Глава 6
Покинув здание Генштаба, я ощутил непреодолимое желание очутиться вдруг где-нибудь на природе, подальше от этой суеты и от ответственных товарищей с многозвёздными петлицами. Я хотел передохнуть, а затем, в спокойной обстановке подумать над всем тем массивом информации, который получил за эти два дня. День был хороший, тёплый и солнечный. Да, наступила настоящая весна, всё оживало и стремилось под лучи ласкового солнца. А мы как кроты, сидим в норах и роемся в каких-то бумажках. И всё это потому, что какие-то ублюдки возомнили себя избранными, солью земли, "сверхчеловеками". Нет, эти фашиствующие уроды не имеют право на существование, они против жизни, против природы.
Я перешёл на другую сторону дороги, на набережную Москвы-реки. Нашёл лавочку, сидя на которой можно было наблюдать за движением воды и за двумя пацанами, удившими рыбу. Усевшись на это массивное сооружение, я задумался. Передо мной, вытеснив все размышления о порядке формирования бригады, возник образ Эскадронного преподавателя тактики из моей прошлой реальности. Помню, тогда был тоже тёплый весенний день, и занятия мы вели не в палатке, а на лесной лужайке. Змий — так мы звали этого учителя, тогда как раз рассказывал о самых заметных фигурантах нашей горькой истории. Про Жукова он тогда говорил так:
— Ко времени начала вторжения немцев этот военноначальник командовал Киевским Особым военным округом, впоследствии Юго-западным фронтом. По сравнению с Западным, командование этим фронтом показало себя с лучшей стороны. Но, всё равно, действия его были сумбурными и зачастую непоследовательными. В начальный период войны штаб фронта пытался организовать ряд фланговых ударов по вермахту, но, к сожалению, они окончились провалом. Когда механизированные корпуса, совершая многокилометровые марши, выходили к границам коридора, пробитого немцами, там уже была вражеская пехота, густо нафаршированная артиллерией. Правда немецкие 37-мм противотанковые орудия не брали броню КВ и лобовую броню Т-34, но большинство танков той поры эти пушки прошивали без труда. А против толстобронных танков хорошо действовала 88-мм зенитка, эти орудия фактически сопровождали пехоту на марше. В бесконечных метаниях вдоль коридора в надежде отыскать хоть какой-то зазор для прорыва, безнадёжно были растрачены моторесурс и топливо. В конце концов, несколько тысяч танков буквально растаяли без достижения особого успеха в боях. Из-за этих судорожных метаний все тыловые дороги были забиты сломанной техникой. В результате таких действий армии Юго-западного фронта попали в несколько громадных котлов, где в течение месяца были перемолоты Германской военной машиной. Если оценивать деятельность Жукова по критериям нашего Эскадрона, то я поставил бы ему, максимум, троечку. Даже самую удачную в его карьере операцию на Халкин-голе с военной точки зрения можно оценить только на удовлетворительно. Тогда он, в нарушении любого здравого смысла, погнал наших солдат на штурм окружённых и засевших в обороне японцев. Узкоглазые почитатели Микадо дрались насмерть, и десять процентов численного состава нашей армии остались навеки в степях Монголии. Хотя, если бы Жуков, беспокоясь о жизнях тысяч русских солдат, проявил выдержку, то окружённые японцы сами бы сдались. Их положение было безвыходным, и как перезревший плод, даже без всякого внешнего воздействия, они бы скатились к ногам победителей.
Наш преподаватель, наш старый Змий, рассказывал и о других исторических личностях той поры. Например, про Сталина он говорил так:
— Иосиф Виссарионович Джугашвилли запретил войскам действовать активно и тем самым подставил их под удар, дабы гарантированно избежать обвинения в агрессии. Великобритания и США могли помогать только жертвам, но не агрессорам.
Про занимавших перед войной пост Наркома обороны маршала Тимошенко и начальника Генштаба маршала Кулика он заявил:
— А Тимошенко с Куликом вместо активной обороны попытались провести встречный удар — часть плана поражения СССР, придуманного ещё Тухачевским.
Ох, как жалко, что Создатель почему-то занялся моей судьбой, а не перекинул, например, в тело Сталина сознание Змия. Тогда бы точно всё пошло правильно, и Россия никогда бы не попала под ярмо фашиствующих немцев. Змий был "голова", он один бы переиграл весь немецкий Генштаб. А я, что я представляю собой? Обычный боец, у которого от полученных сейчас и в моей бывшей реальности противоречивых сведений скоро закипят мозги. Ведь у меня совершенно нет никаких инструментов для воздействия на окружающий мир, кроме личного решения — если умереть, то постараться утащить за собой побольше гитлермразей. И это, пожалуй, была единственно доступная для меня мера воздействия на историю.
Вдруг, моё, внутреннее я грязно выругалось и буквально завопило:
— Юрка, хватит пищать и биться в истерике, это же не твой принцип! Лучше подумай, что ты можешь реально сделать, чтобы не допустить печального развития событий. И делай, салага, делай всё, что можешь, хотя бы на своём маленьком участке!
Этот крик души заставил меня собраться, напрячь все свои интеллектуальные силы, чтобы совместить знания из моей прошлой реальности с информацией, которую я получил здесь и сейчас. При этом самое тяжёлое было, отбросить те знания, которые не касались моего нынешнего участка действий. На фиг мне было знать и размышлять о судьбах всего фронта. Я же не полководец и не стратег, у меня конкретный участок борьбы и отвечаю я перед Богом только за свою бригаду.
Правда, моё подразделение существовало не в безвоздушном пространстве, и должно было действовать на довольно большом участке местности. Поэтому в первую очередь, пользуясь всем массивом информации, закаченным в мой мозг двумя жизнями, я попробовал разобраться с тем, что из себя собственно представляет "белостокский выступ". Моя бригада предназначена для обороны, а белостокский выступ был чертовски неудобен для этого, так как:
— во-первых, значительная часть его территории, примыкающая к государственной границе, является сухопутной и малолесистой, что делает её пригодной для действий войск противника в любом операционном направлении:
— во-вторых, бассейн реки Бобр сильно заболочен, что может создать проблемы как для наступающих, так и для обороняющихся (затруднять передвижение войск и маневрировать резервами);
— в-третьих, любой выступ сам по себе небезопасен с точки зрения обороны, так как "подсекающие" удары по сходящимся направлениям, при условии их успешности, приведут к окружению сосредоточенных в нём войск;
— в-четвёртых, пути возможного отвода войск именно из белостокского выступа представляют собой почти идеальную ловушку, своего рода "бутылочное горло", бедное дорогами, но богатое болотами, реками и речушками с топкими берегами.
Тьфу! Опять начал думать за Генштаб. Поняв, что мысленно мне не удастся сосредоточиться на действиях только моей бригады, я достал из планшетки подробную карту белостокского выступа. В нарушении всех норм секретности, разложил её на скамейке и красным карандашом начал отмечать места наиболее удобные для обороны.
Я не собирался сидеть со своей бригадой в глухой обороне. Это было безнадёжно, немцы, имея превосходство в воздухе, завалят бомбами, а потом укатают танками. Единственный шанс нанести им ощутимый вред и затормозить движение — это действие из засад. Долбанули гадов, потом быстро свёрнулись и отступили на оборудованные заранее позиции. Пускай они останавливаются, развёртываются в боевые порядки и бомбят уже пустое место бывшей засады. В это время мы будем обживать новые окопы и устанавливать минные заграждения. Получалась примерно такая же "мельница", которую моя рота устроила финнам — только теперь мы будем обороняющейся стороной.
Увлёкшись, минут тридцать наносил на карту места, где собирался заранее оборудовать фортификационные сооружения для будущих засад. Сооружения, это конечно громко сказано, просто окопы, орудийные капониры и блиндажи для отдыха личного состава. Для начальства проведение всех этих работ легко объяснить боевой учёбой, которую проводят подразделения бригады. Там же можно пристрелять ориентиры и изучить, а если нужно, то и подготовить возможные пути нашего отхода.
Совместная работа должна сплотить и личный состав подразделений. Без взаимопомощи красноармейцев и заботы командиров о своих подчинённых, эти работы будут буксовать. Вот за это я буду отстающих нещадно драть. Пока у них не отложится в подкорке, что мой приказ — это закон. Умри, но выполни! Приказы же вышестоящих штабов я собирался выполнять, только если они не будут противоречить основной цели — не дать возможности немцам загнать войска 10-й и 3-й армий в котёл. Нужно дать им возможность пролезть через "бутылочное горлышко" и отвести войска к Минску. Белостокский выступ опирался на одну-единственную дорогу — Белосток — Слоним, вот её-то я и собирался держать до последнего вздоха. А если повезёт, то до того момента, пока последняя дивизия не покинет белостокский выступ.
После этого можно со спокойной совестью, ведя арьергардные бои отступать хоть до Москвы, по пути обескровливая немцев, прореживая их дивизии первого эшелона. А если эти гады, всё-таки, влезут в Москву, устроить им там настоящий ад. Они ещё не знают, на что способен Юрка Черкасов, тем более, если рядом будут такие ребята как Шерхан, Ряба, Якут и Бульба. Эти "сверхчеловеки" будут мечтать оказаться на глубине двух метров под землёй, в своей такой спокойной уютной могилке.
Вспомнив о моих боевых братьях, я посмотрел на часы. Было уже 15–10, а это значило, что уже нужно поспешать в Наркомат обороны. Там, в управлении кадров мне обещали подготовить приказы о переводе затребованных мною командиров в седьмую противотанковую артиллерийскую бригаду. А приказы на Асаенова, Кирюшкина и Стативко обещали выдать мне на руки, чтобы я сам смог договорится с их командованием о немедленном откомандировании этих командиров в моё распоряжение. Как говорится — ковать железо нужно, пока оно горячо. Вот и мне нужно собирать быстрее свою команду и отбывать к месту формирования бригады.
Времени катастрофически не хватало, а в Москве нужно было сделать так много. Позарез нужен был Бульба, его талант снабженца сейчас был просто незаменим. Требовалось пробить в Москве несколько необходимейших вещей. В-первую очередь, это, конечно, вооружение бригады. Жуков пообещал, что минуя Госплан, мне выдадут наряд на получение 144-х сорокапяток. Они находились на складе готовой продукции завода в подмосковных Подлипках. Наряд из Наркомата вооружений — это, конечно, хорошо, но чтобы эти пушки поскорее оказались в бригаде, нужен Бульба. Также он нужен для получения автомобиля. Да, скоро у меня появится персональный автомобиль. Наряд на получение "эмки", столь вожделенной многими ГАЗ-М1, был у меня уже на руках. Но на снабженческой базе ему нужно было быстро "сделать ноги", а лучше Стативко эту операцию вряд ли кто смог бы провернуть. Как я слышал, даже генералам приходилось долго ждать своей очереди.
Кроме дел по проталкиванию нарядов по снабжению бригады, Тарас нужен был лично мне. И связано это было с находившимся в моей планшетке ордером на получение квартиры. Во-первых, жильё нужно было наполнить мебелишкой, а во-вторых, прописать там Нину. Я посчитал, что он своим умением обращаться с ответственными товарищами добьётся большего, чем я, выставляя напоказ свои ордена и шпалы. Ну а в-третьих, в этой квартире нужно было создать запас продуктов и оружия — это на случай, если немцы всё-таки захватят Москву и придётся разворачивать подпольное движение. Ещё один тайник я собирался оборудовать в Подмосковье, в доме знакомой Шерхана. Продукты и оружие в таких количествах можно было достать только на формирующуюся бригаду. И чтобы всё это грамотно провести по бумагам, да и быстро раздобыть необходимые ресурсы, опять был необходим мой бывший старшина.
Получив в Наркомате необходимые бумаги, я уже через полчаса был в Московской комендатуре. Здесь, буквально на "ура", прошёлся по нескольким кабинетам и, в конечном итоге, добился не только звонков командирам частей, в которых сейчас служили мои бывшие подчиненные, но и приказа на выделении мне на три дня грузовика из автороты Шерхана. Я не знал, когда получится выцарапать у снабженцев положенную мне по штату эмку, а автомобиль нужен был как воздух. Через три дня я собирался, независимо от обстоятельств, отбыть в западную Белоруссию, к месту дислокации моей будущей бригады. К этому времени там уже должен находиться мой начальник штаба майор Пителин. Добираться до места будущей службы ему было совсем недалеко. Моя бывшая, родная сотая дивизия, где он до получения приказа был начальником оперативного отдела штаба, дислоцировалась под Минском.
Я знал Пителина и был уверен, что когда я появлюсь в Михалово, штаб бригады, пусть и не в полную силу, но уже будет функционировать. И можно будет, не заморачиваясь штабными делами, сходу заняться формированием линейных частей. Тем более, заниматься этим я буду не на голом месте. Управления полков передавались от двух действующих стрелковых дивизий. Просто у них изъяли штабы артиллерийских полков вместе с небольшим количеством личного состава, правда, без орудий, и передали во вновь формируемую бригаду. По такой же схеме поступили и с минно-сапёрным и автомобильным батальоном.
Как меня заверили в Наркомате, остальной личный состав начнёт прибывать с третьего мая, и к первому июня бригада будет доведена до штатной численности. С вооружением и техникой дело обстояло несколько сложнее. Госплан, на который была возложена задача по поставкам, растягивал их до конца года. По графикам, согласованным с этим государственным монстром, к 1 июня будет поставлено только десять процентов техники и пятнадцать вооружений. Слава богу, я добился разрешения временно оснастить по три дивизиона в каждом полку сорокапятками и доставшимися от Польши 37-мм противотанковыми орудиями. И очень хорошо, что эти трофейные пушки производства "Рейнметалл". Снаряды к таким орудиям имелись в больших количествах на любом артскладе. Это же прообраз соракапятки, и до недавнего времени такие пушки встречались в большинстве частей Красной армии. И недопоставка техники, благодаря тому, что мы имеем на вооружении маленькие пушки, будет некритична для моей бригады. В наличии лошадей, я думаю, никто нас ограничивать не будет. Их воспроизводство, слава Создателю, не подчинялось графикам Госплана.
Все эти мысли бродили у меня в голове, пока шёл к части, где сейчас проходил службу Шерхан. Там я сразу же направился в штаб автобата. Несмотря на уже поздний час, поднятые на уши звонком из Комендатуры штабные чины уже подготовили все документы на перевод старшего сержанта Асаенова. Оставалось взять его самого, вместе с полуторкой автобата, и можно было двигаться дальше. Чтобы насладиться изумлённой физиономией Шерхана, когда он увидит меня с новыми петлицами, я решил дождаться его вне здания штаба. Как только вестовой убежал вызывать старшего сержанта, я вышел на улицу.
Папироса была выкурена ещё не до конца, когда к штабу подкатила полуторка. Из кабины, с водительского места, не очень торопливо выбрался старший сержант и знакомой походкой, переваливаясь, направился к двери штаба. Увидев меня, он остолбенел и изумлённо захлопал глазами. Я, выбросив бычок, приняв строгий вид, командирским голосом спросил:
— Товарищ старший сержант, почему одеты не по форме?
В этот момент надо было видеть растерянность Шерхана. Он вытянулся и судорожно стал шарить по своей форме руками. Проверял натянутость ремня, правильность посадки пилотки, ощупывал подворотничок. Я не выдержал и рассмеялся. Только после этого Шерхан немного успокоился и смог сказать:
— Товарищ майор, ого, извините, товарищ подполковник, не доглядел — на мне всё же одето по уставу! Только, если где следы попадания машинного масла, то в этом я не виноват — служба такая. Барахлит масляный фильтр, я уже сколько раз об этом докладывал зампотеху. А он всё, — нет на складе новых фильтров, не цаца, поездишь и на этом.
— Да нет, Наиль, дело не в форме и даже не в масляных пятнах, а в шевроне и эмблемах на твоих петлицах. У тебя же там везде "бабочки", а у меня, видишь — перекрещенные пушки. Я теперь, брат — артиллерист. Вот и у тебя такие же должны быть. Ты с сегодняшнего дня проходишь службу в седьмой противотанковой артиллерийской бригаде РГК, а я, между прочим, её командир.
Эти слова оказались для Шерхана равносильны удару в солнечное сплетение. Он стоял, открыв рот, и шумно заглатывал воздух. Глаза выпучились, в них читалось такое изумление. Ещё бы, ведь вроде совсем недавно мы с ним планировали, каким образом мне лучше скрыться от властей и залечь на дно, а тут вдруг — комбриг. Это же чуть ли не генеральская должность. А я, чтобы Наиль совсем уж обалдел, продолжил:
— Ты теперь не просто обычный шоферюга, а персональный водитель комбрига. И ездить будешь на чёрном лимузине, теперь все драные полуторки будут уступать тебе дорогу.
Я усмехнулся, легонько ткнул его в плечо и добавил:
— Шучу я, Шерхан, никто нам с тобой лимузин, конечно, не выделит, но новенькую эмку я тебе гарантирую. Так что, скоро ты получишь свою мечту на тарелочке с голубой каёмочкой!
— Какой ещё тарелочке, — удивился Наиль?
— Эх ты! Совсем закопался в своей груде шестерёнок, даже таких писателей как Ильф и Петров не читал! Советую! Там ты узнаешь про Студебеккер и Антилопу Гну!
— Не нужно мне никаких Гну, тут за день так накувыркаешься, придёшь в гараж, а там уже сидит начгар наш, Зиночкин, а с ним, хрен что почитаешь. Он, гад, не пьёт один, а если отказываешься, нагружает так работой, что потом еле доползаешь до своей казармы. Да и читать я особо не мастак, у нас в деревне школа только четырёхлетка была.
— Да, Шерхан! Пожалуй ты Студебеккер, и дети твои будут Студебеккерами
По-дружески потрепав его по загривку, я, наконец, закончил этот трёп:
— Не боись, товарищ старший сержант, вот разберёмся с немчурой, займусь я твоим образованием. Ты ещё у меня сам автомобили проектировать будешь. Глядишь, они у тебя получше, чем Студебеккеры будут — это американская марка автомобилей такая.
Поправив на его голове пилотку, я, подтолкнув его в спину, уже строгим командирским голосом сказал:
— Давай, Асаенов, иди, получай свои бумаги. Копаться и балаболить нам особо некогда, нужно действовать. Сегодня мы будем заниматься моими делами, а с завтрашнего дня только бригадными. Вещи свои можешь не забирать. Я договорился с вашим командиром, что пока мы используем полуторку, ночевать ты будешь в их казарме. Всё, Шерхан, вперёд, время пошло.
Когда за Наилем закрылась дверь штаба, я подошёл к теперь уже нашей, пускай и временно, полуторке. Да, видно судьба её была нелёгкая. Несмотря на недавний слой краски, просматривались многочисленные следы вмятин и потёртостей. Сразу можно было понять, что эксплуатировали этот автомобиль, на все сто, а может и больше.
Ещё я подумал, насколько же мне легче общаться с простыми людьми, которые не завязаны всей своей жизнью и положением с господствующей идеологией. В обществе, впрочем, как и в армии, среди среднего и младшего командного состава было обычное человеческое общение. Язык живой, насыщенный шутками и прибаутками. У ответственных же товарищей всё было иначе, как будто они жили в другом мире. И литературу они поощряли ту, которая писалась на их языке. Наверное, потомки будут судить об этом времени по официальной, прошедшей цензуру литературе. Будут уверены, что народ, да и армия разговаривали канцелярским языком. Вставляя только иногда в свои фразы слова из великой русской классики. А может, сквозь все преграды времени прорвутся романы Ильфа и Петрова, рассказы Зощенко, поэзия Есенина. Люди будут и их читать и всё-таки поймут, какими мы были на самом деле.
Я достал папиросу и только закурил, как по заказу появился Шерхан. Про себя я усмехнулся, — теперь ясно, как добиться быстрого появление Асаенова, нужно только закурить папироску, и через минуту он будет тут как тут. Я не стал говорить ему об этом, а просто протянул раскрытую пачку "Казбека". Мы вместе перекурили, и в ходе этого процесса я рассказал ему наши дальнейшие планы.
Шерхан очень обрадовался, что завтра мы будем забирать Бульбу и Якута. Ещё больше он оживился, когда я ему сказал, что, скорее всего, послезавтра вечером, он поедет с Якутом к своей вдовушке, и всю ночь они будут оборудовать тайник в её подворье. Даже не узнав, что мы будем закладывать в этот тайник, он заявил:
— Товарищ подполковник, яму под тайник и один Кирюшкин выроет, а мне придётся провести беседу с Татьяной Ильинишной, чтобы она ни в коем случае не проболталась про зарытый у неё секретный груз. А то бабы дуры, вдруг ещё без моего внушения какой-нибудь своей товарке проболтается.
Я расхохотался, потом отсмеявшись, от души хлопнул Шерхана по плечу и сказал:
— Да понимаю я всё, Наиль, поэтому и хочу послать вас туда вдвоём. Ты должен всю ночь, от души внушать ей важность и секретность поручаемого её надзору тайника. А Якут будет его оборудовать. Только смотри, старший сержант, не позорь артиллеристов, ты должен за эту ночь не менее трёх раз провести обряд внушения.
Закончив улыбаться, я уже совершенно серьёзным тоном продолжил:
— Кстати, объясни ей, что тайник создаётся на случай войны. Если станет совсем голодно, и нечем будет кормить её пацана, то разреши пользоваться имеющимися в тайнике продуктами. А теперь хватит из себя строить целомудренного скромника, садись за руль, и поехали. Я договорился, что в 19–00 у моего общежития нас будут ждать два красноармейца. Нужно будет перевезти кое-какую мебелишку в мою новую квартиру. Если опоздаем, и они уйдут, то сам будешь работать грузчиком. Мне заниматься такими работами не положено. Комбриги должны шевелить мозгами, а не мышцами.
Немного заторможенно, видно переваривая удивившую его информацию о моём переезде, Шерхан забрался на водительское место и завёл машину. Я тоже залез в кабину и, чтобы чувствовать себя свободно, расстегнул шинель. Когда мы уже поехали, Наиль не утерпел и спросил:
— Товарищ подполковник, неужели вам выделили отдельную квартиру?
Я самодовольно ухмыльнулся и ответил:
— А ты как думал, живут комбриги? В бригаде народу будет раз в десять больше, чем в твоём колхозе. И ответственности во столько же раз больше, чем у вашего председателя. Значит и условия для него нужно создать соответственные. Не в казарме же такому человеку жить. Так что, Шерхан, это тебе не у "Пронькиных на именинах"!
К моему бывшему общежитию мы подъехали минут на пять раньше назначенного времени. Но затребованные мною красноармейцы комендантской роты академии уже были там. Найдя коменданта общежития, я получил на складе выделенную по наряду мебель и спальные принадлежности. В течение минут двадцати всё это было загружено в машину, и мы с двумя красноармейцами в кузове отправились в моё новое пристанище.
В девять часов вечера обустройство моей новой квартиры было закончено. В двух её больших комнатах стояло две кровати, платяной и книжный шкафы, по столу в комнате и на кухне, буфет с посудой, а так же несколько табуреток. Кроме этого, в большом коридоре стояла вешалка, а рядом с ней приютились два моих чемодана. Один с вещами, другой с книгами. Словом, всё было по-человечески, жить можно. Ещё раз оглядев эту поистине царскую резиденцию, я, пихнув Шерхана в бок, заявил:
— Ну, всё вроде сделали, теперь можно и за принцессой ехать. Давай, Наиль, на дорожку присядем, и вперёд, а то двери в Нинино общежитие перекроют, и без коменданта, хрен туда попадёшь. Вахтёрши — чистые "церберы", их никакими шпалами и орденами не смутишь.
Присев на несколько секунд, мы поспешили к машине, и через пятнадцать минут уже остановились у дверей общежития Медицинского института им. Пирогова. Первоначально я хотел продолжить спектакль и отправить за Ниной Шерхана. Но потом передумал — посчитал всё это глупым мальчишеством. И так я Нине задурил голову мифическим секретным заданием. Ещё перепугается, увидев Шерхана, и наделает каких-нибудь глупостей. К тому же, мимо вахты я пройду спокойно, а вот Наиль, не знаю. Меня за всё это время эти подозрительные вахтёрши изучили хорошо. Даже им я внушил, что Нина моя жена, а жильё нам ещё только обещают, вот и приходится ей ютиться в общежитии в то время, когда ко мне в комнату по приказу генерала подселяют сослуживца. Эти сердобольные женщины нас жалели, и всё промывали косточки бессердечному генералу, который так измывается над молодой семьёй.
Пройдя к Нине, я выдержал получасовой всплеск эмоций, при этом не только её, но и находившихся в комнате соседок. В конце концов, сгибаясь под весом двух больших баулов, вышел из этого сумасшедшего общежития. Нина, неся небольшой ридикюль, гордо шествовала впереди.
Шерхан, заметив меня, первоначально бросился было помогать донести до машины вещи, но увидев Нину, остолбенел. Хотя он и слышал имя моей избранницы, но никак не связывал его с той Ниной, из госпиталя. Ведь ещё находясь на излечении, я делился с ним о своей безнадёжной любви к медсестре. И с полной уверенностью утверждал:
— Да такая красавица никогда не обратит внимания на простого окопного капитана, у которого к тому же имеется жена и ребёнок.
А тут вдруг такая картина — медсестра, о недоступности которой по всему госпиталю ходили легенды, переезжает жить к человеку, ранее прилюдно отвергаемому. Чудеса, да и только!
Из этого состояния вывел его только я. Подошёл вплотную, подтолкнул одним баулом и приказал:
— Асаенов, захлопни рот, а то туда кто-нибудь влетит! И хватит стоять столбом. Быстро взял у комбрига вещи и аккуратно уложил их в кузов.
Шерхан, молча и безропотно, взял у меня баулы и направился укладывать их в кузов. А мы с Ниной, тесно прижавшись друг к другу, устроились на пассажирском месте в кабине.
Добравшись до дома, уже в квартире мы с Наилем попали под полную власть Ниночки. Она командовала нами, пока все комнаты и в особенности кухня, полностью не преобразились. Откуда-то в её вещах нашлась материя на занавески и скатерти. Даже две фарфоровые чашки с блюдцами были там. Одним словом, мне досталась девушка с приданым. Только в двенадцатом часу ночи, выпроводив Шерхана, мы присели попить чайку, теперь уже в нашей уютной кухне. Сделавшись очень кроткой, Ниночка потчевала меня печеньями и домашним вареньем.
Закончив этот, можно сказать семейный ритуал, Нина опять преобразилась. Теперь она уже напоминала расшалившуюся ведьмочку. Страстно набросившись на вновь испеченного комбрига, она заставила меня забыть о завтрашних делах и вообще обо всём. В мире существовали только мы вдвоём.
Соображать я начал только часа через два и нежно поглаживая мою разомлевшую девочку, стал внушать ей, что я продолжаю выполнять секретное, ответственное задание. Полушёпотом вещал:
— Милая моя, понимаешь, мне очень скоро придётся уехать и может быть надолго. Ты же знаешь, я допущен к секретным данным нашей разведки. Так вот, скоро будет война, и мне поручена очень важная миссия. Если вдруг так получится, что немцы окажутся сильней, то придётся вести подпольную работу.
— Какое подполье, ты что? Наша же армия самая сильная и вождь у нас гениальный! Он не допустит такой несправедливости! Мы разгромим этих фашистских пауков….
Поцелуями я заставил распалившуюся Нину замолчать. Потом, прижавшись губами почти вплотную к её уху, продолжил:
— Вот ты только что сама признала гениальность вождя. Поэтому он и гениален, что предусматривает даже такой вариант развития событий.
Нина, замерев, тоже тихим шёпотом спросила:
— Неужели тебе сам Сталин дал это поручение?
Не отвечая на этот прямой вопрос, я продолжал вить свою паутину:
— Ты должна сама это понимать. Видишь, я уже подполковник, комбриг, и нам выделили такую шикарную квартиру. Всё это не просто так… Но помни, вокруг слишком много врагов, поэтому всё нужно хранить в строжайшей тайне. Обо мне ты особо не распространяйся, жить нужно тихо, не выделяться среди окружающих тебя людей. В этой квартире будет создан небольшой склад на случай оккупации Москвы немцами, а ты будешь хранителем этих запасов. При этом продукты на этом складе будут в твоём полном распоряжении. Если в городе будет голод, то ты можешь ими смело пользоваться. Ты должна себе уяснить, что теперь ты не имеешь права на спонтанные действия. Если начнётся война, ты должна находиться в Москве и ни в коем случае не рваться в какой-нибудь фронтовой госпиталь. Найдёшь работу по специальности и в Москве. Если так случится, что город будет оккупирован, сиди тихо как мышка в этой квартире и жди меня. Когда появлюсь, тогда и начнётся твоя активная деятельность на благо России. Поняла, душа моя!
Я крепко поцеловал мою притихшую малышку. Потом встал с кровати, пошёл в коридор и достал из чемодана свою последнюю ценную вещь. Это был добытый на Финской войне кинжал с золотыми ножнами, усыпанными драгоценными камнями. Я его не отослал своей бабушке, уж очень он мне пришёлся по душе — лезвие было из великолепной стали, балансировка была идеальная, а рукоять в моей ладони лежала как литая. Вот это моё единственное материальное достояние я принёс в комнату, где находилось более ценное моё сокровище.
Нина, увидев эту великолепную вещь, тут же выхватила принесённый кинжал и стала с восхищёнными возгласами разглядывать ножны. А я, стоял рядом, совершенно обнажённый, весь покрытый шрамами и продолжал вещать:
— Эту вещь я передаю тебе на случай непредвиденных обстоятельств. Только ты не вздумай продавать его целиком. Только по частям, сначала камушки, потом золотые ножны, ну а затем можешь продать и сам кинжал.
После этой моей тирады я улёгся, и уже в кровати мы проговорили почти до рассвета, потом как то незаметно уснули, даже не выключив свет, который я зажег, доставая кинжал.
