ПРОЛОГ

– Давайте сначала проедем на улицу Райских Дев, – неожиданно для себя обратилась к таксисту Джесмайн.

– Хорошо, мисс, – ответил водитель-араб, бросив взгляд в зеркальце обзора на золотистые волосы пассажирки.

Джесмайн сама не понимала, как вырвались у нее эти слова. На пути из каирского международного аэропорта и еще раньше, во время беспосадочного перелета Лос-Анджелес – Каир, она уверяла себя, что не приблизится к улице Райских Дев. Она решила как можно скорее покончить с делами, которые потребовали ее присутствия в Каире, и немедленно вернуться в Лос-Анджелес. Обескураженная собственной импульсивностью, она уже хотела приказать водителю ехать прямо в отель. Но ничего не сказала.

Она должна была побывать на улице Райских Дев, хотя сердце ее сжималось от страха.

То и дело нажимая на сигнал, шофер вел машину по многонаселенным кварталам старого Каира.

– Очень славная улица, такая красивая, – заметил он. В его взгляде отразилось любопытство, и Джесмайн поняла, что туристы редко выбирали маршрут на улицу Райских Дев. Она сидела в маленькой пыхтящей машине, украшенной внутри цветными кисточками и бумажными цветами, с Кораном, Священной книгой мусульман, лежащим на приборной доске, задрапированной бархатом, и нервно поглаживала тонкими пальцами ткань своих синих джинсов. Она предпочитала джинсы всякой другой одежде и носила их даже во время обходов в детской клинике. «Разве врач так должен одеваться, доктор Ван Керк?» – раздраженно спрашивала ее заведующая отделением.

Такси объезжало площадь Освобождения; Джесмайн видела среди пешеходов на тротуарах юношей в синих джинсах, в брюках-клеш, вышедших из моды, или в облегающих нейлоновых шортах. Встречались и мужчины в традиционной одежде – длинных свободных рубашках—галабеях.

Было много молодых женщин с пышными распущенными волосами в юбках и блузках, и женщин, одетых по моде нового фундаментализма в «исламскую одежду» – длинные платья, с лицами, прикрытыми короткими вуалями, и крестьянок, скользящих по мостовой в своих узких черных платьях, обтягивающих ягодицы, выявляя прелести, которые одежда должна была скрывать.

Джесмайн искала взглядом в толпе светлокожую золотоволосую девчушку, скачущую вместе со своими смуглыми друзьями, беззаботную, не ведающую о том, что готовит ей судьба…

Джесмайн наклонилась к стеклу: может быть, она в самом деле здесь, девочка из прошлого? И можно остановить такси, схватить ее и сказать: «Идем со мной! Я укрою тебя от угрозы и предательства, которые готовит тебе судьба…»

Такси фыркнуло и замедлило ход; у Джесмайн перехватило дыхание. Эта улица, деревья, сад за оградой – казалось, давно забытые и такие знакомые, как будто она видела их только вчера. И снова страх сжал ее сердце.

С таким же чувством она отбросила письмо, которое получила несколько дней назад в Лос-Анджелесе, письмо из Каира. «Доктор Ван Керк, вы должны незамедлительно приехать в Каир по делу о наследстве. Ваше присутствие необходимо». Подпись адвоката ее семьи – она знала его с детства, проведенного на улице Райских Дев. Стало быть, он еще жив.

– Ты должна поехать, – сказала ее лучшая подруга доктор Рашель. – Если ты определишь свои отношения с семьей, твоя жизнь наладится и на душе будет спокойнее.

Джесмайн позвонила адвокату.

– Дело слишком сложное, вам надо приехать.

– Остановитесь, пожалуйста, – сказала она водителю. Машина остановилась под сенью зеленого шатра – ветви могучих деревьев свешивались из-за каменной стены. В глубине обширного сада, такого удивительно безмятежного посреди кишащего людьми города, виднелся большой старый дом – трехэтажный, из розового камня, с узорными балконами и деревянными жалюзи на окнах. Потрясенная Джесмайн не могла оторвать взгляда от здания, где она родилась, где прозвенел ее первый смех и пролилась первая слеза.

«И откуда я была изгнана, преданная проклятью и обреченная на гибель», – мрачно подумала она.

Она смотрела и смотрела на дом – этот каменный монумент обветшалой славы прошлого ее страны. Эти окна могут открыться, и в них покажутся лица, которые она нежно любила, которые ненавидела, которых боялась, – лица людей разных поколений могущественной аристократической семьи Рашидов. Безмерно богатые, близкие друзья королей и пашей, блистающие и благословенные, и таящие под покровом славы – грех, разврат, убийство. В ее сознании загорелись вопросы: живы ли они, не распалась ли семья?.. Зазвучали слова давних лет, сказанные ее бабушкой Амирой:

– Женщина в своей жизни может иметь несколько мужей, много братьев и сыновей, но отец останется единственным.

– Водитель, – резко сказала Джесмайн, вычеркивая из памяти день последнего страшного свидания с отцом, – везите меня в отель «Хилтон».

Когда такси уже ехало по одной из центральных улиц города, Джесмайн вдруг поняла, что плачет. В аэропорту, выходя из самолета, она опасалась, что, ступив на землю Египта, не совладает с собой, но не испытала ожидаемого потрясения и чувствовала себя так же, как в любом другом аэропорту. Потрясение наступило теперь, когда она увидела свой родной дом на улице Райских Дев.

Сквозь слезы смотрела она на улицы Каира. Сколько изменений произошло за эти годы… На стройных фасадах старинных аристократических особняков, проданных современным бизнесменам, сияли неоновые надписи; кругом возводились новые высокие здания и стоял неумолкаемый шум строек.

Но несмотря на все изменения, это был ее любимый Каир. Бесстыдно-ослепительный, дерзко сияющий, вынесший десятки столетий нашествий, оккупации, войн, эпидемий и правления полубезумных эксцентричных властителей.

Такси объезжало кругом площадь Тахрир, огороженную в связи с постройкой новой линии метро. Джесмайн видела новых женщин Каира, невозмутимо идущих по улицам по своим делам или сидящих на террасах кафе.

Когда Джесмайн увидела наконец отель «Нильский Хилтон», не показавшийся ей теперь столь современным, как некогда, она вспомнила свою свадьбу в этом отеле и подумала, стоит ли по-прежнему в вестибюле бронзовый бюст Насера. А рядом со зданием «Америкэн экспресс офис», как и прежде, маленькая лавочка мороженщика, окутанная ароматом ванили, – она, Камилия, Тахья и Захария всегда покупали там мороженое. И еще там стояли продавцы жасмина, так густо увешанные гирляндами, что за цветами не было видно их лиц; и еще крестьянки-феллахи, торгующие жареными зернами кукурузы, – примета наступающего лета.

Джесмайн высунулась из окна. Некогда она поклялась не возвращаться в Каир, и она собиралась сдержать свою клятву. Тело ее прибыло в Каир для переговоров о наследстве с юристом мистером Абделем Рахманом, но душа и сердце благополучно пребывали в Калифорнии.

Машина подъехала к отелю, и привратник открыл дверцу, с улыбкой проговорив:

– Добро пожаловать в Каир!

Он так же внимательно посмотрел на золотистые волосы Джесмайн, как таксист и носильщик на аэродроме, и она напомнила себе, что надо купить шарф, чтобы не ходить с непокрытой головой в мусульманской стране. Выходя из самолета, она надела свитер, чтобы прикрыть обнаженные руки, но шарф сунуть в сумку забыла. Джесмайн взяла в дорогу совсем небольшой чемодан, так как собиралась пробыть в Каире не больше двух дней. И ни в коем случае не посещать дом на улице Райских Дев.

Коридорный взял чемодан и пошел за ней к конторке регистрации. Войдя в вестибюль, Джесмайн услышала музыку и громкие голоса: вошла свадебная процессия – впереди танцоры и музыканты, потом молодожены, окруженные друзьями и родственниками, бросавшими монеты «на счастье». Джесмайн подождала, пока с ней поравнялась невеста, за которой две девчушки несли длинный шлейф. Она невольно вспомнила свою свадебную процессию, как шла через этот же вестибюль тогда еще только что построенного отеля. Как она была счастлива! Джесмайн нашла в сумочке мелочь и бросила под ноги молодоженам со словами: «Счастья вам. Мабрук». Клерк за конторкой, красивый молодой человек, приветливо поздравил ее с прибытием в Каир. Его улыбка была по-восточному льстивой, а взгляд черных глаз – томно-ласковый; она успела отвыкнуть в Калифорнии от этих повадок. Джесмайн спросила его, нет ли ей писем; он посмотрел и учтиво ответил:

– К сожалению, нет, доктор Ван Керк.

Она сообщила юристу дату своего прибытия в Каир и номер комнаты, зарезервированной в отеле, но известий от него почему-то не было. Коридорный провел Джесмайн в номер – «с окнами на Нил, как вы заказывали», – получил от нее фунтовую бумажку «на чай» – но его улыбке она увидела, что это слишком много.

Джесмайн чувствовала себя усталой и голодной, но сразу же подняла трубку телефона у кровати, чтобы позвонить в Лос-Анджелес. Набрав первую цифру, она услышала стук в дверь.

За дверью стояла женщина в одеянии мусульманки, посетившей Мекку, – в длинном белом платье, с белым покрывалом на голове, скрывающим нижнюю часть лица. В одной руке у нее была кожаная сумка, в другой – посох, опираясь на который она вошла в комнату. Джесмайн под взглядом устремленных на нее черных глаз не могла сдвинуться с места. Амира! Она вспомнила их последнюю встречу, и ее охватили гнев и тоска.

– Да пребудут с тобой милость и милосердие Аллаха, – сказала Амира по-арабски.

Этот голос пробудил в душе Джесмайн воспоминание о запахе сандалового дерева и сирени, сладостном журчании фонтана в саду на улице Райских Дев, божественном вкусе засахаренных абрикосов на террасе в горячий полдень. Счастливые воспоминания, которые она подавляла вместе с воспоминаниями о страдании и боли!

– И с вами тоже, – ответила она с дрожью в голосе, как будто обращаясь к призраку, – мир и милосердие Аллаха да пребудут. Входите.

И когда Амира вошла в комнату и Джесмайн вдохнула легкий запах миндаля от ее одежды, она изумилась, как быстро воскресло прошлое. Как легко вернулся в ее уста арабский язык и как радостно было говорить на нем.

Амира стояла, ожидая, пока Джесмайн предложит ей сесть. Она уселась на стул с изяществом женщины высшего общества, но Джесмайн заметила в ее движениях некоторую скованность. Все-таки Амире было за восемьдесят. Джесмайн присела на край постели, не спуская глаз с удивительного видения. Значит, Амира совершила паломничество в Мекку…

– Здоровье мое – слава Богу, – сказала Амира, спуская покрывало со снежно-белых волос.

– Как вы узнали, что я здесь?

– Это я тебя и вызвала, Ясмина.

– Как вы меня нашли?

– Написала Ицхаку Мисрахи в Калифорнию, и он узнал твой адрес. Выглядишь ты хорошо. – Амира сдержала легкую дрожь в голосе. – И ты теперь доктор? Это хорошее дело и большая ответственность. Ты обнимешь меня? – Она протянула руки к Джесмайн.

Но та смотрела на нее с испугом. Войти в кольцо этих пахнущих миндалем рук?! Рук, которые приняли новорожденную Джесмайн, – Амира была при ее рождении акушеркой, – рук, которые первыми коснулись тела крошечной девочки. Джесмайн смотрела в миндалевидные глаза, в глубине которых скрывалось мерцание черного опала, и чувствовала, что она не может обнять Амиру – старую женщину с суровыми чертами лица и властным подбородком – чертами бедуинов пустыни, чертами всех женщин рода Рашидов, и самой Джесмайн Ван Керк тоже. Потому что настоящее имя Джесмайн было – Ясмина, и эта женщина была ее бабушкой.

– Мы не должны быть врагами, Ясмина, – сказала Амира. – Ты моя любимая внучка, избранница моего сердца.

– Прости меня, бабушка, но я не могу забыть тот день, когда последний раз видела тебя…

– Да, это для всех нас был день печали… Ясмина, дорогое мое дитя, со мною однажды в детстве произошло такое, что я плакала и плакала… и думала, что выплачу все свои слезы и умру… Я не умерла, но в память этого страдания поклялась себе, что ни один из моих детей не испытает такой муки… Но ведь я не могла вмешаться и защитить тебя… Ибрахим – мой сын, но он – твой отец, а отец по закону Корана – властелин всей семьи. Он может поступать со своими детьми как ему заблагорассудится… Но я тосковала по тебе, Ясмина. И вот ты снова здесь.

– Почему вы велели мистеру Абделю Рахману вызвать меня, бабушка? Отец умер?

– Нет, твой отец еще жив. Я вызвала тебя ради него, Ясмина. Он очень болен, умирает. Он нуждается в тебе.

– Он послал за мной? Амира покачала головой:

– Нет, он не знает, что ты здесь. Если бы я сказала ему, что вызвала тебя, а ты отказалась приехать, печаль сокрушила бы его.

Джесмайн подавила рыдание:

– Отчего он умирает? Чем он болен?

– Это не болезнь тела, Ясмина, это болезнь духа. Умирает его душа. Мой сын потерял волю к жизни.

– Но разве я могу спасти его?

– Он умирает из-за тебя. В тот день, когда ты покинула Египет, твоего отца покинула вера в Бога. И на смертном одре он по-прежнему думает, что Бог отвернулся от него. Слушай меня, Ясмина! Ты не допустишь, чтобы твой отец не обрел снова веры, чтобы он не попал в рай!

– Это была его вина… – с трудом выговорила Джесмайн.

– Что ты знаешь, Ясмина? Ты не знаешь причины, не знаешь, почему твой отец так поступил. Благодарение святому Пророку, тебе неведомы были тайны твоей семьи и тайна твоего собственного рождения. Но время настало, и ты должна их узнать. – Амира открыла кожаную сумку, лежащую на ее коленях, и достала из нее деревянный ящичек, инкрустированный слоновой костью, с надписью на крышке – «Богу прощающему и милосердному». – Помнишь ли ты семью Мисрахи, которая жила в соседнем с нами доме на улице Райских Дев? Они были евреи и потому покинули Египет. Марьям Мисрахи была моя лучшая подруга. Я поверяла ей все свои тайны, а она мне – свои, и каждая из нас свято хранила их. Но сегодня я тебе поведаю все тайны, чтобы вернуть согласие между тобой и отцом. Открою тебе и тайну Марьям – она уже умерла… А под конец я открою тебе самую ужасную тайну – мою собственную, о ней даже твой отец не знает.

Джесмайн как зачарованная смотрела на деревянный ящичек. Утренний ветер взвивал занавески, в открытое окно доносился шум большого города… Но Джесмайн вдруг показалось, что она перенеслась в прошлое, когда на месте отеля стояли британские военные казармы.

Бабушка держала в руках документы истории гордой и знатной семьи, и Джесмайн ощутила, что она и Амира как будто плывут в путешествие в глубь времен.

– Я открою тебе все свои тайны, Ясмина, – вздохнула Амира, – а ты мне откроешь свои. И когда завесы падут, Бог одарит нас мудростью и состраданием, и мы поймем, как мы должны поступить. События первой тайны, Ясмина, случились за год до твоего рождения, – это был год, когда окончилась война. Это случилось ночью, полной теплого ветра, надежды и обещания. И с этой ночи семья наша была обречена на гибель и разрушение.