ГЛАВА 11

— Догадался? — на самом деле Эмма не удивилась: она представляла, что у всего города возникла вполне определенная версия того, что произошло, пока она была со Стивеном на острове. Ее поразила сдержанная манера Фултона.

Он не показал ни отвращения, ни гнева. Он Просто стоял, лицо оставалось в тени, голос был тих и ровен.

— Ты и бандит?

Эмма отвела взгляд и кивнула.

— Да.

— Сегодня на острове, — внес он ясность.

К этому моменту Эмма начала чувствовать подавляемую ярость Фултона, которая скрывалась под спокойными манерами.

— Да, — снова подтвердила она, судорожно сглотнув. Бог знает, что ей не хотелось обижать Фултона, но, похоже, он никогда не требовал ни ее любви, ни ее верности.

Рука Фултона вцепилась в ее руку, и это прикосновение было далеко не успокаивающим. Он так сжал ее кисть, что болела вся рука.

— Почему? — настаивал он. — Почему ты позволила ему овладеть собой, когда мне ты позволяла только подержать твою руку? Господи, Эмма, мы встречались месяцами, а ты позволила мне поцеловать тебя всего несколько дней назад!

Она тщетно пыталась вырваться.

— Ты делаешь мне больно, — прошептала она.

— Скажи мне, почему! — прохрипел Фултон, продолжая сдавливать ее руку, пока Эмме не показалось, что она потеряет сознание от боли.

— Потому что я люблю его! — выкрикнула в отчаянии Эмма, неожиданно страшно испугавшись. — Пожалуйста, отпусти меня…

Он отпустил ее руку, напоследок еще раз сильно сжав.

— Ты любишь его, — сказал он. — Он бродяга, вне закона — бандит! И ты любишь его?

Какой-то миг Эмма была слишком испуганна, чтобы двигаться или говорить.

— Черт с тобой! — выдохнул Фултон и внезапно снова схватил ее, на этот раз за талию. Он грубо прижал ее к себе, и она почувствовала его желание, но это чувство было совсем не таким, как со Стивеном. Оно пугало ее.

— Фултон! — охнула она, но, желая освободиться, она тратила много сил на борьбу, а на крик о помощи их уже не оставалось.

Он прижал ее к стене и стал задирать юбки. Эмма прекратила борьбу, чтобы набрать воздуху и закричать, но, однако, прежде чем она успела крикнуть, Фултон накрыл ее рот своим, прижавшись своими губами к ее губам и вторгаясь языком в глубины ее рта. И снова не было ничего похожего на сладостную теплоту, которую она узнала в объятиях Стивена. Рожденная в трущобах Чикаго, воспитанная опытной женщиной, знакомой с опасностями, которые могут подстерегать юную леди, Эмма сильно ударила коленом в пах Фултону.

Удар заставил его отпустить Эмму. Со стоном он склонился пополам. Она посмотрела, как он, прерывисто дыша, с глазами, дикими от ярости, в полумраке повернулся и прислонился одним плечом к стене. Эмма поразилась, она никогда не видела эту сторону его натуры, никогда не догадывалась о холодной жестокости, скрывавшейся под вежливой оболочкой.

Расправив плечи и пригладив юбки, Эмма заставила себя уйти, медленно пряча свой страх, как от рычащей собаки. Ее первым и безумным желанием было броситься бежать.

Возвращаясь в зал, она была почти уверена, что Стивен ждет ее. Но он кружил Джоэллен в танце, улыбаясь ей и смеясь тому, что она говорила ему.

Для Эммы вечер был испорчен. Не глядя по сторонам, она пошла к выходу и вступила в прохладную чистоту весенней ночи.

Казалось, музыка преследует ее, а поверхность озера, мерцавшая в лунном свете, не предложила обычного успокоения. Добравшись до укрытия на парадной веранде в доме Хлои, Эмма опустилась на качели, спрятанные в тени, и дала выход всем чувствам, которые сдерживала до сих пор.

Она отдала свое сердце и тело человеку, который не мог предложить ей ничего, кроме чувственного влечения. А Фултон, человек, который ей когда-то нравился и которому она доверяла, предал ее. Мечты о респектабельной жизни, прочном браке, счастливой семье были разбиты.

Слезы не могли охладить жар стыда на лице. Почти обезумевшая от горя, Эмма охватила себя руками и закачалась. Несмотря на все свои усилия, она была не лучше своей матери. Для того, чтобы лишить ее добродетели, понадобился всего лишь красивый, сладкоречивый мужчина.

Она сдавленно вскрикнула, когда чья-то рука схватила ее за локоть: она не слышала скрипа петель калитки или звука шагов на дорожке.

Она набрала воздуха, чтобы завопить, но не успела, потому что Стивен сел рядом с ней, освещаемый светом из окна веранды.

— Ты сказала ему.

Эмма вырвала руку. Она устала, что ее все время хватают; высвободилась и вскочила.

— Да, — резко сказала она. — И он воспринял новость нехорошо.

— Не могу сказать, что виню его, — откликнулся Стивен медленно, заметно растягивая слова. Его улыбка сверкнула молнией на фоне чернильно-черного неба, и Эмма почувствовала, как тает. — Терять такую женщину не понравилось бы никому.

Она прижалась к поручню качелей, чтобы ослабить его власть над ней, но он притянул ее ближе.

— Стивен, я, право, уст…

Он прервал ее поцелуем, который заставил ее обвить его шею руками и вздохнуть так, что дрожь пронзила ее до самых кончиков пальцев.

Эмма поджала пальцы в бальных туфельках, а когда Стивен коснулся языком уголков ее рта, сдалась. Он провел рукой от талии вверх и накрыл ладонью грудь, большим пальцем лаская напрягшийся сосок. Жар желания обрушился на все существо Эммы, и ей ничего так не хотелось, как лечь на эти качели и отдаться Стивену.

Но так же внезапно, как он начал целовать ее, Стивен остановился, отодвинув Эмму от себя. Он долго рассматривал ее при свете из окна, потом прикоснулся кончиком указательного пальца к тому самому месту на шее, которого раньше касался Фултон.

— Что случилось?

Эмма быстро отвела глаза, потом посмотрела прямо ему в лицо.

— Фултон стал… перевозбужденным.

— Перевозбужденным? — передразнил ее Стивен, пряча полуулыбку.

Эмма сдержалась, ее взгляд упал на всегда присутствующую кобуру и револьвер на бедре, потом вернулся к лицу Стивена.

— Ты когда-нибудь снимаешь эту штуку?

Он ухмыльнулся.

— Да, мэм, — хрипло ответил он. — Я снимаю ее, когда ложусь в постель.

Он осторожно взял косу Эммы и провел по ней большим пальцем, словно воскрешая в памяти ощущение от этого движения.

— Завтра рано утром я должен отправиться на перегон. Я зашел попрощаться.

Хотя Эмма знала, что он вернется через две, или около того, недели, ее переполняла грусть, словно он уезжал навсегда, но она не показывала вида.

— Не думай, что это беспокоит меня, — солгала она. — Я рада проводить тебя.

Стивен хмыкнул.

— Полагаю, что так, — согласился он. — Но осмелюсь заметить, мисс Эмма, что вы будете счастливы и увидеть меня вновь. Может быть, я снова увезу вас на остров и буду любить на поляне с маргаритками.

На щеках Эммы вспыхнул жар, потому что простым напоминанием о неистовом наслаждении, которое она испытала, Стивен пробудил в ней множество ощущений. Она прикусила нижнюю губу и уныло взглянула на него.

— Две недели не так долго, — нежно утешил он ее, привлекая к себе и кладя подбородок ей на макушку. — Кроме того, когда я вернусь, будет лето.

Эмма затрепетала, представляя необыкновенные поцелуи и ласки Стивена под яркой летней луной.

— В следующий раз тебе будет лучше, — хрипло продолжал Стивен, успокаивая ее легкими движениями рук вдоль спины. — Больше не будет больно. Будет только наслаждение.

Эмма посмотрела на него, не зная, понимает ли он, что тот экстаз, который он вызывает в ней, так силен, что переходит почти в боль.

— Ты не можешь остаться? — прошептала она. — Не мог бы кто-то другой перегнать скот?

Он покачал головой, потом наклонился, чтобы крепко поцеловать ее в губы.

— Готовься, — сказал он, отпуская ее, — потому что я буду любить тебя, где бы ты ни была.

С этими словами он легонько шлепнул Эмму, надел шляпу и пошел насвистывая по дорожке к калитке.

Эмма встала с качелей, руки сжимались в кулаки, кровь горела в жилах. Стивен хотел, чтобы она думала о нем все время, пока его не будет, и он достиг этого своими поцелуями и словами. Ей страстно хотелось поступить ему назло, но она знала, что проведет следующие две недели мечтая, как все будет, когда вернется Стивен. И какие восхитительные веши он будет делать с ней.

Покружившись на одной ножке, Эмма поспешила в дом и влетела в большую гостиную, где застала Хлою и Большого Джона Ленагана в середине поцелуя. Они не слишком поспешно отодвинулись друг от друга при появлении Эммы.

— Мне кажется, вы будете счастливы узнать, — объявила она, — что Фултон и я, возможно, никогда больше не будем разговаривать друг с другом.

Хлоя посмотрела на Большого Джона и отошла от него к Эмме.

— Так ты не будешь витнивилльской Уитни?

Эмма подумала обо всем, что могла бы иметь, если бы любила Фултона, если бы он не оказался таким мерзавцем. Пожертвовать красивой одеждой, домом и путешествиями в Европу — это было нетрудно, потому что с Хлоей она жила достаточно обеспеченно. Она горевала о приглашениях на утренний чай, о почетном месте в церковном хоре. И о теплых улыбках, подаренных ей другими молодыми женщинами на улице или в магазине.

Хлоя прочитала муку на лице девушки и взяла ее за руки.

— Мне жаль, милая, — сказала она.

Эмма вспомнила эпизод в темном коридоре гостиницы.

— Я бы не смогла вынести его прикосновения, — доверчиво сказала она, на минуту забыв о присутствии Большого Джона.

Хлоя нежно поцеловала ее в лоб.

— Ступай спать и выбрось этот вечер из головы.

Эмма взглянула на Большого Джона, который наблюдал за ней с отцовской любовью, и тоже поцеловала его.

— Спокойной ночи.

У себя в комнате Эмма сбросила платье и накинула халат. Потом, достав свежую ночную рубашку из комода, спустилась вниз по черной лестнице и прошла по коридору в ванную. Хорошая горячая ванна поможет ей почувствовать себя лучше.

Тщательно закрыв дверь, Эмма наполнила ванну горячей водой и добавила немного ароматических солей, которые Хлоя подарила ей на Рождество. Воздух заблагоухал ароматом диких цветов.

Эмма закрутила косу короной вокруг головы и медленно, с наслаждением опустилась в воду. В голове возникали воспоминания о том, как Стивен любил ее среди маргариток. Она вспомнила, как отвечала ему, я щеки ее вспыхнули. Закрыв глаза, Эмма вернулась мысленно в маленькую тесную квартиру в Чикаго, где жили три сестры с Кэтлин, их матерью.

Она ясно представила Кэтлин, словно та сейчас стояла перед ней — темные взъерошенные волосы, смеющиеся карие глаза. О, она была красива, когда не пила. Мужчины кружились вокруг нее, с охотой покупая безделушки и бутылки, все, что она хотела.

Эмма с сестрами старались не попадаться на глаза, когда в квартире был кто-то из мужчин, но квартирка была тесной — не было места спрятаться. Кровать Кэтлин отделялась от кровати, на которой спали девочки, холщовой занавеской, и практически каждую ночь тени на ней то сливались, то разъединялись.

Обычно мужчины уходили перед рассветом. Некоторые были добрыми, разжигали уголь в печи перед уходом, а на столе всегда оставались деньги. Несколько дней все было хорошо. Кэтлин покупала фрукты и тушенку для Каролины, чтобы приготовить ее с капустой, а иногда они вчетвером шли на представление с танцорами, жонглерами и глотателями огня.

Но потом всегда Кэтлин впадала в странное отчаяние и покупала на последние деньги бренди, напиваясь до такого состояния, что могла даже упасть с кровати. Каролине приходилось заботиться о матери, словно та была ребенком.

Когда появился солдат, казалось, все изменилось. Кэтлин сказала, что влюблена, что выйдет замуж за Мэтью Харрингтона и жизнь у них изменится.

Да, размышляла Эмма со вздохом, Кэтлин была права — с приходом Мэтью Харрингтона в красивой голубой форме жизнь изменилась.

Кэтлин ничего не делала, только пила и лежала за занавеской с Мэтью. Каролина воровала деньги из карманов его брюк, чтобы было на что купить еду.

— Он хочет трогать меня, — сказала Эмма Каролине бледным зимним утром, когда они шли по улице, Лили бежала вперед, подкидывая ногой жестянку.

— Мэтью? — спросила Каролина, ее карие глаза смотрели с тревогой. Ей было всего восемь лет, но теперь, со смертью бабушки, все тревоги и заботы легли на ее детские плеча. — Что он говорил?

— Он пытался посадить меня на колени, когда мамы не было рядом.

Каролина рассердилась.

— Не подходи к нему, — предупредила она.

Как выяснилось, им не надо было волноваться, потому что на следующий день, когда лавочники вывешивали в витринах рождественские гирлянды, Кэтлин объявила о своем решении. Мэтью хотел, чтобы девочки уехали на Запад на сиротском поезде. По его теории, им будет лучше на открытых просторах, чем в большом городе, и Кэтлин решила, что это хорошая мысль.

Эмма закрыла глаза, вспоминая, как маленькая Лили, всего-то шести лет, плакала и умоляла мать не отсылать их. Она обещала быть хорошей девочкой и чистить сапоги Мэтью, если только Кэтлин позволит им остаться.

Слезы повисли на ресницах Эммы. Где сейчас Лили? Счастлива ли? Ищет ли она своих сестер, как Эмма? Такие же у нее красивые серебристые волосы? Жива ли она вообще?

Эмма смахнула слезы рукой и стала вспоминать старшую сестру, Каролину. Она была уверена, что Каролина выжила, потому что была самой сильной и решительной из них. Она тоже ищет своих сестер — Эмма чувствовала это всем своим существом, В один прекрасный день они найдут друг друга и ответят на все вопросы.

Шериф Вудридж становился стар. Он признавался себе в этом, сидя за столом в тюрьме и почесывая голову под шляпой.

Он был страшно рад, что танцы прошли без неприятностей. Иногда несколько парней начинали спорить из-за хорошенькой оборки, и завязывалась драка.

С такой неприятностью шерифу было не справиться, особенно если у молодых ребят было при себе оружие.

Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, шериф открыл ящик своего стола. Он был забит письмами и объявлениями о разыскиваемых преступниках. Шериф все собирался разобраться с ними.

Он решительно вытащил охапку объявлений и набил ими печку. Он собирался проделать то же с письмами, но тут помешало чувство вины. Одно письмо было в чистом голубом конверте, подписанном аккуратным почерком. И оно не было старым. Всего неделя или две.

Любопытство возобладало над ленью, и шериф Вудридж ногтем открыл конверт и вытащил листок.

Шериф свернул письмо и поскреб подбородок. Эмма Чалмерс… та рыженькая девочка, которую вырастила Хлоя Риз, если он не ошибается. Он запихнул письмо обратно в конверт, думая, что ему следует пойти к Хлое Риз и передать письмо.

От жалованья почти ничего не осталось, а ему хотелось выпить. Немножко виски, которое он припрятал в своей комнате в доме мисс Хиггинс, будет очень кстати.

Твердо веря, что человеку никогда не следует делать сегодня то, что можно отложить до завтра, Вудридж снова сунул письмо в ящик стола.

Старая коляска подпрыгивала и тряслась по темной сельской дороге. Джоэллен Ленаган пододвинулась ближе к Стивену.

— Я чувствую себя в безопасности, так как у вас кольт, — сказала она, беря его под руку.

Сдержав улыбку, Стивен опустил вожжи на спины лошадей, и поехала немного быстрее под звездным лунным небом.

— Сколько вам лет, Джоэллен? — спросил он, прекрасно зная, что ей шестнадцать. Он хотел заставить ее задуматься о разнице в их возрасте.

— Будет семнадцать через шесть с половиной месяцев, — ответила она.

Стивен засмеялся, но никак не прокомментирован ответ.

— Я всего на три года моложе Эммы Чалмерс, — рассуждала она.

Стивен снова промолчал.

— Вы считаете ее красивее меня?

Стивен вздохнул.

— Я считаю, что она красивее всех женщин, — ответил он.

Джоэллен вытащила свою руку и отодвинулась к дальнему краю сиденья. Стивен понял, что она дуется, но не взглянул на нее.

— Вы любите ее?

— Возможно.

— Вы не сможете жениться на ней, потому что она уже помолвлена.

Стивен не стал утруждать себя, рассказывая Джоэллен об истинном положении дел. Кроме того, это не ее дело.

Джоэллен снова подвинулась.

— Я знаю, вы думаете, что я молода, — сказала она, — но я, ну, я разбираюсь в некоторых вещах. Как это должно быть между мужчиной и женщиной и все такое.

Разговор становился увлекательным, хотя Стивен сомневался, чтобы Большому Джону он бы понравился.

— О? — удивился он.

— Я искушенная, — поведала Джоэллен.

— Вот это настоящий стыд, — ответил Стивен. — Такой красивой девушке, как ты, следует блюсти себя для единственного мужчины.

Джоэллен примолкла и молчала примерно с полмили. Потом она продолжила:

— Ну, я не совсем искушенная. Но меня целовали.

Стивен улыбнулся в темноте.

— Понимаю.

— Вы действительно считаете, что у меня будет единственный мужчина?

— Могу поспорить на деньги.

— Может быть, я уже нашла его, — промурлыкала Джоэллен.

Стивен уже различал огни ранчо, неясно вырисовывающегося в темноте, и страстно хотел только поскорее добраться до его дверей и оставить там Джоэллен, как просил сто Большой Джон. Он заставил лошадей бежать еще быстрее.

— Так что?

Джоэллен снова взяла его под руку и прислонилась, головой к его плечу.

— Мне будет страшно одной в этом большом доме. Отец останется до утра у мисс Риз, знаете ли. О, какой-нибудь из работников может прокрасться в дом и изнасиловать меня!

Стивену не понравилось ее настроение.

— Большой Джон, должно быть, продумал, чтобы с вами ничего не случилось, — сказал он. — Кроме того, вы можете запереть двери.

— Я хочу, чтобы вы спали в доме, — настаивала Джоэллен. — Тогда никто не сможет…

— Сегодня я буду спать в своей постели, Джоэллен.

— Я хочу, чтобы вы защищали меня.

Стивен глубоко вздохнул.

— Нет.

— Я могла бы остаться с вами… в вашей хижине.

— Большой Джон мог бы отходить меня кнутом, и я бы не винил его.

Когда коляска проехала через открытые ворота, по дороге, ведущей к приземистому дому, Джоэллен вздохнула.

— Никогда не думала, что вы трус, мистер Фэрфакс.

Терпение Стивена дошло до предела. Он никогда не поднимал руку на женщину, но сейчас он испытывал сильнейший соблазн отшлепать эту особу по заднице. С облегчением он подкатил к входной двери и остановился. Спустившись на землю, он обошел коляску и помог Джоэллен. И все это без единого слова.

Он поморщился от боли в ребрах, ставя девушку на землю.

Из нижних окон дома лился свет, дверь была открыта. Появилась экономка, держась за концы фартука и тараторя что-то по-испански. Было ясно, что она хотела, чтобы Джоэллен, не теряя времени, вошла в дом подальше от бандита, который привез ее домой.

Джоэллен встала на цыпочки и поцеловала Стивена в щеку.

— Спокойной ночи, мистер Фэрфакс. И спасибо вам за чудесный вечер.

Стивен сделал круглые глаза, а экономка вперевалку поспешила по дорожке, похожая на наседку, собирающую цыплят перед грозой.

Никакой индеец или пьяный ковбой не полезет в этот дом насиловать Джоэллен, если только он в своем уме.

Из-за боли в ребрах Стивен осторожно забрался в коляску и поехал на конюшню. Когда он управился с лошадьми, то медленно пошел к своему маленькому дому. В ночлежке горел огонь, но он не зашел поиграть в карты.

Ему хотелось спать.

В доме он зажег спичку и засветил лампу, повесил шляпу. На печке стоял кофейник, но кофе был холодный и крепкий, и мысль о его вкусе вызвала гримасу.

Стивен разделся и умылся тепловатой водой, которую вылил из чайника в эмалированный таз с красной каемкой. Он подошел к двери, чтобы вылить воду, и его внимание привлекло окно на втором этаже хозяйского дома. Оно одно светилось, и за ним двигалась стройная фигурка.

Будучи не чужд ничему человеческому, Стивен несколько секунд наблюдал маленькое представление. Джоэллен раздевалась и прекрасно знала, что за ней наблюдает Стивен. Усмехаясь, Стивен покачал головой, выплеснул воду из таза и вернулся в дом. Брюки стали тесны в паху, но причина была не в Джоэллен. Он вспоминал мисс Эмму Чалмерс, лежащую обнаженной, с волосами, отсвечивающими огнем на солнце.

Стивен закрыл дверь, задул лампу и, положив на стол, чтобы можно было легко достать, неизменный кольт, отстегнул кобуру. Отшвырнул ее и, сняв сапоги, он стянул брюки и скользнул в постель.

Он не мог не думать, как бы это было, если бы рядом лежала Эмма, такая гладкая, нежная и желанная. Томительная боль завладела им.

Стивен положил руки за голову и смотрел в потолок, воображая, как бы все было, если бы уладилось в Новом Орлеане, если бы он мог привезти Эмму в Фэрхевен и устроить там свою жизнь. Он дошел в своих мечтах даже до детей, которых она могла родить ему, представлял их играющими на зеленой лужайке и скользящими в чулочках по гладкому полу в бальном зале.

Стивен тяжело вздохнул в темноте. Он не мог требовать, чтобы Эмма провела жизнь, переезжая из одного города в другой, видя, как ее муж хватается за револьвер при каждом неожиданном звуке или движении. Она заслужила дом и семью. Она заслужила покой.

Луизиана звала его шепчущим соблазняющим голосом, но Стивен не собирался внимать ему. С Эммой или без нее, его повесят в течение тридцати дней, как только он переступит границу.