Игорь Семенович отправился на встречу с Никандром с эскортом из трех машин. Впереди и сзади шли черные «мерседесы», а в середине — любимец Кумирова «лексус». Стекла во всех машинах были затемнены, и никто не смог бы различить Кумирова, расположившегося посредине заднего сиденья японского автомобиля.

Аудиенция Никандру была назначена в частном комплексе «Калигула», который разместился в старинном особняке в одном из центральных парков города. Это место вполне оправдывало свое название по ценам, хотя при внимательном ознакомлении не поражало комфортом. Игорь был здесь с Мстиславом и большой разномастной компанией несколько лет назад сразу после открытия заведения, и его покойный друг тогда же заметил, что это определенно удачное место для суицида, особенно группового. В свой первый визит в «Калигулу» друзья учинили знатную пирушку. Игорь совсем незаметно, но очень плотно напился и, оставшись каким-то образом в одиночестве возле фонтана, предался нервозным воспоминаниям.

Расположенность Кумирова к воспоминаниям вызвала сравнение им комплекса с одной из больниц, в которой ему пришлось провести наиболее мрачные в своей жизни дни, с каждым новым анализом все с большим отчаянием убеждаясь в постигшем его СПИДе. Тогда он вспоминал, как пели себя больные в тех заведениях, где он успел побывать за свою бурную жизнь. На отделении хирургии, куда его занесло еще в конце семидесятых с аппендицитом, пациенты спорили и даже скандалили с санитарками и медсестрами, пускались в длительные дебаты с врачами, сбегали при случае за территорию попить пивка или чего-нибудь покрепче. В инфекционной больнице, где он очутился в начале восьмидесятых с гепатитом, больные также «качали» свои права, а некоторые даже умудрялись исчезать на выходные из палаты.

Там, где он молился одному ему известными молитвами, чтобы у него каким-то чудом не подтвердился (или исцелился!) СПИД, все обстояло иначе. Он читал откровенный испуг в глазах, особенно у вновь поступивших. Больные выказывали почтение при виде персонала, проявляли показное усердие в поддержании чистоты: сами хватали швабры, мели и мыли полы. Курили здесь только в отведенных местах. Окурки клали в газетный кулек или в спичечный коробок, заведомо припасенные для отправления своей обременительной привычки.

Из встреченного в жизни медперсонала Игорю прочно запомнилась работница справочного стола в больнице, где он лежал на предмет обследования желудка: что-то такое с ним вдруг произошло, после еды живот стало распирать, обременяли газы и изжога. Пожилая женщина исправно находилась на своем посту (или вблизи него) всю пятидневку. Она, наверное, и сама была чем-то серьезно больна, потому что сохла прямо на глазах, но не сдавалась, несмотря на нарастающее недомогание. Если кому-то надо было повидать больного в неурочное время, это оказывалось возможным, стоило лишь, изобразив озабоченность, протянуть принципиальной женщине руку с зафиксированным полтинником или рублем (последнее в том случае, если у Таможни, как называли женщину, был чересчур озабоченный вид).

— Ой, конфетку дали! Спасибочки! — тараторила Таможня и переправляла деньги в карман белоснежного накрахмаленного халата. — Боже мой, как голову схватило! — сжимала она свою черепную коробку, подержав, не спеша убирала руки, ощупывая, словно проверяя на цельность, заметно асимметричную голову. В таком положении, стоя на лестнице, поворачивалась к посетителю и с героическим шепотом: «Сейчас!» — достигала двери, в которой величественно скрывалась. Разбитая водянкой гардеробщица суммировала виденное сквозь амбразуру в своей фанерной скорлупе, понимающе улыбалась и подмигивала посетителю: ждите!

Здание кожно-венерологической больницы было старым и затейливо построенным. В подобных призрачных домах Игорь блуждал в своих странных снах, осторожно открывая или, напротив, дерзко распахивая одну за другой бесконечные двери, в зависимости от того, что он ожидал застать в неизведанном помещении.

Несмотря на уродливость внутренней перепланировки, невыносимые для кумировских глаз масляные покрытия и запущенность фасада, особняк каким-то образом сохранил близкую нулю потенцию пребывания здесь совсем иных людей, которые, собственно, и возводили все это для своей безнадежно разрушенной много лет назад жизни.

Больше всего Игоря позабавило то, что и персонал в этой больнице, казалось, был специально подобран под стать распаду искалеченного строителями коммунизма здания. Могло даже сложиться впечатление, что работающие здесь люди сами жестоко пострадали от кожно-венерических заболеваний, особенно от обрушившегося на потерявшую социальный иммунитет страну СПИДа. Особую гармонию дома и людей составляло то, что некоторые сотрудники оказывались без ноги или глаза, с вмятиной в черепе и с другими невосполнимыми изъянами.

Наверное, Игорь запомнит на всю жизнь, как ощущал себя виноградиной в грозди больных, столь близко подступало к нему их окружение во время ночных инъекций. В сумраке коридора глаза его фиксировали то дряблое рябое плечо, то жирный волосатый живот, то локоть, к которому словно что-то прилипло, так износилась на нем пораженная смертельной болезнью кожа. Ему мерещилось, что сейчас его брезгливого тела коснутся тела других больных. Это непроизвольное предвкушение оказывалось столь неприятным, что Кумиров, испытывая мелкую дрожь, готов был закричать. Он не делал этого, а изо всех сил пытался достичь посильного безразличия к окружающему миру, и чувствовал, как его глаза мутнеют и скашиваются к переносице.

Дождавшись своей очереди, он поворачивался к сестре спиной и называл свою фамилию. Прокол плоти, когда представляется почему-то проникновение вилки в налитый соком и мякотью помидор. Ввод лекарства, во время которого ясно ощущается наполнение поршня авторучки или, что гораздо забавней, фиксация кнопки звонка. Прижав к месту свежего укола шипящий мякиш ваты, он направляет взгляд на других больных, стоящих в коридоре. Глаза их оказываются мутными и заметно косят.

Игорь навсегда запомнит и тот миг, когда сознание того, что вокруг него существуют такие же люди, привело его в восторг. Кумиров ощутил на своем лице блаженную улыбку и, желая продлить приятное головокружение, впал в оцепенение, из которого его не могли вывести ни возгласы, ни движения больных и персонала. Это была неожиданная радость бытия! Он испытывал умиление от того, что эти люди дышат, говорят, ненароком его толкают. Кумиров готов был разрыдаться, глядя на пижамы, а большей частью домашнюю одежду пациентов СПИД-отделения. Он повторял про себя и, может быть, даже непроизвольно шевелил губами: «Пижамки, тапочки, укольчики…» Оказалось, что для него составляет величайшее удовольствие созерцать, как кто-нибудь из обреченных (Так же как и он! Не надо себя обманывать!) ел, пил, по-хозяйски налаживал барахливший телевизор. «Что же во всем этом было такого замечательного? — невольно спрашивал себя Игорь и неуверенно предполагал: — То, что жизнь продолжается? Это? Не знаю! Но я готов был заплакать!»

Вечером за день до его выписки в больнице погас свет. «За долги», — произнес кто-то мягким, как свежеиспеченный хлеб, голосом. Кумирова это очень насторожило, к тому же, насколько ему представлялось, в подобного рода учреждениях снабжение электричеством не должно прерываться по прихоти энергораспределяющей организации. Тотчас позвонили на подстанцию и выяснили, что причина сокрыта на территории больницы. У больных этот эпизод вызвал сверхактивное участие: их повседневное существование, а для многих унылое ожидание мучительного финала, оживилось вызовом аварийной службы, суетой возле распределительного щита, прениями о плюсах и минусах сгинувшего социализма.

В то время Игорь действительно стал по-особому относиться ко всему его окружающему: ему мерещились своеобразные сигналы в мигании электрической лампы, он пытался найти обращенный именно к нему смысл случайно услышанных фраз и слов, его наводили на длительные размышления цифры в номерах городского транспорта или на жетонах сотрудников ГАИ.

Позже это прошло, хотя Кумиров до сих пор пытается иногда разгадать шифр, заключенный в различных мировых событиях, которые, по его мнению, могут иметь к нему прямое отношение. Впрочем, навести его на раздумья способны и самые прозаические события, например, сейчас, ожидая Никандра, он увлеченно следит за вертящимися в гриле цыплятами и думает о том, какое отношение к его судьбе может иметь эта назойливо демонстрируемая ему ситуация.

Задумчивость Игоря нарушило оживление, наступившее в ресторане. Он оторвал взгляд от сочащихся жиром бройлеров и осмотрелся. Конечно, этот гомон вызван появлением Никандра, которое отметили и оба охранника кандидата в губернаторы, расположенные в разных концах зала.

«Вот тоже композиция: наиболее известный в городе киллер по кличке Электрик свободно разгуливает по кабакам, и никто его даже не пригласит на допрос, хотя материала на него, по словам тех же следопытов, хватило бы, чтобы приговорить его, как они сами выражаются, к «пожизненному расстрелу»! — Кумиров усмехнулся, поднимаясь навстречу Никандру. — Что это, особый маневр следствия? Или знаменитый мокрушник нужен кому-то пока на свободе? А для чего? Надо полагать, не для совместной игры в гольф? Во всяком случае, не только для этого».

— Здравствуй, дорогой! — Игорь Семенович коснулся бородатой щекой небритого лица Никандра. — Как самочувствие?

— Здоровеньки булы, Игорь Семенович! Да, честно сказать, неважно! — Мужчина был ниже Кумирова и не столь обширен, хотя и выглядел достаточно плотным. — Колени чего-то стали побаливать. Боюсь, не скрутило бы мне ноги. Я как-то встречался с одним человеком — дело прошлое, он больше тридцати лет в экспедициях провел, — так у него за пару лет правую ногу, как простыню на отжиме, свернуло! Хорошо, что к нему у братвы за былые дела уважуха имеется: он и банки столичные по молодости помыл, и из музеев кое-что вынес, — так его сейчас судьей назначили, которого у нас принято на разные споры приглашать. Тем и живет старик, а это, я тебе скажу, немало!

— Хочешь, я со своими врачами договорюсь: они тебя посмотрят, если надо — на обследование в стационар направят, там тебе и все остальные системы проверят, — по крайней мере, будешь знать, чего еще в ближайшую пятилетку ожидать. — Игорь сел, предложив Электрику кресло напротив. — Я, правда, и сам о своем организме не особо забочусь, но другим, видишь, подаю дельные советы. Ну так что, созваниваться с профессурой?

— Пока повременим, работы больно много. — Никандр сел и внимательно огляделся. — Вроде все свои. У меня аппетит пропадает, когда за мной шнырь сечет. Эти-то спортсмены ваши телохроны, да?

— Мои, голубчик. Ну а так, чисто по жизни, ты ничего не боишься? — Кумиров протянул Электрику меню. — Покушаем? Попьем?

— А то! Знаешь, Семеныч, я вот когда тебя вижу, так сразу жрать хочу! Ты сам по себе больно мужик аппетитный! — Никандр слегка заикался на первых слогах, а когда говорил, то очень часто мигал глазами. Он закурил и склонился над меню. — А страх что? Ты мне лучше скажи, кто не боится? Только шланги безмозглые! Давай по салатику с крабами да по черной икорочке, а потом посмотрим. Устроим себе рыбный день, если не возражаете?

— Все нормально. Я только себе еще приплюсую салат «Калигула»: люблю, когда и блюдо большое, и на нем навалено всякое-разное! — Кумиров щелкнул официанту, закованному в театральные латы легионера, и ласково посмотрел на Электрика. — А как начет коктейля «Древний Рим»?

— Положительно. Только еще «швепса» на запивку. — Выпуская дым, Никандр выпячивал нижнюю губу, и струя поднималась вверх, застилая его розовощекое лицо. — У меня после него хорошо верхний клапан прочищает. Знаешь, как немцы за столом себя ведут? Я тут встречался с одним фрицем по работе, так он сосал-сосал свое гросс-пиво, а потом как рыгнет, а по звуку — будто баран заблеял. Я на него шары вылупил, а переводчик мне говорит: не заводись, у них так принято, — он еще за столом и на нижний клапан может задвинуть! Вот это тебе великая Германия! И точно, когда по тачкам расходились, он как треснет не слабее «Авроры», я думал, у него брюки по швам разойдутся! А он, слышь, еще ножкой так подрыгал в лакированном ботиночке. Ну это, типа того, чтобы серево скорее отошло! Представляете, с кем приходится работать?!

— Да, тяжело тебе с ними! — Игорь поднял руку с бокалом. — Ну что, за нашу удачу?

— Ску-ул! — отозвался Электрик. — Меня этому словцу один швед научил. У него тоже кое-какая халтурка случилась. Они так друг друга приветствуют, когда выпивают. Ну что-то на манер нашего «На здоровье!». Давай, Семеныч!

Официант принес закуски. Мужчины начали есть. Жевательные движения Никандра были частыми и нервными, Игорь же, напротив, казалось, заглатывал пищу, почти не измельчая. Со сцены звучала арфа, под которую известная в городе танцевальная группа «Вакханки» исполняла стриптиз.

— Никандрушка, у меня к тебе назрел один вопрос, если он тебе покажется некорректным, ты не отвечай и на меня не серчай, ладушки? — Кумиров выразительно посмотрел на официанта, который, покачивая сверкающим шлемом, поспешил к столу и наполнил опустевшие бокалы. — Как ты к своим клиентам приходишь? Что им говоришь? Можешь ответить?

— Да здесь ничего секретного нет: ты же заместо меня к ним не пойдешь?! Я их через дверь спрашиваю: электрика вызывали? — Во время еды Никандр звонко цыкал зубами, в которые, очевидно, забивались раздражающие его кусочки еды. — А сам уже по щитку колочу и им в глазок пачку «беломора» сую: вот, мол, ваша заявочка! Отпирайте, недотепы, а то сейчас развернусь и вы меня еще полгода не сыщете!

— И что, открывают? — Верхние зубы Кумирова накрыли нижнюю губу: он приготовился рассмеяться. — Даже паспорт не спрашивают?

— А ты как думаешь? У меня как-то была точно такая же баба, она, кстати, администратором в гостинице работала. — Электрик показал пухлым коротким пальцем на одну из стриптизерш. — Я у заказанного клиента еще и на чай беру. У меня все эти деньжонки в укромном месте хранятся. Я раньше еще любил семейные альбомы рассматривать. Ну это в том разе, если заказ, так сказать, с доставкой на дом. Сяду на тепленького, а он еще в другой раз и трепещет, и листаю. А там и он, и родичи, — сижу, бывало, отгадываю, кто тут кому и кем приходится, жалко, что спросить уже не у кого. То есть спросить-то можно, да никто не ответит.

— Ясненько! — Кумиров собрал губы в темную мясистую трубочку и подкашлянул. — Никандрушка, у меня тут в некотором роде тоже возникла острая необходимость кое от кого освободиться.

— Сколько душ-то? — Никандр сочувственно округлил свои крупные глаза. — Или оптом?

— Для начала двое. — Игорь отер свои покрасневшие губы салфеткой. — Дальше посмотрим.

— Мужики? — Никандр налил себе еще «швепса» и поднес бокал ко рту. — Сейчас клапан пробьет!

— Один — да. Второй — пацан. — Кумиров отвлеченно смотрел на танцующих женщин. — Лет двенадцать. Но это позже. Если все пройдет нормально. Без осложнений.

— А по мне-то, по правде, не все ли равно? — Никандр нагнул голову, рыгнул и рассмеялся. — Поперла, сволочь! А что у нас по деньгам получается?

— А у тебя по этому поводу созрели какие-нибудь предложения? — Игорь покончил с закуской и недоуменно покачал в воздухе пустой вилкой. — Горячее?

— Двадцаточка и пятерочка. За взрослого — лучшая доля. — Шипящие звуки получались у Никандра звонкими и за счет этого как бы выделенными из общей речи. — Я бы от форели не отказался. Их тут много, вот эту! — Он ткнул пальцем в название блюда.

Официант услужливо проследил за движением клиента и артистично повернулся к Игорю.

— Пятнадцать и две. — Кумиров поднял руки, потянулся, широко зевнул, предъявив свой темно-вишневый зев, и, сделав указательные пальцы «пистолетами», направил их на каждого из мужчин: — Тебе — две на стол! Тебе — десять в карман!

Официант благодарно посмотрел на Игоря и исчез. Стриптизерши закончили свой номер, и их сменили два гладиатора, манерно изображавшие в желто-красном свете софитов смертельный бой.

— За меньше двадцатки греха на душу не возьму! — Никандр убежденно сжал кулаки. — Да ты и сам, Семеныч, говорил, что крещеный!

— Восемнадцать. — Игорь достал трубу и произвел нужный ему набор. — Ты зеленку по какому году меришь?

— Девятнадцать. — Никандр увлеченно посмотрел на мобиль, словно этот взгляд мог помочь ему утвердить запрошенную сумму.

— Восемнадцать. — Кумиров отодвинул прибор, протер салфеткой свои крупные пальцы с обилием складок на фалангах, и приготовился встать.

— Будь по-вашему! Ради постоянного клиента готов на скидку. — В глазах Никандра засветилось детское послушание. — У вас по работе особые пожелания имеются?

— Когда мужика кончишь, разделай тело так, чтобы ни одна экспертиза не опознала. — В который уже раз Игорь изумлялся характеру подобных душегубцев: они ведь чувствуют и понимают только собственную боль, остальные же люди представляют для них по большей мере растения, которые можно запросто порезать, срубить или навсегда выкорчевать. — Отрежь ему уши, ноги, что сможешь. Лучше, побольше. Прояви фантазию. Я тебе верю. Ладушки?

— Авансик. — Никандр потер большой палец о сомкнутые указательный и безымянный. — Детишкам на молочишко!

— Пять тонн. — Кумиров запустил в свой рот деревянную зубочистку.

— Не-а! Половину от суммы. — Никандр вновь ученически улыбнулся, но его ноздри заметно раздулись. Кумиров давно знал об этой черте криминального мира: прищуривание глаз, изгибы губ, даже шевеление ушей — все эти ужимки, словно своеобразные сигналы, постепенно обогащали мимику тех, кто попадал в категорию под названием «братва».

— Три тонны, или я ушел. — Игорь щелкнул официанту, и тот, пряча на ходу короткий меч, который только что с увлечением демонстрировал любопытным посетителям, поспешил к их столу. — Что-то ты у нас, Никандрушка, стал портиться. С чего бы это? Избаловали?

— Да не я порчусь, а жизнь такая! Вон что в Государственной думе творится! А мне каждый день бабки нужны! Домишко решил построить — вот и трачусь! Работяги уже цоколь закончили, коммуникации подводят. Зелень, как моча, утекает, — посетовал Никандр, пренебрежительно покашиваясь в сторону склонившегося около Кумирова официанта. — Прямо хоть начинай на тачке халтурить! Или куда-нибудь на работу идти устраиваться? Электриком, что ли? — Киллер рассмеялся.

— Где дом-то? — Игорь барским жестом, словно не считая, сунул официанту пачку долларов, хотя тот уже великолепно знал, что насчитает в своей ладони сверх предъявленного счета максимум два-три доллара. И это чаевые от такого насоса, как сам Кумиров?

В Громове. — Никандр оживился, словно заговорил о родном и очень близком ему создании. — Далековато, конечно, но больно мне тамошние места приглянулись! Леса, валуны, как под Медным всадником! А с моего участка, веришь ты, вид прямо на озеро! Вода — чистейшая! Рыбы — хоть жопой ешь! Сквозь лес вот так смотришь над полем, а прямо за ним озеро сверкает! Ближе-то нельзя было дом ставить: земля пока за каким-то хозяйством числится. Но ничего, как только все они там вконец разорятся, я и эти соточки прикуплю. Тогда можно будет и бережок прихватизировать! Мне-то, сами знаете, особо ничего уже в жизни и не надо! Я в основном о детях забочусь, чтобы им когда-нибудь было где расслабиться.

— А у тебя что, и семья есть? — удивился Игорь. — Когда ж ты, путешественник, извини меня за бестактность, все успел?

— Да что же я, по-твоему, и не человек вовсе? Думаете, я всю жизнь с зоны не вылезал? — Никандр с наигранной обидой поджал губы. — У меня все как у нормальных людей: жена и доченька. Девонька, правда, у супруги от первого брака осталась, но мы живем дружно, то есть общий язык пока находим. Ну а что дальше со всеми нами станется — кто ж все наперед-то угадает?

— А отец ее где? — Кумиров многозначительно посмотрел на собеседника. — Или нет?

— Нет, Семеныч, это не моя работа. Мужичка в лесу молнией сразило. Такой случай дурацкий! Ушел за грибами и не вернулся. По-человечески жалко! — На глазах Никандра блеснули слезы.

«Неужели заплачет?» — с интересом подумал Игорь.

Ну а я вначале ей просто помогал, как бы на баланс с дочуркой взял, а потом уже сошлись на манер семьи. Теперь, считай, все общее.

— Значит, схема у нас следующая. — Кумиров, как обычно, внезапно перевел разговор на важную сейчас для него тему. — На место тебя доставят со всеми удобствами, а там все объяснят, что почем, а как закончишь, увезут. А на второй день доставят по следующему адресу. Если ты не возражаешь, я еще посижу. Тебе куда?

— Мне? — Электрик не сразу уловил изменение обстановки. Наверное, он несколько отвык от манеры Игоря общаться с подвластными ему людьми (а разве деньги не дают власть?). — Я это… в Купчино поеду.

— Вот возьми две сотни — на транспортные расходы. Я очень рад был тебя повидать. Береги себя! У нас большое будущее! — Кумиров встал, чтобы проститься с Никандром.

Они обнялись и расстались.

После ухода наемника Игорь заказал себе коктейль «Спартак» и десерт «Золотое руно». Он вспомнил, как они общались когда-то за этим столом втроем: те же и Самонравов.

Мстислав тогда построил у их стола всех четырех стриптизерш и заказал им исполнение импровизации на тему пионерского лагеря «Орленок».

— У кого деньги, тот может себе очень многое позволить, не правда ли? — Обратился Самонравов к сидящим. — Хочешь — насилуй людей, хочешь — убивай, хочешь — ешь! Главное — не путайся под ногами у более крупных хищников! Ты бы, Никандр, чем занялся, если бы у тебя случился огромный капитал?

— Я бы, наверное, новую породу собак вывел: такую, чтобы была размером с хорошего борова. — Электрик мечтательно расширил глаза. — А между этими собаками стал бы бои устраивать: кто кого загрызет!

— И все? — В голосе Мстислава звучало разочарование. — И больше ничего?

— Буду богатым — найму толковых ребятишек, чтобы они мне всех тех мусоров отловили, которые мне столько лет кровь портили, соберу их на каком-нибудь острове и устрою им адскую жизнь. — Глаза Никандра стали очень часто моргать, заикание усилилось — он явно волновался. — Я им такой концлагерь устрою, что они будут каждый день Бога молить, чтобы он их поскорее к себе забрал.

— А что за радость долго мучить человека? — Самонравов прекрасно знал слабинку Электрика и сейчас специально провоцировал его на откровенность. — Неужели мало того, чтобы набить своему врагу, ну или обидчику, морду? Можно ведь, наверное, и убить его, но зачем мучить? Это же самому должно быть неприятно?

— Нет, это неправильно! — возразил Никандр. — Людишек надо мучить! Они сами об этом мечтают, просто иногда даже не догадываются, а другие знают, да анахорятся, чтобы себя не выдать. А как начнешь их трюмить, тут сразу все и выявляется: плачет человечек, рыдает, о пощаде молит — значит, правильно с ним поступаешь, грамотно работаешь! И тебе по кайфу, и человек доволен! Главное — чтобы он все видел! Иначе не тот коленкор получается! Есть среди братвы такие специалисты, трясунами называются: они клиента до комы доводят. А ты попробуй так, чтобы и в сознании оставался, и все чувствовал, и все видел? Вот это уровень! Высший, я бы сказал, пилотаж.

Прошло совсем немного лет, и Кумиров не только получил значительные капиталы, обозначенные Мстиславом как основное условие для распоряжения судьбами себе подобных, но и воплотил в жизнь принципы, декларированные Никандром. И что он — счастлив?

Игорь Семенович стал подниматься, зная, что его телохранители уже выпрямились и готовы сопровождать своего, наверное, совсем не любимого шефа. Поднимаясь, он почувствовал, что его невероятно клонит ко сну: сердце, кажется, останавливается и он готов тут же свалиться и отключить свое мерцающее сознание.

«Надо себя беречь. Надо провериться», — подумал Кумиров и тяжело шагнул в непонятном ему направлении…