15

Из зала, где росло дерево греха и где продолжалось избиение душ, под прямым углом вел узкий проход. С каждым шагом в глубь его света и воздуха становилось все меньше, зато все громче билось юное сердце, похитившее человека.

— Амелиска?! Ты?! — Дьяченко не верил своим глазам, взахлеб разглядывая дочь предводителя благородных отроков. — Я ужасно рад! Ты жива!.. Господи, что они с тобой сделали?

Он осторожно коснулся коротко обрезанных рогов девушки. С ними она была похожа на молоденького мальчика. Лишь нежный овал лица, лишь чувственные губы и светящийся, искрящийся от избытка чувств взгляд выдавал в Валькином похитителе женщину. Влюбленную женщину. Все время, пока Дьяченко с небывалой жадностью разглядывал ее, Амелиска молчала. Она улыбалась, глядя, каким безмерным счастьем наполнился взор человека. Наконец она встала на носочки и, порывисто обняв Вальку за шею, поцеловала его.

— Мы вместе, — тихо произнесла Амелиска, но эхо радостно подхватило: «Мы вместе-е-е!..»

Обнявшись, они стояли посреди помещения, мало похожего на предыдущие комнаты и залы. Вероятно, это был грот. Заброшенный грот со следами очень древней жизни, угадываемыми в основном на ощупь и по наитию — внутри было темно. Кромешную темень, точно голову чернокожего, едва-едва тревожил одинокий пульс — зыбкий огонек в руке Амелиски. Пламя свечи казалось безнадежно слабым, нестойким, чтобы отвоевать у тьмы хоть крохотную пядь светлого пространства. Такой густой была здесь мгла, скопившаяся явно не за один век, не за один милленниум.

Словно в сердце самого первородного зла завела Вальку девушка-отрок. Дьяченко стало не по себе: он почувствовал, как беспомощно сыреют подмышки. «Блин, куда я попал?! Прямо логово какое-то!..» Тьма обволакивала плоть и дух странников, немо грозясь поглотить их, восполниться светлой энергией их сердец.

Но вот Амелиска вскинула руку с робкой свечой — и мгла раздалась, будто обжегшись о разлившийся круг света. От неожиданности Валька присвистнул. Еще бы — его взору представились остатки невиданного мира, затерянного в недрах ада! Полуистлевшие ковры под ногами, сухие и потрескавшиеся, как обветрившаяся кожа, полотна на стенах. Допотопная и громоздкая мебель: столы, шкафы, буфеты, кажется, вырезанные из кости, покрытые, словно тонким шерстяным одеялом, слоем пыли. Черно-серые, будто обросшие шерстью, горки примитивной посуды и другой хозяйственной утвари.

Из всего векового хлама Дьяченко привлек только громадный сундук. Возможно, потому, что он был единственным предметом, на который можно было присесть. Сдув с него, наверное, не меньше килограмма пыли, Валька сел на его массивную крышку и усадил на колени Амелиску.

— Я был уверен, что уже никогда не увижу тебя, — признался он и в тот же миг обмер — его неосторожное дыхание внезапно погасило пламя свечи.

— Погоди, я не вижу твоих глаз, — шепнула девушка и выпорхнула из его объятий. Легко и быстро отыскала огниво или что-то наподобие его, будто знала здесь каждый уголок, ловко высекла искру — их лица, вновь освещенные чутким пламенем свечи, стали еще ближе и родней.

— Я ждала тебя вечность, — она снова сидела у него на коленях, нежно обвив шею руками. — И весь этот театр — для тебя.

— Театр?

— Ну да, — Амелиска, улыбаясь, махнула рукой в ту сторону, откуда они пришли.

— Ту ужасную бойню ты называешь театром?! — Дьяченко напрягся всем телом, почти грубо скинул с плеч руки девушки. — Их там рвут на клочки, как туалетную бумагу, а мы здесь сидим, как последние… Нужно поспешить им на помощь!

— Кому — им? — будто не понимая, о ком идет речь, спросила Амелиска.

— Ты что — издеваешься?! — Валькиному возмущению не было предела. — Там слуги дьявола убивают души, а у тебя будто память отшибло! Ведь твой отец — повелитель отроков, бесстрашных защитников душ человеческих!

— Дурачок, и ты поверил… — она не договорила, расхохоталась звонко, беззаботно — эхо разнесло ее смех под сводами грота… Потом замолчала, свет в ее очах на миг потух… И вспыхнул с новой силой! Она крепко прижалась к груди Дьяченко.

— Неужели ты мог поверить, что я способна на такое? Бросить в беде души дионисов?.. Это все клоны. Там нет ни одной живой души.

— Клоны?! — от неожиданности Дьяченко вздрогнул, невольно стиснул нежное запястье девушки.

— Ну ты, медведь, потише, — вскрикнув, Амелиска выдернула руку. Потом улыбнулась. Покачала головой. — Я знала, что ты придешь. Готовилась к встрече очень тщательно. Прежде всего приручила старого Ингэла. Змей столько душ искусил на своем веку, что сопротивлялся недолго. Ингэл согласился сыграть главную роль в моем спектакле, — словно ожидая от человека вопроса, девушка заглянула ему в глаза — но Валька молчал. Поцеловав его в небритую щеку, Амелиска продолжила. — Следующая задача — нужно было определить жертвы среди душ дионисов. Непростая задача, но… Как ни странно, нашлись добровольцы. Удивительно! Наверное, самопожертвование вообще свойственно человеческой душе, — девушка искоса глянула на Дьяченко и тут же отвела взгляд. — На что вы только не способны, когда хотите выразить свою любовь или преданность… Разумеется, в итоге я отвергла идею принести в жертву настоящую душу диониса. И тогда пришла другая идея — создать клонов пленных душ и пожертвовать ими. Однако и этот план я приняла не сразу. Но, Вал, у меня не было другого выхода!.. А ты знаешь, кто надоумил меня клонировать души?.. Хм, змей Ингэл.

— Но для чего все это? Театр, клоны душ, ручной дьявол, подыгрывающий девушке-отроку?

— Ингэл не дьявол. Он змей, в обязанности которого входит искушать души. Их пригнали в Юфилодор даже не как рабов, а как… Но об этом я расскажу тебе позже. А дьявол здесь один — Виорах. Его и бойся. Но не сейчас и не со мной. Не для того я ждала тебя, чтобы ты боялся Виораха и его слуг. Я расскажу тебе о твоей миссии, с которой ты прибыл сюда…

— Погоди, лучше расскажи подробней о клонах. Честно говоря, не нравится мне это. Слишком уж по-дьявольски звучит: клоны душ.

— Вал, это совсем не то, о чем ты думаешь. Клоны душ, в сущности, — это их двойники. В жизни людей их встретишь на каждом шагу. Ну, почти на каждом. Скажи, среди твоих приятелей попадались шизофреники?.. Так вот, шизофреник — он же донор и родитель клонированной души. В Юфилодоре, как в любом мире, где обитают души, без душевных болезней никак не обходится. Шизофрения среди них не редкость: души двоятся, троятся… Случается, потерявшись, клоны душ блуждают по аду, словно сомнамбулы. Одним из них представляется, что они уже спасены, другим — что они вернулись в свой мир, но никак не могут отыскать подходящее тело. Третьи, напротив, уверены, что нет ничего слаще доли падшей души. Зачастую и те, и другие, и третьи — клоны одной и той же души.

— Так это таких двойников ты послала на смерть?

— Вал, повторяю: у меня не было другого выхода, поверь мне! Лучше душу оставить без ее второго «я»…

— …чем мир оставить без единой души, — Дьяченко понимающе кивнул.

— Я рада, что ты наконец понял меня, — с облегчением вздохнула Амелиска. — Нет жизни в Юфилодоре, этом совершенном аду, созданном мыслью и волей его властелина. Нет в Юфилодоре и смерти. А у меня, Вал, нет тех знаний и опыта, которые помогли бы объяснить тебе то состояние, в котором ты сейчас пребываешь по воле Виораха. Не жизнь и не смерть, а удивительная, непостижимая уму человека реальность. Я назвала бы ее ужасной, безнадежной, беспросветной, если бы не знала, как отсюда… Но об этом расскажу потом. Все — потом. Ведь сейчас… ведь сейчас мы вдвоем, правда, любимый? — Амелиска пригнула Валькину голову и поцеловала в губы. — Я ждала тебя вечность…

Из сундука она достала жемчужной белизны белье и постелила тут же, в центре древнего грота, сделав грубый сундук изголовьем импровизированного ложа. Пыль и мрак отступили, голоса предков смолкли, над пламенем свечи возник ореол святости и чистоты, и вскоре человек остался наедине с любовью. Любовью, с которой можно встретиться даже в аду.

Им было хорошо вдвоем. В сумеречном гроте с остатками чужой роскоши. Под милое потрескивание свечи. На простеньком ложе среди наполовину истлевшей утвари. Среди неотступных теней, то отчаянно скачущих к ним из холодного мрака, то на миг-другой цепенеющих в ожидании нового приступа любовной горячки. Любовь горячила им кровь! Сладкая плоть дурманила голову, но до полного ощущения сытости было еще далеко. Ах, разве можно раз и навсегда утолиться любовью! Это все равно что приблизиться к абсолютному нулю или абсолютному совершенству… Раз сблизившись, влюбленные больше не разлучались не разлучали души, не разъединяли тела. Желали друг друга! Пировали любовью, спешили насытиться ею — и не могли. Удивительно, но с каждой новой любовной порцией ощущение сытости неизменно отдалялось, как земной горизонт, представлялось все эфемерней… Да и некому было оценить-осознать это бесполезное чувство — сытость любовью. Одержимые жаждой любви да не убоятся испить чашу эту до последнего вздоха, до щепоти праха, до горстки могильной земли.

Колени дрожали, утомленные бешеной скачкой за счастьем. Дьяченко ликовал взахлеб. Амелиска, незаметно краснея, нежно стыдила его: «Тише, дурачок, Виорах услышит!» — «К дьяволу дьявола!!» — хохоча, хорохорился Валька. Потом, на мгновение замолчав, склонившись над ней проложить языком Млечный путь от чудесных грудей до юного лона, смело заключил: «Ад для тех, кто в него верит. А я верю только в тебя… любимая».

«Лю-би-ма-я-я», — по слогам повторило эхо.

Еще не раз пускались вскачь их тени, дерзко играя в горелки со смертью. Замирали, скрещивались, мерно покачиваясь в ритуальном танце любви. Еще не раз… Наконец, запыхавшись, истощив стоны и семя, Дьяченко произнес:

— Я чувствую себя князем тьмы.

— А я мечтаю о свете.

— Погоди, выслушай до конца. Я ощущаю в себе небывалые силы. Будто кто зовет меня — я еще не знаю откуда, — и этот зов вдохновил меня… Ты не слышишь его? А я… я готов исполнить любое твое желание! Ну, чего тебе хочется больше всего?.. Ты говорила о свете. В этом мрачном склепе его так же мало, как воздуха. Света и воздуха! Я, князь тьмы, объявляю войну воинам мрака! Своим бывшим воинам. Я чувствую: новые силы пребывают ко мне. Твоя любовь, Амелиска, и этот странный голос из ниоткуда сделали меня бесстрашным и сильным. Еще никогда не ощущал я себя таким. Поверь мне — это впервые! Я готов разогнать мерзкую темень вокруг — как стаю дерзких ворон разогнать! А заодно разорву на мелкие клочья враждебную тишину. Ты слышишь, как она предательски ухмыляется из темных углов? Не бывать тишине, что скрадывает шаги наших врагов! Камня на камне я не оставлю от этого логова смерти!

— Но что будет потом, мой любимый? — внимательно выслушав страстные клятвы Дьяченко, спросила Амелиска.

— О-о-о, ты не знаешь, что будет потом?! — Валька вскричал с новым пылом. — Потом начнется такое веселье, какого еще не видело это чертово царство! Море света, огней затопит убогую эту пещеру! А какая музыка будет играть для нас и для тех, кто придет на наше веселье!.. Гляди, Амелиска, я делаю свой первый ход!..

С этими словами Дьяченко схватил одну из простыней, расстеленных посреди грота, и ловко накинул на себя, подобно тунике. И в тот момент, когда он перебрасывал конец простыни за спину, вокруг вспыхнули сотни, тысячи ярких свечей. В первую секунду Амелиска застыла. Широко распахнутыми очами она озирала внутренность бывшего грота. Да, именно бывшего, поскольку то пространство, которое вырвали из тьмы тысячи волшебных огней, теперь никак не походило на старый грот. Не иначе как роскошный зал в каком-нибудь царском дворце предстал вдруг перед изумленной Амелиской. Она прикрыла ладошкой рот, чтобы не закричать от восторга. Сколько, сколько, сколько вокруг нарядно одетых людей! Боже, она никого не знает.

Большинство из них сидело за столами, изящно сервированными прозрачными сосудами и кубками, причудливых форм плоскими блюдами, наполненными разноцветными яствами. Повсюду стояли цветы, сияли улыбки и украшения из чудных драгоценных камней. Откуда-то доносилась музыка — то неумолимая, разгоряченная, как августовский полдень, то медленная и воздушная, как тенистый сад. Незнакомцы великолепно танцевали.

Внезапно все смолкло, остановилось, и люди повернули лица в сторону Амелиски. Она растерялась, не зная, куда обратить смущенный взор, куда девать руки. Безотчетно поднесла их к груди — и вдруг коснулась прохладных камней. Боже, бриллиантовое колье! То самое, что дарил ей отец в день ее совершеннолетия. А какое платье на ней! Боже, боже, боже, как она хороша!.. А где же любимый?

Дьяченко был сам не свой от таких внезапных превращений. Как он быстро одержал победу над войском мрака и смертельной тишиной! Как быстро и без единой потери… Это одновременно радовало и настораживало. Но… но столько людей выжидающе смотрят на него. Он не имеет права обманывать их ожидания, лишать света и радости. Света — он сам его заслужил! Так долой страх и сомнения! Сегодня он готов жить одним днем, одним часом, одним-единственным мигом!.. Но как же хороша его Амелиска!

Дьяченко махнул полой длинного белого плаща, подбитого роскошным пурпурным мехом, закинул полу едва ли не за плечо, и… И снова, как по сигналу, грянула музыка, сидящие за столами потянулись к бокалам, ожили танцующие пары, тут и там раздался смех, тотчас смешавшись с счастливым, беззаботным гамом, Амелиску пригласил на танец красивый стройный юноша в изумрудном камзоле и шляпе с золотым пером — пир завертелся с новой невиданной силой. Взирая на всех с нескрываемой гордостью, Дьяченко приятно было сознавать, что осью вращения сегодняшнего пиршества является он — человек.

Не спеша, решил обойти свои владения. Ах, какие только чувства переполняли его душу — он вовек не испытывал ничего подобного! Гордость, восторг, сумасшедшая радость, неописуемый, животный ужас, шок, от которого смог оправиться далеко не сразу… Валька словно плыл взглядом по волнам искристого, пульсирующего света, накатывавшегося на него со всех сторон. Чудный свет омывал ему очи — и в следующий миг он видел то, чего не замечал до этой минуты. Так повторялось нескончаемое число раз: он замечал и открывал для себя все новое и новое.

Он вдруг увидел себя во всем своем величии — нечеловеческом, неземном!.. На смену этому ощущению немедленно пришло иное, столь же восхитительное и прекрасное, будоражащее кровь, дразнящее дух. Затем следующее, следующее!.. Дьяченко не переставал поражаться неслыханным превращениям, которые он же сам сотворил с собой и заброшенным гротом.

Повсюду царила любовь. Красивые женщины и мужчины упивались друг другом. Их взоры говорили о многом, о таком запредельном, к чему Дьяченко не хотел прикасаться. Их губы выстраивали мосты, на которых встречались их души. О, как непросто было потом разлучить души и вернуть в отчий дом! Дьяченко увидел людей, сошедших с ума после страстного поцелуя. Оттого что души их, однажды встретившись на мосту, слившись в пылкое ча, не пожелали вернуться в закутки хозяйских домов. Их было немало — влюбленных, что впадали в вечное блаженство, уже не сознавая, любимы ли, любят ли сами.

Повсюду лепетали, бормотали, выкрикивали что-то бессвязное, бессмысленное, но звучное и способное усладить любой привередливый слух. Там речи служили неожиданными деталями неподражаемых туалетов людей заготовленными или импровизированными украшениями из эфира и звука, сувенирами из света и чувств. Сказал меткое слово — и в ту же секунду обогатился бриллиантовой брошью. Не в воображении — наяву! Рассыпался перед дамой в комплиментах и образах — и тут же почувствовал, как отяжелели пальцы от золота — перстней с изумрудом.

Будто важные вельможи, между столиками степенно расхаживали представительные официанты в ярко-желтых ливреях и масках с черной канвой вокруг глаз. На светящихся зеркальных подносах они разносили сувениры. Дьяченко диву давался: чего там только не было! Обломок массивного канделябра, залитого, точно спермой бога, почерневшим воском; огарок свечи, сквозь который вместо фитиля продета была вена — едва заметно из нее сочилась кровь; осколок черепа, натертый шмелиным медом; зуб, проросший вещей травой; вода живая и мертвая в грудях, отсеченных рыцарем у ведьмы; булатный кинжал с мужским оком, замурованным посреди золотой рукояти — давным-давно это око, до сей поры не истратившее небесной синевы, принадлежало первому хозяину кинжала. Сувениров бессчетное число вылилось в бесподобный парад, одновременно заманчивый и безобразный. Сухое запястье любовницы бога, серебряные грибы, хрустальные орехи, гусиное перо, которым сатана отрекся от небесного престола; ветхая ножка стола, за которым бог распивал последнее в своей жизни вино; скорлупа шаровой молнии, веревка, которой черти связывают руки грешника, перед тем как опустить в кипящий котел; сердце птицы, где спрятаны имена всех неродившихся птенцов и змей; монета, отлитая из божьего гнева; свет зари, наступившей вслед за падением Евы, заключенный внутри янтарного слитка; детский след Каина, запечатленный на песчаной коже земли; пучок лунных волос на гигантском, со слоновий бивень, рубце; холодные угли — единственное, что осталось от сожженной Трои; наконечник стрелы, испеченный князем Владимиром из ржаного зерна; бронзовая чара с вином, бронзовая чаша с вином, бронзовая чарка с вином и стакан чистой воды…

Официанты с невозмутимым видом раздавали налево-направо бесполезные вещицы — только на беглый взгляд бесполезные: из них, как из деталей конструктора, можно было выложить историю человечества. Обретя дары, люди за столиками замолкали, погружаясь в воспоминания о нездешнем.

Выхватывая то там то сям необычные сюжеты, Дьяченко увидел Амелиску. Девушка сидела одиноко, позабытая им, ее суженым, ушедшим в бездонные ощущения собственной власти. Вдобавок ее отчего-то обнесли древним сувениром. «Черт! Как я мог!..» — Валька почувствовал невольный укол совести. Пошарив по карманам, он собрался было послать девушке бронзового единорога — пусть сувенир не из дремучего прошлого, зато из гремучего будущего! Как вдруг Дьяченко отвлекло одно необычное обстоятельство. В тот момент, когда он раздумывал, с каким официантом отослать сувенир Амелиске, мимо него прошел официант, не похожий на других — коренастый и невероятно широкий в плечах. Валька машинально глянул из-за его плеча: не занят ли поднос — и обомлел. На подносе, ужасно заляпанном грязными пальцами, Дьяченко увидел роскошный малинового бархата футляр. В нем, точно жемчужина в живой мясистой раковине, забрызганный алой росой блистал золотой «паркер». Долларов на пятьсот, не меньше! Дьяченко, вскрикнув, инстинктивно попятился, коренастый официант тотчас обернулся на крик, поднос в его руках вздрогнул, «паркер» сполз к нижнему правому углу, а в следующую секунду Валька встретился взглядом с… заказчиком. Маленькие, щенячьи глазки Хека смеялись. «Мать твою!» — вырвалось у Вальки, и он тут же проснулся.