Тут у меня случился день высоких скоростей. В смысле подвижного сознания.

На выходные ездила к родителям в другой город на папин юбилей.

Что такое юбилей никому рассказывать не надо? Гости, телефонные звонки, люди туда-сюда, радио орет, магнитофон поет, сотовые пиликают, внучка бегает, машинки игрушечные бибикают, куклы пищат китайские песенки. Люди, цветы, конверты, корзины, бокалы, тарелки, бутылки, подарки… Весь балкон заставлен коробками, подносами с пельменями и мантами, которые накануне вся семья лепила часов пять за большим кухонным столом.

Раз в несколько часов я насилована свой сотовый — звонила в Екатеринбург доброму человеку, приглядывавшему за Варварой. «Как поели? — кричала я через сотни километров. — Покакали? Не слышу! Все нормально? Как спали? Во сколько встали? Пузо Варе гладили? Вас никто не обижал?!»

Добрый человек с терпением матери Терезы успокаивал мою истеричную материнскую душу, подробно рассказывая, как, сколько и во сколько. Выслушав все по одному разу, я просила рассказать по второму. А иногда и по третьему. Человек пообещал, что напишет подробный отчет прямо в моем компьютере, чтобы, приехав, я сразу ознакомилась с подробностями почти трехсуточного пребывания моей девочки без меня! (Строки из отчета: Распугали на тротуаре всех мужиков. Варик останавливалась и подозрительно их осматривала. Удовлетворенные прогулкой, мы пришли домой. Пенисы жевать.) В то время, когда добрые девочки ходили на охоту за мужиками, я зажигала на папином юбилее. Не забывая иногда, заслышав телефон, выбегать из комнаты и громко, наплевав на гостей, кричать: «Покакали?!»

Примерно в том же ритме румбы-самбы меня провожали на вокзал. Сумки, поцелуи, прощальные махания ручками. Из атмосферы бразильского карнавала я попала в библиотечную тишину вагона первого класса. Все как в лучших голливудских фильмах: мягкие кресла, телевизоры, столики, зоны для некурящих. Сиди, в окно пялься, отодвинув бархатные занавески и радуйся все 6 часов скоростной дороги. Думала, посижу спокойно, отдохну, почитаю, подумаю о вечном. Сейчас!

В вагоне было адски холодно. Дверь в тамбур, конечно, заедала. Телевизоры не работали. И главное, было холодно, холодно, холодно! Я сидела в пуховике, шапке, капюшоне, варежках, засунув нос в шарф. О вечном не думалось. А думалось о том, могут ли простыть колени? Правда — могут ли от сквозняка простыть колени? Тело в пуховике, голова в шапке, а колени — только в джинсах… А холодно так, что зубы сводит. Минус 12 градусов (на стеночке предусмотрительно висел термометр) и сквозняк несущегося на огромной скорости поезда.

Курить нельзя. Следовательно, вставать с места смысла особого не было. Читать невозможно — в перчатках трудно переворачивать страницы. Спать — тоже не спалось. Потому что сильно мерзли ноги. А спать, пританцовывая ногами, я как-то не научилась. Пепси в бутылочке замерзло насквозь.

Через 4 часа я озверела. Пошла ругаться. Сначала с проводницей. Потом со старшей проводницей. Потом с помощником машиниста. Потом с машинистом. Думаю, печку не включат, так хоть развлекусь — ехать еще 2 часа, а может, и согреюсь: скандалы хорошо адреналинят кровь.

Народ в вагоне с интересом взирал на мои похождения. Вместо телевизора. В результате я написала три экземпляра заявления в Управление железной дороги и выступила перед народом с пламенной речью на тему «что мы как быдло, е-мое!» Но родной вокзал уже маячил вдали, и интерес в глазах народа быстро таял. Я развлеклась и согрелась.

Когда мы прибыли, время было за полночь. Точнее, без нескольких минут полночь. На метро, если очень быстро двигать ножками, можно было бы успеть. Но я решила довести дело до конца и поперлась в Управление дороги. Ночью. С сумками. Уставшая. Одинокая. С фанатичным блеском правдолюбца в глазах.

До Управления дороги пришлось тащиться три квартана. Никаких дежурных там, конечно, не обнаружилось, избушка была на клюшке, а из-за стеклянной двери на меня подозрительно щерился зрачок камеры слежения. Странница, блин, из Пскова, собачку говорящую пришла посмотреть. Стояла я там, на крылечке, с сумками, с бумагами и задумчиво курила. Наконец-то мне выпала возможность подумать о вечном.

Но о вечном не думалось — мне было весело. И интересно — в полпервого ночи в глухих проулках завокзалья стою с сумками, помятым лицом и с прошением в руке… Одинокая и гонимая. Дура? Потом плюнула, поймала тачку и двинула домой. Думаю — утром вернусь сюда, приеду — всех порву. Водитель попался разговорчивый и смешливый. Рассказал как тут город три дня жил без меня. Сколько снегу намело, и как горожане готовятся к Новому году. А я ему поведала, как за правдой ходила.

Доехали. Попрощались. Выхожу из машины — здравствуй, родной город, родной двор, родной дом! Встала, вдохнула полной грудью. Снежок… Тишина. Час ночи, ни одного человека, фонарь горит… Хорошо-то как, Господи! Иду к подъезду, сумки уже просто волочу за собой за лямки. Думаю о Варваре — как встретимся, как жила она без меня, как хорошо вывести ее сейчас — побегать по новому снежку. Приготовила ей гостинчик — сунула в карман.

Подхожу к подъезду, у дверей сидит большущая собака и смотрит прямо мне в глаза. Лохматая, огромная, никогда ее не видела. Сидит, привалившись к двери, не шелохнется, хвост чуть подрагивает — дружелюбно. И смотрит на меня с выражением «ну, и где тебя носит?» Я могла поклясться, что в те две минуты, пока шла от машины, никто у подъезда не стоял. Тем более, собака — глаз у меня на них натренированный. Как и у всех собачников. Я остолбенела. Говорю: «Привет, собака.., ты чья?»

— Чья-чья, — отвечает собака.

— Твоя…

— А ты… Ты чего тут сидишь? — я по-прежнему не могу прийти в себя.

— Чего-чего, — собаку удивляет моя непонятливость.

— Тебя жду.

Вытаскиваю Варварин гостинчик из кармана, даю собаке, она жадно ест, благодарно машет хвостом, явно собираясь зайти со мной в подъезд. Я говорю: «Погоди, собака… Я чего-то не пойму… Подожди, сейчас мы с Варварой выйдем и во всем разберемся». В прострации захожу в подъезд, легонько оттесняя лохматую псину. Дверь закрывается, слышится звук скрежета лапой по железной створке.

Поднимаюсь к себе, открываю дверь, ловлю в объятия Варвару, а из головы не выходит лохматый пес. Еще вспоминаю, что забыла у подъезда сумку.

Встреча смазана. Наспех надеваю на Варвару ошейник, бежим вниз. Сумка стоит у лифта (!), на улице соседка выгуливает свою собачку. Мы выбегаем с квадратными глазами и с воплем: «Где собака?!» Соседка испуганно смотрит на свою болоночку, переводит взгляд на Варвару у моих ног и, заикаясь, спрашивает: «К-к-какая собака?…»

— Большая такая, лохматая, минуту назад здесь сидела! — объясняю сбивчиво, верчу головой по сторонам.

— Я только что приехала, а она тут сидит… Я ей бутерброд дала. Вот от него бумажка.

— Галь, — говорит соседка. — Га-а-аля! Что с тобой? Я видела, как ты приехала. Мы как раз на помойку шли. И как ты стояла, на снежок любовалась — видела. И как дверь в подъезд открывала. И как зашла. И сумку оставила. А собаки не было. Как съездила-то?

— Хорошо, — говорю растерянно.

Варвара сидит на снегу и внимательно на меня смотрит.