2

Солнце было похоже на свежий срез ананаса. Остальное Валька видел впервые. Вернее — не видел. «Блин, куда все подевалось? А это еще шо за чучело?! Мент, што ли?»

На обочине дороги, в седых кустах, еще не отошедших от утренней изморози, безмолвно высился черный всадник. На ветру развевалась красная лента, повязанная на правой руке чуть ниже локтя. За его спиной грозно ощетинился колчан со стрелами. Длинное деревянное копье со стальным наконечником проткнуло грязно-серое брюхо низкого зимнего неба. Бронзово-зеленая трава, пересыпанная, словно солью, зернистым снегом, повсюду тихонько пела и завывала, как натянутая тетива. Или то, может быть, тишина звенела в Валькиных ушах?

С бесстрастной, чуть надменной печатью на челе всадник рассматривал Дьяченко. Казалось, он обнаружил в нем третий глаз и теперь пытается в него заглянуть. Боясь ступить шагу, Дьяченко беспокойно теребил шляпу. Всадник возник перед ним как из-под земли, когда он поднимал шляпу с пыльного асфальта… С асфальта ли? Валька помнил: от бара «Кэп» он побежал как угорелый за шляпой — наискосок к Ильинской церкви. Еще какая-то старушенция криво усмехнулась ему. Потом — бах! — в глазах сверкнуло, тут же потемнело, к горлу подступил внезапный спазм, как после чрезмерно выпитого… И все же откуда взялся этот мужик? Ну и глазища — как у волка! А вокруг никого, будто вымерло все. Целая улица сгинула, куда там — квартал! Пустая степь одна. Господи, как тихо! Вот как, оказывается, сходят с ума… А тот парень хоть бы хны — не шелохнется, сидит, точно кол, на своей мрачной коняке. Вооружен и выглядит очень реально. Сразу видно, чувствует себя здесь как дома. А степь-то какая не пощадит никого, ни одну случайно заблудшую сюда душу. Господи, кто объяснит, что все это значит?!

На воине был высокий кожаный шлем, черная кольчуга и длинная темно-зеленая юбка. Темно-серый, подстать зимнему утру, жеребец нетерпеливо фыркал под седоком, красная лента угрожающе плескалась на ветру… Внезапно всадник припал к конской гриве и резким движением выбросил вперед руку — в следующий миг веревочная петля обожгла шею Дьяченко. Тот не успел по-настоящему испугаться, как страшный незнакомец притянул его к себе: по ледяной соленой траве, сквозь ломкие седые кусты — к пахнущему потом крупу коня. Одним сильным рывком незнакомец оторвал Дьяченко от земли и посадил позади себя. Конь недовольно переступил с ноги на ногу, почуяв дух чужого человека. Не снимая петли, крепко стиснувшей плечи Дьяченко, незнакомец, все так же молча, связал ему руки, а конец веревки привязал к своему поясу. У Вальки, казалось, одеревенел и язык, и сознание — он ни пискнуть не мог, ни признаться себе, что влип по-крупному.

Незаметно пришпорив коня, черный всадник пустился вскачь.

Степь пыталась перекричать его звонкий бег, сбить с толку, направить на путь иной — все напрасно. До тех пор, пока на горизонте почти в одно время с несимметричными зубцами леса не показались всадники. Выглядывая из-за плеча черного воина, так и не вымолвившего ни слова, Дьяченко насчитал шесть едва очерченных издали силуэтов. Он не знал, радоваться этому или продолжать молить у Бога помощи.

Вдруг, резко натянув поводья, всадник встал как вкопанный. Не готовый к такой остановке, и без того разболтанный бешеной скачкой, Дьяченко не удержался в седле и, падая, невольно прижался к спине своего похитителя. И тотчас почувствовал, какой дрожью охвачено его тело. Кто же так растревожил черного воина? Не иначе как те шестеро, будоражащих степь гортанными выкриками, лихо сокращающих расстояние между ними. Кто они — кровные враги его похитителя или шальные убийцы-кочевники?.. Дьяченко не успел как следует поразмыслить над этим — всадник рывком выдернул из-за спины копье и, держа его наперевес, пустился галопом навстречу мчавшимся на него ворогам.

Великолепной светло-шоколадной масти кони под чужаками выглядели бойчей и выносливей, нежели жеребец черного воина. Зато сами чужаки были ниже ростом, с неприятными круглыми лицами, густо усеянными рябинами, будто побитыми оспой. Их несоразмерно большие головы были защищены нелепыми плоскими шлемами, смахивавшими на тарелки из барабанной установки. Позади собачьими хвостами телепались толстые косы.

Схватка была неизбежна. Продолжая опираться грудью о спину черного воина, Дьяченко почувствовал, как утихла дрожь, как, налившись новой силой, окаменела спина. Черный воин был готов к неравному бою, взяв в союзницы лишь одинокую волчицу-смерть. Где-то вдали раздался призывный вой. Размахивая кривыми не то саблями, не то мечами, подначивая друг друга, круглолицые набросились на черного всадника. Но тот, изловчившись, первым нанес удар — на полном скаку пробил копьем насквозь ближайшего противника. Мощный удар едва не опрокинул круглолицего на спину, но он удержал-таки равновесие. А черный всадник, тут же позабыв про копье, уже выхватывал из ножен длинный и прямой меч. И пока он, сделав обманное движение вправо, а затем рубанув сверху донизу, от дурацкого шлема до ляжек, разваливал пополам второго круглолицего, первый еще несколько шагов по инерции проехал вперед. Жизнь его неумолимо таяла, вытекая тонкой струйкой пара из перекошенного рта. Схватившись за копье, как за самое дорогое, чем он сейчас обладал, ворог наконец изрыгнул кровавую пену и ничком свалился на степной саван — засыпанную серебристым снегом траву.

Третьему противнику черный воин тоже не оставил ни единого шанса одержать над ним верх. Уклонившись от удара кривой сабли, буквально на считанные миллиметры поднырнув под нее, черный, не глядя, наотмашь ударил мечом. Как раз на уровне живота круглолицего пришелся удар — и осталась кровавая половинка туловища, без головы и плеч, сидящей в седле. А верхняя часть, продолжая тупо сжимать кривую саблю, рухнула на мерзлую землю, под копыта собственному коню.

Лицо Дьяченко было залито чужой кровью. Не имея возможности вытереть ее — руки по-прежнему были связаны, — он уткнулся лицом в снег. Перед тем как ринуться с копьем на первого врага, черный всадник неожиданно скинул Дьяченко с коня. Больно ударившись затылком и спиной об угловатую, как камень, землю, Дьяченко выматерил чертова незнакомца. Но затем, став свидетелем кровавого поединка, горячо славил Бога, что до сих пор еще жив. «Он так борется за мою жизнь. Или, может, варвары хотят отбить меня у него? О, нет! У них такие мерзкие хари! К тому же он сильней их. Лучше отдаться сильному, чем этим кругломордым. Но кто он, Господи?! И что ему от меня нужно?» — лихорадочно искал ответа Дьяченко.

Лежа на боку на холодной колкой земле, в грязном снегу, забрызганном кровью, затоптанном копытами, он с первобытным ужасом, незнакомым современному человеку, наблюдал, как острая сталь разрубает человеческую плоть, как летят в стороны куски этой плоти, с какой невероятной естественностью один человек лишает жизни другого. «Ну на хрена, на хрена я ему сдался?! Куда он меня все-таки вез, мать его?!» — Дьяченко продолжал истерично гадать, переживая, трясясь каждой клеткой своего беззащитного тела за жизнь черного воина.

Увидев, как пал, разрубленный пополам, еще один их товарищ, остальные три круглолицых были вынуждены отступить, повернувшись к черному воину своими собачьими косичками. Воспользовавшись моментом, черный всадник подлетел к Дьяченко и, быстро нагнувшись, вновь посадил на коня. Впервые улыбнувшись Вальке — сдержанно, одними губами, он коротко гикнул и погнал коня к черневшему вдали лесу, обещавшему защиту и спасение. Но не промчался он и двадцати сумасшедших, изрыгающих копытами фонтаны снега и грязи, шагов, как в его плечи и левый бок впились три стрелы. А потом еще дважды по столько же… Теряя стремительно силы, будто спеша угнаться за душами убитых врагов, черный всадник взмахнул над Дьяченко мечом — Валька в ужасе зажмурил глаза — и одним ударом разрубил узел на веревке, связывавшей руки пленника. Затем, покачнувшись, неуклюже сполз с седла. Раскинув руки, мертвой птицей остался лежать в степи.

До леса оставалось метров двадцать-тридцать, когда одна из бесчисленных стрел, пытавшихся угнаться за серым, как зимний день, жеребцом, настигла-таки Дьяченко — вошла ему под самую правую лопатку. Вскрикнув, он упал коню на шею и уже на грани беспамятства сжал его жесткую гриву. Сознание утекало от Вальки неведомыми тропами, в последний миг, когда он еще мог мыслить и чувствовать, у него мелькнула слабая надежда, что вот-вот он должен проснуться. Вспыхнула, как искра, и тут же погасла. Связь с миром оборвалась. Все…