Глава 5. Не гаси сегодня свет
Нет. Не ко мне.
Устали двери
Ждать одиночного звонка,
И молча простыни в постели
Томятся, свежестью дыша.
Софья дописала пришедшее ей на ум четверостишие и спрятала листок бумаги в доставшийся еще в наследство от бабушки резной деревянный ларец: вдруг Ваня увидит.
«Отчего люди подолгу смотрят в окно? — подумала Софья Тарасовна, устраиваясь на своем любимом подоконнике. — Нет, не на что-то конкретное, необходимое, что ли, для них, а вообще, просто смотрят и переводят взгляд от одного предмета к другому, от одной ситуации к другой. Наверное, из-за отсутствия сил на какое-нибудь действие». Как раньше сидели бабушки-старушки на скамейках, расставленных по всему Васильевскому острову. Да и сейчас, пожалуй, стоят скамейки, а пенсионерки сидят ли? Или Соня их просто не замечает, то есть не успевает обратить внимание на то, стоят ли скамейки и сидят ли бабки? На их недавней встрече Кумир очень забавно рассказывал, что в Германии для любительниц созерцания продают специальные подушечки: купит бабушка такую подушечку, принесет домой, откроет окно, положит подушечку на подоконник, облокотится и наблюдает за внешней жизнью. Да не просто наблюдает, а если ей померещится что-то незаконное или антиобщественное — тотчас сообщит по одному из телефонных номеров, которые в обилии существуют для всякого рода доносительства. А может, это и правильно? Наши-то бабушки тоже когда-то боролись за общественный порядок. Это они сейчас боятся, что им первый же нарушитель полчерепушки снесет или жилье спалит.
«Ну до бабушек-старушек вам еще далеко, Софья Тарасовна, вы вон все к молодежи тянетесь». Морошкина улыбнулась, затушила сигарету и пошла наполнить ванну водой и пеной. Этот загадочный Лев явился для них с Ванюшей как ангел-спаситель. Неужели на мальчике действительно нет ни одной царапины? Господи, как же Льву удалось вырвать Ремнева из лап этих людоедов?! Один Вершок чего стоит! И как Ангелина с ним столько лет прожила да еще дочь от него родила?! Говорят же люди: яблоко от яблони… Конечно, ей сейчас не позавидуешь: шутка ли потерять сразу и мужа, хоть и бывшего, и единственную дочь! Она, вон, даже и к телефону не подходит, а может, и саму в больницу увезли? Надо будет попозже связаться со справочной службой да узнать: вдруг действительно Шмель просто не выдержала такого шквала испытаний?
Конечно, Ляля сама выбрала свою судьбу, но что она в жизни-то своей видела: отец постоянно по тюрьмам, маманя, простите меня, одну любовницу на другую меняет. Что вообще люди в этом находят? Нет, Морошкина, конечно, не станет лгать самой себе и даже без Страшного суда признается, что где-то в ней, пожалуй, таится порок однополого влечения, но она ведь не дала ему развиться в манию, а ей уже, слава богу, сколько лет!
Так, наверное, жестоко рассуждать, но что ждало Лялю: этот ее господин Волтузин тоже по зонам помыкался, а уж висело на нем наверняка столько всяких темных дел, что просто бери и сажай! Да так в итоге бы и вышло! А могли и подстрелить, и подорвать, — сейчас это проще простого!
А что же тогда ее молодой поэт? Каким образом в выродившихся семьях появляются здоровые дети? Да-да, она не спорит: он не на сто процентов нормален, что-то такое в нем, безусловно, имеется. Ну а кто сейчас нормален? Между прочим, ее, может быть, и привлекла некоторая его «неправильность», а в общем-то, необычность. А Лев? Разве он не произвел на нее неожиданно сильное впечатление? Но не мог же подросток затмить супермена? Может быть, их отношения, минуя страсть, перетекли в дружбу? С этим ей еще предстоит разобраться, а сейчас она ждет возвращения ей ее мальчика, который так трогательно выдохнул в ту счастливую ночь: «Ой!..» Да, она прекрасно понимает, что их отношения, по большому счету, бесперспективны: он ведь еще совсем ребенок, у него совершенно другая жизнь, другие интересы, — они ведь ни в чем не пересекаются! Но он же любит ее! По-своему, не так, как она его, но любит, любит! И это все-таки для них главное! Неужели она не сможет правильно повлиять на парнишку, помочь ему встать на ноги, развить в себе все самое лучшее? «Кого ты убеждаешь, Сонечка, себя? Ты думаешь, это действительно нужно?»
Услышав звонок, Софья удивилась своим фантастическим возможностям, когда единым движением преодолела расстояние от окна до прихожей и, безоглядно оставив необходимую технику безопасности, о которой постоянно твердила сыну, кажется даже забыв о том, что вначале полагается посмотреть в глазок, распахнула входную дверь.
— Здравствуйте, Софья Тарасовна. — Ремнев учтиво произнес приветствие и протянул Морошкиной букет гвоздик. — Цветы дядя Лева купил: у меня не было денег. Он вообще очень добрый человек, но дела там были…
— Ну про дела ты мне потом расскажешь! Скажи, Ванюша, они тебе ничего не причинили? Заходи, милый. Ты один? — Софья спросила об очевидном, поскольку лестница была пуста, а сама подумала о том, как это странно, что Ваня, несмотря на их отношения, продолжает обращаться к ней по имени-отчеству. — Снимай ботинки. Вот вешалка, наверное, помнишь.
— Да, тетя Соня. — Юноша шагнул в квартиру и остановился в коридоре. — Дядя Лева… Лев, он сказал, если вам что-то будет нужно — звоните, когда захотите. Он меня до подъезда довез и высадил, говорит: иди, а я по делам поеду. Он, тетя Соня…
— Ну какая же я тебе тетя?! — Морошкина не выдержала и, запирая дверь, улыбнулась. Она быстро вошла в комнату, подбежала к окну и, прильнув к стеклу, чтобы обозреть место возможной стоянки их освободителя, посмотрела наружу. Main и им не оказалось. Женщина повернулась к гостю: — Может быть, товарищ майор? Какой ты все-таки смешной! Это правда, что тебя не истязали?
— Ну да, Софья… — Иван замялся. Он продолжал держать в вытянутой руке букет. — Они меня только стращали, ну, на арапа брали, а сделать-то ничего не сделали. Ну разве что съездили пару раз по морде, но меня столько били, что я этого даже не почувствовал.
— Зачем же ты себя так ведешь, что в такие истории попадаешь? Посмотри на своего отца, — хороший пример для подражания, да? — Женщина взяла букет, положила на тумбочку, стоящую в коридоре, и вдруг словно споткнулась, покачнувшись, обхватила юношу за талию и плотно к нему прильнула. — Дурко ты, как моя бабушка говорила! Идем в ванную, я тебе пену приготовила.
«Как она прижалась, словно постер, хочет приклеиться, — подумал Ваня. — Любит меня! И я ее люблю! Женщина она хорошая, да и видная такая, не то что наши девки-мокрощелки! А то, что в годах большая разница, ничего страшного, — со временем, наверное, загладится: бороду отпущу, буду старше выглядеть. Может быть, облысею? А я-то зачем ей нужен, сопляк говенный?! В ванне хочет мыть. Меня и мать-то родная ни разу, кажись, не мыла, все бабка корячилась, а со школы, да нет, раньше, я уже сам себя обслуживал. Мать говорила: сходи с дядей таким-то в баню, а дядя что?.. Он винища нажрется, на лавке растянется, — мне ему его волосатую спину тереть, а потом еще и до дому тащить… Зря я, конечно, с Сашкой и Наташкой таскаюсь, Софья права, — это меня, да и всех нас до добра не доведет. Но погулять-то, пока молодой, тоже хочется! Потом, я же ей ни с кем не изменяю! Это вообще все другое, несерьезное, — да она, я думаю, и сама понимает! Ее-то я люблю, а с ними просто дружу».
«Боже мой!» — восклицала про себя Софья, раздевая Ивана. Каждый раз, допуская плотские фантазии, она знала, что позже ее будет сжигать мучительный стыд, но все равно она не могла обуздать своих страстей и, затопляемая все более сладостными видениями, шалела до умопомрачения, — скорей бы климакс!
У нее ведь еще был шанс выйти сухой из воды: все, что произошло между ними, уже начало забываться. Ваня, кажется, не болтун, и никакого компромата наверняка бы не получилось, а она, дура, опять туда же! Ну что, мужиков солидных мало? «Сонечка, это же ненормально, это, милая моя, глубокая патология! А если ты от него забеременеешь? А если я хочу забеременеть? А сына как назовешь, Сашенькой? Вот и подумай, девочка моя, почему в народе говорят: охота пуще неволи!»
Морошкина вдруг озорно засмеялась. Оставшийся в одних брюках Ремнев удивленно осмотрел себя: что могло стать причиной веселья его любимой женщины?
— Ванечка, давай как в американском кино! — Софья вновь захлебнулась смехом и приблизила лицо к улыбающемуся Ивану. — У них ведь как заведено: никаких запретных мест не показывать, правда? Вот и мы так же начнем в брючках мыться, ладно?
Морошкина положила руки юноше на плечи и мягко толкнула его в ванну. Ваня поддался движениям женщины и, придерживаясь руками за края ванны, коснулся густой пены, похожей на плавающий пенопласт, своими лопатками, выпирающими, по впечатлению Софьи, словно плавники у огромной рыбы…
Как неумело он себя вел, когда в первый раз оказался с ней в постели! Ну а как могло быть иначе, опыта-то никакого! Обнимался раньше, целовался, но до самого главного так ни разу и не дошло! После этого Софья ему и сказала: Ванечка, наверное, нам с тобой лучше расстаться. В том смысле, что не встречаться, как мужчина и женщина, а только по необходимости в моем кабинете. Как ты считаешь?
От нее пахло тогда духами и телом: у нее от кожи тоже очень приятный запах, такой очень домашний, уютный, даже спать от него хочется, — пристроиться рядышком и глаза закрыть. Вообще, ему всегда кажется, что Софья — сильная, просто очень сильная, и даже сможет за него в случае чего заступиться.
Они оказались около ее дома. Она предложила зайти. Он согласился, хотя и чувствовал себя очень неловко, а из-за этого даже глупо шутил. Она, кажется, не обращала на это внимания.
Сына нет, — сказала она. — Не бойся и ничего не стесняйся. Ты мне нравишься, я этого не скрываю, но мы с тобой в очень сложном положении: я старше тебя, к тому же — милиционер, к тому же — твой, так сказать, воспитатель. Хочешь вина?
Она достала бутылку, два бокала, вазочку с печеньем и конфетами, такие круглые, разноцветные, их «камушками» еще называют. Они сели на кухне.
— Я хочу выпить за то, чтобы твоя жизнь удалась. — Морошкина улыбнулась. — Чтобы ты стал известным поэтом, чтобы твои книжки лежали на всех прилавках, чтобы тебя показывали по телевидению, чтобы ты был знаменит и богат! Будь счастлив, Ванечка!
Они выпили. Женщина закурила и предложила ему.
— Ты всегда такой молчаливый? Или это только со мной так? — Софья протянула руку к подоконнику, взяла разноцветную плоскую коробку и поставила на стол. — Как ты пишешь стихи, откуда к тебе приходят слова, рифмы? Я раньше тоже писала, но теперь, наверное, все уже забыла.
— Не знаю. — Ремнев осторожно стряхнул пепел в гипсовую голову Мефистофеля с отбитым носом. — Вначале обычно появляется первая строчка, а потом я к ней придумываю остальные.
— Это — очень интересная игра. — Морошкина раскрыла коробку. Внутри были пластмассовые квадратики с буквами и картонная доска, сложенная вчетверо. — Надо брать несколько букв и составлять из них слова, а на поле написано, сколько каждое слово набирает очков.
— Давайте. — Юноша помог женщине выложить содержимое коробки на стол.
«А вдруг мы будем целоваться? — подумал Ремнев. — А вдруг начнется «это»? А у меня получится? Я выпил, покурил, волнуюсь, — наверное, все это снижает эрекцию. Надо пойти проверить, все ли в порядке?»
— Можно я выйду? — неуверенно спросил юноша, исподлобья посмотрев на Софью своими крупными зрачками.
— Конечно, выйди, если надо. Ты же не в школе. Первая дверь слева. — Женщина обдумывала свой ход и, кажется, не придала его словам особого значения.
Ваня вышел в коридор, нашел дверь в уборную, вошел и, вместо того чтобы помочиться, стал лихорадочно трясти свой член. Отметив успех, он быстро заправился, кажется, застегнулся и вернулся к своей любимой.
— Тебе эта игра, наверное, не очень интересна? — каким-то образом догадалась майор милиции.
— Да нет, почему? Мы тоже раньше играли: из одного слова много писали или вот так в квадрат вписывали… — Ваня изобразил пальцами направление письма, стараясь не смотреть женщине в глаза. Он думал, что, если Софья поймет его взгляд как приглашение в постель, а он ничего не сможет, тогда она обидится и все выйдет очень некрасиво. Но он ведь столько раз проделывал с ней это в своем уме, считая, правда, в эти минуты себя плохим и недостойным этой порядочной женщины, — так неужели у него не получится хотя бы один раз на самом деле?
— А ты не хочешь спать? — спросила вдруг хозяйка. — Ты, наверное, не высыпаешься. Давай-ка я тебя уложу.
— А вы? — неожиданно для себя выпалил Ремнев, тотчас задумавшись над смыслом своего дерзкого вопроса.
— Да, я, наверное, тоже прилягу. Завтра на работу. Хочешь еще вина? — Женщина, не дожидаясь ответа, наполнила бокалы. — Это простой кагор, и если с ним ничего не делать, то пить невозможно. А я освящаю его у отца Серафима, и вкус появляется совершенно особый. Ты не заметил?
— Да. — Гость кивнул. — Он вкусный.
Они выпили. Ваня почувствовал, что совершит сейчас что-нибудь необычайное. Он встал на колени и прижался губами к Сониной руке. Женщина позволила ему это и стала гладить его по голове и лицу и повторять: «Милый мой мальчик, милый…» Она наклонилась к его лицу и коснулась губами его губ. Еще раз коснулась, но не раскрывала их, как при поцелуях в кино, а только немного терлась и надавливала. «Наверное, она предлагает мне самому решить, раскрывать рот для поцелуя или нет», — подумал Ремнев и начал разводить крупные губы. Она почувствовала его движение и первой раскрыла теплый рот…
Сегодня Ваня с трудом поднялся к Софье на этаж: честно говоря, первое, о чем он мечтал, — поспать, второе — поесть, а потом уже все остальное. Действительно, о чем можно мечтать, когда тебя чуть не убили, а сам ты натерпелся за пару дней таких кошмаров, которые кому-то и за всю жизнь не выпадут! Один этот Лазарь Кириллович чего стоит! Сейчас, бултыхаясь в ванне, Ремнев больше всего боялся заснуть и опозориться перед своей любимой. А она помыла ему голову, со смехом стянула штаны, бросила их в стиральную машину, посадила его, потерла мочалкой плечи, спину, потом сказала: «Не буду тебя смущать, домывайся» — и вышла из ванной. Он домылся, зевая, надел оставленный для него красно-зеленый халат и высунулся в коридор. Софья, наверное, была в комнате.
Ваня вышел из ванной и пошел искать женщину. На ходу он зевал, и казалось, сейчас упадет и заснет на месте или уже спит, неуверенно двигаясь по квартире. Морошкина действительно оказалась в комнате. Она заканчивала стелить постель, а на столе все было накрыто для ужина.
— Вот какой у нас красивый мальчик! — с гордостью отметила появление Ремнева хозяйка.
Лицо юноши стало вдруг дергаться, он закрыл его руками, и Софья услышала его громкие рыдания. Она быстро подошла к нему, обняла и повела к дивану.
— Что ты, милый? Что случилось? — Женщина гладила влажные волнистые волосы своего расстроенного гостя и его мокрые от слез руки, словно приросшие к скрытому от нее лицу. — Все уже прошло. Никто тебе больше ничего не сделает. Страшно было, да?
— Да. — Ваня ответил срывающимся голосом. — Очень. Никогда так не было. Они любого могут убить. Я понял.
— Ну вот и все. И забудь. Не сразу, а потом забудешь. — Морошкина все-таки оторвала Ванины руки от его судорожно трясущегося лица, посмотрела в его заплаканные глаза и стала их нежно целовать. Она аккуратно сняла с него халат и накрыла его напряженные плечи одеялом. — Ты меня подождешь минутку? Я только в ванной порядок наведу и вернусь. Посиди пока, остынь после купания.
Ваня послушно остался на своем месте, проводил взглядом Софью, потер глаза, оглядел комнату и, потянувшись, прилег.
Когда Соня вернулась в комнату, ее гость лежал на животе, раскинув по дивану длинные руки. Морошкина подумала, что он, может быть, смущен и притворился спящим, чтобы отдать женщине всю активность в их интимной встрече. Они так давно не были вместе, что Ваня, наверное, не очень в себе уверен и думает, что Софья сможет сама начать ласки, а он пока будет лежать себе и выжидать момент, когда будет удобней проснуться.
Очень тихо зазвонил телефон, вернее, издал звук, напоминающий осторожное постукивание пальцами. «Отчего так тихо? — удивилась Морошкина, но тут же спохватилась: — Я же сама убавила громкость до минимума, когда готовила постель».
— Але, — шепотом произнесла Софья.
— Морошка, ты извини, что я так поздно. У тебя все в порядке? — раздался участливый голос Весового.
— Да, все более-менее, спасибо; вчера была у Паши, — скоро, наверное, на выписку. Слава Богу, что ему ничего не задело! — Женщина подумала и добавила: — Хорошо, что тогда оказался рядом.
— Да я-то что, Соня? Я-то как раз и недосмотрел, не спрогнозировал все варианты! — Стас, как всегда, очень громко говорил, и Морошкина закрыла ухо прядью волос и уже потом приложила трубку. — Были бы у нас спецсредства, этого бы скорее всего не произошло!
— Ну зачем так себя винить? Я, извини меня, сама все-таки майор милиции и прекрасно понимаю, что тогда ты сделал все, что мог. — Соня услышала, как во сне застонал ее юный гость, и тревожно посмотрела в его сторону, но он лишь перевернулся на спину и сбросил с себя одеяло. «Обнаженный подросток в постели майора милиции! Соня, ты сошла с ума!» — Стасик, ты мне лучше скажи, как там у вас на заводе? Я тут уже по телевизору насмотрелась на последствия войны между группировками, как это пока называют журналисты. А что на самом деле? Много стреляют?
— Да ты знаешь, уже отстреляли. Нас-то сюда десантировали для помощи милиции, а сами бы и не полезли: Плещей обычно в политику не лезет. А это все, на мой взгляд, игры олигархов, очередной виток переделки того, что они называют «обломки социализма». Извини, я тебе, кажется, уже говорил, что меня сегодня вечером пригласили выступить в клубе «Вечная мерзлота». Все это состоится. Так что, если сможешь, приходи. Ладно? И воспитанника своего бери, пусть посмотрит. — Весового вдруг стало плохо слышно, очевидно, он закрыл трубку, а сам начал с кем-то переругиваться, потому что до Морошкиной доносились только неясные звуки. — Сонь, ты извини, я тебе потом перезвоню. Я сейчас уже освобождаюсь. А вообще, нам с тобой очень надо поговорить. Вдвоем. Но это только после разговора с другими людьми. Я никогда бы не подумал, что всех нас так закрутит. Пока! До связи!
— До связи, Стасик! Береги себя! — Морошкина положила трубку. — Спаси нас и сохрани Господь! Прости, Господи, меня грешную!
Женщина подошла к дивану и села на его край, стараясь не потревожить своего «трудного» подростка, если он действительно успел так крепко уснуть. Она стала внимательно рассматривать представленные ее взору части тела, на котором, словно в подробном жизнеописании, запечатлелись все беды и невзгоды Ивана Ремнева. Магнитола, которую Паша обычно брал с собой на работу, озвучивала сцену одним из последних весенних хитов:
Не гаси сегодня свет,
Шторы занавесив,
Не сказав ни «да», ни «нет», —
Это ведь нечестно!
Ждал я долго и терпел,
Больше силы нету.
От тоски я зол и смел
И хочу ответа.
Не гаси сегодня свет, —
Я приду под окна.
Полосой мне дай ответ
Света через стекла.
Ваня, словно повинуясь мыслям ласкающей его своими глазами женщины, с жалобным стоном перевернулся на спину. «Он такой хитрец, или ему что-то такое приснилось?» — подумала Софья и поняла, что она себя больше не контролирует…