Часть первая
Принстон. 2010
1
По утрам на парковой дорожке вдоль берега узенького канала Делавэр в Принстоне, Нью-Джерси, вы можете встретить кого угодно – и первокурсников Принстонского университета, и его профессоров, и даже лауреатов Нобелевских премий. А помимо знаменитого университета в Принстоне и в прилегающем Плейнсборо есть еще Институт передовых исследований, Лаборатория физики плазмы, Геофизическая лаборатория динамики жидкости, Исследовательский ядерный реактор и два десятка фирм высоких технологий международного уровня.
Потому рано утром, часиков с шести, когда солнце только-только пробивается сквозь парковую листву, беговые дорожки принстонских окрестностей оживают хрустом кроссовок по песку, мельканием голых ног, шумным дыханием бегунов и ритмичным колыханием грудок юных бегуний. Поскольку те, кто следят за своим здоровьем, стараются соблюдать режим и бегать в одно и то же время, тут все знают друг друга если не по именам, то в лицо. А про женские фигуры и говорить нечего – мелкокалиберные китаянки, смолеволосые индуски, тяжелостопые ирландки… и все, конечно, в наушниках и с айфонами на поясе, все на бегу слушают музыку или курс биржевых акций и старательно кивают при встрече:
– Привет!.. Доброе утро!..
Поэтому, когда на тропе появилась Валенсия…
Она прекрасно видела, какое производит впечатление на своих гендерных коллег и на яйцеголовых профессоров и ученых. Шок, вау! ой, блин! вот это да! Выстрел наповал – вот чем было ее появление для мосластых, с ранними залысинами носителей ученых степеней и мужских достоинств, или что там у них имеется между ног. А про едкие взгляды, которыми принстонские аборигенки старались сделать ей подсечку, и говорить нечего. Но Валенсия бежала, не обращая внимания ни на тех, ни на других. Она знала себе цену – метр семьдесят шесть юной женской плоти на длинных ногах, в укороченных шортиках на спелых бедрах и в открытом топе «Nike», поддерживающем такую грудь, – нет слов! При этом ее голова с огромными темными глазами и копной каштановых волос, перехваченных банданой, поднята в гордом полете, а на губах – этакая пренебрежительная полуулыбка двадцатитрехлетней Мадонны. Короче – улёт!
Ясное дело, мужики буквально спотыкались в десяти метрах от нее, их нижние челюсти падали до земли и дыхание пресекалось. А она, усмехнувшись, пробегала мимо, обдав их медовым запахом своего роскошного тела.
Иногда кое-кто из них отважно увязывался за ней и бежал рядом, пытаясь завязать знакомство. Но Валенсия лишь прибавляла скорость, и максимум через сто или двести шагов они отставали, уныло глядя ей вслед. А она каравеллой летела дальше, торжествующе выбрасывая вперед свои роскошные ноги, как лошадка-фаворит на призовых скачках.
При виде нее даже утки, плавающие в желтой ряске канала, начинали вдруг похряпывать между собой, словно обсуждая эту невесть откуда взявшуюся красотку. И белки, абсолютно черные вопреки своему названию и еще минуту назад азартно гонявшиеся друг за другом, замирали на верхней ветке молодого дуба, провожая Валенсию остро любопытными глазками. А порой в глубине лесопарка, за ветвями деревьев с их плотными после весенних дождей листьями, можно было углядеть даже семейку пугливых оленей, картинно замерших на солнечной прогалине.
Конечно, и тот, ради кого Валенсия вставала в 6.45 утра, чтобы ожившей Венерой пробежать мимо него в 7.17 по Саус-Харрисон-стрит к мостику через канал, при первой же встрече с Валенсией остановился, потрясенный, и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за спуском к маленькой пристани с табличкой «Rental Canoe» («Прокат каноэ»). И потом каждое утро, ровно в 7.17, она стала попадаться ему, и он видел, как точно так же, как он, слетают с ее пути в нокаут и прострацию и атлеты-старшекурсники университета, и лысые профессора, и нобелевские лауреаты, бегающие трусцой от инфаркта. Но что-то неясное, что-то мимолетно-ободряющее было в ее быстром взгляде – или ему показалось? – но через две недели и он не выдержал, дождался ее на тропе, сделал рывок и побежал рядом:
– Минутку, леди! Вы знаете, что вам запрещено тут бегать?
Даже не повернув головы, она с усмешкой бросила на бегу:
– Это еще почему?
– Потому, что при вашем появлении уже три нобелевских лауреата получили тут сердечные приступы. Вы губите наших лучших ученых.
– Но вы же не нобелевский лауреат, – снова усмехнулась она и прибавила ходу.
Поджарый и одного с ней роста сорокатрехлетний скакун с сильными ногами, узкой грудью, римским профилем и намечающейся проплешиной на затылке, он, однако, тоже прибавил и сказал, не теряя дыхания:
– Еще нет. Но буду через три года.
Она, не останавливаясь, покосилась на него:
– Откуда вы знаете?
– Это я расскажу вам вечером в клубе «Шестнадцать». Знаете такой?
– Нет. – И она еще наддала скорость, явно проверяя его на прочность. – А с чего вы взяли, что я пойду туда?
Но и он уже закусил удила – мол, черта ты убежишь от меня!
– Вы и не пойдете. Это закрытый клуб, без меня вас не пустят.
– Неужели? – Она засмеялась, не снижая темпа. – Еще не было клуба, куда бы меня не пустили.
– Замечательно! Спорим! Приходите в девять вечера в клуб «Шестнадцать» на Ленокс-Драйв. Если вас пропустят одну, я плачу за вас весь вечер.
– А если нет?
– А если нет, то я вас проведу и тоже буду платить за вас весь вечер.
– Гм… – улыбнулась она, снизив скорость. – Я Валенсия. А ты?
