Возле парадной, на бетонной скамье, вмурованной в асфальт, сидели, словно на сцене, три пенсионерки. Они были ярко освещены мощным желтым фонарем, нависшим над подъездом. Старухи имели бедняцкий вид, как и большинство пенсионеров, которых, по мнению Саши, обитает в городе чересчур много и их вполне можно было бы как-то использовать, к примеру, выселять в область, где бы они хоть как-то трудились, ну и вымирали бы себе потихоньку в ходе трудовых будней. А что делать? Грядет третье тысячелетие, а страна переполнена никчемными больными пенсионерами, только и мечтающими, как бесплатно поездить на транспорте и поторговать возле своей парадной гнилыми корешками!

А до чего эти бабки всегда достают его в общественном транспорте! Ну что им так, дома-то не сидится?! Зайдя в салон, они еще с порога высматривают себе место, куда можно рухнуть с тяжелым вздохом, обставив себя своими грязными рваными сумками. Если все места уже заняты, то пенсионеры злобно-просящим взглядом обозревают салон, чтобы выбрать себе почти неизбежную жертву, которая будет вынуждена рано или поздно уступить свое насиженное место, потому что бабка повиснет, как утес, над зардевшимся от смущения человеком и станет на протяжении скольких угодно остановок выпасать обреченного. Она, наверное, даже пропустит требующуюся ей остановку, чтобы добиться заветной цели. Конечно, у сидящего есть разные способы попытаться избегнуть позорной участи: встать с красным лицом да еще выслушивать нарекания, можно якобы задремать или зачитаться столь важной в данный момент книжицей, можно отвлечься на изучение пассажиров или тупо смотреть в никому не видимую точку.

«А почему я вообще должен уступать ей место? Я ведь оплатил свой проезд?! В каких правилах сказано, что я обязан поделиться своими деньгами, своими возможностями? Кстати, и отец как-то говорил, что на Западе никому даже в голову не придет вскакивать перед каждым стариком или инвалидом».

Конечно, Кумирову-младшему было очень жалко собственную бабулю: она-то еще вполне могла поползать по белу свету, тем более что старушка ни в чем вроде бы и не нуждалась, — отец на ней, кажется, не экономил, — но вот нашлись же ублюдки и оборвали ее дряблую жизнь.

Саша подумал, что ему, наверное, придется обратиться за помощью к этим долгожительницам и спросить у них, в какой квартире живет Наташка. Наверняка здесь ее все знают: слишком уж она приметная девчонка. Он посмотрел на старух из машины, оценивая свои шансы не быть отшитым или обруганным. Все три, как на подбор, были по-дурацки одеты, словно куклы, которых наряжали малые дети. Посередине сидела наиболее мощная, с несоразмерно крупными, опухшими ногами. Она возвышалась на полторы головы над соседками, да и голова у нее была, наверное, раза в полтора больше, чем у самого Саши. Лицом она напоминала вождя индейского племени и, наверное, вполне могла бы сыграть подобную роль в киносериале.

Справа от Индейца расположилась бабка, опиравшаяся на две самодельные клюки. Она сидела ссутулившись и исподлобья недружелюбно соизмеряла Кумирова, вторгавшегося в железобетонную ауру их пенсионной жизни. Собственно, они уже все на него обратили внимание, но эта бабулька своей осанкой и взглядом очень напоминала ему понурого самурая, готового к сражению в любой ситуации.

Третья старушонка выглядела наиболее хлипкой, а сидела несколько боком. Она странно изогнула позвоночный столб в сторону от своих приятельниц, будто дерево, которое, в отличие от прочих, тянется куда-то к другим горизонтам, словно пытается своим видом выразить полную непричастность к своим соседям. Голова у этой особы была словно расплющена и напоминала змеиную.

Саша посмотрел в сторону младшего брата, который по-щенячьи свернулся на заднем сиденье и беззаботно спал, расслабив свое в общем-то кошмарное лицо. Кумиров заглушил мотор, машинально проверил за своей спиной наличие сделавшего его убийцей трофейного пистолета, покинул салон, поставил машину на сигнализацию и направился к старухам. Они привычно вздрогнули от электронного всхлипа и еще ответственнее уставились на молодого человека, которого наверняка если не с этого наблюдательного пункта, то из окна или от торговых ларьков уже заприметили в его прошлые приезды.

— Здравствуйте. — Саша начал вежливо, оставляя про запас свойственную ему с чужими, ненужными ему людьми резкость и грубость. Он знал, что всегда может обматерить этих выживших из ума бездельниц или даже напугать, пообещав спалить или взорвать квартиру.

Пенсионерки ответили почти хором, при этом у Индейца и Самурая, кажется, не двинулся на лице ни один мускул, а Змеиное Лицо, наоборот, затрясла головой и слегка закатила тусклые глаза.

— Вы мне не подскажете, в какой квартире живет Наташа, такая мулаточка, ну я ее сюда несколько раз подвозил, вы меня, наверное, уже видели. — Кумиров просительно смотрел на старух и мягко жестикулировал. — Она где-то в этой парадной живет.

— А нам-то что: мулаточка-акробаточка, — начала Индеец, очевидно, самый авторитетный завсегдатай скамейки. — Если вы человека на своей машине возите, значит, должны знать, кто у вас рядом сидит!

— Да я знаю, но вот книжку записную, как назло, дома оставил, а мне Наташу нужно срочно увидеть. — Кумиров чувствовал, что если он тотчас не услышит ожидаемого ответа, то сорвется, и чем все это кончится, пока неизвестно. — Да вы ее, наверное, все с детства тут знаете!

— Бросова, что ли? — пришла на выручку Змеиное Лицо, возможно, благодаря своему странному телосложению уловившая агрессивные волны, еле сдерживаемые незваным гостем. — Седьмой этаж это, что ли? Седьмой, да?

Змеиное Лицо блеснула очками в сторону Самурая, очевидно навязывая и той разделить меру ответственности за сказанное.

— Да вроде бы… — Самурай оказалась застигнута врасплох и осторожно скосилась на Индейца. — Восьмидесятая, что ли?

— А не восемьдесят шестая? — затрясла головой Змеиное Лицо. Она, конечно, специально путала номера, чтобы как-то оправдаться перед Индейцем за свое угодничество ухажеру Наташи Бросовой. — Точно-то сейчас уже не помню!

— Да ты там сам увидишь! — не выдержала Индеец, которую столь неуклюже подставили ее многолетние собеседницы. — Их дверь сразу видать, да они ее никогда и не запирали. Живут как при коммунизме!

— Собака у них, — предупредила Самурай. — Но вы ее не бойтесь: она еще никого не тронула. Да, щенки у нее, щенков на лестницу не выпустите, а то опять обсерят нам все площадки!

— Спасибо. — Саша двинулся к парадной. — Извините за беспокойство.

— А что у них там вышло-то? — не утерпела Змеиное Лицо и с усилием стала поворачиваться к своим подругам. — Кого у них убили-то?

— Да у них там беда за бедой! — оживилась Индеец. — Любка пропала, Петька — в больнице, весь искалеченный, Наташку тут видели, говорят, вся истерзанная, словно под немцем побывала.

Остальной разговор превратился за спиной Кумирова в не прочитываемые мозгом звуки, — он уже мчался по лестнице, не дожидаясь охающего где-то между этажей лифта.

Несмотря на волнение, Саша молниеносно проглядывал рисунки и надписи, рябившие на лестничных стенах. «Неформальный чат», — улыбнулся Кумиров, вспоминая, сколько сам испещрил квадратных метров жилого и нежилого фонда, соблазняя молодежь своими откровенными предложениями и предельно наглядной графикой.

Начиная с четвертого этажа он стал угадывать надписи, адресованные его девушке. Ему все чаще стали попадаться ее имя и кличка и пояснительные рисунки, чем Хьюстон занимается или чем с ней можно было бы заняться. «Конечно, она же здесь выросла! — пытался себя успокоить Саша. — Вот и дурачились, кто как мог. Потом, она же не отвечает за всех идиотов, которые ее домогались! А в принципе, какая разница, — я-то что, святой, что ли?! Убийца я, убийца!»

На шестом этаже появилась крупная надпись «Публичный дом», изображения грибов-галлюциногенов, «кислоты» и стрелок, указывающих путь вперед. На пролете седьмого было уже несколько надписей «Публичный дом» и даже своеобразный прейскурант на оказываемые сексуальные услуги. «Вот твари! — подумал Кумиров. — Заберу отсюда Наташку! Квартиру сниму, если отец упрется и в дом нас не пустит!»

Да, указатели привели его именно к этой квартире. На лестничной площадке Саша повернул направо и тут же рядом, на расстоянии шага, увидел дверь, за которой сейчас, в этот самый миг, может быть, находилась его любимая, если она еще жива, если не замучена этими беспределыциками.

Входная дверь квартиры Бросовых, очевидно, не ремонтировалась и не красилась с тех пор, как был сдан дом, которому было по крайней мере лет тридцать. Картонная обшивка была обшарпана и прорвана, а в местах удаленных замков светились дыры. Из этих дыр юношу обдувало неприятным ветерком, который нес запахи запущенной квартиры: табачный дым, перегар и помои.

Кумиров приближался к двери и вслушивался в звуки, возможные в этой загадочной для него квартире. Он остановился перед дверью и стал искать звонок, но его нигде не было видно. Тогда юноша собрался постучать, но не решился стучать в дверь, которая по виду была слишком ветхой даже для стука костяшками пальцев. Саша решил постучать в дверной косяк, но его тоже не оказалось, а из щели между косяком и бетонным блоком торчала черная пакля, напоминавшая волосы негра. Он подумал, не похлопать ли ему в ладоши или просто как-нибудь обратиться внутрь квартиры, может быть, просто «Наташа!», как вдруг различил за дверью легкое цоканье.

— Здравствуйте! — приветливо начал Кумиров и замер в ожидании ответа. Но ответа не последовало. Он потомился с минуту и продолжил: — Я к Наташе. Она дома?

Вновь тишина. Вдруг с другой стороны двери раздалось осторожное царапанье. «Они ее так замучили, что она ни говорить, ни двигаться не может? — Саша словно замерз от своей мысли и тут же спохватился: — Так это же собака!» Он засвистел и зачмокал. В ответ последовали сопение и скулеж. Юноша коснулся двери рукой, и она медленно, со скрипом, поехала внутрь. На пороге стояла собака. У нее было три лапы, четвертая, задняя левая, наполовину отсутствовала. Это был эрдельтерьер. Сучка. Из квартирного полумрака донеслось ворчание, и в коридор на дырявый линолеум выкатились четыре щенка.

— Але! — громко обозначил Саша свой вход в чужое жилье и переступил порог. — Есть кто живой?!

Собака вопросительно уставилась на гостя. Щенки подползли к матери и стали бодать ее лохматые лапы. Юноша вытянул руку и предоставил собаке свою ладонь: пусть сама решит, что ей делать, кусаться или дружить? Калека осторожно приблизила свою бородатую морду и ткнулась в его ладонь похожим на холодную маслину носом.

— Вот и подружились, — заключил гость, прикрыл за собой дверь и повернулся направо, где по плану после туалета и ванной значилась кухня. Он приоткрыл дверь в туалет — темно и пусто; в ванную — никого; прошел на кухню, заглянул — ни души.

Собака двигалась за гостем, движимая, очевидно, не только любопытством и некоторой ответственностью за жилье, но и надеждой на пищу, которой, по ее опыту, располагают люди. За матерью кувыркались щенки, успевая толкать и покусывать друг друга.

Осматривая кухню, Саша понял, что не ошибся, предполагая нищенское существование этой семьи. В углу стояла старая ржавая газовая плита. Все ее четыре конфорки пылали синим пламенем, сопровождаемым тревожным гудением. Раковина была вся облуплена. Оконные стекла были треснуты и заклеены газетами, а стекло во внутренней узкой раме оказалось выбито и заменено картоном из-под упаковки телевизора. Стекла хранили многолетнюю грязь, а между окон скопились «гусеницы» пыли и дохлые насекомые.

Рядом с плитой стоял доисторический буфет, который юноша мог видеть разве что в ретрофильмах о довоенной жизни. Напротив буфета покосился холодильник без дверцы: он был заставлен дверью, отобранной, очевидно, у местного чулана. Сине-зеленые квадраты линолеума, когда-то наклеенные на пол, местами отсутствовали или обломались, местами оторвались и шуршали под ногами.

Воняло рыбой и прелыми тряпками. На веревках, перерезавших кухонное пространство, как улицу электрические провода, висело белье, которым не торгуют даже в секонд-хенде. Здесь были выгоревшие тренировочные штаны с дырами на коленках, такой же кондиции разноцветные непарные носки, словно жеваные, протертые лифчики. Саша старался угадать, могут ли здесь сушиться Наташкины вещи, например трусики или еще что-нибудь, близкое и родное ему, но вскоре опомнился и решил, что Хьюстон вряд ли будет перемешивать свои шмотки с этим барахлом.

Разглядывая белье, гость обратил внимание на темно-коричневые пятна в каждом углу потолка. Ему даже показалось, что эти пятна как-то странно рябят в глазах. Он всмотрелся и понял, что это колонии тараканов. Кумиров настороженно огляделся и различил тараканов повсюду: они сновали по бельевым веревкам, затаились на стенах буфета, шевелили усами в кухонной раковине.

Кумиров покинул кухню и вновь очутился в коридоре. Здесь стояли наполовину разобранные шкафы и полки, также висели разные утильного вида тряпки, виднелись кипы газет, груды бутылок, ощерились оголенными спицами несколько ломаных зонтов. Направо светился дверной проем, ведущий в первую комнату. Юноша заглянул в помещение и обнаружил все ту же бедность и неустроенность. Наиболее запоминающимся предметом обстановки здесь явился грязно-желтый платяной шкаф, панели которого были плотно расписаны всякой всячиной, включая жирные буквы, выведенные маркером: «Наташа + Саша = Love».

Направо виднелась дверь, ведущая в следующую комнату. Саша распахнул ее, но здесь тоже никого не оказалось. В глубине проходной комнаты имелась еще одна дверь, ведущая, очевидно, в третью комнату. Кумиров распахнул и эту дверь, но за ней также было пусто. В этой комнате не имелось обоев, а бетонные стены были в странных темных вкраплениях. Юноша подошел поближе, вгляделся и различил источник каждого пятна: так присохли усердно раздавленные клопы.

Неожиданно раздалось приглушенное хлопанье, а за оконными стеклами началось движение. Саша сунул руку за спину, выхватил пистолет, прошмыгнул между тряпками, свисавшими с ржавой люстры без плафонов, и увидел, что это всего лишь голуби выясняют свои отношения прямо в лоджии, которая продолжает комнату. Он заметил за мутными, изгаженными птицами стеклами не только взрослых голубей, по и птенцов, требующих пищи.

— Фу ты, мать твою! — буркнул Саша. — Пернатые друзья!

Он посмотрел на дверь, ведущую в лоджию, — она была закрыта, но не имела ни одной целой ручки, лоджия же не была застеклена, но была частично занавешена полуистлевшим куском тюля.

Собаки уже проникли в комнату, а щенки атаковали шнурки на кроссовках гостя. Он осторожно переставил ноги, чтобы не наступить на щенков, и направился прочь из квартиры, в которой не нашлось никаких следов Наташи Бросовой, известной всему городу под кличкой Хьюстон. Покидая квартиру, он уловил в своей душе странное движение — так может озадачить пользователя непривычный звук процессора. Садясь в машину и машинально запуская двигатель, Кумиров понял, что причиной его волнения (или результатом?) стало рождение стихов:

Костя не проснулся ни от хлопанья двери, ни от гула мотора, ни от резкого рывка, которым Саша начал свое движение в неизвестном ему пока направлении.