причинам, по которым их любили мужчины. Возможно, она была бы не против попробовать, поскольку никто и никогда об этом не узнает.

Анни лежала в темноте на своей кровати и тоже не спала. «Как будто у нас не было настоящих проблем», — раздраженно подумала она. Конечно, они все овдовели и лишились своих семей. Они были окружены насилием, они тупели и скучали, поскольку во время этих непрекращающихся ливней нечем было заняться в этих тесных жилищах, которые становились просто невыносимыми. И они жили в постоянном страхе. Им всем нужна была материнская ласка, забота и защита. По наивности Анни думала, что это случилось именно из-за этого. Но, судя по тому, как Пэтти резко и неприкрыто отвергла Сюзи, между ними это не повторится.

Но а если это случится с кем-то еще?