ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1962

Омар Рашид смотрел на экран и мечтал быть в постели со своей кузиной.

Соблазнительная танцовщица Дахиба демонстрировала на экране свои груди и бедра, обтянутые модным платьем от лондонского модельера, свои длинные ноги в туфлях на высоченных каблуках, и кровь двадцатилетнего Омара закипала, ему казалось, что он сейчас взорвется. Желал он не Дахибу, а сидящую рядом с ним в темном кинотеатре семнадцатилетнюю Камилию.

Омар прельстился своей кузиной на вечере балетного училища, где вся семья Рашидов любовалась Камилией, танцующей на сцене в трико, легкой юбочке и белых колготах. Ей было тогда пятнадцать, и Омар впервые заметил, что все женские соблазны уже при ней.

– Какая она красавица, Дахиба! – прошептала Камилия.

Омар не отозвался. Охваченный сексуальным пылом, юноша был девственником, потому что ислам запрещает плотскую любовь вне брака. А жениться Омар, как и многие его сверстники, мог, только окончив учебу и получив работу, то есть лет в двадцать пять. До этого дня молодым холостякам была запретна даже мастурбация. Изредка Омар все-таки удовлетворял свою потребность– в бане, с такими же сексуально озабоченными юношами, но это был не выход. Он хотел женщину.

– Дахиба – настоящая богиня, – вздохнула рядом с ним Камилия. Фильм был типичным египетским боевиком: музыкальная комедия с фарсовыми и мелодраматическими сценами вперемешку, где в финале бедная крестьяночка непременно выходит замуж за миллионера. Зал был битком набит, зрители подпевали любовным песенкам и хлопали в такт соблазнительным танцам Дахибы, а лоточники разносили по рядам бутерброды, жареные мясные шарики и содовую воду. Когда на экране появился негодяй – с неизменными приметами – густыми усами и в феске, – зрители стали выкрикивать бранные слова, а когда Дахиба – в роли невинной девушки Фатимы – отвергла его гнусные предложения, зал взорвался восторженными криками, которые могли бы сорвать крышу каирского кинотеатра «Рокси».

Египет занимал второе место в мире по числу выпускаемых в год фильмов, и каирские горожане могли хоть каждый день смотреть новую картину. Больше всего зрителей было в четверговые вечера, накануне выходного дня – в пятницу в учреждениях не работали, и студенты были свободны от занятий.

Фильм кончился, и две тысячи зрителей встали, чтобы выслушать в торжественном молчании национальный гимн, созерцая при этом на экране улыбающееся лицо президента Насера.

Потом четверо юных Рашидов в потоке зрителей вышли на улицу в душистую весеннюю ночь. Смеясь и болтая, они думали каждый о своем: Камилия мечтала о том, что она станет такой же знаменитой танцовщицей, как Дахиба; Захария вспоминал мелодии любовных песен; Тахья, как и всегда после зрелища завораживающих и пылких эмоций на экране, думала о том, что любовь – прекраснейшая вещь в мире; Омара неотвязно преследовала одна и та же мысль – когда же он найдет девушку, с которой будет заниматься сексом. Взглянув на свое отражение в витрине магазина, Омар приободрился: он был красив – стройный, худощавый, с блестящими из-под сросшихся на переносице бровей черными глазами. Омар был уверен, что, когда он окончит университет, получит работу и вступит во владение наследством покойного отца, ни одна женщина в Египте не откажет ему. Но это в будущем – а пока он студент, живущий с матерью на улице Райских Дев и получающий карманные деньги от дяди Ибрахима, – зачем он нужен женщинам? Они и не глядят на него. Хотя вот она, рядом с ним – кузина Камилия с пушистыми черными волосами и глазами цвета темного меда, пахнущая мускусом. Может быть, она не откажет ему?

Все четверо были одеты по-праздничному: Омар и Захария – в приталенных рубашках и джинсах, девушки, по обычаю дома Рашидов, несколько старомодно – в блузках с длинными рукавами и юбках ниже колен.

– Я хочу есть! – закричала Камилия.

Четверо подростков, держась за руки, – девушки в середине – перебежали улицу – на противоположном углу лоточники в галабеях продавали проголодавшимся зрителям кебабы, мороженое и фрукты.

Омар, его сестра и Камилия купили бутерброды с ломтиками жареной баранины и помидор, а Захария съел тушеный помидор и выпил стакан тамариндового сока. Захария не ел мяса с семилетнего возраста – увидел на базаре, как мясник нагнетает воздух в тушку только что зарезанного ягненка, – она раздувалась все больше и больше, а мясник колотил ее палкой, чтобы воздух равномерно распределился под шкуркой, и она легко отделилась от костей. Это полуфантастическое зрелище напугало ребенка, даже кусочек любого мясного блюда Захария извергал со рвотой, и взрослые примирились с его вегетарианством.

Съев свой помидор, Захария дожидался, пока сестры и Омар покончат с едой. Как это бывало с ним иногда, он вдруг впал в задумчивость: в фильме с красивыми танцами и приятными мелодиями был один сюжет, который всегда вызывал у Захарии подавленность и уныние – тема разведенной жены, которая изображалась по стереотипу злодейкой и развратницей. Захария знал, что его мать получила развод от отца, но не верил, что она может быть такой, как разведенные жены в кинофильмах. Ведь не все разведенные жены плохие – тетя Зу Зу, которая умерла год назад, была разведена, но все называли ее святой женщиной.

Захария не видел ни одной фотографии своей матери, но представлял ее себе как живую: красивой, целомудренной и благочестивой, как Зейнаб, святая семьи Рашидов. Захария любил мечтать о мелодраматической встрече с матерью, слезах и объятиях; двоюродный брат Омар расхолаживал его.

– Если твоя мать такая правильная женщина, – говорил он насмешливо, – почему она никогда тебя не навестила?

Захария мог выставить только одно возражение: она, наверное, умерла. Умерших всегда легче канонизировать.

Тахья слегка оступилась, и Захария поддержал ее под локоть. Между двоюродными такие касания были допустимы, но Захарию пронизал ток совсем не родственного чувства. Эта девичья рука под тонкой тканью была такая нежная и горячая!

Если Омар обратил внимание на Камилию только два года назад, то Захария питал нежное чувство к Тахье с раннего детства. Тахья была похожа на образ матери, который он создал в своем воображении – воплощение мусульманской добродетели и чистоты. Захарию не волновало, что семнадцатилетняя Тахья была на год старше его, – она была маленькая и хрупкая, простодушная и наивная. Захария мечтал охранять и защищать ее, всю жизнь провести с ней в святом идеальном супружестве. Для Омара кузина Камилия была объектом пылкой страсти, Захария мечтал о браке с Тахьей – ведь двоюродных часто женят в Египте. Идя рядом с девушкой, юный и счастливый, он мысленно читал ей экзальтированные восточные стихи: «Тахья, будь же моей! Реки счастья у ног твоих заструятся, – так я велю! Солнце свое ожерелье из золота с неба сбросит тебе, – так я велю! Месяц серебряные браслеты тебе из лунных лучей сплетет, – так я велю! Дождь с неба прольется, и капли на коже твоей жемчугом станут, – так я велю! Много чудес для тебя, любимая, я сотворю…»

Тахья, конечно, не слышала стихов и чему-то засмеялась. Захария вздрогнул: ему казалось, что он вслух читал ей пламенные строки. Он вернулся на землю и отпустил шутку на счет проходивших мимо них чем-то озабоченных хмурых русских. Их было теперь немало в Египте в связи с постройкой Ассуанской плотины, в каирских магазинах появились русские товары и русские надписи. Но ко двору они египтянам не пришлись, русским не симпатизировали. Веселые, легкие каирцы прозвали их «унылые люди».

Захария начал напевать любовную песенку «К тебе мой взор прикован», остальные подхватили ее. Они шли веселые, красивые – воплощение сияющей победоносной юности. Улицы были ярко освещены, из открытых дверей лилась музыка. На тротуарах сидели женщины-феллахи в черных мелаях, поджаривающие на жаровнях кукурузные зерна – знак, что лето уже началось. В теплом воздухе смешивались ароматные запахи мясных шариков, жареной рыбы и цветущих деревьев. Каир был прекрасен и словно создан для юных и счастливых.

Они дошли до площади Свободы, где на месте британских казарм строился отель «Хилтон» в древнеегипетском стиле. Камилия задумалась и не заметила, что рука Омара жадно сжимает ее локоть. Она с восхищением вспоминала танцы Дахибы в кинофильме, который они видели. Танцовщицу обожал весь Египет. Вот бы стать такой знаменитой! Камилия знала, что она рождена для танца. В детстве она подражала женщинам, танцевавшим беледи на приемах Амиры. Умма и отец решили отдать ее в балетную школу. Теперь она школу окончила, попав в число самых блестящих выпускниц, которых приглашали в национальный балет. Но в своевольной головке Камилии вихрились другие замыслы – классический балет был не по ней. О своих планах она решила сегодня рассказать Ясмине.

Омар заметил идущих навстречу молодых людей, которые глазели на Камилию. Он нахмурился и посмотрел на Захарию. Юноши на улицах Каира нередко заговаривают с девушкой или пытаются до нее дотронуться. Недавно какой-то юноша в магазине коснулся Ясмины, которая рассматривала вещи на прилавке магазина, Омар и Захария выволокли его на улицу и оттрепали. Но эти парни, увидев, что девушка находится под охраной родственников-мужчин, прошли молча.

В душе Омар даже сочувствовал таким юношам – как и он сам, они могли прикоснуться к девушке только на улице или в автобусе. Омару случалось идти по улице вслед за девушкой, жадно следя за мелькающими ножками и надеясь на удачу. «Но это, пожалуй, ни к чему, – подумал он, – выскочат откуда-нибудь разъяренные братья и кузены… Надо сосредоточить внимание на Камилии, – если она и пожалуется отцу, то Омар знает кое-что про Ибрахима и использует это».

– Откуда у вас эти шрамы?

Обнаженный Ибрахим скатился с женщины и протянул руку за сигаретами, лежащими на тумбочке. Все они расспрашивают про эти шрамы… Сначала он раздражался, потом стал отвечать механически:

– Во время революции получил. Но эта шлюшка настаивала:

– Я спрашиваю – как, а не когда!

– Ножом.

Ибрахим не любил этих расспросов; ни матери, ни Элис он не рассказывал об унизительных и страшных пытках. Тюремщики наносили раны в паху, делая вид, что собираются его кастрировать. Ибрахим встал и подошел к окну, обернувшись простыней, словно тогой. Под окном сиял и шумел Каир; даже сквозь закрытое окно на третьем этаже был слышен уличный шум: какофония автомобильных гудков, музыка из включенных в кафе радиоприемников, песни уличных музыкантов, смех, перебранка.

Революция произошла десять лет назад; после позорного поражения в Суэцкой войне, где Франция и Англия помогали Израилю против Египта, египтян обуяла национальная гордость, накатившая на страну словно разлив Нила. Осуществление лозунга «Египет для египтян» привело к массовому отъезду иностранцев из Египта. Египтяне стали владельцами офисов, магазинов, ресторанов. Каир потерял европейский лоск – замусоренные тротуары, облупленные фасады. Египтян это не заботило – они славили свое обретенное единство и свободу, их распирало от национальной спеси. Героем их странноватой широкоохватной революции был Гамал Абдель Насер – египтяне его обожали. Портреты Насера виднелись в витринах магазинов, в киосках, на афишах кинотеатров.

Ибрахим рассматривал сверху уличную толпу. Пешеходы пренебрегали тротуарами и беспечно игнорировали переходы. Нетрудно было определить новых аристократов – правящую касту Египта, сменившую пашей – землевладельцев и дельцов в фесках, – это были военные в мундирах и их жены в претенциозных европейских платьях.

Землевладельцы не полностью утратили свои позиции: они добились закона о сохранении двухсот акров земли на каждого члена семьи (в первоначальном варианте закона было двадцать акров), а семьи у них были многочисленные. Так что у клана Рашидов земельные угодья, в сущности, остались в тех же границах и стиль жизни не изменился: у женщин этого рода остались меха и наряды, драгоценности и автомобили.

– Доктор Рашид? – позвала, призывно улыбаясь, женщина на постели.

Он досадливо махнул рукой:

– Сейчас придет пациентка…

Сейчас он отошлет эту шлюху, а завтра вызовет другую. После выхода из тюрьмы Ибрахим два года жил затворником – почти не выходил из дому, не общался со старыми друзьями. У него была цель: он засел за учебники медицины и восстановил профессионализм, утраченный за беспечальные годы службы при Фаруке; после этого он нанял небольшое помещение для врачебных приемов и занялся практикой. Он довольствовался ограниченным кругом пациентов, но неожиданно положение изменилось – Ибрахим Рашид стал модным врачом.

Ибрахим смотрел из окна на ярко освещенный кинотеатр «Рокси» и видел через стекло женщину, которая оделась, пересчитала деньги, оставленные на столике, вышла и закрыла за собой дверь.

Сначала Ибрахим тщательно скрывал свое прошлое, но о нем как-то узнали.

– Я лечусь у бывшего королевского врача, – шептала подруге пациентка; та находила это пикантным, и вскоре от пациентов отбою не было. У Ибрахима лечились жены новой военной знати, которой достались поместья изгнанных аристократов.

Ибрахим стал теперь неплохим врачом и полюбил профессию, которая когда-то была навязана ему отцом.

Ибрахим увидел толпу людей, высыпавших из кинотеатра, и узнал четверку молодых Рашидов. Он залюбовался ими: красивые, молодые, жадные до жизни – тщеславный Омар и нежная Тахья, дети Нефиссы, и его очаровательная дочь Камилия. Он едва скользнул взглядом по Захарии и, на миг удивившись отсутствию Ясмины, вспомнил, что она в четверг вечером должна бывать в «Красном Кресте»…

Он закрыл окно и закурил сигарету – сейчас явится миссис Саид со своими желчными камнями.

Ясмина, запыхавшись, вбежала в гостиную, где собралась вся семья слушать по радио концерт Уль-Хассум.

– Извиняюсь за опоздание, – выпалила она, целуя бабушку и мать.

– Ты голодна, дорогая? – спросила Элис. – Ты ведь не приходила к обеду.

– Нет, не голодна, мы на улице ели кебаб. Ясмина сняла с головы шарф, тряхнув золотистыми волосами, и села на диван между Тахьей и Камилией.

Вечером в четверг в большой гостиной собиралась вся семья: на одном конце комнаты – женщины, на другом – мужчины. В ожидании концерта Амира занималась семейными альбомами; сегодня она обнаружила, что все пробелы, возникшие на месте изображений изгнанной Фатимы, уже заполнены новыми фотографиями… Сейчас Фатиме, если она жива, тридцать восемь лет…

– Мишмиш! – крикнул с мужского конца комнаты Захария. – Мы смотрели новый фильм с Дахибой!

Омар строго спросил Ясмину:

– Ты где была?

– В «Красном Кресте». Ты же знаешь. – Ясмина не раздражалась – родственник-мужчина имел право на такие расспросы.

– С кем ты шла домой?

– С Моной и Азизой. Они меня до калитки проводили.

«Девушке действительно опасно сегодня ходить одной по улицам Каира, – подумала Ясмина. – Бабушка, которая не выходит из дому, и представления не имеет о развязных манерах современных юношей».

– Ой, Мишмиш! – закричала Камилия. – Посмотрела бы ты, как танцует Дахиба! – Камилия встала, заложила руки за голову и вильнула задом так, что у Омара глаза на лоб полезли.

– Где ты задержалась, дорогая? – спросила Элис.

– Мы были в больнице! – с восторгом воскликнула Ясмина.

Она должна была окончить колледж в июне, а в сентябре собиралась поступить в университет – не в Каирский университет, где учились Омар и Захария, а в небольшой Американский университет, где студенческие нравы были менее свободными. Учеба Ясмине очень нравилась.

В гостиную вошел Ибрахим, все родственники его радостно приветствовали. Он поцеловал мать и жену. Камилия надула губки – она думала, что отец приведет Хассана аль-Сабира, в которого она недавно влюбилась с пылкостью подростка. Но Ибрахим редко приводил друга, потому что он явно не нравился Амире.

– Мы сегодня были в больнице! – сообщила отцу Ясмина.

– Вот как! – Ибрахим улыбнулся одобрительно.

– Нас повели в детское отделение! Доктору нужна была помощница на осмотре больных, и я подняла руку!

– Ты моя умница. Я тебя так и учил – не робеть и стараться, тогда учеба хорошо пойдет. Может быть, ты и мне будешь помогать на врачебном приеме? Хочешь?

– Еще как хочу! Когда прийти?

– Ну, посмотрим, как у тебя будет с учебой…

Концерт Уль-Хассум, самой популярной певицы арабского мира, передавался каждый последний четверг месяца, и все арабы, от Марокко до Ирана, сидели перед радиоприемниками и телевизорами. Президент Насер использовал эту ситуацию ежемесячно, выступая с короткой речью перед концертом Уль-Хассум, что обеспечивало ему многочисленных слушателей.

Сегодняшняя речь была экстраординарной и поразила весь мир: президент говорил о сокращении рождаемости как о мере, необходимой для подъема экономического благосостояния народа.

Амира всегда слушала эти выступления – ей импонировал харизматический лидер Египта. Насер дал женщинам избирательное право, и Амира гордо ходила голосовать. Ей нравилась скромность Насера, сына почтового чиновника, который, как простые египтяне, ел на завтрак фасоль и ходил по пятницам в мечеть.

Но сейчас она, как и все, сидящие в гостиной, слушала растерянно и недоуменно. Неужели правда, что ограничение рождаемости не противоречит исламу, – ведь такого никогда не было у мусульман! Но вот президент цитирует Коран, Святую книгу: «Бог не желает возлагать на вас тяготы, он желает, чтобы вам жилось легче». Ограничение рождаемости сделает легче жизнь женщины – ведь многочисленные роды истощают и ослабляют женщину, создавая угрозу ее жизни.

Ибрахим, слушая речь Насера, думал о самом себе – ведь у него нет сына, значит, ему надо иметь еще детей, пусть даже сначала родятся девочки, а потом сын. «Призыв Насера в моем случае вызвал обратный эффект», – подумал он с усмешкой, решив отказаться от проституток и возобновить супружеские отношения с Элис. После выхода из тюрьмы Ибрахим не спал с женой, но теперь он почувствовал, что психологический барьер надо преодолеть. Призыв президента к сокращению рождаемости парадоксальным образом подтолкнул Ибрахима к решению возобновить попытки продолжить свой род.

Тахья слушала речь президента, думая, что Насер очень красив… Может быть, его жену зовут Тахья? Ясмина как будущий медик думала, что контроль над рождаемостью осуществлять необходимо, что эта мера раскрепостит женщин Египта… но захотят ли они это понять – и примут ли? Камилия речь не слушала – она строила планы встречи с гениальной Дахибой. Больше всех речь возбуждала Омара: в Египте рождается слишком много детей, но – увы! – он, Омар, не имеет к этому никакого отношения. И он голодными глазами смотрел на Камилию – сбросив туфельки, она покачивала ножкой, сквозь чулок просвечивали наманикюренные ноготки. Дайте срок – уж он ее заполучит!