Ночь в Санъя
Однако человек в плаще никакого сопротивления Гастону не оказал. Он не успел стряхнуть со своего плеча тяжелую руку француза — его охватил новый приступ. Он приложил ко рту кулак и весь содрогался от кашля.
Если бы Гастон этой возможностью воспользовался, он мог бы легко овладеть револьвером, лежавшим у их ног. Но увидев, как тело Эндо сотрясается от боли, а лицо его на миг стало похоже на морду загнанного зверя, мягкосердечный Гастон отдернул руку.
Эндо вытер рот белым носовым платком, затем внимательно изучил его в пламени зажигалки. Вместе со слюной там виднелись струйки крови, с которых Эндо некоторое время не сводил глаз.
«Этот человек болен», — опять подумал Гастон. Он повернулся спиной к окну и с болью в сердце вспомнил согнувшееся от кашля тело Эндо, мгновенный блеск его черных глаз — и остатки недавнего гнева покинули его сердце. Когда Эндо не спеша наклонился и поднял револьвер, Гастон уже не смог помешать ему.
Между тем водитель, продолжая управлять машиной, периодически бросал взгляд на заднее сиденье, и если бы Гастон попытался прижать Эндо, немедленно остановил бы машину.
— Как вы себя чувствуете, Эндо-сан?
— Ничего.
— У вас кончилось лекарство? Вам просто необходимо его принимать... Сейчас ведь есть хорошие средства даже от туберкулеза. Похоже, у вас нет большого желания выздороветь.
— Какая разница, вылечусь я или нет, — хрипло ответил Эндо.— Такие киллеры, как я, все равно долго не живут.
Затем он повернулся к Гастону и с легкой улыбкой на лице направил на француза револьвер. Получая видимое удовольствие от того, как длинное лошадиное лицо иностранца перекосилось от страха, он положил палец на курок и спустил его. Раздался глухой щелчок, но пуля не вылетела.
— Не пытайтесь бежать, иностранец-сан. В следующий раз пуля обязательно вылетит. Вы говорите по-английски? — спросил Эндо на английском. Когда Гастон ничего не ответил, он спросил вновь: — Я спрашиваю, вы говорите по-английски?
Гастон еле-еле покачал головой:
— Я... Я француз.
— Tiens! — Как ни странно, человек в плаще удивился по-французски. — Tu es Francais? Mon Dieu! — Он говорил с небольшим акцентом, но вполне сносно.
— Эндо-сан, вы говорите по-французски? — тихо спросил водитель, выруливая на широкую дорогу из Комаба в Мэгуро.
— Я изучал его много лет назад.
— Что вы собираетесь делать с этим французским парнем?
— Мы можем использовать его вместо старика. Поскольку он иностранец, нам же больше пользы при побеге, — ответил Эндо, заряжая револьвер.
Магазины вдоль улицы сливались в одно светлое пятно в окне машины, и никто из прохожих на тротуаре не мог предположить, что внутри мчался дрожащий от страха Гастон.
***
Он намеревался выпить только одну кружку пива и возвращаться домой, но, как обычно, этим дело не кончилось, и вместе со своим другом Иидзима они посетили четыре или пять баров, пока часы на универмаге Токю не пробили полночь и не вернули его в мрачную действительность. Перед глазами подвыпившего Такамори всплыло строгое лицо сестры.
До последнего времени, когда он поздно возвращался, он мог проникнуть в дом через заднюю дверь, которую Матян из внимания к нему оставляла открытой. Но два месяца назад в соседний дом пробрался вор, и после этого Томоэ взяла за правило в десять часов вечера сама закрывать на ключ все двери и даже ворота. Забор невысокий, и через него еще можно перелезть, но попасть в дом можно будет, лишь позвонив в дверь. И конечно, открывать ее вставала всегда Томоэ.
«Хорошо бы жить одному в квартире», — подумал Такамори.
Иидзиме, снимавшему комнату в многоквартирном доме в районе Дзиюгаока, предстояло ехать на электричке в другую сторону, и при расставании Такамори с чувством сказал ему:
— Как я завидую, что ты живешь один.
— Не говори глупостей... У меня же нет жены, которая бы меня встречала, когда я возвращаюсь домой.
— Но у тебя нет и надоедливой сестры.
Оставшись один, Такамори медленно побрел к станции, чтобы сесть на свою электричку, обдумывая, какое бы оправдание придумать ему сегодня. Банкет в банке... Помогал начальству... Случайная встреча со старым университетским товарищем... Он мог бы придумать много чего еще, но, к сожалению, все это он уже использовал. А такую сестру, как Томоэ, больше не проведешь.
Помимо этого, можно было бы еще применить так называемую «тактику подарков». Купить связку бананов за сто иен и сунуть ей сразу в руки, едва откроет дверь, при этом громко возвестив: «Витамин С... Очень питательно, прекрасное свидетельство братской любви». Этот метод иногда срабатывал, но сегодня Такамори выпил столько, что у него не осталось даже ста иен и в кармане был только пустой кошелек и проездной билет.
— Что это?
Такамори невольно остановился, увидев проковылявшую мимо грязную собачонку с торчащими от голода ребрами. Ему показалось, он ее где-то уже видел.
— Так это дворняжка, которую приласкал Гастон!
Такамори только что рассказывал Иидзима о Гастоне.
Прожил с ними всего неделю, но произвел такое впечатление, будто свалился с далекого синего неба. Людей с таким добрым и мягким сердцем редко встретишь в этом эгоистичном мире.
— Подумать только, подобные люди еще существуют, и на душе становится как-то светлее, — с гордостью говорил Такамори.
Собака Гастона, хромая, завернула за угол и исчезла в темном переулке.
— Значит, Гастон был здесь, в Сибуя.
Такамори, забыв о непридуманных отговорках, бросился бежать за собакой, но в темноте за углом ее уже не было видно. Он увидел только старика-предсказателя — тот складывал принадлежности своего ремесла.
***
По окнам автомашины потекли тонкие струйки дождя, как будто стекла покрылись мелкими трещинами.
— Эндо-сан, пошел дождь.
Эндо продолжал смотреть в окно и ничего не ответил.
— Мы едем прямо в Санъя?
— Что?
— Мы едем в Санъя или заедем к Митико?
Эндо ничего не ответил.
— Эндо-сан, за домом Митико, наверно, уже ведется наблюдение. Я знаю, что вы хотите ее видеть, но это опасно.
— Наверное.
— Я думаю, нам сегодня ночью лучше раствориться в Санъя.
— Вероятно, так. Я поручаю это вам.
Положив револьвер в карман, Эндо достал сигареты и повернулся к Гастону.
— Вы курите, иностранец-сан?
Гастон уныло покачал головой. Зажигалка Эндо осветила вспышкой забившееся в угол все его большое тело: Гастон сидел, уткнувшись лицом в колени. Несмотря на собственное тугодумие, он, кажется, понимал, в какое положение попал.
Гастон закрыл глаза, и перед ним поплыли свежие воспоминания. Женщины, которые дали ему немного поесть. Старый предсказатель с телом высохшего дерева. Черная жидкость, падающая на тротуар каждый раз, когда проходил поезд. И — жалкий Наполеон, бегущий за машиной.
Ночные улицы, мокрые от дождя, отсвечивали черным. Несколько машин обогнали их автомобиль. Гастон бросил взгляд на приборную доску и увидел, что стрелка спидометра — на сорока километрах.
— Мы попались, Эндо-сан! — неожиданно закричал водитель. — Полиция проводит дорожную проверку.
Впереди на дороге, похожей на черную реку, завиднелись четыре или пять человек с фонариками в руках.
— Полиция?
— Похоже на это.
— Не двигайтесь, — сказал Эндо тихим резким голосом, когда Гастон шевельнулся.
Эндо сунул руку в карман плаща, и Гастон почувствовал, как в его ребра упирается твердый предмет.
— Ne bouge pas... Я буду стрелять без колебания.
Поддерживая голову огромными руками, Гастон по смотрел на Эндо с немой мольбой о пощаде.
— Я хочу вернуться назад.
— Послушай, иностранец-сан. Смейся и разговаривай со мной — особенно когда полицейские будут заглядывать в машину. Смейся, понимаешь?
— Я хочу вернуться назад!
— Я понимаю, но смейся. Parle n'importe quoi. — Эндо с улыбкой на лице прижимал револьвер к ребрам Гастона.
Когда молодой полицейский с фонарем в правой руке стал приближаться к ним, водитель послушно окончательно остановил машину.
— Sacre flic... va au diable, n'est-ce pas, monsieur? — С улыбкой на лице Эндо делал вид, что разговаривает с Гастоном, произнося при этом любые пришедшие в голову французские слова, чтобы создать видимость оживленной беседы.
Если Гастон хотел освободиться, то сейчас — самое подходящее время. Он напряженно смотрел на полицейского, лицо которого под форменной фуражкой выглядело совсем юным. Револьвер продолжал давить в ребра Гастона, и он не мог ничего сказать, хоть и пытался взглядом своим выразить отчаяние. К несчастью, чем серьезнее становилось его длинное лошадиное лицо, тем комичнее оно выглядело.
— Fils de putain de crapaud.
— Прошу прощения. — Полицейский постучал рукой в окно. — Мы проверяем все автомашины.
— Quel pet rance. — Эндо продолжал притворяться, что ведет беседу, не забывая при этом улыбаться. Когда Гастон открыл окно, кольт еще глубже вошел в его ребра.
— Саса merde pipi.
— О, иностранец, — сказал полицейский и немного смутился.
— Вот это...
Гастон быстро передал ему белый кусок материи, который держал в руках. Эндо резко, до боли изогнулся всем телом.
— Вот это... — Гастон отчаянно сунул белый кусок материи в руки полицейского.
Пораженный офицер развернул его — то оказалась мужская набедренная повязка.
— Извините, извините, — криво улыбнувшись, выговорил Эндо. — Этот иностранец слишком много выпил. Он человек с юмором... Нам можно ехать дальше?
— Да, проезжайте, — разрешил все еще потрясенный полицейский.
Машина тронулась сквозь мелкий дождь, похожий на туман. Желтые фонари полицейских скоро остались далеко позади.
— Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? — воскликнул водитель, обернувшись к сидящим сзади. — Этот парень, похоже, немного не в своем уме.
— Я не знаю, так это или нет, но благодаря ему мы удачно проскочили. Иностранец-сан, вы часто совершаете такие необычные поступки?
***
Как раз в это время предсказатель Тетэй рассказывал Такамори о том, что ему известно о Гастоне.
— Он исчез, пока я ходил в туалет. Даже вещи его здесь.
И действительно — единственное имущество Гастона, старый вещевой мешок, лежал на земле.
— Я ждал его целый час, но он так и не появился.
— И куда, вы думаете, он исчез?
— Этого я не могу понять.
— Не можете ли вы найти его с помощью ваших пророческих палочек? Не скажут ли они вам, где он?
— Нет, это бесполезно, — стыдливо признался старик тихим голосом. — Я им сам не верю.
***
Машина ехала уже около часа под дождем, а тот все усиливался. Гастон сидел, по-прежнему обхватив голову руками, и в его ушах ритмическая вибрация автомобиля звучала различными человеческими голосами. То приятный голос Томоэ, то голос Такамори. «Убегай, убегай, Гас-сан». Затем вибрация вдруг превратилась в страстный призыв старика Тетэя. Нет, то не был голос старика Тетэя, а шепот какого-то другого существа, не видимого глазу. «Ты все еще не веришь... А разве ты не намеревался верить в каждого». Внутреннему взору Гастона открылось ночное небо, все в мерцающих звездах, и по нему из последних сил за автомобилем бежал Наполеон.
— Приехали, Эндо-сан.
Подняв воротник плаща, Эндо открыл дверцу машины.
— Выходите, иностранец-сан.
Дождь падал на лицо и шею Гастона. Он смирился со своей судьбой и подставил свое огромное, как у слона, тело под черный дождь незнакомой страны. Водитель включил радио, и раздались звуки сентиментальной баллады:
Мой нежный, не будь жестоким,
Мой любимый, не будь бессердечным...
— Ну, я поехал. — Водитель захлопнул дверцу и помахал рукой.
Эндо кивнул ему и вплотную подступил к Гастону.
— Пошли!
Несмотря на дождь, в воздухе стоял почти животный запах. Перед ними тянулся ряд строений, похожих на хлевы для скота, а перед ними под зонтиками в ожидании клиентов стояли ряды проституток.
— Куда мы идем? — с удивлением спросил Гастон у Эндо.
— Это Санъя. Мы все еще в Токио, но полиция входить сюда не решается, — мрачно ответил Эндо, закрывая лицо от дождя. — Так что вам лучше смириться.
Оглядевшись, Гастон понял, что все строения были фактически гостиницами, но они очень отличались от тех, что он видел в Сибуя. Грязные и запущенные, а на полуразбитых окнах было краской написано: «Одна ночь — 40 иен». Невероятно, что здесь можно переночевать так дешево. Эндо вошел в один из таких домов.
— У вас есть отдельная комната на двоих?
— С ватным одеялом — триста иен, — ответил мужской голос из-за перегородки, устроенной так, чтобы гости не видели его лица.
— Подойдет, — сказал Эндо и, отсчитав три бумажки по сто иен, сунул их в отверстие.
— Поднимайтесь на второй этаж. Вторая дверь на правой стороне. Обувь лучше возьмите с собой, а то могут украсть.
Вслед за Эндо Гастон поднялся на второй этаж. Уже знакомый животный запах теперь был всюду: и в коридоре, и в комнате, куда они вошли. Коричневые от старости циновки, исписанные прежними жильцами стены, сваленные в кучу в углу одеяла — вот все, что находилось в этой маленькой, как тюремная камера, комнатке. Жилище старика Тетэй, может, пребывало в большем беспорядке, но там хоть витал человеческий дух.
— Не оставляйте обувь в коридоре, — предупредил Эндо. — И лучше будет, если свернете всю одежду и положите себе под голову, иначе ночью украдут.
Эндо сел на пол у стены и, хрипло кашляя, начал чистить платком револьвер.
— Пошли спать?
Расстелив постель, Эндо снял верхнюю одежду и брюки, свернул их и положил под подушку, как и советовал сделать Гастону. В одежде он казался высоким и тощим, но в одном белье тело его выглядело хорошо сложенным, и он не производил впечатление человека, который кашляет кровью. По привычке киллера к осторожности револьвер он положил в центре постели — так до него быстрее дотянуться, если на них внезапно нападут.
— Иностранец-сан, вы не собираетесь спать? Уже два часа ночи, — тихо сказал Эндо. — И хочу вас предупредить: у меня чуткий сон, и я услышу, если вы попробуете покинуть комнату.
Гастон печально улыбнулся. Его телу было по-прежнему беспокойно и страшно, однако сердце приказывало оставаться здесь.
Выключив 30-ваттную лампочку, Гастон залез в постель. Его длинные ноги наполовину торчали из-под тонкого ватного одеяла. Но что еще хуже — запах пота и грязного человеческого тела исходил не только от одеяла, им были пропитаны и потолок, и стены.
Закрыв глаза, Гастон слушал, как дождь бьет в окна их комнаты. Откуда-то послышался громкий напряженный смех женщины — в нем можно было уловить печальные нотки. Дождь все усиливался, теперь казалось, будто кто-то бросает в окна горсти горошин. Эндо вновь закашлялся, и в кашле его тоже звучало что-то печальное.
— Больны? — тихо спросил Гастон и, когда Эндо ничего не ответил, повторил: — Вы больны?
— Мои легкие поражены, — устало ответил Эндо. — Как это будет по-французски? Уже забыл... Давно это было, когда я его учил.
— Tuberculose.
— Вот как? Tuberculose? Неприятное слово. — Он повернулся в постели к Гастону лицом. — Вы действительно бродяга? Зачем вы приехали в Японию?
Гастон ничего не ответил.
— Не хотите говорить — не надо. Это не мое дело.
— Ваша работа?
— Работа? — Эндо рассмеялся тихим хриплым смехом. — Я полагаю, убивать людей за деньги можно назвать моей работой.
— Убивать людей?
Услышав испуганный голос Гастона, Эндо легонько постучал рукой по его одеялу.
— Успокойтесь. Если будете вести себя послушно, я вас не убью. Я хочу, чтобы вы помогли мне в одном деле.
— Это дело — что?
— Это дело... Убить одного человека... Только на этот раз — не за деньги.
Эндо больше ничего не сказал, а только вновь закашлялся. Этот сухой надсадный звук вместе с шумом дождя бесконечно долго звучал в ушах Гастона.
***
Разумеется, Гастон не мог этого знать, но район Санъя, где он оказался, имел репутацию черных джунглей Токио. Дешевые деревянные дома, которые здесь называли «гостиницами», тянулись вдоль улицы, и число их достигало ста пятидесяти.
Гастон с удивлением убедился, что здесь можно переночевать всего за сорок иен (в общежитии), а максимум за триста можно получить отдельную комнату. Еще были так называемые стоиенные гостиницы, в которых койки располагались рядами подобно полкам для разведения шелкопрядов. Обычные общежития заполнялись разным случайным сбродом, а в комнатах за триста иен часто жили целые семьи.
Здесь обитали в основном рабочие-поденщики, бродяги, сутенеры, бывшие заключенные. Одни рабочие, хоть и нанимались каждый раз только на один день, регулярно работали в одном и том же месте, а другие каждое утро ждали на улице грузовика, который отвозил их туда, где они требовались. Сутенеры жили на доход своих проституток, но сутенеры Санъя отличались от сутенеров в других районах Токио. Проживали там и семьи, приехавшие в Токио из провинции в надежде улучшить свое состояние, но они терпели неудачу и были вынуждены селиться в трехсотиенной комнате. Триста иен в день — это девять тысяч иен в месяц, и за эту сумму они могли бы найти лучшее жилище в другом месте. Но поскольку они были поденными рабочими, у них никогда не бывало такой суммы разом. Поэтому ничего не оставалось — только платить ежедневно по триста иен и жить всей семьей в одной пустой комнате: муж, жена и ребенок.
В некоторых семьях муж — разумеется, с согласия жены — выступал сутенером, и когда жена отыскивала клиента сама или с его помощью, вся семья была вынуждена покидать комнату и терпеливо ждать окончания сеанса.
С восьми часов вечера десятки женщин обычно стояли в темных аллеях около гостиниц. Когда приняли закон против проституции, ни в одном другом районе Токио нельзя было увидеть столько женщин, зазывающих клиентов. В старые времена их клиентура состояла в основном из таких же поденных рабочих, живущих в этом районе, однако в последнее время жители других районов Токио, кого новый закон лишил легкого удовлетворения потребностей, стали, как муравьи, стекаться в Санъя. К полуночи количество проституток около гостиниц резко возрастало — тем более что женщин в Санъя гангстеры не контролировали и каждая могла работать на себя.
Даже полиция — за исключением убийств или других серьезных преступлений — закрывала глаза на происходящее в Санъя, в том числе — и на проституцию, хотя там еще процветали вымогательство, воровство и многое другое.
Санъя особенно опасен в дождливые дни: рабочие в дождь на работу не ходили и настроение у них портилось. Эндо и Гастон остановились здесь как раз в такую дождливую ночь, полную опасностей.
«Убить одного человека...» Эндо беспечно сказал эти ужасные слова, и они не выходили из головы Гастона.
Он закрыл глаза и попытался уснуть, но сон не приходил. В ушах грохотал падавший на крышу дождь. Что-то ползло по его ноге — то ли блоха, то ли вошь.
«Я, должно быть, вижу сон... Ужасный сон», — сказал он себе. Ему показалось, что он по-прежнему живет в доме Томоэ. Нет, он в маленькой комнатке старика Тетэй. Рядом слышно сонное дыхание тонкого, как высохшее дерево, отшельника Востока.
Но в действительности рядом дышал не Такамори и не старик Тетэй, а убийца, держащий под боком револьвер. Гастон некоторое время подремал, затем вновь открыл глаза и посмотрел на лежащего рядом Эндо. За окном занимался рассвет.
— Куда вы пошли? — Хотя Гастон почти бесшумно попытался встать с кровати, Эндо подскочил и закричал на него. — А-а, в уборную. Не пытайся сбежать.
— Нет, нет. Я только...
— Отсюда не убежишь. В гостинице только один выход. Я отсюда услышу звук ваших шагов. И сразу пойму, если вы направитесь к выходу.
Гастон кивнул и тихо выскользнул в коридор. Эндо сказал правду. Со второго этажа к выходу вела только одна лестница, а уборная, судя по запаху, находилась в другом конце коридора.
Гастон медленно шел, вытирая струившиеся по щекам слезы. По обе стороны коридора тянулись комнаты с раздвижными дверями. Бумага на них была в некоторых местах порвана. Из одной комнаты раздавался мужской храп. Всюду стоял тот же самый животный запах. Внезапно Гастон услышал, как кто-то тихо позвал его:
— Эй, эй!
Он остановился и посмотрел назад, но там никого не было.
— Эй, эй!
В этот раз он понял, что голос раздавался из дырки в бумажной двери прямо перед ним.
— Кто?
— Это я. Помните? Мы встречались в Сибуя.
Тогда он вспомнил этот голос. Он принадлежал женщине, которая «помочилась» в гостинице в Сибуя, а потом принесла ему о-дэн.
— О, это вы!
— Не так громко.
— Вы здесь тоже мочитесь?
— Говорите тихо... Почему вы ушли от сэнсэя? Я увидела вас вечером — это кошмар.
Гастон молчал.
— Вы знаете мужчину, который был с вами? Это Эндо из банды Хосино. У него туберкулез. В нем нет ни крови, ни слез. Он убивает людей, и в один прекрасный день его тоже прикончат. Вам надо как можно скорее бежать отсюда.
Гастон все еще не произнес ни слова.
— Бегите отсюда любым путем. Выскочите из этого дома и добирайтесь до большой улицы, где сможете поймать такси. У вас ведь еще сохранились три тысячи иен?
Женщина до сих пор не забыла о кошельке Гастона.
— Садитесь в такси и скажите водителю «Сибуя». Там сразу идите к сэнсэю и скажите ему, что вас похитил Эндо.
— Да.
Гастон кивнул. Тут женщина, должно быть, что-то почувствовала, поскольку резко замолчала. Гастон услышал, как кто-то сзади кашлянул, и, обернувшись, увидел Эндо, одетого в белую рубашку и брюки.
— Иностранец-сан...
— Да. — Испуганный Гастон выпрямился.
— В чем дело? — спокойно спросил Эндо, сонно зевая. — Вы пошли в уборную, не так ли?
— Да, в уборную.
— Так идите. Va au shotte.
За бумажной дверью слышались движения — судя по всему, перепуганная насмерть женщина металась, не зная, как убежать из комнаты.
— Идите, — повторил Эндо.
У Гастона не было иного выбора. Потолок уборной был низкий, а унитаз — треснутый и бурый от грязи. Дверь была перекошена и не закрывалась. Когда Гастон попытался прикрыть дверь, он услышал звук, похожий на шлепок по телу, а за ним — пронзительный женский крик. Звуки доносились из комнаты женщины, которая с ним только что разговаривала.
— Я ничего не сделала!
Крик женщины перерос в стон, наполненный болью. Подобные сцены в Санъя — дело обычное, и в других комнатах на этаже царила полная тишина. Гастон выскочил из уборной и в два-три прыжка оказался у дверей. И услышал звук еще одного удара.
Распахнув дверь, Гастон увидел Эндо — тот стоял с ремнем в руке перед распростертым на полу телом женщины. Одной рукой она закрывала лицо. Когда она убрала руку и подняла голову, Гастон увидел, как из ее рта по подбородку течет кровь.
Увидев Гастона, Эндо спокойно спросил:
— Вы закончили свои дела в уборной?
— Вы!.. — закричал Гастон. — Эта женщина очень добрый человек. Почему вы ее ударили?.. Вы плохой человек! Очень плохой человек!
— Плохой? Очень может быть, — ответил Эндо, застегивая ремень.
— Плохой. Вы плохой... Эта бедная женщина. Как ее жаль.
— Иностранец-сан, я человек, который поступает так, как хочет. Я ни к кому не испытываю жалости.
— Почему нет?
— Потому что я больше не считаю, что кто-либо заслуживает жалости. Я избавился от этого чувства, потому и занимаюсь этим бизнесом.
— Почему вы не верите людям?
— Я не верю людям, потому что меня вынудили им не верить.
