7

Молодой человек возник словно из воздуха. Только что Рива собралась домой, покидая здание «Столет билдинг», оставив за собой качавшиеся двери из стекла и стали и направляясь туда, где дожидалась ее автомашина, как в следующую секунду он уже стоял, преградив ей путь.

Рива отступила, ограждая себя от него поднятым, словно щит, портфелем. Джордж, выходивший из лимузина, чтобы открыть ей дверь, немедленно бросился навстречу.

— Простите, миссис Столет, — спешно сказал молодой человек, — я не думал вас напугать. Но вы позволите мне поговорить с вами минутку?

Прошла еще секунда, и Рива узнала его — юный фотограф с политического сборища. Она подняла руку, чтобы остановить Джорджа. Шофер остановился, но не возвратился к машине, а заложил руки за спину.

— Что вы хотите? — спросила Рива.

Тон ее не был дружелюбным, а выражение глаз и подавно. В ожидании ответа она оглядела фотографа с черноволосой головы до ног, обутых в замшевые прогулочные туфли. У него было довольно худощавое телосложение, обычно свойственное людям, которые могут позволить себе есть, что хотят. Светлый цвет его кожи и голубые глаза в сочетании с черными волосами выдавали ирландское происхождение. Храбрость ирландцев угадывалась и в глубине его характера, если судить по тому, с какой неустрашимостью он воспринял свою оценку Ривой.

— Я пробовал назначить встречу через вашу секретаршу, но, очевидно, у нее указание не пускать представителей прессы. Собственно, я по личному делу. Это касается вашей племянницы.

— Я не понимаю.

Грустная улыбка скользнула по его лицу.

— Да и я толком тоже. Она не тот тип девушки, с кем я обычно провожу время. Но я все смотрю на эту фотографию, что сделал в субботу, и никак не могу выбросить ее из головы. Я бы хотел узнать ее поближе.

— Зачем приходить ко мне? — В поведении Ривы не произошло никакого смягчения. Это был человек, отвечающий за привлечение внимания общественности к ее встрече с Эдисоном. Он мог и в самом деле проявлять интерес к Эрин, но в то же время мог и не проявлять.

— Встреча с вашей племянницей начинает походить на одну из невероятных игр-викторин. Я узнал, что она учится в Тьюлейне, но если у нее есть телефон, его номер нигде не значится. Ваши люди и дома, и на работе не хотят его давать и не говорят, где она живет. Ее мать, когда я туда позвонил, буквально вцепилась мне в горло, обвиняя меня чуть ли не в том, что я извращенец или маньяк, или то и другое одновременно. Последняя моя надежда — ваше сострадание.

— Почему вы думаете, что я помогу вам?

— Не знаю. На мой взгляд, вы разумная женщина. И потом, возможно, вы сочтете, что лучше потакать мне, чем оставить меня в недоумении, почему все так старательно опекают вашу племянницу.

Он был умен, ей пришлось отдать ему должное. А также несколько беспокоен. Едва ли она могла винить его в последнем; качество, которое ей нравилось в умеренном количестве.

— Эрин, — сказала Рива, — очень открыта и доверчива. Она не до конца сознает, что мир полон людьми-потребителями.

— И вы думаете, что я один из них?

— Такая вероятность существует.

Он кивнул:

— Так, остановимся. Могу вам сообщить, что я не такой, но я не знаю, есть ли способ доказать это.

Она ожидала воинственных нападок и злости, попытки убедить ее. Его согласие обезоружило и произвело сильное впечатление. При ближайшем рассмотрении он оказался привлекательным молодым человеком, еще не окончательно сформировавшимся, но привлекательным. Всякая молодая женщина нашла бы в его угловатости и в то же время твердой уверенности, в манерах некую неотразимость, если ей нравился тип темноволосых и эмоциональных.

— Эрин, конечно же, достаточно взрослая, чтобы не нуждаться в ком-то, кто бы ограждал ее от свиданий. Ее номер телефона я вам не дам, но ваш запишу. Если она заинтересуется, то сможет вам позвонить.

— Если это лучшее, что вы можете…

— Да.

Он принялся рыться в карманах в поисках ручки.

— Я согласен.

Некоторое время спустя, сидя в лимузине, Рива глядела на визитную карточку, на которой Дуг Горслайн написал свой телефон. Отдать карточку Эрин или не стоит? Она не могла понять, почему все-таки сказала, что отдаст, разве что ей показалась хорошей идея расширить круг друзей племянницы, особенно друзей-мужчин.

Могло быть, конечно, и так, что лекарство, которое она прописала, хуже, чем недовольство.

С внезапной решимостью она спрятала визитку в сумочку. Затем, откинувшись на мягкое плюшевое сиденье, закрыла глаза.

Иногда казалось, что она была вечно усталой. Причину нетрудно было найти. Годами она удерживала свое положение в компании и одновременно сочетала это с обязанностями жены Космо, экономки Бон Ви и других их владений, а также общественными делами. Всегда был кто-то, кто помогал ей на каждом шагу, кто-то, кто убирал и чистил, делал звонки, отдавал распоряжения относительно ремонта и перестановки мебели, помогал осуществлять физически тяжелую работу, но в конечном итоге за все отвечала она. Так было еще до того, как заболел Космо, а теперь уж и подавно. В основном ей нравился тот образ жизни, который она вела, но были и времена, когда дома, автомобили, антиквариат и роскошная мебель, домашняя прислуга, секретари и в особенности обширная структура компании, казались ей невыносимой ношей.

Она мечтала стать свободной. Горячее желание забраться в свою машину и уехать было иногда настолько сильным, что руки буквально чесались от стремления ухватиться за руль и ощутить его. Она подумывала уехать в Мехико, купить домик в небольшой деревеньке, где ее знали бы только как сумасбродную американку, которая ходит босиком и держит кур, подобно крестьянке. Она представляла себе хижину грубой постройки с соломенной крышей на песчаном берегу тихоокеанского островка, где она лежала бы в гамаке до захода солнца, а потом шла по песку босиком. Дурацкие мечты.

Частью проблемы была смерть Космо. Она еще не до конца это пережила, нет. Напряжение тех дней, бессонные ночи и дни беспомощного созерцания того, как он медленно мирился с процессом умирания, — все это отразилось на ней в гораздо большей степени, чем она тогда полагала.

Многие считали, что со смертью Космо ей станет легче. Но случилось обратное. Она словно лишилась невидимой поддержки, о которой не подозревала.

А тут еще это дело с Эдисоном. Связанное с ним напряжение начинало проявлять себя. Она видела и ощущала это.

Риве показалось, что Джордж взглянул на нее раз или два в зеркало заднего вида. Он был вроде сторожевого пса, всегда оберегает ее настроение, ее потребности, ее безопасность. Часто она воспринимала это как должное, но не всегда.

Когда она снова почувствовала на себе его взгляд, то спросила, не открывая глаз:

— В чем дело, Джордж?

Он ответил низким баритоном:

— Не хотелось беспокоить вас, но звонила моя старушка. Она спрашивает, будет ли у вас время побеседовать с ней несколько минут, когда вы приедете домой? Мисс Констанция дала ей целый список блюд. Она желает, чтобы их приготовили для ее детишек. Но там есть вещи, о которых Лиз не слышала за всю свою жизнь. Ей не терпится попробовать любое новшество, но необходимо чем-то руководствоваться.

Констанция. Рива почти забыла о ее присутствии в доме. Возможно, это было негостеприимно, если не назвать трусостью, оставить ее одну на целый день. Все же женщина была гостьей Ноэля. Поскольку он без колебаний отправился в город на работу, Рива не видела никаких причин, чтобы ей оставаться дома.

Встретив в зеркале ожидающий ответ Джорджа, она сказала:

— Я спущусь в кухню, как только переоденусь.

— Лиз может подняться к вам.

— Ничего. Я знаю, что она будет занята обедом.

Было время, когда Рива беспокоилась о том, как правильно вести себя по отношению к прислуге, о том, чего они вправе ожидать от нее как от хозяйки-госпожи, как ей следует вести себя, дабы удержать уважение, соответствовавшее ее изначальному положению в качестве жены Космо. Обнаружив, что не имеет склонности к формальным церемониям, она решила просто быть самой собой. К ее удивлению, это сослужило хорошую службу.

Несмотря на трудности с кухней, обед удался. Это была простая и легкая трапеза, из тех, что любил Космо в летнюю жару, — куриное филе, запеченное с чесноком, и смесь свежих, прямо с грядки, овощей в салатах и отдельных закусках плюс любимые печенья Лиз.

— Где курица а-ля Альбуфера, которую я заказывала для детей? — в середине трапезы спросила Констанция.

— Были трудности с рецептурой, — ответила Рива. — Если ты сможешь снабдить кухарку таковой, она с радостью попробует приготовить ее завтра.

— А иначе нет?

— Получается так.

Констанция приподняла бровь:

— Что это за кухарка у тебя?

— Очень хорошая кухарка, — спокойно сказала Рива. — но готовит американские, южные и блюда Нового Орлеана.

Люди, окружавшие Констанцию, не часто имели возможность оставить за собой последнее слово. Изумление исходило из-под невероятно длинных ресниц ее сына Пьетро, который сидел по правую руку от Ривы. Она улыбнулась ему, и губы его задела легкая кривая усмешка прежде, чем он вновь обратился к еде.

На мгновение в груди у Ривы возникло сдавленное чувство. Она посмотрела туда, где во главе стола сидел, поглощенный едой, Ноэль, который поскупился на улыбку сыну. Сын Ноэля. Внук Космо. Ей придется быть поосторожней, или она начнет привязываться к Пьетро. Это не было бы мудрым.

Констанция вновь обратила на себя внимание Ривы:

— Где твой друг Дант? Я ожидала, что он присоединится к нам вечером.

Что-то в голосе этой женщины заставило Риву приглядеться к ней. На Констанции было платье из струящегося красного шелка со свободным лифом, открывавшим взору значительную часть ее теплого средиземноморского загара, и хорошо сочетавшееся с золотым ожерельем. Ее грим нельзя было назвать нарочитым, но, возможно, он был немного ярковат для семейного обеда.

— Я думаю, завтра вечером ты его увидишь. Будет благотворительный вечер, на который, надеюсь, ты придешь в качестве моей гостьи, и я уверена, там будет Дант. Но вечерами он, как правило, любит следить за порядком в своих ресторанах.

— Ресторанах?

Рива пояснила насчет заведений Данта в районе озера.

— Ах, как восхитительно! Особенно в такой неформальной обстановке. Пожалуй, посещу его, пока я здесь, чтобы рассказать, на что это похоже, когда вернусь в Париж.

Рива обратилась к Пьетро с расспросами о том, как он и его сестра провели этот день. Ей поведали историю о белочке, за которой они гонялись по лужайке перед домом, и о мороженом с клубникой, которое приготовила для них Лиз и которое они съели на кухне. А завтра они собирались в зоопарк: папа обещал.

Рива вновь посмотрела через стол на Ноэля. В уголках его рта играла улыбка, пока он смотрел на детей, но он ничего не сказал. Его веселость пропала, как только он поймал ее взгляд.

— Как ты? — спросил он. — Как прошла встреча?

Он говорил о ленче с Эдисоном. Она подумала: интересно, слышал ли он о том, как она сбежала от Эдисона из «Коммандерс Пэлис». Это бы ее не удивило: Новый Орлеан был в некотором роде провинциальным городком. В мире деловых людей каждый занимающий солидный пост знал почти всех остальных, и необычный разговор, словно мед, привлекал к себе.

— Она была… конструктивной, — сказала она.

— Я понимаю, ты обнаружила, что твои интересы и интересы Галланта не совпадают.

Он не знал. И если не обращать внимания на суровый взгляд его серых глаз, то какое-то объяснение необходимо найти. Констанция тоже проявила интерес, ибо она выпрямилась и смотрела то на бывшего мужа, то на Риву.

Однако прежде чем Рива смогла сформулировать ответ, зазвонил дверной звонок. Звук был резким и скрипучим, словно кто-то нетерпеливо выкручивал старомодный механизм.

Дверь открыла служанка, поскольку Абрахам прислуживал за столом. Они услыхали ропот ее приветствия. Затем послышался более высокий и требовательный голос.

— Где моя сестра? Мне необходимо немедленно ее видеть! Слышите, немедленно!

Это была Маргарет. Рива поднялась, уронив свою салфетку на стол. Пока она шла к двери, Маргарет была уже на полпути, в холле. За ней шел Ботинки, неуклюже большой и краснолицый, и нес ее чемодан.

— Рива, вот ты где! — немедленно начала ее старшая сестра. — Я должна была приехать. Клянусь, мое сердце не переставало колотиться с того момента, как позвонил тот мужчина. Сама идея! Я поделилась с ним своими мыслями, затем с работы пришел Ботинки, я встретила его у порога с готовым чемоданом. Я сказала, что мне необходимо ехать. Этим все сказано. Необходимо.

— Что за мужчина?

— Тот фотограф, червяк, посмевший поместить в газете этот отвратительный снимок!

— О, понимаю. — Рива обняла рукой Маргарет, отчасти в знак приветствия, отчасти, чтобы увести от вторжения в столовую. — Привет, Ботинки. Вы ели?

Маргарет резко рассмеялась:

— Ели? Могу ли я думать о еде, когда на карту поставлено благополучие моей дочери!

— Тогда не пройти ли вам наверх прямо сейчас? Мы сможем поговорить, а для Ботинок накроют стол. Уверена, что он голоден, даже если ты не голодна.

— Он вечно голоден, — сказала Маргарет с некоторой горечью. — Я устроена иначе. Если расстраиваюсь, не могу и кусочка проглотить.

— Может быть, желаешь чашку кофе? — Рива проводила по лестнице сестру. Лицо Маргарет было бледным, полностью выступили жесткие возрастные морщины. Коротко остриженные волосы были туго завиты, словно для того, чтобы скрыть пробивающуюся седину, и выглядели так, будто она не расчесывала их с самого утра. Она была в хлопчатобумажных брюках и рубашке, именно в тех, в которых ходила по дому, что было довольно странно. Маргарет обычно старалась хорошо одеваться, когда приезжала в Бон Ви. Получалось, что, несмотря на мелодраматизм своего появления, она действительно была сильно расстроена.

— Никакого кофе, только не с моими нервами в таком состоянии. А вот стаканчик чаю можно. С лимоном и побольше льда.

Рива и прежде пыталась объяснить, что действие чая не отличается от действия кофе, но Маргарет трудно было заставить в это поверить. Они пошли наверх, за ними поднялся запыхавшийся Ботинки. Служанка предложила взять чемодан, который нес муж Маргарет, но он отказался. Когда дошли до спальни, которой он и Маргарет всегда пользовались во время своих визитов, он сбросил свою ношу на пол. Пробурчав что-то об оставшихся в машине вещах, которые надо выгрузить, он вьшел из комнаты.

— О, Рива, — сказала Маргарет, подойдя к кровати и тяжело усаживаясь на край. — Когда я увидела этот снимок, то не могла поверить глазам. Я слышала, что Эрин говорила об этом Джоше, но пока я не увидела его, обнимающего ее, до меня это не доходило… Я была в шоке, да, это был именно шок! Я старалась держаться, но сердце предавало меня целый день! Это наказание Божье, вот что это такое. Его кара за то, что мы совершили много лет назад!

Рива уставилась на сестру. «Кара», — словно эхом отозвалось в ее сознании. Та ночь, много лет назад, ночь, когда она сбежала с Эдисоном, она боялась Божьего гнева. Тогда, много лет назад, это был истинный страх.

То, что она совершила на заднем сиденье его машины, грешно, так, по крайней мере, говорил проповедник в церкви. Это был блуд, половые сношения, запретный плод, обнаруженный Адамом и Евой. Ребекка, прижимавшаяся к Эдисону, едва ли знала, почему он был запретным. Что-либо столь могущественное должно быть отвлечением внимания от благочестия, хотя большинство проповедников, насколько она знала, были против этого в принципе. Точная степень порочности была неясна. Поскольку не было никаких на то запретов, это не должно быть явным грехом. И все же проповедник говорил, что грех будет наказан. Единственное, что оставалось сделать, чтобы исправить положение, выйти замуж за Эдисона. Но если бы она убежала с ним, шок от этого, когда обо всем узнает мать, мог ее убить. Эдисон мог говорить что угодно, но она знала, что ее мать не была бы счастлива. Если бы с матерью что-то случилось, в этом была бы ее вина, и это было бы, несомненно, ужасным наказанием.

Зачем она это сделала? Зачем она позволила Эдисону заниматься с ней любовью? Она вовсе не хотела этого. Ей просто было его жаль, а ее учили помогать тем, кому плохо. Он молод, и красив, и опытен. Приятно иметь кого-то, столь опытного, уделявшего ей внимание. Но что-то в этом сострадании, отсутствии собственного опыта и неожиданно новых для нее переживаниях подвело ее. Казалось невозможным отступать, а затем было уже слишком поздно.

Она ожидала испытать боль, ибо достаточно читала об этом в религиозных журналах. Однако каким-то образом она ждала чего-то еще. Было слабое ощущение удовольствия, легкого облегчения, а затем все кончилось. Эдисону понравилось, или он только сказал так, хотя усилия прилагал он и стонал так, словно был в агонии. Она чувствовала себя замаранной и липкой. А еще испуганной.

Путешествие в Арканзас заняло не более двух часов. Они остановились в каком-то небольшом городке прямо у границы. Эдисон знал имя человека, который совершил бы обряд, хотя Ребекка так и не смогла понять, был ли это проповедник или судья. Они остановились у станции техобслуживания, чтобы спросить, в каком направлении находится дом этого человека. Когда они его разыскали, то их встретила стая гончих, которые бегали вокруг машины, обнюхивали ее и задирали свои лапы возле шин. Эдисон не выходил, а сидел и гудел клаксоном.

Если учесть, что человек был разбужен, он был достаточно добросердечен. Он сурово взглянул на бледное лицо Ребекки, но не стал задавать никаких вопросов после того, как Эдисон заплатил ему вперед пачку бумажных денег. Когда завершилась краткая церемония, человек стоял над ними, пока они подписывали свидетельство о браке. После того его жена предложила прохладный напиток «Кул-Эйд» и кусочки покупного пирога. Эдисон отказался, сославшись на то, что им еще предстоит долгий путь до утра.

На обратном пути Ребекка сидела, глядя на мелькающие в темноте деревья. Все кончилось. Она была замужем. Теперь ничего уже нельзя было сделать. Она чувствовала себя обессиленной и замерзшей, несмотря на теплую ночь. Наконец она уснула.

Когда она очнулась, небо серебрил восход. Земля была плоской и полнилась высокой качающейся травой, насколько хватало глаз по обе стороны дороги. Прошел миг, прежде чем Ребекка поняла, что это за трава; затем она ее узнала. Сахарный тростник.

Она резко встала и произнесла на выдохе:

— Где мы?

— Почти дома.

— Что ты имеешь в виду? Это дорога не к дому!

Эдисон обернулся, и усмешка, с которой он посмотрел на нее, была странной.

— Я тут подумал, пока ты спала. Мне не хотелось, чтобы мой дядя кричал и ругался по поводу нашего брака или чтобы твоя мать проливала над нами слезы. Уже поздно возвращаться в Тьюлейн, семестр начался. К тому же я всегда хотел пожить в Новом Орлеане. Мы отправимся во французский квартал, снимем квартиру, будем веселиться. Что скажешь?

— Я хочу домой.

Он нахмурился:

— Отныне твой дом со мной.

— Но я должна поговорить с мамой. Она будет думать, что со мной случилось что-то ужасное, Маргарет будет знать, что я не возвращалась домой прошлой ночью. Может быть, она уже позвонила в полицию!

Лицо его изменилось, она успела это заметить, но не поняла, что это означало. Спустя минуту он сказал:

— Я об этом не подумал. Можешь им позвонить из следующего городка.

— Мне нечего надеть. И тебе тоже.

— Я могу попросить, чтобы мне прислали что-нибудь из моих вещей. А что касается тебя, все, что у тебя было, не годится так или иначе. Я куплю тебе новое платье или два.

— Не годится? Они были такими же, как и у всех. — Она резко повернулась на своем сиденье и неподвижно уставилась на Дорогу.

— Не у всех, кто имеет значение.

— Лучшего ты не мог сказать! Наверное, ты считаешь, что моя семья тоже не имеет значения.

— Не слишком.

В ней пробудилось чудовищное чувство, когда она повернула голову в сторону человека за рулем. Она поняла, что совсем не знала его. Глаза ее наполнились слезами, но она не позволила им пролиться.

В тишине громко раздавалось гудение мотора. Эдисон мельком взглянул в ее сторону, остановив свой взгляд на ее груди, вздымавшейся от быстрого прерывистого дыхания под дешевым хлопчатобумажным платьем. Он протянул руку, чтобы сжать мягкое полушарие, и в его голубых глазах появился сладострастный блеск.

— Ладно, я чувствую, пока тебе и так не понадобится много одежды.

Он был прав.

Они нашли квартиру на одной из улиц французского квартала. Это было не совсем то, что обещал Эдисон, поскольку плата оказалась мнрго выше, чем он ожидал. На самом деле это половина верхнего этажа того, что некогда было хорошим старым домом, прежде чем его разделили для сдачи внаем. Стекла непрочно сидели в рамах, краска потрескалась, а обои местами отошли от стен; и все же Ребекке скорее это понравилось. По ее меркам комнаты были большие и просторные, а задний дворик, даже при наличии битого кирпича и пыльного высохшего фонтанчика, очарователен.

Другие жильцы представляли собой любопытную смесь. По соседству проживала пожилая женщина, владелица дома, вдова, вечно надевавшая черное. Она содержала кошек и появлялась только в темноте, когда выносила свой жалкий мусор. Внизу жила женщина-мулатка, у которой были сменяющие друг друга посетители, белый мужчина — ночью, а черный — в течение дня. Напротив них на нижнем этаже жил молодой человек, которого редко можно было видеть, поскольку он весь день спал и работал, в ночную смену в одном из ресторанчиков квартала.

Эдисон не предпринимал никаких усилий, чтобы работать. Он проводил ночи напролет, шатаясь по барам квартала, а дни — во сне, затаскивая в постель Ребекку или ругаясь и крича по телефону на своих адвокатов. Оказалось, его дядя отказывался оплатить расходы за путешествие в Новый Орлеан и был так зол на племянника за отказ продолжать обучение, что даже не желал с ним говорить. Поскольку дядя был к тому же главным опекуном его имущества, то содержание Эдисона было наполовину урезано. Оно восстановится в полной мере, только когда он вновь поступит в университет. Как сказал Эдисон, денег было ровно столько, чтобы хватило на смену или две дешевого нижнего белья для Ребекки.

Она собиралась попросить Маргарет прислать ей несколько вещей, но ей отказали.

Когда она позвонила, Маргарет накричала на нее по телефону:

— Ты думаешь, что слишком умная, да? Сбежала просто так? Ты думаешь, что всех нас обскакала, расхаживая повсюду, как миссис Астор, в бриллиантах и мехах, когда я застряла здесь с Ботинками! А мама? Думаю, ты знаешь, что почти убила ее, когда она обнаружила, что тебя нет?

— Я знаю почему: ты кричала на нее, как сейчас на меня.

— Не учи, как мне вести себя с мамой, негодяйка!

— Хорошо, но она в порядке? Ей так плохо?

— Я думала, придется вызывать «скорую помощь», правда. Губы ее стали такими синими, я ждала, что в любую минуту вдох ее будет последним.

Ребекка прикусила нижнюю губу:

— Дай мне поговорить с ней.

— Не думаю, что это хорошая затея. Это может снова расстроить ее, а она только сию минуту прилегла.

— Я ничего не скажу, что бы ее огорчило. Ты же знаешь, она бы хотела со мной поговорить.

Если Маргарет и слышала умоляющие нотки в ее голосе, то она посчитала возможным это проигнорировать.

— Я и вправду думаю, эта затея не из лучших. Знаешь, мне теперь надо заботиться о маме. Ты должна проявить некоторое беспокойство о ее здоровье тоже, вместо того чтобы думать только о себе и о том, что хочется тебе.

— Может быть. Я позвоню позже — узнать, как она.

— Сделай милость, — ответила Маргарет. Она повесила трубку, даже не спросив, куда собираются Ребекка и Эдисон или на что они думают жить.

Казалось, что каким-то образом Маргарет считала, что Ребекка вступила в жизнь, полную богатства и наслаждений. Больше ошибиться она не могла. В квартире был маленький настольный вентилятор, общего вентилятора не было, чтобы разгонять устоявшийся дневной зной этого невыносимого лета, и, конечно, никакого кондиционера, который был бы необходим, по мнению Эдисона. Он считал обычным делом привычку Ребекки выходить на прохладу в сумерки и сидеть на ступеньках лестницы, которая вела в их комнаты.

Эдисон, которому никогда не приходилось заботиться о покупке продуктов, жалел каждую монету на продовольственный магазин. В то же время он глумился над жалкими попытками Ребекки прокормить их двоих двухфунтовым гамбургером и парой пачек вермишели на неделю. Частенько он кидал полную тарелку в раковину, называя это пищевыми помоями, и затем, хлопая за собой дверью, выбегал из квартиры, чтобы поесть где-нибудь в другом месте. Поскольку он редко когда возвращался до рассвета, Ребекка могла сидеть на улице, сколько хотела. По крайней мере, она

поверхностно познакомилась таким образом со своими соседями. Иногда они даже беседовали, особенно со вдовой.

В квартире, которая показалась им такой просторной и светлой, когда они впервые получили ее, было несколько темных уголков на кухне и в ванной комнате, которые были просто раем для сырости и насекомых. Соседская вдова дала Ребекке котенка, который, по ее словам, помог бы решить проблемы, поскольку коты любят ловить тараканов. Эдисон вернулся домой и застал котенка, свернувшегося калачиком на его подушке. Несмотря на слезные мольбы Ребекки, он вышвырнул его за дверь.

Каждый день шел дождь. Ребекка возненавидела этот дождь, поскольку гром всякий раз будил Эдисона, и тогда он ее желал. Не имело значения, что от него исходил запах пота и перегара. Ее сопротивление раздражало его, малейшие признаки приводили его в такую ярость, что она не один раз оставалась с синяками. Когда же он наконец думал и о ее нуждах, то почему-то считал, что чем сильнее и быстрее он расправится с ней, тем вероятней, что она возбудится. А она вместо этого цепенела и в отчаянии желала, чтобы он поскорей кончал. По крайней мере, в этом проблем не было.

Неделя вылилась в другую, затем в третью. Как-то днем в четвертом часу Ребекка услыхала голос кошки. Она жалобно мяукала. Звук шел из старого дворика, на который выходили окна спальни. В спальне распростерся и спал Эдисон. Гудение вентилятора, под которым он лежал, помогало скрывать крики кошки, и все же Ребекка забеспокоилась, что излишний шум может его разбудить.

Она вышла через заднюю дверь и поспешила вниз по ступенькам. Снаружи мяуканье было громче. Оно доносилось со стороны дуба, который рос в темном из углов старого дворика. Ребекка зашла под его раскидистые ветви, затем подняла голову.

Кошка находилась на одном из верхних сучьев. Это был тот, уже подросший, котенок, которого вдова давала Ребекке. В ужасе он вцепился в сук. слишком неопытный, чтобы ориентироваться и найти дорогу вниз.

Ветви старого дуба низко свисали над двориком, но его ствол был высоким и скользким, без нижних сучьев. Ребекка поискала вокруг лестницу, скамейку, что-нибудь, на что можно было бы встать и подняться, но ничего не нашла. Она пыталась говорить с кошкой, уговаривая ее спуститься к ней, но кошачий страх был слишком велик. Она стояла, уставившись на загнанное в тупик животное, в полной беспомощности и ненавидела это чувство.

Где-то на юге пророкотал гром. Порыв ветра пошатнул и раскачал дуб, приведя в трепет обвисшие от жары листья. Кошка вцепилась в ветку, завывая.

Удар грома; скоро снова пойдет дождь. Ребекка все стояла там, в отчаянье глядя на молодую кошку, и чувствовала удушье в своей груди. Оно нарастало, ползло выше и давило ее, пока не стало щипать ей нос и не вызвало жгучие слезы. Она страдала от этого и от сознания того, что сама оказалась в ловушке, как и кошка, и не в силах помочь ни себе, ни ей.

— Попалась, да?

Ребекка резко обернулась на полунасмешливое-полусочувственное замечание за своей спиной. Перед ней стоял молодой человек с сильно вьющимися каштановыми волосами, смуглой оливковой кожей и глазами, добрее которых она не встречала никогда На нем была только пара обрезанных джинсов, а веки были тяжелыми, словно он только проснулся. Это придавало ему нежный вид, однако в его чертах и хорошо различимых мускулах прямых плеч чувствовалась сила. Участие проявилось в выражении его лица, и он вытянул руку, чтобы дотронуться до нее.

— Эй, — сказал он мягким голосом, — не все так плохо, дорогая.

Ребекка глубоко вздохнула и провела рукой по глазам, выдавливая из себя улыбку.

— Нет, это всего лишь эта глупая кошка.

Он отпустил руку.

— И такие сообразительные животные иногда бывают глупыми. Я ей говорил, чтобы она туда не забиралась, когда выпускал.

Это был их сосед снизу, молодой человек, работавший ночами. Изредка она видела его по вечерам, когда он отправлялся на работу, да еще по воскресеньям, когда он шел в церковь или возвращался с мессы. Он всегда тихо и дружелюбно здоровался и постоянно улыбался.

— Она ваша? — спросила Ребекка.

— Думаю, да. Не так давно я нашел ее, мяукающую под моей дверью, и совершил ошибку, накормив ее. Теперь она считает, что принадлежит мне или, скорее, что я ей принадлежу.

Когда снова пророкотал гром, подкатываясь все ближе, Ребекка повернулась, чтобы еще раз взглянуть на дерево.

— Хорошо бы найти способ снять ее оттуда. Лицо его выразило удивление.

— Нет ничего проще. Для этого я и пришел.

Он подошел к стволу дерева и обхватил ею руками, затем вскарабкался наверх с быстротой хорошо выработанной привычки. Через минуту он уже лежал на толстой ветке и тянулся вниз, чтобы оторвать кошку от ее убежища. Он тихо выругался, когда кошка повернулась и по руке и плечу перебралась к нему на голову, в которую вцепилась, спасая свою драгоценную жизнь. Затем с кошкой, как со шляпой на голове, он, на секунду повиснув на руках на нижней ветви, спрыгнул на землю, решительно оторвал от волос когти кошки и прижал ее к своей груди, поглаживая и убаюкивая.

Ребекка тоже потянулась, чтобы приласкать кошку. Ее рука дотронулась до руки молодого человека, и она взглянула на него. Ее губы расплылись в улыбке облегчения, когда она встретила его взор.

С минуту он смотрел ей в глаза, пока легкая краска не выступила на его лице. Он сглотнул:

— Меня зовут Дант. Дант Ромоли.

Кошка у него на руках начала урчать и тереться подбородком о его мягкие на вид кудрявые волосы на груди. Ребекка не сразу убрала свою руку и назвала свое имя Данту.

Капля дождя упала на его плечо. За ней последовала другая и еще, образовав жирные мокрые кляксы на старых кирпичах у них под ногами. Затем быстро полил теплый поток. Они сорвались и помчались, разбежавшись в разные стороны, когда приблизились к лестнице. У своей двери Дант остановился, глядя на нее. Она задержалась у начала лестницы, чтобы ослепить его прощальной улыбкой.

— Спасибо, — сказал она, затем резко повернулась и поднялась наверх по ступенькам в свою квартиру.

Эдисон не спал.

— Что, — спросил он, когда она вошла в дверь, — ты делала внизу с этим даго?

Ребекка почувствовала, как у нее в груди сжалось сердце. Эдисон стоял, обнаженный, посреди комнаты, руки на поясе, лед в голубых глазах.

— Кошка, которую давала мне наша хозяйка, забралась на дерево и не могла спуститься. Дант взобрался…

— О, ты уже называешь его по имени. Чем еще вы там с ним занималась, пока я смотрел сны?

— Ничем! Это первый раз, когда я сказала ему больше двух слов, честно. Эта кошка…

— Не неси всякую чушь! Я видел, как ты его гладила. Ты, как твоя сестра, не можешь не касаться мужчин.

— Бет? — сказала она в шоке. — Как ты можешь такое говорить, когда она…

— То, что она мертва, не делает ее меньше потаскухой.

— Она такой не была, не была! Ты это должен был знать, ты единственный мужчина, с которым она встречалась, кроме своего мужа!

— Бедное ничтожество за морями, в ожидании вернуться к непорочной невесте, и что происходит? Она вдруг сбивается с пути истинного.

— С твоей помощью!

— Это была уловка, чтобы заловить меня и женить на ней, глупой ведьме. Она сама бросилась мне на шею.

Ребекка посмотрела на него, на то, с каким воинствующим жаром он защищался, на пятна на его лице и эгоистический блеск в глазах.

— Ты ведь всему этому не веришь, — сказала она. — Ты это говоришь, чтобы только казаться лучше, чтобы чувствовать себя лучше, потому что знаешь, что она была мертва по твоей вине.

В два прыжка он достиг ее. Удар пришелся ей в челюсть, заставив ее отклониться назад. Она ударилась о стену, и крик вылетел из ее рта. Он в этот момент был над ней, схватив рукой за блузку и подтягивая ее к себе. Он принялся с силой трясти ее, приставив к стене.

— Никогда больше не говори этого! — сказал он с искаженным яростью лицом. — Никогда!

Она почувствовала вкус крови во рту. Грудь болела, стянутая блузкой, захваченной его крепкой рукой. Но белая горячка будто овладела ее мозгом. Она закричала:

— Нет, не скажу, потому что меня здесь не будет!

Перемена в его лице была почти нелепой, словно ему никогда не приходило в голову, что могли быть последствия всего того, что он говорил и делал с ней. Затем он рассмеялся:

— О, да, беги назад, как маленькая.

— Это лучше, чем быть здесь с тобой.

Злость отразилась в его глазах, затем застыла в них. Он внезапно разжал руку.

— Так давай! Никто не будет слушать ни единого твоего слова, никто не поверит, что это что-то еще, кроме бредней маленькой ведьмы, у которой украли лакомый кусочек и которая не получила обещанное.

— Поверит чему? — У нее задрожали колени. Она уперлась ладонями в стену, чтобы не упасть.

— О, не играй со мной в эти игры. Я знаю, о чем ты думаешь, вижу это по твоим глазам, когда ты на меня так смотришь. Для чего же мы здесь тогда, дьявол побери?

О чем это она должна была знать? Было только одно, что могло прийти ей в голову.

— Я знаю, ты чувствуешь свою вину перед Бет, что бы ты ни говорил.

Он замер, его взгляд был прикован к ее белому лицу. Через мгновение он сказал:

— Да, это так. Я тот, кто сказал ей, что ей необходимо избавиться от этого отродья. Я даже сказал ей, что читал в какой-то книжке, как это сделать. И я убил ее и ее ребенка.

— Не было никакой необходимости убегать и приезжать сюда, никто не собирается сажать тебя за это в тюрьму, хотя следовало бы.

Его глаза снова сузились.

— Никто меня не обвинит. Точка. И не посмеет урезать таким образом остаток денег на мое содержание. Ты единственная, кто об этом знает, но никто не поверит ни единому твоему слову.

— Потому что я сбежала с тобой и вышла замуж?

Звук, вышедший из его горла, был грубым, а рот скривился в усмешке.

— Это так, малышка. Но ты не замужем.

В голове у нее тупо и больно застучало. Промелькнуло осознание чудовищной катастрофы, настолько сильной, что она содрогнулась. Тонким, почти беззвучным голосом она сказала:

— Что?

— Мы не женаты. Как это тебе?

— Но церемония, документ, который мы подписали…

— Они не имеют значения. Я не был свободным человеком. Я женился на младшей дочери лучшей подруги моей матери в прошлом мае. Мы не слишком с ней ладили. Она вернулась к маме, а я отправился в гости к дяде, на время. Это означает, что церемония, через которую мы прошли, недействительна. Договор не имеет законной силы. Он не в счет.

— Ты все это знал?

Он равнодушно пожал плечами:

— Конечно. Я ведь будущий юрист.

— Почему? — закричала она. — Зачем ты так поступил со мной?

— Я не мог позволить тебе расхаживать повсюду и рассказывать то, что знаешь.

— Я бы никогда не стала. Ради Бет.

— На это я не мог надеяться. Потом, у меня была сильная потребность в тебе, один или два раза меня бы не устроили. Ты должна гордиться. Не часто я и по второму разу встречаюсь, еще реже по третьему и больше.

Он слишком много говорил. Он что-то скрывал за этими громкими и хвастливыми словами, она это чувствовала. Но вникнуть в суть ей мешали вопросы, обрушившиеся на нее.

— Все это время, — сказала она, — мы совсем не были женаты?

— Жили во грехе. Разве не весело было?

Тошнота подступила к ее горлу.

— Вот почему ты не хотел брать меня домой с собой.

— Какая ты догадливая!

— Я думала, потому, что тебе было стыдно.

— Моей провинциальной невесты? Впрочем, да, могло быть немного неловко.

Это был именно тот тон его голоса, полный превосходства и снисходительности, что так потряс ее. Она скрыла это чувство вспышкой злости.

— Это было бы слишком плохо.

— Я никогда не позволяю себе расстраиваться из-за этого. — Он развернулся на пятках и вернулся в спальню.

Он не беспокоился, потому что в этом не было нужды. Он никогда не собирался увозить ее к себе домой. Она слышала, как он двигался, одеваясь. Она позволила ногам медленно расслабиться и соскользнула по стене, чтобы сесть на пол, приложила руку к поврежденной щеке. Щека горела и щипала. Внутри нее тоже была боль, слишком сильная, чтобы ее можно было погасить слезами.

Эдисон вышел из спальни несколькими минутами позже с запасом одежды под мышкой, остановился над ней.

— За квартиру уплачено на месяц вперед; старая ведьма по соседству заставила дать ей аванс за два месяца плюс задаток. Может, захочешь остаться. Из моих наблюдений за Маргарет, она не захочет, чтобы ты притащила домой свои трудности и расстроила дорогую маму.

Не беспокойство подсказывало такое решение, она знала, а желание не пускать ее назад. Тем не менее в этом было достаточно правды, и через минуту она могла говорить.

— Маргарет моя сестра. Она не прогонит меня.

Он усмехнулся:

— Когда-нибудь ты подрастешь.

Она подняла голову. Слабым голосом произнесла:

— Убирайся, если собрался.

— О, я ухожу. Но прежде я бы мог еще попользоваться немного.

Она уставилась на нею, в то время как внутри росло раздражение. Это, очевидно, отразилось на ее лице, поскольку он дернулся, затем сам себе ответил:

— Очевидно, не стоит. — Он отступил на шаг, затем развернулся и ушел.

Она осталась сидеть там, где была, а звук его шагов все удалялся по лестнице и затем пропал. Она все еще не двигалась, а неподвижно смотрела перед собой, стараясь изо всех сил ни о чем не думать. Наконец к ней стала подкрадываться мысль о Бет, умирающей в луже крови, смеющейся, заботливой, пышущей жизнью Бет. И все из-за Эдисона Галланта, человека, который только что ушел.

Вот когда полились слезы, теплый поток печали, нескончаемый, как дождь субтропиков, который промочил дворик внизу.