Глава пятьдесят вторая

Гэйб явился к ужину с цыпленком и Томми Фальком. По правде говоря, я ничуть не огорчена, видя их всех: Гэйба — потому, что он уже очень давно не ужинал с нами, цыпленка — потому что это не бобы, а Томми Фалька — потому что благодаря его присутствию Гэйб весел и дурачлив. Они перебрасывают ощипанного цыпленка туда-сюда над моей головой, пока с него не слетает обертка и я не начинаю кричать на них, подбирая ее с пола. Цыпленок тоже падает на пол.

— Если мы все умрем от чумы или какой-нибудь заразы, я хочу знать, что моей вины в этом нет, — заявляю я.

К пупырчатой спине цыпленка пристал какой-то сор.

— Да ты просто протри его, и все. Немножко грязи никому еще не вредило, — говорит Томми Фальк. — Гэйб говорит, ты все равно цыплят готовить не умеешь.

Финн, который сидит у очага и пытается раздуть огонь, впервые открывает рот.

— Ну да, она уж точно ни разу хорошо их не готовила.

— Или заткнитесь, или будете готовить сами!

Вообще-то грязь на цыплячьей коже — это последнее, что меня беспокоит. У меня и руки-то грязные. Мне требуется немало времени на то, чтобы отмыть их как следует, но даже когда они становятся в основном достаточно светлыми, от них все равно пахнет довольно подозрительно, вроде как сразу и Корром, и Дав.

Гэйб усаживается у радиоприемника, пытаясь поймать какую-нибудь из материковых музыкальных станций, которые ловятся, только когда погода хорошая, а радиобогам принесены достойные жертвы. Пока радио помалкивает, Томми Фальк напевает сам, вспоминая мелодии, которые успел услышать до шторма. И впервые за много месяцев наш дом кажется живым.

— Найди какой-нибудь джаз, Гэйб! — говорит Томми.

Он пристраивается рядом с Финном и начинает помогать ему превратить дым в огонь. Потом тянется к отцовскому креслу, на котором лежит давно заброшенное концертино. Томми играет ту самую мелодию, которую только что напевал; концертино превращает ее в нечто жалобное.

— Нет, ты можешь такое вообразить? Концерты!

Конечно, он говорит о материке. Потому что бега скоро минуют, а жизнь продолжится.

— И автомобили, — кивает Гэйб. — И апельсины каждый день.

— И джаз! — восклицает Томми.

Финн пристально смотрит на огонь.

Я внимательно рассматриваю цыпленка.

— Эй, не впадай в меланхолию! — говорит Томми, вскакивая при виде выражения моего лица. — Это ведь не значит, что мы никогда не вернемся. И мы будем присылать деньги. Ты вообще видела, как одевается Эстер Куинн? Ее братья на материке, что-то там кому-то продают и присылают домой денежки, потому она и выглядит как картинка из модного каталога. Когда мы сможем приехать, Гэйб? На Пасху, пожалуй? Пасха — самое время для визитов. И купим целую кучу цыплят!

Гэйб забирает у Томми концертино и извлекает из него мелодию. Я и забыла, как хорошо он играет. Томми обхватывает меня за талию и кружит по комнате. Я едва волочу ноги, потому что терпеть не могу, если ко мне кто-то прикасается, когда я того не ожидаю. И еще потому, что для веселья мне нужно нечто большее, чем танцы. Томми говорит:

— Ну же, давай, ты можешь двигаться гораздо быстрее! Все говорят, что ты сегодня утром носилась на утесах, как ракета!

За это я позволяю ему еще раз закружить меня.

— Так говорят?..

— Ну да, все твердят, что вы с Шоном Кевдриком жуть как зажигали там на утесах, — Томми снова кружит меня и усмехается. — И когда я говорю «вы с Шоном Кендриком», я именно это и имею в виду. И под «зажигали» имею в виду тоже именно это.

— Я резко останавливаюсь и разворачиваю его. И делаю вид, что он говорит о бегах.

— И тебя это волнует?

— Волноваться нужно Гэйбу, — отвечает Томми. Он берет меня за руку и кружит так, что я боюсь налететь на стол. — Потому что его младшая сестренка уж очень быстро растет!

Мама всегда говорила, что я не должна обращать внимание на разные там сладкие слова посторонних мужчин, но Томми Фальк вроде бы не намерен чего-то от меня добиться, так что я с милой улыбкой принимаю его комплимент. Все в порядке, я могу это себе позволить.

Гэйб обрывает мелодию на середине аккорда, держа концертино словно открытую книгу.

— Эй, Томми, не напрашивайся, чтобы я дал тебе в зубы! Кэт, когда будет готов цыпленок?

Томми одними губами произносит: «О-о-ох, Кэт!», но Гэйб отказывается проглотить наживку.

— Через двадцать минут, — отвечаю я. — А может, через тридцать. А может, через десять.

И тут кто-то стучит в дверь. Мы все переглядываемся, и Томми Фальк выглядит таким же растерянным, как я и мои братья. Никто не трогается с места, так что в конце концов я вытираю ладони о штаны, иду к двери и со скрипом распахиваю ее.

За порогом стоит Шон Кендрик; одна его рука в кармане, в другой он держит буханку хлеба.

Я абсолютно не готова к его появлению, и потому мой желудок выкидывает странный фокус, как будто он то ли вдруг опустел, то ли готов куда-то сбежать. Есть нечто совершенно ошеломляющее в том, чтобы видеть стоящего в темноте у твоего порога Кендрика.

Я отступаю в сторону, давая ему пройти. Снаружи заметно холодает.

— Ты сбежал из конюшни.

— Приглашение не отменяется?

— Не отменяется. Мы тут все собрались — и Гэйб, и Финн, и еще Томми Фальк.

— Я принес вот это.

Он поднимает буханку, явно из пекарни Паллсона, и она настолько свежая, что я чую ее теплый запах. Видимо, Шон только что заходил туда.

— Все в порядке?

— Ну, ты же пришел, значит, все должно быть в порядке.

Гэйб окликает меня:

— Пак, кто там?

Я открываю дверь пошире, чтобы стал виден ответ. Все они таращат глаза на Шона, а он стоит все так же — одна рука в кармане, в другой — буханка теплого хлеба, и тут вдруг, когда я вижу выражение глаз моих братьев, мне приходит в голову, что Шон как будто… ну, что все это чуть-чуть, самую капельку похоже на то, будто он за мной ухаживает. У меня нет времени на объяснения, поскольку Томми уже смеется и встает.

— Шон Кендрик, черт побери! Как дела?

Мы приглашаем Шона в дом, и Гэйб сам закрывает дверь, потому что я об этом забываю в приступе внезапного веселья. Гэйб пытается избавить Шона от куртки, Томми что-то болтает насчет погоды, и все это звучит чересчур громко, хотя и говорят только Гэйб и Томми, да еще изредка Финн вставляет словечко. Шон, как всегда, умудряется обойтись одним словом там, где любому другому понадобится пять или шесть, Наконец посреди всей этой суматохи Шон выскальзывает из куртки, через плечо оглядывается на меня и улыбается — просто короткий взгляд и короткая улыбка — и тут же опять смотрит на Томми.

Через несколько минут Томми и Гэйб усаживаются играть в карты перед очагом, потому что никто им этого не запрещает. Финн лишь наблюдает за ними, потому что он еще не решил для себя, грех это или нет. Шон подходит ко мне, он стоит достаточно близко, чтобы я ощущала исходящие от него запахи сена, и соленой воды, и пыли.

— Давай помогу чем-нибудь, — предлагает Шон.

Я вкладываю ему в руку нож.

— Порежь что-нибудь. Твой хлеб.

Кендрик сосредоточенно берется задело. И тихо говорит:

— Я видел Яна Прайвита после того, как ты ушла. Он вывел свою Пенду, когда остальные уже разошлись, и основательно ее гонял. Она и раньше быстро шла, и теперь идет быстро. На нее стоит посмотреть.

— Я слышала, она предпочитает идти по внешней дорожке и набирать скорость под конец.

Шон смотрит на меня, вскинув брови.

— Да, верно. Прайвит перестал участвовать четыре года назад, когда упал во время бегов. Но до того он дважды меня обходил.

— В этом году ему тебя не обойти, — говорю я.

Шон молчит. Да ему и незачем что-то говорить; я знаю, что он думает о возможной потере Корра. Я помешиваю цыплячье рагу. Оно готово, но мне еще не хочется усаживать всех за стол.

Немного погодя Шон говорит:

— Я тут думал… Никто не хочет идти по внутренней стороне, потому что в первый день месяца море может здорово подвести.

— Значит, я должна прижиматься к воде как можно ближе, потому что Дав на это плевать.

Шон уже разрезал всю буханку, но делает вид, что продолжает работу, и перекладывает ломти так и эдак.

— Я тоже все думаю об этом… — признаюсь я. — Наверное, мне следует поначалу держаться сзади. Поберечь силы Дав для последнего рывка.

— И может быть, к тому времени скакунов останется поменьше? — продолжает мои размышлении Шон. — Но я не стал бы выжидать слишком долго или держаться уж очень далеко. Она ведь у тебя не настолько сильна, чтобы быстро одолеть большой разрыв.

— Я хочу держаться подальше от пегой кобылы, а она будет идти среди первых, — уточняю я. — Я видела, как Мэтт на ней скакал.

Шон слегка щурится; я вижу, он доволен тем, что я все заметила, а я довольна тем, что он этим доволен.

— Еще один серьезный соперник — Блэкуэлл, — говорит Шон. — Это тот, чей жеребец пытался тебя достать, но он заменил лошадь. И эта новая — быстрая тварь, — без малейшей злости или зависти сообщает Кендрик. Конечно, на самом деле я знаю только одну лошадь, которая может быть реальным претендентом на победу. Но я ни разу не видела, как Шон скачет по-настоящему, и он ни разу не дал мне ни малейшего намека на то, насколько ему нравится участвовать в бегах и нравится ли ему это вообще.

— А где будете вы с Корром? — спрашиваю я.

Шон возит двумя пальцами по столу, собирая в кучку крошки. Я замечаю, что его руки покрыты такими же несмываемыми пятнами, как и мои.

— Как раз рядом с тобой и Дав, — отвечает он.

Я смотрю на него во все глаза.

— Ты не можешь рисковать победой. Только не из-за меня.

Шон не отрывает взгляда от кухонного стола.

— Мы с ним пойдем рядом с тобой. Ты по внутренней стороне, я — по внешней. Корр вполне может идти в стороне от остальных; он уже делал это прежде. И может прикрыть тебя в случае чего. Так что тебе придется быть внимательной только к той стороне, с какой будут остальные лошади.

— Я не хочу, чтобы из-за меня ты проиграл! — выпаливаю я.

Теперь Шон смотрит на меня. И произносит очень мягко:

— Поздно уже говорить об этом, Пак.

Он оставляет меня стоять у кухонного стола; я смотрю в раковину, пытаясь вспомнить, что мне следует делать дальше.

— Пак! — рявкает Гэйб. — Твой суп!

Цыплячий бульон готов уже выскочить из кастрюли, и на мгновение кажется, что на ужин у нас будут одни головешки, но я успеваю схватить кастрюльку и погасить огонь.

Парни в ожидании еды уже усаживаются за стол.

Финн начинает осторожно раскладывать по тарелкам куски цыпленка, а я разливаю бульон. Томми теперь болтает что-то насчет того, что его водяная кобыла позволяет обогнать себя, но мгновенно оживляется, когда видит зады других лошадей. Гэйб ставит перед каждым по стакану воды, не интересуясь, нужна ли она. А я все это время усиленно стараюсь не смотреть на Шона, потому что прекрасно знаю: ни один из сидящих за столом не упустит возможности заметить, как именно я смотрю на него и как я ищу его ответный взгляд.