Доверие и сомнение
— Куда мы идем? — остановившись, с подозрением спросил Канаи.
— Здесь совсем недалеко, — с невинным видом ответил Эндо. — Эти женщины не японки, и они не хотят, чтобы их видели посторонние. Я договорился, что они будут ждать в необычном месте.
— Ах, вот как.
Шум стройки за забором становился все громче. Трое свернули с широкой улицы в боковую аллею. Над двумя фигурами возвышалась третья — Гастон.
Надо было идти немного медленнее. Совсем немного. Если бы он ухитрился задержать Эндо и Канаи в кафе всего на пять минут, он, возможно увидел бы через окно, как мимо проходят Томоэ и Осако — они как раз возвращались из здания Никкацу. Как это свойственно всем женщинам, Томоэ останавливалась у каждой витрины.
— Здесь всегда так шумно? — спросила она, когда они проходили мимо строительной площадки, куда только что зашли Гастон и компания.
— Да-да. В последние месяцы на Гиндзе одно за другим строятся новые здания, и никто не учитывает, как они повлияют на красоту города, как делают, например, в Париже. — Как обычно, Осако не мог не сказать какой-нибудь гадости о своей стране.
Когда трое подошли ко входу в подвал, Эндо огляделся, нет ли кого вокруг. Около входа была навалена куча гравия, рядом — большие ящики с песком и мешки с цементом.
— Белые женщины ожидают в таком месте? Это что, шутка? — с беспокойством спросил Канаи. Похоже, он, в конце концов, начал что-то подозревать.
— Нет, это не шутка, Канаи-сан. Эта белая женщина — у вас перед глазами.
— О чем это вы?
— Посмотрите на мое лицо. Ничего не припоминаете? Не похож ли я на кого-нибудь знакомого?.. Этого человека уже нет в живых... Лейтенант ВМС, которого вы убили. Я — его младший брат.
Каная оцепенел от страха. Сделав два-три шага назад, он споткнулся о мешки с цементом и упал на землю. Эндо еще не направил на него револьвер, а Канаи, не пытаясь подняться, уже вытянул правую руку, пытаясь защитить себя, и закричал.
— Я давно искал вас, Канаи-сан.
— Это не я, это не я.
— И у вас еще хватает наглости отрицать?
— Это не я. Во всем виноват Кобаяси.
— Сейчас вы сможете присоединиться к моему брату.
— Подождите, прошу вас, Эндо-кун. Позвольте хотя бы рассказать, как было дело.
Эндо молча смотрел на толстого человека, распластавшегося на цементных мешках. Вся лысина толстяка покрылась каплями пота. Холодная улыбка играла на лице Эндо. Черный металл «кольта», который он вертел в руках, поблескивал всякий раз, когда на него падали прямые лучи солнца. Канаи прижался к мешкам с цементом, не спуская глаз со ствола револьвера.
— Не поступайте безрассудно, — кричал Канаи.
— Вставайте, — тихо приказал Эндо. — Идите в подвал. — И он подбородком показал на темную дыру, из которой несло запахом сырого цемента.
— Эндо-кун, это не я, это не я. Это майор Кобаяси взвалил вину на вашего брата. Дайте мне возможность объяснить.
— В свое время я доберусь и до Кобаяси. А сначала разделаюсь с Канаи. Залезайте в подвал.
— Нет, нет. Простите меня. Простите меня.
— Моего брата, Канаи-сан, бросили в тюремную камеру, которая была холоднее и темнее этого подвала.
Хриплый голос внезапно смолк — киллером овладел приступ кашля. Не выпуская пистолета из правой руки, он прикрыл рот левой. Несколько мгновений его плечи содрогались, и когда кашель прекратился, Эндо сплюнул на цементный мешок. И в этот раз в слюне виднелись полоски крови.
— Канаи-сан, за преступление, которого он не совершил, мой брат...
Канаи что-то громко прокричал, но голос его потонул в шуме строительной площадки.
— Попробуй сделать это еще раз, и я тебя прикончу здесь же.
Эндо поднял ногу и безжалостно опустил ее на вцепившуюся в мешок с цементом руку Канаи, содрав кожу со всех пяти пальцев, из которых стала сочиться кровь.
— О, non, non! — впервые подал голос Гастон. До сих пор он от страха не мог даже рта раскрыть и растеряно наблюдал за действиями японцев.
— Эндо-сан, non, non.
— Гас, ты тоже лезь туда. Если кто-нибудь придет, сделай вид, что мы осматриваем помещение.
— Эндо-сан! — в отчаянии закричал Гастон. — Собака-сан, вы любите. Эндо-сан, дети-сан, вы любите. Эндо-сан, вы любите собака-сан, дети-сан. Я знаю. Я знаю, Эндо-сан любит дети-сан.
Услышав призывы Гастона, Канаи, сложив в мольбе окровавленные руки, запричитал:
— У меня тоже есть жена и дети, двое детей.
Руки Эндо задрожали — без сомнения, сердце его тронула мольба Гастона. Но он подавил в себе все чувства, крепко сжал револьвер и приложил дуло к виску Канаи, по-прежнему распростертого на мешках с цементом. И нажал на спуск.
***
Поблизости прогрохотал поезд, и шум стройки от этого зазвучал еще громче. Приближался полдень.
Кровоточащие пальцы Канаи, вцепившиеся в цементные мешки, задвигались по ним, как гусеницы. Эндо ошеломленно смотрел на свой револьвер, не понимая, что произошло. Он нажал курок второй и третий раз. Его преданный револьвер пусто щелкал. Вместо приятного толчка через ладонь и всю руку к телу всякий раз, когда пламя вырывалось из ствола, сейчас раздавался только пустой, глухой звук от спущенной пружины. В пистолете не было патронов.
— Нет пуль! Нет пуль! Нет пуль! — Эндо казалось, что кто-то с насмешкой твердит ему это. Он повернулся и взглянул на Гастона.
Тот стоял, уткнувшись лицом в руки, как ребенок, которого ругает мать.
— Ты... Ты... — Губы Эндо дрожали от злобы и ненависти. — Ты вынул пули?
Канаи воспользовался этим моментом, вскочил с цементных мешков и, не обращая внимания на свой внешний вид, с громким криком рванулся прочь изо всех сил, насколько это позволяло ему короткое квадратное тело. Эндо не успел выставить руку, чтобы задержать его, и он пробежал вдоль стены, практически вывалился в дыру забора и исчез на улице снаружи.
Гастон и Эндо некоторое время молча стояли друг против друга.
— Ты...
— Да. — На лошадином лице Гастона появилась печальная улыбка — улыбка извинения за то, что он сделал, и страха. — Простите меня. Простите меня.
Внезапно Эндо правой рукой нанес удар по корпусу Гастона, не целясь в какую-либо конкретную часть, а просто так, а затем стал бить его по коленям.
— Ты...
— Мне больно, мне больно.
— Ты не знаешь, сколько я перенес, ожидая сегодняшнего дня.
— Больно, больно.
Эндо продолжал избивать его руками и ногами, и слезы текли из его глаз.
— Вся горечь ожидания...
Наконец силы киллера иссякли и он прислонился к стене с трясущимися плечами.
— Когда ты вытащил пули?
Гастон ничего не ответил.
— Ты что, не собираешься отвечать?
— Некоторое время назад.
— Когда точно?
— Когда Эндо-сан в машине переодевался в европейскую одежду, — всхлипывая, ответил Гастон, вытирая кровь, потекшую из носа.
Стоило гангстеру пошевельнуться, испуганный Гастон ежился, ожидая нового удара.
— Ты хочешь убежать?
— Non, non.
Эндо будто впервые внимательно присмотрелся к этому большому неуклюжему увальню. Он трусливее бродячей собаки, а если с ним по-доброму, на его лошадином лице сразу вспыхнет дружеская улыбка. Его можно принимать за идиота, но он сумел вытащить патроны из револьвера. Ему не хватает самоуважения, чтобы не плакать, когда его бьют. Но недооценивать его было нельзя.
— Когда ты держал мой плащ? — Эндо вспомнил, как передал ему плащ с револьвером в кармане. Но как он сумел так быстро разрядить его? Где этот тупоголовый иностранец приобрел такой навык? Лучи солнца прямо падали на его лицо, и кровь под носом ярко вспыхивала. Наблюдая за Гастоном, Эндо вдруг почувствовал в нем что-то сверхъестественное.
— Что ты вообще за человек? Откуда ты взялся?
— Из Франции.
Его ответы были такими же идиотскими, как и весь его облик.
— Почему ты приехал в Японию?
— На корабле. — Гастон, видимо, понял вопрос иначе.
— Дурак. Я спрашиваю, с какой целью ты приехал в Японию? — Француз улыбнулся, как будто ему было трудно ответить, и промолчал. — Ты случайно не артист?
Да, видимо, так и есть. Этот человек притворяется дураком, а на самом деле он очень умный и отлично соображает, что происходит вокруг. Эндо неожиданно пришел именно к такому выводу. Он еще раз внимательно и с подозрением взглянул на Гастона, сплюнул и пошел к выходу.
Шум на строительной площадке не утихал. Эндо обернулся и увидел, что Гастон нерешительно следует за ним.
— Почему ты идешь за мной?
Тот ничего не ответил.
— Я спросил, почему ты идешь за мной? Ты не хочешь убежать?
— Я не убегу, Эндо-сан. — Дружелюбная улыбка, уже такая знакомая, появилась на его разбитых губах, и он покачал головой. — Вы и я — друзья.
— Друзья? Ты шутишь. Ты мне больше не нужен. Исчезни и оставь меня.
По первоначальному плану Гастон должен был оказать ему помощь в побеге с места убийства. Многие японцы мягко относятся к иностранцам, как это уже доказали полицейские, которые не решились задержать машину, когда увидели в ней иностранца. И Канаи вряд ли так легко поверил бы Эндо, если бы с ним не было Гастона. Даже такого лопуха, как Гастон, если он иностранец, можно выгодно использовать.
Но сейчас... Обстоятельства несколько изменились. Хоть и маловероятно, но Канаи может обратиться в полицию и в таком случае Гастонможет сильно помешать. Если Эндо увидят в компании высокого иностранца, полиция быстро его схватит — на всех станциях будут расставлены посты.
— Чего ты ждешь? Убирайся. — Эндо открыл дверцу со стройплощадки, и показал на улицу. — Тебе повезло, что ты остался жив. Я, вероятно, потом убил бы и тебя.
Киллер сказал это почти угрожающе, но шуткой это не звучало. Несколько раз после ухода из Санъя Эндо всерьез думал, что, если Гастон его предаст, он убьет его, как бездомную собаку.
— Я сказал — уходи, Гас.
— Вы... куда идете? — грустно спросил Гастон.
— Куда?.. Куда бы ни пошел, это мое дело.
— Куда вы идете?
— Не приставай ко мне.
— Я пойду вместе с Эндо-сан.
— Вместе?.. Со мной?.. — Эндо с удивлением поднял голову. Ему говоришь: уходи, а он отвечает, что хочет идти вместе. При этом, похоже, считает это вполне естественным. — Так ты хочешь знать, куда я пойду? Я скажу тебе. Я собираюсь расправиться с другим парнем, который ложно обвинил моего брата. И ты хочешь пойти со мной и опять мне все испортить.
— Если вы пойдете, я пойду с вами.
— Почему?
— Потому, что мне нравится Эндо-сан и я хочу помочь.
— Помочь? Ты хочешь сказать, помочь расправиться с еще одним человеком?
— Нет, не это. — Гастон скривился, переживая, что не способен отыскать подходящие японские слова, чтобы выразить свои чувства. — Эндо-сан совсем один. Раз совсем один, ему нужен друг.
Внезапно глаза Эндо засверкали резкой ненавистью, и он уставился на Гастона.
— Убирайся отсюда, подонок. Я больше всего ненавижу сентиментальность. — И он поднял руку, будто намереваясь снова ударить Гастона. Тот отскочил на несколько шагов. Оказавшись в относительной безопасности, француз тихо, как бы самому себе, опять прошептал:
— Я пойду с вами.
— Уходи. Ты хочешь, чтобы я тебя избил?..
— Нет, я не хочу быть избитым. Это больно.
— Если знаешь, что это больно, — исчезни.
— Я пойду вместе с вами.
Терпению Эндо пришел конец. Он выхватил револьвер и бросился на Гастона, чтобы ударить его рукояткой. Глаза француза наполнились страхом. Он закрыл лицо руками.
— Тогда уходи.
— О, non, non.
— Почему ты не уходишь? Я спрашиваю, почему ты не уходишь?
— Это мое решение. — Тихий голос Гастона прозвучал сквозь пальцы, которыми он загораживал лицо от удара. Нахмурившись, как смотрит ребенок, когда его ругают родители, он выглянул из-под руки.
— Решение? Что это еще за решение?
— Не покидать вас... Идти вместе с вами.
Он сказал это так тихо, словно пискнул комар, однако Эндо без труда расслышал его. «Не покидать вас... Идти вместе с вами». Для киллера, закалившего себя против любого человеческого чувства и сентиментальности, не могло быть более оскорбительных слов. Сжимая в одной руке револьвер, он схватил Гастона за воротник.
— Послушай, Гас. Я верю только в одно чувство — ненависть.
— Это ложь.
— Ложь? Почему? — Эндо еще сильнее сдавил шею Гастона — так, что французу стало трудно дышать. — Ну что, Гас, тебе тяжело? Больно?
— Больно.
— Если больно, слушай. Таких как ты, я не люблю больше всего. Более того, я их ненавижу.
— Вы мне делаете больно.
— Тогда перестань разыгрывать добродетель. Меня не обманешь. Доброй воли в мире больше нет. «Любовь», «доверие» — слова, который каждый использует для своего удобства... Сейчас я стал умнее, и меня больше не обманешь.
— Мне больно.
— Сделай хоть шаг за мной — точно убью.
С этими словами он отпустил Гастона и двинулся прочь. Но когда, обернувшись, увидел, что Гастон тащится за ним вдоль стены, Эндо бросился к нему и со всей силой ударил его в висок рукояткой револьвера. Звук был такой, будто на землю упала железная балка. Гастон волчком повернулся вокруг и рухнул, словно подрубленное дерево.
***
Хотя весна постепенно отступала перед летом, вечерний воздух был еще влажен. Два колокольчика, которые Томоэ только что купила на Гиндзе, иногда звенели от дуновений легкого ветерка, а затем снова замолкали.
Такамори в этот вечер вернулся домой необычно рано. Он сидел на веранде и с аппетитом поедал сладкий рисовый пирог — гостинец, который Томоэ тоже принесла домой.
— Посмотри, ты испачкал свое кимоно вареньем, — заметила Томоэ.
— Извини.
— Извинения мало. Это свежее кимоно. Мама его только что выстирала.
— Ах вот как. Тогда я еще больше сожалею.
Однако он, как всегда, пропустил ее замечание мимо ушей и продолжал вытирать запачканные вареньем пальцы о чистое кимоно.
— Такамори.
— В чем дело?
— Мне жаль твою будущую жену.
— В этом нет необходимости, — ответил он, вытирая пальцы куском газеты.
— Отсюда ты выглядишь как ребенок-переросток.
— Мне кажется, в жалости нуждается как раз мужчина, за которого ты выйдешь замуж... Ты придираешься к человеку даже за едой.
Такамори достал пачку сигарет.
— А где же спички?
— Рядом с тобой. И постарайся стряхивать пепел в пепельницу. Мама утром снова жаловалась на тебя. «Такамори, кажется, думает, что весь дом — пепельница».
Как большинство мужчин, Такамори был небрежен с сигаретным пеплом. Он использовал все, что ему казалось удобным, — вазы для цветов, баночки от крема Томоэ.
— Такамори.
— Ну что еще?
— Мне сделали предложение.
— О? У него, наверное, винтиков не хватает.
— Осако из моей фирмы...
— А, этот парень с лицом, похожим на мою подметку...
Сказав это, Такамори встал, потянулся и вышел в темный сад. Падающая звезда пересекла ночное небо, и Такамори отвернулся, будто это был плохой знак.
В доме зазвонил телефон, и Томоэ сняла трубку. Ее голос прозвучал странно:
— Гиндза?.. Хорошо. — Она положила трубку и позвала брата: — Такамори! Гастон ранен, он сейчас в полицейском участке Маруноути. Звонили оттуда.
***
Все японские полицейские участки, похоже, строили по одному проекту. Так же как и в участке, где брат с сестрой уже были, здесь вход располагался выше, чем у соседних зданий, отчего проникнуть внутрь было затруднительно. Каменные ступени придавали ему строгий и официальный вид. «Надо бы понизить вход и убрать ненужное крыльцо — тогда они станут ближе к народу» — такая мысль пришла в голову Такамори, когда они входили в полицейский участок Маруноути. Как любой человек, чья молодость пришлась на войну, Такамори никак не мог избавиться от некоторого страха при входе в полицейский участок. Однако внутри подобное чувство исчезало. Молодой полицейский в приемной вежливо объяснил им, куда идти.
— Если вы насчет иностранца, он спит сейчас в лазарете. Пройдите, пожалуйста, в нижнее помещение и подождите там в коридоре.
Узкий коридор освещался только одной слабой лампочкой. Здесь располагались комнаты дознания и помещения для филеров в штатском. Дверь в комнату дознания была чуть приоткрыта, и в щель были видны два детектива — они сидели скрестив ноги на татами и ели удон. Увидев брата и сестру, один — с фигурой дзюдоиста — быстро надел пиджак и вышел им навстречу.
— Хигаки-сан? Спасибо, что пришли.
— Это вы нам звонили?
— Нет, звонили из Токийского полицейского управления... Как он назвал себя?.. Гастон Бонапарт. Нам сообщили, что вы — его гаранты.
— Нам сказали, что он ранен.
— Ничего серьезного. Несколько синяков там, где его били. Он француз, и нас больше беспокоили возможные последствия инцидента. Но, к счастью, это, кажется, не связано с каким-либо преступлением.
Услышав это, Такамори и Томоэ вздохнули с облегчением. Дальше детектив рассказал, что произошло. Вскоре после полудня группа рабочих нашла Гастона без сознания на Гиндзе, из раны на лбу еще текла кровь. Придя в себя, Гастон рассказал прибывшим полицейским, что одна из стальных балок на стройке упала и ударила его по голове. В полицейском лазарете ему оказали медицинскую помощь, и он там сейчас отдыхает.
— Этот иностранец ни о чем не беспокоится. Он скушал все, что мы ему дали на ужин, а когда я заглянул в лазарет несколько минут тому назад, он спокойно спал, укрывшись одеялом.
Такамори не мог удержаться и хихикнул. Это Гастон в лучшем виде. Но прежде всего возникает вопрос: что он делал на стройплощадке? Когда и как он сбежал от Эндо?
— Значит, Гастон не был с Эндо? — спросила Томоэ.
Детектив, заметив ее озадаченный взгляд, объяснил:
— Вам не следует беспокоиться об Эндо. Иностранец сказал, что они расстались этим утром на Гиндзе.
— Но почему Эндо таскал его с собой?
— Объяснения самого Гастона были довольно туманными, но, во всяком случае, полицейское управление сообщило нам, что Эндо в настоящее время не состоит в розыске, и разрешило отпустить иностранца.
Такамори и Томоэ опять перевели дух.
— Пойдемте. Я проведу вас к нему.
Детектив застегнул пиджак и двинулся по тускло освещенному коридору. Такамори и Томоэ робко последовали за ним. Получив ключ от молодого полицейского, детектив открыл дверь и исчез во внутреннем помещении.
— Под «лазаретом» он имел в виду «тюремную камеру»? — боязливо спросила Томоэ своего брата — она плохо разбиралась в подобных вещах.
— Нет. Лазарет — место, куда они помещают пьяных на ночь. В камерах арестованные обязаны отдавать свои ремни, галстуки и все, чем могут причинить себе вред. А для тех, кто помещен в лазарет, нет такого правила.
— Похоже, ты прекрасно знаком с подобными заведениями.
— Еще бы.
— Надеюсь, сам здесь не сидел?
Через полуоткрытую дверь они увидели ряд камер, перед дверями которых стояли соломенные сандалии. По количеству пар обуви можно было определить, что в каждой камере содержалось три или четыре заключенных.
Из туалета в сопровождении охранника возвращалась хромая женщина. Входя в свою камеру, она обернулась и загадочно улыбнулась посетителям.
Детектив вернулся и провел их в лазарет. И вот впервые за все это время они увидели Гастона: он сидел сгорбившись на кровати в своем старом костюме, который был ему безумно мал. Все то же лошадиное лицо — только с большой повязкой на лбу. И все же рана не казалась очень глубокой.
— Гас.
Узнав Такамори, француз наклонился вперед, вытянул большую руку и твердо сжал кисть друга.
— Ну и переволновались мы за тебя, Гас.
— Не о чем волноваться.
— Как твоя голова?
— Все хорошо. Боль прошла.
***
По дороге домой в автобусе Такамори и Томоэ заботливо посадили Гастона между собой. Ночное небо освещала радуга ночных огней. Перед ними, держась за поручни, стояли две девушки, судя по виду — студентки. Похоже, они возвращались с концерта в зале Хибия: все еще под впечатлением от музыки, они с энтузиазмом обсуждали игру пианиста.
Гастон был смущен и напряженно сидел, положив обе руки на колени.
Такамори вспоминал вечер, когда Гастон покинул их дом в Кедо. Тогда миллиарды звезд мерцали в безоблачном, как сегодня, небе, и на их фоне четко вырисовывалась длинная фигура Гастона, уходящего в ночь: он снова и снова оборачивался, чтобы попрощаться.
Даже сейчас Такамори по-настоящему не понимал причины его ухода. Но в простецком лице Гастона читалась определенная глубокая цель, когда он печально смотрел на них и пытался что-то объяснить на своем ломаном японском языке.
— Я ухожу. — Он произнес это так просто и прекрасно, что Такамори едва не расчувствовался. Что он видел после того дня? Какие приключения выпали на его долю?
Такамори вновь допытывался, не больно ли другу и действительно ли на него упала стальная балка. Гастон кивал, но в глаза Такамори не смотрел.
— Что ты делал на стройплощадке? — Гастон явно не знал, как ответить на этот вопрос. — Ты был там вместе с профессиональным киллером по имени Эндо, не так ли, Гас?
— Да.
— Мы очень беспокоились о тебе. Тебе повезло, что ты смог избавиться от него.
— Да.
— Ты знал, что за человек был Эндо?
— Он не плохой человек, Такамори.
Такамори видел, что Гастон чего-то не договаривает: есть нечто, чего он не хочет им рассказывать.
— Гастон-сан, мы приехали в Сибуя, — объявила Томоэ. — Вы помните Сибуя?
— О, Сибуя! — Француз прижался забинтованным лбом к окну и напряженно вглядывался в ярко освещенные улицы, будто пытаясь что-то рассмотреть. Здесь ночное небо тоже полыхало неоновыми огнями.
— Сэнсэй! — еле слышно пробормотал Гастон.
— Сэнсэй? Ты имеешь в виду Тетэя-сан?
— Да. Собака-сан с ним?
— Собака-сан? О, ты имеешь в виду ту бездомную дворняжку?
— Я хочу увидеть собаку-сан.
И с глазами, полными мольбой, он посмотрел на Такамори.
