Часть 3
"Покой нам только снится"
25(12) октября 1917 года. 11:00. Швеция. Стокгольм. Васапаркен.
Полковник СВР Антонова Нина Викторовна.
В общем, проговорили мы вчера с Тирпицем еще часа полтора. Рассказала я ему о том, чем кончилась эта война в нашей истории, и о Версальском мире, который превратит изрядно ощипанную Германию в данника стран-победительниц. Услышав все это, Тирпиц пробормотал под нос соленое морское ругательство, а потом, опомнившись, извинился передо мной.
Рассказала я адмиралу и об одном ефрейторе 16-го баварского полка, который в нашем прошлом, в 1933 году, пришел к власти в Веймарской республике (услышав о ней, Тирпиц опять не выдержал, и выругался), а через шесть лет развязал Вторую мировую войну, закончившуюся для Германии еще одной, куда более страшной катастрофой. И о роли в этом "сладкой парочки" — Людендорфа и Гинденбурга. Генерал Людендорф в 1923 году вместе со штурмовиками Гитлера участвовал в "Пивном путче", а фельдмаршал Гинденбург, будучи президентом Германии, назначил бывшего ефрейтора рейхсканцлером. На этом месте адмирал Тирпиц еще раз выругался.
— Фрау Нина, — сказал адмирал, — простите меня за несдержанность, но я не могу спокойно слушать о том, как мою страну, которой я верно служил многие годы, подвергнут такому унижению и разорению. И, в том числе, высокопоставленные военные, которые снюхались с подонками, отбросами общества. Я теперь понимаю, почему вы так настроены против этих двоих…
Знаете, фрау Нина, я постараюсь вам помочь. Сегодня вечером в 18.00 здесь же вас будет ждать один человек, с которым вы можете обсудить все интересующие вас вопросы. Он будет сидеть на этой же скамеечке. Зовут его Фриц Мюллер. Вы передадите ему поклон от дядюшки Альфреда, а он вам ответит, что дядюшка Альфред велел поблагодарить за заботу камрада Йозефа.
— Извините, фрау Нина, я пойду, мне надо о многом подумать, — адмирал поднялся со скамейки и, по-старчески шаркая ногами, побрел по дорожке парка. А я отправилась к авто, которое любезно предоставил нам капитан 1-го ранга Сташевский.
Я знала, что следом за мной идут наши люди, прикрывавшие меня. И не только наши. В парке были уже знакомые нам люди адмирала, которые, то ли охраняли своего шефа от неприятностей, то ли следили за мной.
Но сегодня я почувствовала, что за мной наблюдает кто-то третий. В принципе, это могли быть шведские "коллеги". В конце концов, им тоже было интересно, чем это в их королевстве занимаются незваные гости из воюющих друг с другом государств. А могли быть и не шведы… Я решила срочно переговорить со Сташевским, и через его контакты в шведской контрразведке узнать, не они ли сейчас ведут меня.
В гостинице, ставшей на время нашей штаб-квартирой, я по рации связалась, сначала со Сталиным, а потом, с адмиралом Ларионовым, и кратко изложил им содержание моей беседы с адмиралом Тирпицем.
Через пару часов к нам пришел капитан 1-го ранга Владимир Арсеньевич Сташевский. Он устало посмотрел на меня, и сказал, — Нина Викторовна, я переговорил со своим человеком в контрразведке. О вас, и об адмирале Тирпице его ведомство знает. Но слежку не ведет, считая, что ваше пребывание на территории королевства не представляет угрозы для его безопасности. Наоборот, интересы Швеции требуют скорейшего окончания этой войны. Ведь нейтральная Швеция тоже немало страдает от боевых действий, которые ведутся в водах, прилегающих к ее побережью. Шведы ждут не дождутся, когда наконец на Балтике наступит долгожданный мир.
Но есть у них и другая информация. Вчера из Дании в Мальме прибыла группа весьма подозрительных "коммерсантов" и их "помощников". Хотя они выдают себя за аргентинцев, но, как считает пограничник, проверявший у них документы, аргентинцами там и не пахнет, больше всего эти типы были похожи на британцев. И по повадкам они не коммерсанты, а, скорее, военные.
Так что, Нина Викторовна, вполне возможно, что эти джентльмены прибыли по вашу душу. Возможно, им поручено следить и за вами, и за адмиралом. И, что вполне вероятно, они готовят против вас какую-то гадость.
— Спасибо, Владимир Арсеньевич, — поблагодарила я Сташевского, — вы очень нам помогли. Я счастлива, что не ошиблась, доверившись вам. Вы честно служите Родине.
После ухода Сташевского я стала готовиться к встрече с Фрицем Мюллером. На всякий случай под пальто я надела бронник, а в сумочку положила АПС с запасной обоймой, а это вещь посерьезней, чем ПСМ который я обычно ношу с собой. Сопровождающих же меня "мышек" предупредила, что, возможно, предстоит огневой контакт с британскими "ганфайтерами". И пусть они отнесутся к моему предупреждению со всей серьезностью — англичане опасные противники.
Как истинный немец, Фриц Мюллер пришел вовремя, и ровно в 18.00 сидел на скамейке. У него был вид прожигателя жизни, присевшего на минутку отдохнуть, размышляя — пойти ли ему для начала в кабаре, или сразу же завалится в бордель. Нафабренные усы и монокль, фрак и накрахмаленная манишка. И умный настороженный взгляд, так не похожий на взгляд жуира и бонвивана.
— Вам поклон от дядюшки Альфреда, — сказала я, и, дождавшись отзыва на пароль, присела на скамейку рядом с ним.
— Итак, фрау, — обратился он ко мне, — о каких конкретно вещах вы хотели переговорить со мной?
— Господин Мюллер, — ответила я, — нам известно, что вы служите в отделе IIIB. Знает ли ваш шеф, полковник Николаи о вашей командировке в Швецию?
Услышав мой вопрос, Мюллер мгновенно насторожился. Потом, видимо вспомни то, что говорил ему обо мне адмирал, немного успокоился, и уже с любопытством посмотрел на меня, — Фрау Нина, я полагаю, что вас устроит то, что я, действительно, служу в отделе IIIB, и мое звание гауптман, или, по вашему, капитан.
— Чтобы между нами не было недоразумений, — ответила я, — сообщу вам, что я ваша "коллега" по работе, а по званию — полковник, или, по вашему, оберст.
После моих слов Мюллер вздрогнул, и чуть было не вскочил со скамейки, вытянувшись во фрунт. Однунг, для немца он и в Швеции орднунг! Чинопочитание у них в крови.
— Успокойтесь, господин капитан, — сказала я, — мы пришли сюда, чтобы решить наши общие вопросы. А они весьма деликатны. Итак, как я поняла, вы здесь находитесь по прямому поручению кайзера Вильгельма, и без ведома вашего шефа Вальтера Николаи? — Мюллер кивнул, и я продолжила. — Мне это важно в том отношении, что начальник отдела IIIB дружен с генералом Людендорфом, и разделяет его взгляды на ведение войны. А они заключаются в том, что генерал надеется победить Россию, и против начала с нами мирных переговоров. Не так ли?
Капитан Мюллер еще раз кивнул, и я продолжила, — Вы не будете мне возражать, если я скажу, что война между Германией и Россией лишь ослабляет два государства на радость третьей стороны. И что с учетом некоторых новых факторов она становится для Германии не только бесперспективной, но и просто опасной…
Мюллер, внимательно слушавший меня, еще раз кивнул, а потом на чистом русском сказал, — Мадам Нина, я все это прекрасно понимаю. Я родился и вырос в России, знаю русских людей, а потому считаю, что война между Россией и Германией — это преступление перед нашими народами. И чем быстрее она закончится, тем лучше. Если хотите, то мы продолжим нашу беседу по-русски — предложил он.
На этот раз кивнула я. — Господин Мюллер, обстановка в Ставке кайзера Вильгельма такова, что ваш монарх уже не может единолично управлять всем происходящем в стране и на фронте. Фактически к власти пришла военная хунта, возглавляемая генералом Людендорфом и фельдмаршалом Гинденбургом. Пока они живы, ни о каком прекращении огня, а уж тем более, мирных переговорах на взаимоприемлемых условиях и речи не может идти. Эти два господина мечтают продиктовать свои условия мира побежденной России. Но Россия не побеждена. Поэтому на германско-российском фронте будут еще долго греметь выстрелы и литься кровь.
А вот если генерал и фельдмаршал не будут вмешиваться в распоряжения Кайзера Вильгельма, то перемирие может быть заключено в самое ближайшее время, а немецкие войска будут переброшены на Западный фронт, где они получат реальный шанс победоносно закончить войну. Ведь передовым немецким частям до Парижа всего сорок километров.
Выслушав меня, Мюллер задумчиво почесал свой гладко выбритый подбородок, а потом прямо спросил меня, — Мадам, вы предлагаете нам убить генерала Людендорфа и фельдмаршала Гинденбурга?
— Господин капитан, — жестко ответила я, — мы с вами работаем не сестрами милосердия в больнице, а разведчиками в учреждениях, в которых порой приходится поступать не совсем гуманно с общечеловеческой точки зрения. И порой приходится проливать кровь одного человека, чтобы спасти жизнь тысяч, а то и миллионов… — я сделала паузу, подождав пока сказанное мной дойдет до моего собеседника, потом продолжила, — к тому же, и генерал и фельдмаршал, прежде всего — люди военные, а им по профессии положено рисковать жизнью и быть готовым пасть на поле боя. Людендорф и Гинденбург могут случайно погибнуть во время налета наших аэропланов. Вам нужно будет только сообщить время и место, где они появятся вместе. Вы сможете передать нам эти сведения?
Капитан кивнул, стараясь не глядеть мне в глаза. Потом он язвительно спросил у меня, — мадам, надеюсь, больше никого не требуется отправлять к праотцам ради спасения мира?
— Господин капитан, — ответила я, — вы зря иронизируете. Возможно, что адмирал не сообщил вам некоторые факты из жизни генерала Людендорфа и фельдмаршала Гинденбурга. Полагаю, что в скором времени вы о них узнаете, и тогда согласитесь, что мы совершили благое дело и, действительно, как вы только что сказали, спасли мир от страшной опасности. А насчет других вопросов… — я усмехнулась, — Известно ли вам, что в замке Магдебурга находится под стражей некий Йозеф Пилсудский. В России он был главой "боевки" польской социалистической партии, и занимался ограблением банков и террором. После начала войны он на территории Германии и Австро-Венгрии стал создавать польские вооруженные части, которые сражались против русских на фронте.
Но в этом году он решил перебежать на стороны Антанты и дал указание своим сторонникам отказываться присягать кайзеру и императору. За что был арестован и помещен в тюремный замок.
Внимательно слушавший меня Мюллер кивнул, а потом подтвердил, что, действительно, Пилсудский сейчас находится под арестом в Магдебурге.
— Так вот, — продолжила я, — по нашим данным Пилсудский тайно готовится провозгласить независимость Польши. Что может вызвать ненужные осложнения на территориях России, населенной поляками, а еще больше, на территории самой Польши, которая по одному из вариантов мирного договора может отойти Германии. Более того, Пилсудский готовит восстание поляков в Силезии. Причем, он предлагает в случае успеха восстания изгнать с территории Силезии всех немцев.
— Я понял вас, мадам, — жестко сказал Мюллер, — этот террорист опасен и вам и нам. Думаю, что в самое ближайшее время в замке с ним может произойти несчастный случай.
После этого я вежливо распрощалась с капитаном Мюллером, и в сопровождении "мышек" отправилась в нашу штаб-квартиру. И всю дорогу меня не покидало ощущение, что в спину мне смотрят чьи-то злые и безжалостные глаза.
25(12) октября 1917 года. 15:00. Германская Империя, Восточная Пруссия, г. Тильзит. Фельдмаршал Пауль фон Гинденбург и генерал Эрих Людендорф
Начальник германского Полевого генерального штаба фельдмаршал Гинденбург, и генерал-квартирмейстер германской армии (первый заместитель начальника генштаба) генерал Людендорф считались спаянными единством мнений единомышленниками. Они были словно Блюхер и Гнейзенау. И оба они пришли в ярость, когда их люди в окружении кайзера доложили, что Вильгельм послал в Стокгольм адмирала Альфреда фон Тирпица в качестве доверенного лица для ведения тайных переговоров с русскими.
Не считая ни во что тот сброд, в который превратилась русская армия, фельдмаршал и заместитель планировали в самое ближайшее время окончательно добить этот славянский сброд, и продиктовать поверженной России условия безоговорочный капитуляции.
Польша, Прибалтика, Белоруссия, Украина, Финляндия, часть Закавказья — все они, по их мнению, должны были стать частью Рейха. Территория Германия за счет приобретения восточных земель должна была, как минимум, удвоиться. Занятие Петрограда, к примеру, сделало бы Германию единственной военной силой на Балтике. Швеция и Дания с их жалкими армиями и флотом вряд ли бы осмелились пискнуть что-то против могучего рейха.
Но, в последнее время доблестные войска кайзера Вильгельма начала терпеть на восточном направлении необъяснимые и возмутительные поражения. Попытка высадки десанта на остров Эзель обернулась бесславной гибелью целого корпуса, уничтоженного вместе с транспортными кораблями на подходе к месту высадки. Флот тоже понес немалые потери, погибли несколько новейших легких крейсеров типа "Кенигсберг-2", и гордость немецкого флота, линейный крейсер "Мольтке".
Командующий операцией адмирал Шмидт попал в плен к русским, что вообще не лезет ни в какие ворота. Газеты стран Антанты устроили настоящий шабаш, издеваясь над побежденными, обвиняя в трусости и бездарности немецких офицеров и матросов, не сумевших справиться даже с русскими, которые сейчас думают не о войне, а о том, как бы им побыстрее сбежать в тыл.
Хуже всего было другое. В самой Германии эти завывания вражеской прессы подхватили проклятые социалисты, всегда готовые нагадить Империи, ведущей борьбу за достойную жизнь для немцев и новые земли для Рейха.
Ну, а далее началось вообще нечто уму не постижимое. Генеральный штаб был буквально завален донесениями о налетах ранее невиданных русских аэропланов. Издали они были похожи не на нормальные самолеты-бипланы, изготовленные из деревянных реек и полотна, а на выточенные из цельного куска металла наконечники копий. Эти русские аэропланы, уже прозванные в германской армии "Разрушителями", исправно оправдывали свое прозвище, разрушая все, что становилось их мишенью. В основном это была транспортная инфраструктура в тылу Восточного фронта. Войска на фронте задыхались от нехватки продовольствия и боеприпасов.
И если продовольствие до поры до времени удавалось реквизировать у местного населения — пусть эти дикари латыши и эсты дохнут от голода, лишь бы был сыт немецкий солдат, то патроны и снаряды не растут на грядках и деревьях.
Что же касалось маршевых пополнений, то к востоку от Вислы их приходилось перемещать пешим порядком со скоростью в тридцать километров в день. Таким образом, в том, что касалось маневра резервами, германская армия оказалась отброшена на сто лет назад, во времена Наполеона, а то и Валленштейна.
Один из этих чудовищных аэропланов каким-то образом сумел долететь от Балтики до Стамбула и сбросить бомбы на ошвартованный напротив султанского дворца Долмабахче германо-турецкий линейный крейсер "Султан Явуз Селим", "в девичестве" именовавшийся "Гебеном". Всего две бомбы, с необъяснимой точностью попавшие в палубу линейного крейсера, в одно мгновение превратили это величавое создание германской инженерно-технической мысли в груду изуродованного металла, годного лишь на металлолом.
Одна бомба, пробив палубу, попала в котельное отделение. Повреждения от были хоть и тяжелыми, но вполне устранимыми. Но несколькими секундами позже вторая бомба пробила палубу крейсера между башнями ГК "Антон" и "Бруно" вызвала детонацию сразу двух снарядных погребов. Черный погребальный столб дыма поднялся до самых туч. От грохота в половине Стамбула из окон вылетели стекла, крейсер, у которого оторвало носовую часть по самую боевую рубку, медленно перевернулся, и лег на дно вверх килем. Из 1100 человек команды, погибли 985 матросов и офицеров, включая и адмирала Сушона. Турецкий флот на Черном море лишился своего флагмана. Впечатленный зрелищем страшной гибели своего прославленного корабля, турецкий султан стал думать, не пора ли начать переговоры с этими бешеными русскими о выходе из войны.
Узнав о том, что адмирал Тирпиц от имени кайзера ведет в Стокгольме тайные переговоры с большевистской Россией, Гинденбург и Людендорф единодушно решили — этому не бывать! Именно они, а не кайзер продиктуют России условия мира. И не где-нибудь, а в захваченном их победоносными войсками Петрограде.
Именно ради этого, бросив все остальные дела, они выехали в Ригу на своем штабном поезде. Гинденбург с Людендорфом небезосновательно рассчитывали на активную помощь и подающего большие надежды молодого генерала Оскара фон Гутьера, командующего 8-й армией. Русская армия не должна была устоять против гения немецких военачальников, храбрости солдат кайзера и новейшей тактики, которая впитала новейшие способы ведения войны.
Сначала путешествие штабного поезда проходило без происшествий. Три года назад тогда еще не фельдмаршал Гинденбург уже ехал по этому маршруту спасать попавшую в тяжелое положение всю ту же 8-ю армию генерала Максимилиана фон Притвица, которая отступала к Кенигсбергу под натиском двух русских армий.
Правда, тогда его сопровождали эшелоны с ветеранами, сокрушившие неприступные форты Льежа и Намюра. А сегодня Западный фронт уже не способен отдать фронту Восточному ни одного солдата. После Данцига вдоль путей все чаще стали попадаться сброшенные под откос железные скелеты сгоревших вагонов, и изуродованные до неузнаваемости паровозы. Окна строений попадавшихся по пути станций зияли выбитыми стеклами и фанерными щитами, а на территории самих станций нет-нет, да и попадались свежезасыпанные воронки.
Сам мост через Вислу, по которому проехал штабной поезд, был временным, наведенным взамен капитального, разрушенного русскими аэропланами. Кенигсберг встретил генералов жирным удушливым угольным дымом, покрывающим все вокруг непроницаемой пеленой. Еще неделю назад русские аэропланы разбомбили и подожгли угольную станцию флота в Пиллау, и пожарные до сих пор не могли потушить чадящие угольные кучи. И ничего с этим нельзя было поделать. Оставалось лишь ждать, пока не выгорит весь уголь до конца.
Удушливый запах, черные стены домов, закопченные лица прохожих, напоминающие рожи готтентотов. Все это было похоже на сцену из фантастического романа английского писателя Герберта Уэллса. Казалось, что сейчас из-за угла развалин дома появится боевой марсианский треножник, и поднимет свой, испепеляющий все живое аппарат.
Долго смотревший в вагонное окно, фельдмаршал Гинденбург, задернув занавеску, приказал поскорее уезжать — сладковатый угольный чад уже успел тонкими ручейками заползти в штабной вагон.
— Это настоящая "Война миров", Эрих, — сказал Гинденбург, когда поезд тронулся, — Решается вопрос — кто останется на этой планете, а кто удобрит собой землю для победителя. А тут еще эта безумная русская идея о построении справедливого общества. Справедливости не бывает, Эрих, сильный и умный сам решает, что есть справедливость, ну а слабому лишь остается склониться к его ногам.
— Да, мой дорогой фельдмаршал, — ответил Людендорф, — справедливость это миф. Как собственно и милосердие и прочие бредни пасторов. Все это только мешает появлению нового сильного человека, который сумеет покорить весь мир, и зажать его в свой железный кулак.
— Ты совершенно прав, Эрих, — Гинденбург аккуратно, всего на одну треть, разлил по бокалам янтарный сок французских виноградников, — Прозит! Скажи, как ты думаешь, откуда взялись на нашу голову все эти ужасы? В битве у Моонзунда наши моряки были разбиты, так и не увидав врага. А истребление десанта, по докладам уцелевших очевидцев, и вовсе напоминало конец света.
— Прозит! — Людендорф поднял свой бокал, и внимательно посмотрел на своего собеседника. — В ставке кайзера болтают о каких-то непобедимых пришельцах из будущего, сопротивление которым бессмысленно. Мол, наше счастье в том, что англичан и лягушатников эти русские сверхчеловеки любят еще меньше, чем нас, и поэтому нужно заключить с Россией мир, обрушившись всеми силами на Западный фронт. Все это, на мой взгляд, абсолютнейшая чепуха. Еще один хороший тевтонский натиск на Восток, и русский колосс падет, развалившись на составные части.
— Тем не менее, Эрих, — задумчиво сказал Гинденбург, — наш дражайший монарх верит в подобную, как ты выразился, чепуху. Вот я и думаю, не пора ли нам… — фельдмаршал не стал договаривать, а отдернув занавеску, стал смотреть в окно, за которым уже кончился кенигсбергский смог, и мелькали покрытые облетающей желтой листвой березы.
Два часа спустя, когда поезд подошел к Тильзиту, им пришлось вспомнить об этом разговоре. Товарная станция была почти полностью уничтожена. Повсюду валялись смятые и перекрученные обломки вагонов, и изуродованные до неузнаваемости человеческие тела. Среди руин, подобно муравьям, суетились железнодорожные рабочие ремонтирующие пути, и санитары, укладывающие под брезент то, что еще недавно было живыми людьми. Штабной поезд медленно вползал на станцию по единственному восстановленному пути. Кирпичная водокачка была наполовину разрушена, а железный бак от нее отброшен в сторону на полсотни метров, и смят, будто попал под удар огромной кувалды.
— Курт, выясните, что тут произошло? — раздраженно потребовал Гинденбург у адъютанта, — Найдите мне хоть кого-то, кто сможет все это объяснить, да поживее!
Но, несмотря на все старания штабных адъютантов, так и не удалось найти человека, который пролил свет на то, что произошло на товарной станции. Несколько раненых и контуженых солдат были в таком состоянии, что опрашивать их не имело смысла. А один целый, но спятивший от ужаса лейтенант, лишь дико хохотал, тыча в серое небо грязный палец.
Кое-какую информацию Гинденбургу и Людендорфу удалось получить только от начальника пассажирской станции Тильзита, которая была разрушена значительно меньше, и, если так можно сказать, отделалась легким испугом. Выбитые окна и исцарапанные осколками мелких бомб стены — не в счет.
Начальник станции, слегка контуженный, с исцарапанным осколками стекла лицом, рассказал генералам, что три дня назад одиночный русский аэроплан разрушил двумя бомбами железнодорожный мост через Неман. С необъяснимой точностью бомбы попали прямо в опоры. В воду упали сразу три мостовых пролета. Ремонта там на неделю, и на обеих станциях, товарной и пассажирской стали скапливаться спешащие в сторону фронта эшелоны со снарядами, и перебрасываемым с Западного на Восточный фронт подкреплением.
К утру на путях близ Тильзита яблоку было негде упасть. Все пути были забиты составами. И вот, сегодня на рассвете, на Тильзит снова налетели "Разрушители", на этот раз было девять аэропланов, три тройки. Одна тройка сбросила бомбы на пассажирскую станцию, где стояли три воинских эшелона, в которых находился и штаб дивизии, а остальные отбомбились по товарной станции, битком набитой вагонами с солдатами и снарядами. Одновременный взрыв нескольких сотен, а может, и тысячи тонн тротила, был такой силы, что, казалось, началось землетрясение. Станция, вместе со всеми, кто на ней находился, была уничтожена в мгновение ока. Удушливое облако, вырвавшееся из разрушенных взрывом химических снарядов ветром снесло на город, отчего в нем оказалось множество жертв среди гражданского населения, в основном детей и стариков.
При этих известиях ни один мускул не дрогнул на лицах Гинденбурга и Людендорфа. Их больше обеспокоило то, что с таким трудом взятая из резерва дивизия перестала существовать. Но даже эта бессмысленная гибель тысяч немецких солдат не остановила их фанатичного стремления поступить по-своему. Война на Восточном фронте во что бы то ни стало должна окончиться победой Германии, и ни как иначе. Что бы там ни решил этот выживший из ума кайзер, но армия пока в руках у них, а это значит, что реальная власть в Рейхе тоже принадлежит им.
После полудня, налегке, без свиты, переправившиеся через Неман фельдмаршал Гинденбург и генерал Людендорф на следующей станции сели в спецпоезд, состоящий из паровоза и одного вагона, с расчетом утром быть в Риге. Петроград должен быть взят во что бы то ни стало, и тогда этой ужасной русской эскадре, запертой в Балтийском море, просто некуда будет деться.
26(13) октября 1917 года. 10:00. Швеция. Стокгольм.
Полковник СВР Антонова Нина Викторовна.
Перед очередной встречей с Тирпицем я встретилась в кафе недалеко от Васапаркена с Красиным. Дела у него шли, с одной стороны, неплохо, с другой стороны — не очень. Не очень обстояли у него дела на личном фронте. Супруга Леонида Борисовича, Любовь Васильевна, категорически отказалась ехать с ним в Петроград. Она была до смерти напугана известиями о стрельбе из пулеметов на улицах Северной столицы, о сотнях трупов и прочих "ужасах большевизма". Словом, все было, как и в реальной истории. Тогда она осталась в эмиграции, а Красин развелся с супругой и завел новую семью. Похоже, что и в этой истории случится так же.
А хорошее — Красин встретился с весьма серьезными деловыми людьми, специально для встречи с ним приехавшими в Швецию из Германии. Это были представители таких известных фирм, как "Сименс" и АЭГ. Хотя обе эти компании и были конкурентами, но на огромном российском рынке, по их мнению, места хватило бы всем. Конечно, лишь в том случае, если Германия и Россия помирятся.
Красин, как нарком внешней торговли и сам бывший коммерсант, развернул перед немцами такие радужные перспективы, что они дружно пообещали использовать все свои связи и возможности (а они были немалыми!) для того, чтобы самые влиятельные промышленники Рейха убедили кайзера как можно быстрее начать переговоры о мире с новым большевистским руководством. Леонид Борисович не стал говорить немцам о том, что дело тут совсем не в кайзере, а в окопавшихся в Ставке императора Вильгельма "ястребов", но они, похоже и сами знали, по чьей вине мирные переговоры могут быть сорваны.
Я попрощалась с Красиным, попросив его на некоторое время перебраться из гостиницы на виллу его старого знакомого, представителя фирмы "Сименс" в Стокгольме. Помня о прибытии в Швецию английских "спецов", я посчитала, что там Леонид Борисович будет в относительной безопасности. У немецкого бизнесмена была неплохая частная охрана, а кроме того, недалеко от его виллы находился полицейский участок.
С двумя своими сопровождающими — третий остался в нашей штаб-квартире дежурить у радиостанции, я отправилась на очередное рандеву с Тирпицем. На душе у меня было неспокойно. Три встречи подряд в одном и том же месте — это весьма неосторожно. Опытный противник — а именно такими и были представители британских спецслужб, обязательно воспользуются предоставленной им возможностью, и попытаются захватить меня и адмирала.
Ровно в полдень в парке появился Тирпиц. Я щелкнула в кармане тумблером, и в спрятанный в пышном воротнике пальто микрофон предупредила своих охранников: "Внимание, смотрите в оба!".
Краем глаза я заметила в кустах две знакомые уже фигуры немецких "коллег". Кроме того, мне показалось, что в сидящем на скамейке в конце парка мужчине, я узнала Фрица Мюллера. Он с увлечением читал газету и, казалось, ни на что ни обращал внимание.
Тирпиц присел рядом со мной на скамейку.
— Здравствуйте, фрау Нина. — сказал он, — я вижу, что вы чем-то взволнованы? Что-то произошло?
— Нет, господин адмирал, — ответила я, — пока ничего не случилось, но вполне возможно, что могут произойти крупные неприятности. Я бы хотела предложить вам завершить наш предварительный тур переговоров.
— Нет, не подумайте ничего плохого, — успокоила его я, увидев на лице адмирала недоумение и обиду, — просто все дело в том, что наши общие недоброжелатели с одного туманного острова уже прибыли в Швецию, и, как мне кажется, готовят что-то против нас нехорошее.
— Я понял вас, фрау Нина, — сказал Тирпиц, — и благодарю за предупреждение. Я буду осторожен. Действительно, будем считать, что мы обозначили наши позиции и хорошо поняли друг друга. Я доложу обо всех наших беседах лично кайзеру. Думаю, что он меня также поймет.
Я кивнула адмиралу, и огляделась по сторонам. Ничего подозрительного внешне я не увидела. На соседней скамейке сидела влюбленная парочка, которая, казалось, не замечала ничего на свете. Метрах в ста от нас четверо парней, похоже, студентов, и две девицы медленно прогуливались по аллее, о чем-то оживленно беседуя. Навстречу нам шли два солидных, с брюшком, мужчин средних лет. На поводке у одного из них была смешная лопоухая такса.
Мы с Тирпицем встали со скамейки и посмотрели в глаза друг другу. Адмирал с грустью сказал, — фрау Нина, как жаль, что наши страны в настоящее время враги. Я думаю, что такое никогда больше не должно повториться. И мы должны сделать все, что в наших силах для этого.
Я хотела ответить ему, но в этот момент один из поравнявшихся с нами мужчин, тот, который был без таксы, неожиданно подошел к нам вплотную, и на немецком языке, с явным английским акцентом, негромко сказал.
— Господа, если вам дорога жизнь, не делайте резких движений, и, не задавая лишних вопросов. Идемте с нами.
— Вот и бритты объявились, будь они трижды неладны, — подумала я. Надо было потянуть время, чтобы к нам подтянулись "мышки"-охранники, и сделали наглам "козью морду".Пытаясь усыпить бдительность и отвлечь внимание англичан, я что-то запричитала, жалобно и бессвязно, типа: дяденьки, не трогайте, мы хорошие, мы вас будем слушаться, мы больше не будем…
Но тут некстати вмешавшийся Тирпиц испортил все дело. Он возмущенно выставил вперед свою пышную раздвоенную бороду и, выругавшись, размахнулся, собираясь треснуть своей тяжелой тростью по голове британца без таксы, который, похоже, был здесь за старшего. Грянул выстрел. Из короткоствольного револьвера типа "Бульдог" стрелял другой, тот, который был с таксой. Тирпиц схватился за грудь, и медленно опустился на скамейку.
Вечер переставал быть томным. Развернувшись, я со всей дури врезала ногой, обутой в кожаный сапожок, прямо в челюсть британцу с револьвером. Получился классический "маваси-гири". Эти олухи и не предполагали, что моя расклешенная юбка позволяла мне свободно орудовать ногами. А с приемами карате, инглизы похоже, еще не были знакомы. После пропущенного удара один из нападавших на несколько минут гарантированно выпал в осадок. Оставался второй.
Старший "Джеймс Бонд" довольно быстро среагировал на мои телодвижения, и сунул руку в карман. Но я его опередила. Моя сумочка была заранее расстегнута, и я успела раньше его выхватить из нее АПС. Двумя пулями я завалила его, и обернулась, держа наготове "Стечкина".
Да, британцы подготовились к нашему захвату неплохо. Сидевшая на скамейке "сладкая парочка" резво вскочила на ноги, и помчалась к нам, держа в руках револьверы. "Студенты" со своими подругами, так же прекратили веселую беседу и, выхватив оружие, бросились на выручку своих.
Но бриттов здесь ждал полный облом. Два "матроса", мирно сидевших на куче опавшей листвы, и за степенной беседой потягивавших пиво, неожиданно отбросив в сторону бутылки, и быстро достали из-под широких матросских курток автоматы ПП-2000 с глушителями. Чпок-чпок-чпок. Половина нападавших оказалась мертва еще до того, как поняла, что по ним стреляют откуда-то сбоку. Они заметались, пытаясь спрятаться за деревьями, а "мышки" продолжали вести по ним огонь короткими точными очередями. Те пытались отстреливаться. И у них это получалось, в общем, неплохо. Телохранители Тирпица, бросившиеся на помощь адмиралу, были застрелены британцами, не успев пробежать и несколько шагов.
Откуда-то, с другой стороны, раздался громкий выстрел, потом второй. Я обернулась. К нам со всех ног мчался капитан Мюллер, на ходу стреляя из длинноствольного пистолета. "Парабеллум", "морская модель", машинально подумала я. Стрелял, кстати, капитан отлично. Он завалил двух англов, девицу и парня, попытавшихся укрыться за деревьями от огня "мышек".
— Не стреляйте по тому, который сзади нас, — успела я крикнуть в микрофон своим орлам, — это свой! Впрочем, когда Мюллер добежал до нашей скамейки, все британцы были уже мертвы.
Один из моих охранников обходил поле боя, делая контрольные выстрелы, а второй бежал ко мне, сжимая в руке автомат. Из-под скамейки на нас затявкала такса, которая забралась туда после первого же выстрела. Теперь, похоже, она опомнилась, и решилась защитить своего хозяина, валявшегося на дорожке парка в полной отключке.
— Вот ведь, гады какие, Нина Викторовна, — крикнул мне Вадим, один из "мышек", — Они нас чуть было не купили задешево. Девок с собой для прикрытия притащили. Только эти девки, как я думаю, больше привыкли из револьверов палить, чем поварешкой на кухне орудовать. Прямо Фанни Каплан с Ларой Крофт в одном флаконе.
— Хватит болтать, — прервала я словоохотливого охранника, — ты, Павел, — сказала я второму спецу, — свяжи вон того, которого я нокаутировала. — А ты, Вадим, — посмотри, что там с адмиралом. Похоже, что его надо срочно оперировать.
В этот момент к нам подбежал запыхавшийся Мюллер. — Майн гот! — взволнованно воскликнул он, — Вы живы, мадам Нина? А что с адмиралом? Как он?
Вадим, расстегнув пальто и жилетку Тирпица, рванул его окровавленную рубашку и посмотрел на кровоточащую рану на груди раненого.
— Слепое пулевое ранение, задето легкое, — сказал он, доставая из внутреннего кармана пластмассовую аптечку. — Сейчас перевяжу его и вколю обезболивающее. Но, товарищ полковник, нужно срочно его доставить на "Енисей". Случай тяжелый, и в здешней больнице он вряд ли выживет.
— Павел, ты связал это британское дерьмо? — спросила я, — Тогда, давай, вызывай быстро вертолет, будем эвакуировать адмирала. Да и самим надо пошустрее отсюда уходить. Стрельбу наверняка слышали. Минут через десять-пятнадцать тут появится полиция.
Пока Павел связывался по рации с нашей штаб-квартирой, и сообщал дежурившему там радисту о случившемся, я посмотрела на сидящего на скамейке Тирпица. Лицо его было бледным, дыхание прерывистым. Он был без сознания, но жив.
— Капитан, — повернулась я к Мюллеру, — у вас есть под рукой какой-нибудь транспорт? Это вопрос жизни и смерти!
— Да, фрау полковник, — видимо Мюллер только сейчас почувствовал во мне старшего офицера, а не женщину, изображающую из себя шпиона, — у входа в парк стоит автомашина с флажком германского посольства. Она в вашем распоряжении. Полиция ее останавливать не будет.
— Вадим, — сказала я к бойцу, который уже закончил бинтовать грудь адмирала, и сделал ему укол шприц-тюбиком в предплечье. — сейчас капитан подъедет сюда на машине, вы погрузите адмирала и отправитесь с ним… — вопросительно посмотрела на Павла, — Так куда прилетит вертолет?
— Да хоть прямо сюда, товарищ полковник, — с "Кузи" передали, что дежурная "вертушка" вылетает немедленно, и минут через двадцать-двадцать пять приземлится там, где вы скажете.
— Капитан, — повернулась я к Мюллеру, — вы с моим человеком возьмете адмирала, и срочно отправитесь на вашей машине в парк Юргорден. Знаете такой? — Мюллер вытянулся во фрунт и кивнул, — Там вы дождетесь вертолета, и на нем вылетите на наш плавучий госпиталь. Только в этом случае есть шанс спасти адмирала. Наши врачи умеют очень многое, и даже немного сверх того. А герр Тирпиц человек пожилой, и любое ранение для него представляет смертельную опасность. И еще — считайте приказом все, что скажет мой человек. Павел побывал в стольких переделках, что вы даже представить себе не можете.
Павел попытался мне что-то возразить, но я резко оборвала его, — Прапорщик Голованов — это приказ! Да, заодно прихватите вот этот организм, — я ткнула ногой бритта, который связанный лежал на земле. Он уже немного очухался, и пытался что-то сказать. Но во рту у него был кляп, и вместо слов раздавалось лишь невнятное мычание.
— Павел, прибыв на место, ты свяжешься с "вертушкой" и дашь ей ориентир, куда приземлиться. Потом, в темпе "держи вора" вы все четверо грузитесь на нее, и отправляетесь на "Енисей". Адмирал должен жить! Любой ценой! Приказ ясен?
— Так точно, товарищ полковник, — сказал Павел.
— Да, передай там нашим, что капитан Мюллер, как и адмирал Тирпиц, считаются нашими гостями. И чтобы с ними обращались соответственно. Ну, а мы с Вадимом свяжемся с нашим другом из российского посольства, и с ним выдвинемся в сторону Хандена. Оттуда нас заберут, но немного попозже. До скорого свидания, капитан, — попрощалась я с Фрицем Мюллером. — Давайте, бегом за машиной, время не ждет!
Когда Мюллер скрылся в конце аллеи, я повернулась к Тирпицу.
— Держитесь, адмирал, — тихо сказала я по-немецки, — мы еще не раз с вами посидим за столом, и за кружкой пива побеседуем о судьбах России и Германии.
Тирпиц сидел на скамейке, задрав вверх свою роскошную бороду. Мне показалось, что веко у него дрогнуло. Может быть, он услышал мои слова.
В ворота парка рыча въехал мощный автомобиль, на капоте которого трепетал на ветку флажок кайзеровской Германии. Мы бережно погрузили на заднее сидение Тирпица, запихнули в объемистый багажник связанного британца. Потом Павел и Мюллер сели в авто, и машина резко рванула с места. Перед расставанием капитан Мюллер отдал мне честь, заявив при этом, — Фрау Нина, как германский офицер должен вам заявить, что вы настоящий полковник, и я почел бы за честь служить под вашим началом. Честь имею!
— Может и послужишь, — пробормотала я, подбирая валявшийся на земле поводок, — еще неизвестно как оно все обернется, — и, погладив по спине притихшую таксу, взяла под руку Вадима. Мы пошли к выходу из парка. Со стороны, не дать ни взять — влюбленная парочка, вышедшая на природу подышать воздухом. Идиллия-с!
Вот только ее немного нарушали валяющиеся на земле трупы британских и германских агентов, и поблескивающие гильзы 9х19 Парабеллум. Ну, тут уже ничего не поделаешь — A la guerre comme Ю la guerre…
Заголовки шведских газет, вечерний выпуск:
"Свенска дагбладет": "Бойня в Васапарке — дюжина трупов не расскажут уже никому и ничего о том, что же все-таки случилось!"
"Афтонбладет": "Война в центре Стокгольма — немцы и британцы устроили в городском парке маленький Верден!"
26(13) октября 1917 года. 12:30. Швеция. Стокгольм.
Капитан германской разведки Фридрих Мюллер.
Я с трудом пришел в себя после всего, что произошло в Васапаркен. Вместе с русским агентом, которого, как я понял, звали Павел, мы погрузили в машину нашего посольства бесчувственного адмирала, и пленного британца. Потом распрощавшись с фрау Ниной и ее спутником, тронулись в сторону Юргорден. Место там было довольно глухое, хотя в выходные дни на пикник туда приезжало немало жителей шведкой столицы. Но сегодня, к счастью, был будний день.
Повернув с улицы Оденгатан на Свеаваген, мы увидели машину с полицейскими, которая ехала в сторону Васапаркена. — Вовремя мы смылись, — проворчал Павел, — думаю, что наши уже успели уйти. Теперь если успеем довезти адмирала до реанимации, то будем считать, что нам дважды повезет.
— Реанимация — это оживление, — блеснул я знанием латыни, — вы хотите сказать, что можете воскрешать мертвых?
— Мы можем многое, и даже немного больше того, — загадочно ответил Павел, — Наши эскулапы, иногда, и из состояния клинической смерти своих пациентов вытаскивают.
Я замолчал, и больше не задавал вопросов. Наш автомобиль миновал Страндваген и по дамбе переехал на остров, где находился парк Юргорден. В кармане у Павла что-то запищало. Он достал из кармана небольшую коробочку с торчащим из нее смешным хвостиком, и нажал на какую-то кнопку.
— На связи, — сказал Павел, — да, мы уже на подходе к Юргордену. Сейчас найду подходящую площадку, и включу маячок. — Понял, ждите.
Потом он стал озираться по сторонам. Заметив полянку в лесу, размером примерно с поле для игры в лаун-теннис, ну, может быть, чуть побольше. Он приказал шоферу остановиться в центре полянки, и предложил мне вынести из машины раненого адмирала и посадить его на землю, прислонив спиной к колесу. — У него прострелено легкое, и его нельзя класть на землю. Пусть пока посидит. Скоро прилетит вертолет.
Потом мы вынесли связанного по рукам и ногам британца. От поездки в багажнике он слегка очумел, и даже не пытался сопротивляться. Павел взял в руки свою коробочку, снова нажал на ней на какую-то кнопку и, задрав голову, стал смотреть на небо. Через пару минут я услышал странный всхлипывающий звук, а потом увидел в небе невиданный, напоминающий головастика, летательный аппарат. Он был совершенно не похож на знакомые мне аэропланы или цеппелины. Огромный винт у него был сверху, а кабина полностью застеклена.
Павел оглянулся на меня и попросил убрать машину. Я дал приказ шоферу ехать в посольство, и, для его же блага, помалкивать о том, что случилось. Через минуту машина скрылась за поворотом. А мы с Павлом остались и стали ждать приземления этого удивительного летающего аппарата, который приблизился к нам уже настолько, что на его днище стала видна нарисованная красная звезда. Павел достал из кармана небольшой картонный цилиндр, что-то сделал с ним, отчего из этого цилиндра повалил густой белый дым. Потом он отбросил этот цилиндр в сторону, и стал ждать. С оглушительным ревом вертолет, а именно так Павел назвал этот воздушный аппарат, повил у нас над головой, а потом медленно стал опускаться на поляну.
Вскоре его колеса коснулись травы. Сдвинулась набок дверь на борту вертолета, и оттуда выскочило четверо солдат в странной пятнистой форме и с невиданными мною ранее короткими карабинами в руках. Двое из них, взяв свое оружие наизготовку, стали настороженно оглядывать окрестности, а двое других подбежали к Павлу, о чем-то быстро с ним переговорили, а потом осторожно подняли на руки адмирала. Бедняга застонал от боли. Солдаты бережно понесли его к вертолету. Павел предложил мне оттащить туда же пленного британца. Мы подхватили его под руки, и без особого почтения поволокли к распахнутой двери воздушного корабля. Потом забрались туда сами, следом запрыгнули солдаты, прикрывающие наш отход, двигатели вертолета взревели, я почувствовал толчок в ноги, и…
Не могу на словах передать чувство, которое испытал, почувствовав, как вертолет взмывает в небо. Земля в окошке стала уходить вниз и в сторону. Почти сразу же машина немного наклонилась вперед, и мы довольно быстро полетели в сторону моря. Все вокруг тряслось, как в лихорадке, стоять было почти невозможно, поэтому я сел рядом с Павлом на скамейку и осмотрелся. Посреди салона стояли носилки, на которые положили адмирала, подложив ему подушку под спину. Рядом с ними были установлены какие-то, с виду медицинские, приборы. Два человека в незнакомой мне военной форме склонились над адмиралом, и делали ему укол. Разговаривать в вертолете было невозможно из-за рева его мотора.
Минут через двадцать звук мотора изменился, и вертолет начал снижаться. Я посмотрел в окно и обомлел. Под нами был огромный корабль, гораздо больший, чем линейные корабли Кайзермарине, которые я видел во время парада в Вильгельмсхафене. Палуба его напоминала огромный плац, на котором стояли вертолеты, как две капли воды, похожие на тот, на котором летели мы. А так же странные, ни на что не похожие, стреловидные аэропланы. Именно отсюда они поднимались для своих ударов по немецким войскам. Я понял, что я должен выполнить то, что не успел сделать Адмирал, и помочь кайзеру остановить эту воистину братоубийственную бойню.
Но, как оказалось, мы летели совсем не на этот корабль, и мои миротворческие планы пока откладывались. Оставив в стороне русского левиафана, вертолет остановился над белоснежным судном, с нарисованным на его борту красным крестом.
— Плавучий госпиталь, — подумал я, — это именно то, что нам нужно.
Наш воздушный корабль завис над кормой этого судна, а потом, коснувшись палубы, слегка подпрыгнул, и замер. Рев моторов стал стихать. Дверь вертолета открылась, и внутрь него заглянули люди в сине-голубой одежде. Как я понял, это были врачи.
Один из них, видимо, старший, махнув нам рукой, крикнул, — Давайте быстрее, чего вы копаетесь?! — и мы с Павлом осторожно вынесли из вертолета адмирала, который был совсем плох. Дыхание его было прерывисто, голова безвольно моталась из стороны в сторону. Медики осторожно положили его на сверкающие никелем сидячие носилки на колесиках, и быстро куда-то повезли. Орднунг тут явно был на высоте
Я вышел на палубу плавучего госпиталя и огляделся по сторонам. Все море вокруг было усеяно кораблями, силуэты которых мне были абсолютно незнакомы. Я знал, что называется, "в лицо" все корабли Российского императорского флота, но, ни один из увиденных мною боевых кораблей под андреевским флагом совсем не был на них похож.
Особенно потряс меня тот огромный корабль, который я видел только что с вертолета. Он был не похож ни на что мне знакомое, и просто подавлял меня своими размерами. Да и другие корабли были необычного вида, а их мачты выглядели странными сооружениями, ажурными, словно паутина.
Павел, видно закончивший все другие дела, похлопал меня по плечу, чем оторвал от разглядывания этой таинственной эскадры, которая попортила нам столько крови. Когда я обернулся, он сказал мне, показывая на вертолет, лопасти которого продолжали быстро вращаться, — Капитан, у нас еще остались дела, которые никто за нас не сделает. Нас ждут на "Кузнецове".
Мы снова влезли в вертолет, двигатели снова взвыли. На этот раз перелет был совсем коротким и вот наш аппарат уже стоит на палубе корабля-левиафана.
Когда все стихло, Павел сказал, — Конечная, выходим! — и слегка пнул в бок ботинком связанного британца, лежащего на полу, — Сейчас мы доставим этого красавчика к нашим особистам, и он поймет, как круто он попал, оставшись в живых. Его мертвые дружки уже в аду, а у него еще все впереди. У нас есть такие спецы, которые и сфинксов на набережной Невы заставят заговорить человеческим голосом.
Наш пленник немного очухался, и, совсем как я недавно, с удивлением разглядывал корабли эскадры. Два летевших с нами на вертолете бойца подхватили под руки британца и потащили его куда-то в низы флагманского корабля, как сказал Павел, — "на Лубянку". Мы же пошли совсем в другую сторону. Отойдя от вертолета на несколько шагов, я обернулся. Винты машины совсем остановились и вокруг нее суетились люди в серых комбинезонах, очевидно техники.
Переговорив с каким-то офицером, по всей видимости, вахтенным, Павел повел меня к командующему эскадрой, контр-адмиралу Виктору Сергеевичу Ларионову.
Русский флагман уже знал обо всех наших приключениях. Он, прищурившись, посмотрел на меня, будто оценивая, и выразил надежду на то, что раз уж нам удалось доставить адмирала Тирпица живым в операционную, то он скоро оправится от своей раны, и тогда Виктор Сергеевич сможет поговорить с ним лично.
— Знаете, господин капитан, — сказал он мне, — как только мы попали сюда, то я не оставлял надежды познакомиться с этим великим человеком и легендарным флотоводцем. В свое время я с большим удовольствием прочитал книгу его воспоминаний, которую он напишет через два года…
Я опешил… — Напишет… Через два года… Когда я сюда попал… Так это… — тут я осознал, что те подозрения и мысли, которые ранее появлялись у меня, превратились в уверенность. Я пошел на невероятный для себя поступок — перебил старшего по званию.
— Господин адмирал, так вы пришли к нам прямо из будущего? И как я сразу об этом не догадался! Ведь фрау Нина мне ничего об этом не сказала!..
— Видимо для вас еще не подошло время, не созрели, — спокойно сказал адмирал Ларионов, — Адмирала Тирпица, как я понимаю, полковник Антонова проинформировала почти с самого начала переговоров. Впрочем, теперь и вы уже знаете все… Почти все…
— Господин контр-адмирал, — сказал я, вытянувшись во фрунт, — мне надо срочно передать в Ставку кайзера Вильгельма шифрованную радиограмму о том, что произошло, и о состоянии здоровья раненого адмирала Тирпица. То, что вы сейчас мне сообщили, делает эту необходимость неотложной. Пора заканчивать эту бессмысленную, не нужную ни немцам, ни русским войну, и заключать почетный для обеих сторон мир. Будет ли мне предоставлена такая возможность?
— Такая возможность вам предоставлена будет, — коротко ответил контр-адмирал Ларионов, — только пока не указывайте в этой радиограмме, ни нашего происхождения из будущего, и никаких подробностей того, что вы здесь увидели. У наших контрразведчиков есть сведения, что кто-то из окружения вашего кайзера, активно делится информацией с английской разведкой. Этим объясняются и неудачи Кайзермарине по прорыву британской морской блокады, как, кстати, и то, что англичане так быстро пронюхали о миссии адмирала Тирпица, и о его встречах с нашим представителем в Стокгольме.
Слова адмирала не удивили меня. У меня тоже с некоторых пор появились такие же подозрения. Поэтому я на предложенном мне листке бумаги набросал текст радиограммы, а потом зашифровал его своим личным шифром. В своем сообщении я кратко описал ход переговоров и то, что произошло сегодня в полдень в Васапаркен. Кроме того, я добавил то, что мне сообщил адмирал Ларионов. А именно: с ноля часов завтрашнего дня прекращаются воздушные налеты самолетов эскадры на позиции и транспортные узлы германских войск на Восточном фронте. В свою очередь, адмирал рассчитывает на то, кайзер прикажет германским войскам тогда же прекратить огонь и соблюдать перемирие, де-факто приостановив все свои наземные операции на линии соприкосновения русских и немецких войск.
Потом я указал на листке позывные и частоты радиостанции в Ставке кайзера Вильгельма. Адмирал вызвал в свой салон дежурного офицера, и велел ему передать эту радиограмму командиру БЧ-4, чтобы она была отправлена по назначению. Мне же была предоставлена отдельная каюта, где я получил возможность, сесть и обдумать все, что произошло за этот очень беспокойный день. Я не сомневался, что скоро русский радист получит ответную телеграмму за подписью императора и вся суматоха начнется с новой силой. Пока адмирал Тирпиц лежит без сознания на русском госпитальном судне, то всеми текущими делами придется заниматься, скорее всего, мне.
26 (13) октября 1917 года, Вечер. Балтийское море, БПК "Североморск".
Экс-императрица Александра Федоровна и ее дети Ольга, Татьяна и Алексей.
В последний день путешествия густые, дождливые тучи над Балтикой рассеялись и в бледно-голубом небе высоко плыли белые и ажурные, как вологодские кружева, перистые облака. Шли последние тихие дни осени, перед наступлением затяжных осенних штормов и зимних метелей. Острый нос "Североморска" резал прозрачную балтийскую волну. Было тихо, будто и не шла уже четвертый год война.
Германский флот, ранее господствовавший в этих водах, ныне спрятался в свои базы. Впервые с петровских времен андреевский флаг по хозяйски развивался над Балтикой. Прямо по курсу "Североморска", на стеклянной глади серых вод расположились корабли эскадры контр-адмирала Ларионова.
Александра Федоровна поплотнее запахнула теплый флотский бушлат, галантно наброшенный на ее плечи одним из офицеров. На душе у нее было неспокойно. Умом она понимала, что Империя канула в прошлое безвозвратно, вместе с гимназистками, лакеями, юнкерами и хрустом французской булки. Упоительный вечер серебряного века закончился, и наступила темная ночь, с ее заревами пожарищ и топотом копыт коней лихих людей. Иногда Александре Федоровне становилось просто страшно. Не за себя с мужем, а за детей, невинных, юных и беззащитных.
В глубине души она признавалась сама себе, что только они с мужем были творцами того хаоса, который обрушился на Россию. Другое дело — их дети. Они, из дворцовых покоев оказались выброшены на улицу, ненавидимые всеми за поступки их родителей. Правда, во всем этом российском хаосе откуда-то появились люди, которые мало того, что знали, что они хотят, но и им было известно — как этого добиться. А главное, что делать надо, а чего не стоит делать ни в коем случае.
Корабль, на котором она находилась сейчас вместе с Ольгой, Татьяной и Алексеем, не мог, просто не имел права существовать здесь и сейчас. Но, тем не менее, холодное железо нагло игнорировало все это. Оно просто БЫЛО. БЫЛИ и люди, которые постоянно ставили бывшую императрицу в тупик своими суждениями, своим безразличием к мнению нынешних авторитетов, своей целеустремленностью, решительностью, а порой и жестокостью. Эти люди, стоящие в тени, позади Сталина, Ленина и Дзержинского, они строили свою Новую Россию, так же, как Фидий создавал свои гениальные творения, то есть, беспощадно отсекая все лишнее.
Лишним оказался и старый враг Александры Федоровны, господин Гучков, на днях арестованный НКВД. При этом в вину ему ставились не какие-то мифические контрреволюционные преступления, которых он просто не успел совершить, а многомиллионное воровство казенных средств, ассигнованных на военные нужды. Тонкость хода Александра Федоровна оценила по достоинству — одним выстрелом Сталин, Дзержинский и их закулисные помощники убили нескольких зайцев.
Во-первых, из политической жизни устранялся их злейший враг, противник любой твердой власти в России, неважно, императорская она была или большевистская.
Во-вторых, большевики получали одобрение и поддержку значительной части армии, в частности, фронтового офицерства, которое люто ненавидело казнокрадов и тыловых крыс, жирующих на их крови.
В-третьих, после обвинительного приговора трибунала новое правительство могло вполне законно конфисковать огромные состояния и предприятия, принадлежавшие Гучкову и его подельникам, тем самым, пополнив государственную казну.
В-четвертых, большевики показывали России и всему миру, что они законные наследники Империи, и будут строго и беспощадно взыскивать по ее долгам.
Бывшая императрица завистливо вздохнула. Если бы у Ники была такая же железная хватка, как у господина Сталина, или его отца, императора Александра III, то не было бы никакой революции. Все бы недовольные сидели по углам, поджав хвост. Но, увы, тогда бы это был не тот Ники, тонкий, ранимый, душевный, которого она полюбила еще девчонкой, и выбрала себе в мужья. Теперь, раз у нее такой непрактичный муж, именно она должна позаботиться о будущем своих детей, в первую очередь дочерей. О будущем Алексея должен позаботиться отец. Только вот беда, что Ники такой нерешительный.
Да и какое у них может быть будущее? Конечно, можно попробовать убежать за границу, Но Англия уже один раз откровенно заявила, что не желает видеть на своей территории семью русского монарха. Дескать, английский народ возмутится, если Романовы переедут жить в Британию.
Сейчас, после того как власть взяли большевики, их наверное все же примут. Но коврик в прихожей и кусок сухого хлеба придется отрабатывать в поте лица, сделавшись знаменем антибольшевистского движения. Такая перспектива Александре Федоровне, как женщине довольно умной, нравилась очень мало. Во-первых, ее и ее семью будут использовать, как дешевых шлюх. А как только отпадет надобность, их просто выпихнут на улицу. Да и тех, что стоят за Сталиным и компанией Александра Федоровна успела узнать хорошо. Эти люди, оскорбленные тем, что их доброту посчитали за слабость, могут достать их и в Лондоне. Как не раз говаривал ее мужу поручик Бесоев: "сами мы злые, память у нас крепкая, а руки длинные".
Можно вместе с девочками после заключения мира уехать на родину, в Гессен-Дармштадт. Ники и Алексея большевики, наверное, не отпустят. Но бывшая владелица одной шестой части суши понимала, что жить там придется на положении бедных родственников. Как говорят — горек хлеб изгнанника. Пусть этот вариант и не грозит им местью со стороны новых хозяев России — кайзер Вильгельм вряд ли будет втягивать их в политику.
Но в любом случае, самый главный вопрос — будущее дочерей останется открытым. В Дармштадте дочери русского экс-императора никому не нужны. И им, умницам и красавицам, придется либо выходить замуж за простых буржуа, либо всю жизнь оставаться старыми девами. Второе, скорее всего, ибо история болезни русского цесаревича была на виду у всего мира, и ни одна добропорядочная немецкая семья не захочет брать на себя обузу в виде невестки, способной родить больного ребенка.
Протестантка, перешедшая в православие во вполне зрелом возрасте, и к тому же, имеющая диплом доктора философии, Александра Федоровна четко чувствовала разницу в менталитете. Это русский человек от большой и чистой любви возьмет свою суженую такой, "какая есть", и до гробовой доски будет радоваться ее достоинствам и мириться с ее недостатками. Точно так же, как Ники взял ее саму, уже зная про угнездившуюся в ее семье гемофилию. Именно он сделал все возможное, и даже больше того, чтобы этот брак состоялся, и они обрели свое горькое счастье. Наверное, если бы так своевременно не заболел его отец, этого могло бы и не произойти. Русского цесаревича женили бы на другой. И тогда история пошла бы другим путем.
Так что же ей делать, для того, чтобы ее дети и внуки заняли достойное место под Солнцем? Стоя на палубе корабля прибывшего из будущего, Александра Федоровна понимала, что Европа уже обречена. Рано или поздно, но пришельцы подомнут ее под себя, чтобы дать достойный отпор растущей заокеанской мощи. При таких обстоятельствах отъезд из России равносилен бегству от лавины, которая все равно догонит тебя и сомнет. Может, кто-то и имел какие-то иллюзии, но только не такой человек как она, который, пусть и в общих чертах, но знал подноготную событий. А самое главное, ей было известно — кто такой товарищ Сталин, и каков был результат его правления в прошлый раз.
Уже тут, на борту "Североморска", Александра Федоровна спросила у командира корабля, капитана 1-го ранга Перова, — Алексей Викторович, что за государство вы строите? На что это будет похоже?
И получила четкий ответ, — Красную Империю, мадам, — он процитировал слова из какого-то стихотворения: "Касаясь трех великих океанов,
она лежит, раскинув города, покрыта сеткою меридианов, непобедима, широка, горда…", — потом вздохнул и добавил, — Наверное, из России больше ничего путного сделать невозможно и парламентаризм у нас всегда превращается в цирковой балаган. А посему, раз Империя Романовых умерла, да здравствует Империя Сталина!
Нет, пусть другие уезжают. Большевики уже заявили, что никого не будут удерживать. Но, все это бессмысленно, от себя не убежать. Романовы пойдут другим путем. Они никуда не уедут. Более того, Александра Федоровна приложит все усилия, чтобы ее дети, насколько это возможно, сблизились бы с пришельцами из будущего, которые неизбежно будут занимать в этой Красной Империи самые высокие посты.
Не надо лезть на самый верх, надо держаться тех, кто войдет в силу лет через пятнадцать-двадцать. Вот, взять к примеру поручика Бесоева. Храбр, умен, на хорошем счету у своего начальства. Причем, настолько хорошем, что именно он исполняет самые деликатные поручения.
А ведь она видела, как еще в поезде он что-то говорил Анастасии, а девушка смеялась, как в их семье никто не смеялся с того страшного мартовского дня. Через двадцать лет Николай Арсеньевич точно будет генералом, возможно министром. Ну, или, как это по-новому — наркомом. А если даже геройски погибнет, не дожив до генеральских эполет, то вдова и дети героя будут окружены почетом и заботой. После возвращения в Петроград надо будет поинтересоваться, как можно восстановить знакомство.
Но не надо думать только о замужестве дочерей. Александра Федоровна знала, что в эмансипированном обществе выходцев из будущего женщина и сама, без мужчины, способна сделать самую головокружительную карьеру. Ее дочери не глупы и неплохо образованы. Если господину (пардон — товарищу) Сталину надо чтобы Романовы участвовали в жизни России, то они будут в ней участвовать. Александра Федоровна грустно усмехнулась, ибо революция открыла перед просто гражданками Романовыми столько разных возможностей, о которых цесаревны Романовы и мечтать не могли. Нет, если вино налито, то оно должно быть выпито.
От размышлений Александру Федоровну отвлек крик Алексея, — МамА! Татьяна влюбилась! — бывший цесаревич процитировал Пушкина, взбегая по трапу, — Она другому отдана, но будет век ему верна!
Следом, розовея ушами, поднялась Татьяна, а за ней, придерживая на плече автомат, и держа в руках любимую балалайку ее брата, поднялся фельдфебель морской пехоты Дмитрий Светлов. Он был назначен Алексею в "дядьки", на время его пребывания того на "Североморске". Молодые люди демонстративно не смотрели друг на друга.
— Влюбилась, влюбилась, — приплясывал возбужденный Алексей, — Я сам видел, как они за руки держались!
— И ничего подобного! — с притворным возмущением воскликнула Татьяна, и, подойдя близко, уже тише добавила, — Дмитрий просто рассказывал мне, как они слышали Голос. Было так жутко, что он взял меня за руку, чтобы я не боялась. МамА, а ты когда-нибудь слышала голос Божий?
— Я нет, а вот Григорий Ефимыч, Царство ему Небесное, слышал, — ответила встревоженная экс-императрица, — А что им этот Голос сказал? — Спасти нашу семью?
— Нет, МамА, — тихо ответила Татьяна, — им было сказано делать все по совести.
— Ну, тогда это был точно Господь, — сказала Александра Федоровна, перекрестившись, — надеюсь, он и дальше будет милостив к нам, недостойным.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа… — ответила Татьяна, тоже крестясь.
Александра Федоровна взяла свою вторую дочь за локоток, и отвела ее в сторону от Алексея, который о чем-то расспрашивал своего "дядьку", указывая пальцем на громаду авианесущего крейсера.
— Девочка моя, — шепнула она на ухо дочери, — ты далеко уже не ребенок. Меня заверили, что Дмитрий образованный и воспитанный молодой человек. Что он тебе рассказал про себя?
— МамА, — так же тихо ответила Татьяна, — он действительно образованный. Три года учился в Петроградском университете, на историка. Потом, чтобы заработать денег, взял отпуск и пошел в армию. На три года — на контракт, как у них говорят. Через полгода этот срок должен был закончиться, и он собирался вернуться в университет.
— Значит, меня не обманули, — кивнула экс-императрица, — и что твой Дмитрий собирается делать дальше?
— МамА, и вовсе он не мой, — кокетливо сказала Татьяна, скосив глаз на предмет разговора, — он сказал, что ему уже поступило предложение, занять должность взводного в Красной Гвардии. Надо только сдать очень легкий для него экзамен. Он сказал, что уже согласился, потому что творить историю куда интересней, чем потом ее изучать.
— Доченька, — вздохнула Александра Федоровна, — слово Гвардия в этом названии не пустой звук. Это мы, Романовы, стали в России ничем, пустым местом. Снова возвращаются времена Петра Великого, и новые власти собирают свою отборную гвардию. А семеновцы и преображенцы, как и прочие наши гвардейские полки, будут низведены до положения линейных. А то их и вовсе их расформируют. Подпоручик гвардии, тем более пришедший ОТТУДА, да еще хорошо образованный, и знающий нашу будущую историю, почти наверняка через двадцать лет станет генералом или маршалом. Подумай об этом, Татьяна, ибо не пристало Романовой идти в посудомойки и кухарки. Не этот, так другой, но ты не имеешь права упускать свой шанс.
— Хорошо, МамА, — Татьяна незаметно показала кончик розового языка спине Дмитрия, — я попробую, — и доверительно добавила, — Только он, как мне кажется, не имеет в моем направлении никаких определенных намерений. С ним просто интересно говорить. И Алексей от него тоже без ума… — а потом неожиданно добавила, — Ольга, взяла тут в библиотеке книгу, опять читала до утра, а потом плакала…
— Хорошо, — кивнула Александра Федоровна, глядя на белый корабль с красным крестом на борту, резко выделяющийся на фоне выкрашенных шаровой краской его боевых собратьев, — с Ольгой я поговорю сама. А ты бери Алексея, и идите собирать вещи. Кажется, мы уже прибыли.
27 (14) октября 1917 года. Петроград. Путиловский завод. Штаб Отдельной бригады Красной гвардии.
Полковник Бережной Вячеслав Николаевич.
Ну, как говорится, третий сорт — не брак. Конечно, до полностью боеспособного соединения наши красногвардейцы еще не дотягивают, но с учетом нашей техники, новейших средств управления и авиационной поддержки самолетов и вертолетов с "Кузи", немецким войскам, которые рискнут стать на пути нашей бригады, не поздоровится. И, похоже, что красногвардейцам скоро придется всерьез схлестнуться с противником.
Наша авиаразведка выявила подготовку германцев к наступлению на северном участке фронта, в районе Риги. После фактической сдачи Икскюльского плацдарма по приказу Главнокомандующего Корнилова в августе 1917 года, войска 8-й армии кайзера заняли Ригу и попытались продвинуться дальше. Русские войска сражались вяло, отступали при первой же возможности, бросая оружие и снаряжение. Лишь героизм бойцов 2-й Латышкой стрелковой бригады и некоторых кавалерийских частей помог остановить натиск тевтонов.
К исходу дня 24 августа 1917 основная часть войск 12-й армии собралась на Венденской позиции: побережье Рижского залива, устье реки Петерупе, Ратнек, Юргенсбург, Кокенгузен. Эту позицию согласно директиве командующего армией от 25 августа было приказано держать во что бы то ни стало, как "одну из последних на путях к Пскову и Петрограду". Для усиления 12-й армии на Венденскую позицию из Финляндии и с Западного фронта было направлено шесть пехотных и три кавалерийские дивизии.
И теперь, по данным авиа- и агентурной разведки, 8-я армия немцев готовила новый удар в направлении Вендена. Далее, предполагалось, после прорыва фронта ввести в прорыв главные силы 8-й армии, и быстро двинуться вглубь России, в направлении — Изборск — Псков — Луга, и далее, на Петроград. План был несколько авантюрный, но вполне выполнимый. Учитывая боеспособность частей 12-й армии, точнее, ее полное отсутствие, немцам вряд ли будет оказано серьезное сопротивление. Потому, что солдаты дезертировали с фронта целыми полками. Как писал Маяковский: "И фронт расползался в улитки теплушек…"
Но, во-первых, моонзундский афронт и удары нашей авиации по немецким коммуникациям сильно затормозили подготовку немцев к наступлению, а во-вторых, мы держали в рукаве еще один козырь — нашу бригаду Красной гвардии, боевой дух которой был довольно высок. Эти бойцы, которых мы успели неплохо подготовить, шли защищать завоевания своей революции и были готовы сражаться за нее до конца. Кроме того тем ломом, против которого у германского командования нет приема должна была послужить наша бронетехника, дальнобойная артиллерия, ударные самолеты и вертолеты и реактивные системы залпового огня. Главное при всем этом не увлечься истреблением мух кувалдами.
Главная наша задача заключалась, чтобы отразить натиск германцев. А так же мы должны были нанести им такое поражение, после которого у господ Гинденбурга и Людендорфа отпадет все желание вести дальнейшую войну на Восточном фронте. А, поскольку, по агентурным каналам к нам поступила информация, что оба этих вышеупомянутых господина прибыли в Ригу, то будет еще лучше, если херрен генерале героически падут на поле боя во имя кайзера и фатерлянда, и вообще, окажутся вычеркнутыми из списка живых. Немцам же самим так будет лучше. При этом мы должны потратить необходимый минимум ресурсов и нанести немцам достаточные потери, и в то же время, чтобы им было, что перебросить на Запад на радость Антанте.
Кстати, о подобном варианте развития событий информация к нам поступала по всем каналам. В частности, с "Адмирала Кузнецова" нам передали, что лица ведущие переговоры о мире с германской стороны, сообщили им, что Гинденбург и Людендорф самовольно покинули Ставку кайзера, и направились в Ригу. Тут не надо быть гениальным разведчиком или стратегом. Любой курсант общевойскового командного училища сложит два и два и скажет — готовится наступление.
Сообщили нам и том, что приключилось в Стокгольме с нашей уважаемой Ниной Викторовной. Британцы подсуетились. Они попытались захватить ее и адмирала Тирпица. И получилось нехорошо. Отбиться то от них отбились, но при этом не уберегли адмирала, и он был ранен в грудь. Вертолетом его немедленно перебросили на "Енисей", и там наши медики приводят его в порядок. Жить будет, но поваляться в постели ему еще придется долго.
Интересная вещь, порученец Тирпица, некий гауптман Мюллер, попросил прекратить налеты на германские позиции и тылы. В свою очередь, он обещал, что кайзер отдаст приказ о прекращении огня на Восточном фронте. И наши разведчики подтвердили — действительно, германцы с полуночи больше не ведут огонь по нашим позициям. Ни орудийный, ни ружейный.
Радует, конечно, но это еще ничего не значит — пришел один приказ — не будут стрелять, придет другой — пойдут в наступление. Если Гинденбург с Людендорфом самовольно выехали на фронт, то с них станется и нарушить перемирие. Плевать они хотели на кайзера. Ведь победителей не судят. Особенно опасен в этом отношении Людендорф, с его замашками авантюриста.
Надо понимать, что и командующий 8-й армией генерал Гутьер, их друг и единомышленник, будет на стороне Гинденбурга и Людендорфа. Так что под Ригой вполне можно ожидать 22 июня 1941 года в миниатюре. Необходимо срочно готовиться к боевым действиям и расставлять на доске фигуры. Время пришло.
Сегодня я пригласил в штаб бригады генералов Маркова и Деникина. Они, в отличие от Корнилова, сразу по приезду включились в работу. В Народном комиссариате по военным и морским делам нужны были, как воздух, опытные фронтовые командиры.
А вот Лавр Георгиевич трудиться во благо социалистического отечества не захотел. Сказался больным. Ну, и черт с ним! Пусть сидит на попе ровно. Ребята из контрразведки взяли его под наблюдение. В случае, если обнаружатся шашни Корнилова с кем-то из малочисленной пока контры, или, что, скорее всего, с иностранцами, то придется принимать меры. Хирургические. Еще Иван Грозный в подобных случаях успешно практиковал ампутацию головы. Говорят, неплохо помогало.
Интересно, что конвой генерала оказался на высоте. После некоторого размышления текинцы прислали в наш штаб делегатов, уже известных мне по Быхову ротмистра Ораз-Сердара и штаб-ротмистра Раевского. Они сказали, что джигиты посоветовались, и решили, что их отъезд с фронта на родину, в то время как все население столицы новой России готовится к отражению наступления германцев, будет выглядеть, как трусость. К тому же у джигитов нашлись приятели среди казаков, и, пообщавшись с ними, они поняли, что удар Отдельной бригады Красной гвардии легко прорвет фронт противника. А потом в прорыв хлынет кавалерия. И тут уж, как у поэта Кольцова: "Раззудись плечо! Размахнись рука!". Мечта любого кавалериста, гнать убегающего в панике противника. Ну, и трофеи, конечно… На родине они будут совсем не лишними.
Словом, из полка текинцев и дивизии казаков мы создали подвижную конную группу. И она с красногвардейцами провела несколько учений на местности, приучая коней к реву двигателей БМП, и прочей нашей техники, а так же отрабатывая взаимодействие с пехотой и бронетехникой на поле боя. Сначала казаки требовали, чтобы и им для усиления придали несколько "броневиков", причем, не местных, а наших. Это и понятно, местная бронетехника могла ходить только по дороге, чуть что ломалась и вязла в осенней грязи. А тот же БТР рассекал по лужам, как крейсер. Но каждая единица техники была у нас на счету, так что пришлось вспомнить о таком ноу-хау гражданской войны, как тачанки. Объяснили мы казачкам и принцип концентрации огня, и как не лезть с голой пяткой на шашку. Короче, они все поняли.
Тем временем Деникин и Марков внимательно изучили разработанный нашими штабистами план нанесения контрудара по наступающим частям 8-я германской армии. А он заключался в следующем. Ударом от Кокенгузена вдоль Западной Двины выйти к Икскюлю, и далее, на Ригу и Усть-Двинску. Оставив заслоны на правом берегу Западной Двины, прижать ударную группировку германцев к берегу Рижского залива, и при поддержке авиации и боевых вертолетов уничтожить ее, или заставить капитулировать. После поражения германского флота под Моонзундом, он уже не сможет оказать помощь своим войскам во время проведения операции. А вот, Балтийский флот огнем артиллерии сможет поддержать наступающие русские войска, для чего в Рижский залив срочно необходимо ввести старые броненосцы, канонерские лодки и крейсера. Одно плохо, русский флот до сих пор не удосужился принять на вооружение приличные фугасные снаряды для своих орудий главного калибра и не имеет опыта в стрельбе по целям, находящимся вне прямой видимости, так что поддержка выйдет по большей части только моральной.
Генералам план, разработанный начальником штаба Отдельной бригады, майором Юдиным, в общем, понравился. Только осторожный Деникин поинтересовался,
— А не сильно вы размахнулись, Вячеслав Николаевич, наступая прямо на Ригу? А что будет, если германцы пытаются собрать свои силы на левом берегу Двины, и нанести удар по вашему открытому флангу? Ведь ваши заслоны могут и не удержать противника…
— Чтобы наступать через Двину, Антон Иванович, надо ее для начала форсировать. А без захвата мостов или наведения переправы это просто невозможно. Наша разведка, а мы будем с воздуха внимательно следить за всеми передвижениями противника, вовремя сообщит о подготовке к такому удару. И как только будет обнаружена попытка наведения переправы, она будет немедленно пресечена ударом авиации, боевых вертолетов и систем залпового огня.
— Гм, — сказал доселе молчавший генерал Марков, — а если германцы попробуют форсировать реку ночью? Соберут лодки, сколотят плоты, и под покровом тьмы, а ночи сейчас уже длинные, переправятся на правый берег, и захватят тет-де-пон? Я бы советовал, Вячеслав Николаевич, с уважением относиться к противнику — германцы храбрые и опытные солдаты.
— Сергей Леонидович, — ответил я Маркову, вздохнув, — у нас в XXI веке нет такого понятия "под покровом тьмы". От наших приборов темнота укрывает противника не лучше, чем рыбацкая сеть обнаженную даму от нескромных взглядов. Иллюзия все это и весьма опасная для противника. Наша авиация и так регулярно совершает разведывательные полеты в районе Риги, ну, а если начнется заварушка, мы тем более будем следить за каждым шагом противника. Так что нашим планом предусмотрен и такой вариант развития событий.
Ночью, кроме авиации, разведку будут вести патрули, оснащенные приборами ночного видения. И какая бы темная не была бы ночь, с помощью этих приборов вражеские войска, готовящиеся к переправе, будут обнаружены. Ну, а на случай, если группа немцем и сумеет как-то просочиться на правый берег, у нас будет находиться в полной боевой готовности подвижной резерв. Наши бронированные машины оборудованы ночными прицелами на орудиях и приборами ночного видения у водителей, и могут передвигаться и вести бой даже в полной темноте. Так что ночная операция может выйти немцам боком, преимущество будет на нашей стороне.
Да и оставшимся на левом берегу германским войскам, скорее всего, будет не до нанесения контрудара. По ним отработает наша авиация. Залп одного блока реактивных снарядов С-8С поражает живую силу противника на площади 2600 квадратных метров. Причем, эти реактивные снаряды в залпе перекрывают друг друга. Можете себе представить, во что превратится вражеская пехота, если по ней нанесет удар всего лишь тройка наших ударных самолетов или вертолетов!
И еще — перед началом нашего контрнаступления будет нанесен бомбоштурмовой удар по выявленным с помощью авиаразведки штабам и командным пунктам противника. А вы прекрасно знаете, что с утерей управления войска, даже самые храбрые и обученные, превращаются в толпу вооруженных людей.
— Да, Вячеслав Николаевич, — с уважением сказал Деникин, — вижу, что вы хорошо отработали план предстоящей операции. Я думаю, что германцы потерпят полное поражение, и Рига снова будет нашей.
— Антон Иванович, — ответил я, — речь идет даже не о том, чтобы вернуть Ригу, так бездарно отданную врагу в августе 1917 года. Основная цель — заставить Германию подписать мирный договор на условиях для нас вполне приемлемых. Кайзер должен понять, что вести против нас боевые действия — дело заранее проигрышное, и чреватое лишь большими потерями и полным отсутствием какой-либо надежды на успех.
Марков и Деникин переглянулись. Похоже, что они еще до прихода в штаб Особой бригады уже о чем-то договорились. Деникин, как более старший по возрасту и должности и более опытный, прокашлялся, и, наконец, решился спросить у меня,
— Вячеслав Николаевич, можем ли мы принять участие в предстоящей операции против германской 8-й армии? Если в вашей бригаде для нас не найдется подходящих должностей, то мы согласны быть простыми волонтерами. Как-то стыдно отсиживаться в тылу, когда на фронте предстоит такое дело.
— Я думаю, что мои товарищи будут не против, — коротко ответил я генералам, — Надеюсь, что познакомившись поближе с нашей вновь сформированной бригадой, вы поймете, какая армия в самое ближайшее время будет у Советской России. И вы, уважаемый Антон Иванович и Сергей Леонидович, можете в ней найти достойное для себя место. А что касается волонтерства… Скорее всего, мы зачислим вас в резерв штаба бригады. Возможно, что по ходу операции придется останавливать бегущие русские части, вновь организовывать их в некое подобие воинских подразделений и опять вводить их в бой. Без дела вы не останетесь. Кстати, с подобной просьбой к нам обратился и бывший Великий Князь Михаил Александрович Романов. Мы пока думаем над его предложением.
27(14) октября 1917 года. 17:45. Восточный фронт, 8-я германская армия, Рига.
Фельдмаршал Пауль фон Гинденбург и генерал Эрих Людендорф
Путь начальника германского Полевого генерального штаба фельдмаршала Гинденбург, и его зама, генерала Эриха Людендорфа, от пограничной станции Пангегяй до Риги был труден и тернист. Он занял больше двух суток. Попадавшиеся им по пути до Тильзита узловые станции были разгромлены до основания русской авиацией. Развалины, искореженные вагоны, и ряды белых свежевыструганных крестов вдоль железнодорожных насыпей наводили уныние. Под ними упокоились доблестные солдаты кайзера, угодившие под бомбы русских стреловидных аэропланов, и странных аппаратов с большими горизонтальными винтами наверху. Они уже получили у немецких военнослужащих соответствующую репутацию и жуткие прозвища: "Палач" и "Потрошитель".
Аэроплан… Ты его не видишь, он молнией проносится над головой, грохот и рев моторов… Ты даже не успеваешь испугаться, как уже оказываешься мертвым. Или тебе повезло, и ты остался жив, но тогда бояться уже точно поздно. А хищный винтокрыл идет на малой высоте, и его жертва успевает разглядеть каждую заклепку на его бортах. Отлично видны равнодушные лица пилотов, красную звезду на фюзеляже, и андреевский флаг на хвосте…
А потом начинается ад, после которого выжившие часто сходят с ума. И еще эти аппараты были явно бронированными, и их не брала пули, выпущенные из винтовок или пулеметов. Воплощенный кошмар немецкого солдата. Дух частей, хоть раз побывавших в подобной переделке, находился ниже точки замерзания.
Но все это ни в коей мере не изменило намерений Гинденбурга и Людендорфа провести победоносное наступление на Петроград. Да, дух немецкого солдата упал, но и русская армия совершенно разложилась, и напоминает даже не колосса на глиняных ногах, а жалкий прах, который будет сметен с пути железными полками германских войск. Стоит лишь ударить, да посильнее…
Генерал от инфантерии Оскар фон Гутьер — решительный и умный командующий. Да и до Петрограда через Псков и Лугу всего около пятисот километров. Стоит прорвать фронт, и дальше можно будет продвигаться форсированным маршем — русская армия просто не сможет оказать сопротивления, не смотря ни на какие аэропланы. Война все же идет на земле, а не в воздухе.
На Рижском вокзале их встречал лично командующий 8-й армией генерал Гутьер. Быстро погрузившись в автомашины, Гинденбург, Людендорф и Гутьер выехали для изучения обстановки на передовые позиции у мызы Кронберг. Стояла непривычная тишина, несмотря на то, что генералы находились всего в нескольких сотнях метров от позиций русских. Не было слышно ни ружейной перестрелки, ни артиллерийской канонады. Фронт молчал, как будто не было никакой войны. И тут Гинденбург узнал то, что привело его в ярость
— Наш дорогой кайзер лезет не в свои дела, — хрипло прорычал он, — какое, к чертовой матери, перемирие! Немедленно прикажите открыть по противнику огонь! Пусть все знают, что германская армия не пойдет ни на какие компромиссы. Мы сокрушим эту варварскую страну, и не важно, кто в ней сейчас правит: царь Николай, придурок Керенский, или эти проклятые большевики. Немедленно открывайте огонь, это я вам приказываю как ваш главнокомандующий!
— Господин фельдмаршал, — спокойно сказал генерал Гутьер, когда Гинденбург немного успокоился, — ведь вы приехали чтобы лично повести мою армию в наступление на Петроград?
— Да, Оскар, вы правильно поняли мои намерения, — уже спокойнее ответил Гинденбург. — Три года назад я сумел в Восточной Пруссии разгромить две русские армии и остановить натиск азиатских орд русских на наш Рейх. А теперь я хочу окончательно уничтожить этих варваров, посмевших противостоять нашему победоносному оружию.
Генерал Гутьер немного помолчал, а потом вкрадчиво сказал, — Конечно, вы можете отстранить меня от командования армией. Только сперва я прошу выслушать меня.
— Говорите, генерал, — буркнул Гинденбург, подкручивая свои роскошные усы.
Оскар фон Гутьер прищурился, — Господин фельдмаршал, а зачем нам прямо сей момент нарушать перемирие? Дня за три мы подтянем резервы, подвезем боеприпасы, в которых у нас наблюдается большая нужда из-за налетов русских аэропланов. Ну, а потом, на рассвете 31-го октября или 1-го ноября внезапно для противника начнем. Русские, по своему обыкновению, будут праздновать перемирие, и к началу нашего наступления упьются своим самодельным шнапсом. Нам же лучше, эффект внезапности поможет уменьшить нам потери в людях, и сократить расход боеприпасов. Можно даже в начале наступления устроить ложное братание, приказав нашим солдатам ударить в штыки по не ожидающим этого русским.
Нахмурившийся было, Гинденбург просветлел лицом, когда услышал что речь идет не о соблюдении перемирия, а лишь об идее внезапного наступления путем вероломного нарушения оного.
— Генерал, вы гений, равный гению Мольтке старшего! — воскликнул он, — пусть побежденный плачет, что его победили нечестно, зато победитель получит все. Мы докажем миру, что наши неудачи в войне были временными, и что германская армия еще способна побеждать. Скрипя сердцем вынужден с вами согласиться — немедленное нарушение перемирия было бы не в наших интересах. У вас уже готов конкретный план?
— Да, господин фельдмаршал, он готов, — ответил генерал Гутьер
— Очень хорошо, — произнес Гинденбург, поворачиваясь к своему помощнику, — Слышишь Эрих, у него уже и план есть! Итак, Оскар, где мы с вами сможем поговорить?
Генерал Гутьер показал на припаркованные неподалеку автомобили, — Господа, прошу проследовать в штаб моей армии. Сейчас он располагается в Рижском замке, но скоро мы надеемся переехать в Зимний Дворец.
— Конечно, переедете, — буркнул Гинденбург, направляясь к автомобилю, — только теперь резиденция русских правителей, этих как его, Ленина и Сталина, расположена не в Зимнем дворце, а в так называемом Смольном институте для благородных девиц. — Он хмыкнул, — Это же надо было додуматься до такого!
В штабе армии генерал Гутьер подвел своих гостей е огромной расстеленной на столе карте, на которой была нанесена обстановка на фронте 8-й армии, и синими стрелами были обозначены направления планируемых ударов при прорыве русского фронта, и наступлении на Петроград.
— Господин фельдмаршал, — обратился он к Гинденбургу, — прошу вас ознакомиться с текущей диспозицией. 12-я армия русских практически полностью разложилась, и как военная сила уже не представляет никакой опасности. Русским надоело воевать, дисциплина у них ослабла настолько, что офицеры бояться отдавать солдатам какие-либо приказания. Даже для того, чтобы отправить в тыл обоз за продовольствием и боеприпасами обсуждается у них, так называемым "солдатским комитетом", после чего их решение передается через головы командиров для исполнения непосредственно нижним чинам.
Ежедневно десятки дезертиров покидают свои части, увозя с собой оружие и военное имущество. После нашей неудачи у Эзеля их боевой дух на какое-то время поднялся. Но смена власти в Петрограде и последовавшая за ней неразбериха, слухи о стрельбе в городе и сотнях убитых, а главное, известие о том, что скоро начнется передел земли, окончательно лишили русских солдат желания сражаться.
— Теперь непосредственно о плане нашего наступления, — с указкой в руке генерал Гутьер был похож на университетского профессора, читающего студентам лекцию, — мы намереваемся внезапным ударом прорвать фронт в районе Ратниек, используя химические снаряды. В августе этого года, во время наступления на Ригу, мы уже применяли их. Тогда это вызвало панику в рядах русских войск.
Далее, двигаясь вдоль железной дороги, мы выходим в Вендену, где находятся тылы 12-й русской армии, грузимся в захваченные эшелоны, и полным ходом направляемся в сторону Пскова. Для усиления наступающих вдоль железной дороги войск у нас имеются несколько бронепоездов, как наших, приспособленных под русскую колею, так и трофейных.
Фактически мы будем продвигаться через местность, где отсутствуют регулярные части русской армии. Отряды кое-как вооруженных рабочих — так называемых красногвардейцев — в качестве силы, которая могла бы препятствовать нашему наступлению, я даже не рассматриваю.
Не сбавляя темпа, мы захватываем Псков, потом бросок на Струги Красные, Лугу, Гатчину. Я думаю, что внезапность и натиск, безжалостность и решительность, именно все это позволит нам захватить Петроград, прежде чем новое большевистское правительство сумеет предпринять какие-либо меры по защите своей столицы.
— А вы предусмотрели защиты ваших войск от возможного контрудара, — спросил, до сего молчавший как рыба генерал Людендорф. — К примеру, вот отсюда, — и он, взяв указку из рук Гутьера, ткнул ей в кружок на карте, рядом с которым было написано "Кокенгузен". — Эта железнодорожная станция, куда русские могут подвести подкрепления, и нанести удар по вашему открытому флангу. Надо учитывать все возможные варианты развития событий…
— Я учел такую возможность, — ответил Гутьер, забирая указку у Людендорфа. — у Фридрихштадта я придержу два полка 2-й гвардейской дивизии. В случае угрозы нашему правому флангу, они сумеют его парировать. Да и за счет чего русские могут сформировать ударную группировку? Боеспособных частей на фронте у них просто нет в наличии, а для того чтобы они смогли перебросить что-то из Финляндии или снять с других участков фронта у них просто не будет времени. Надо учитывать этот важный фактор — фактор времени. Пока они будут копаться с перегруппировкой — к этому времени наши победоносные войска будут уже на подступах к Петрограду.
— И еще, господа, — генерал Гутьер вздернул вверх указку, словно тевтонский рыцарь копье. — Кайзер, как бы ему не хотелось поладить миром с большевиками, вынужден будет, чтобы не выглядеть предателем перед германским народом, поддержать наше наступление резервами, и сделать вид, что все произошедшее — это его гениальный замысел.
— Истинно так, — подвел итог обсуждения фельдмаршал Гинденбург. — Действуйте, Оскар, а мы побудем здесь у вас с генералом Людендорфом, окажем вам практическую помощь добрыми советами, и не дадим вас в обиду, если на вас попытаются давить из Ставки кайзера. А пока мы бы хотели немного отдохнуть с дороги…
28 (15) октября 1917 года. 11:00. Петроград. Николаевский вокзал.
Генерал-лейтенант барон Густав Карлович Маннергейм.
Поезд из Одессы в Петербург — я называл так его по старой памяти, не признавая этого дурацкого переименования в Петроград, шел почти пять суток. Бардак, начавшийся в Российской Империи после отречения от престола Государя, продолжался. И ему не было видно конца.
Окончательно я понял, что этот бардак уже невозможно победить, когда несколько нижних чинов осмелились арестовать офицера моей 12-й кавалерийской дивизии за то, что им не понравились его "контрреволюционные речи" в офицерском клубе. Офицера от расправы мне спасти удалось, но я понял, что с ЭТОЙ армией — если можно назвать подобным словом толпу вооруженного сброда, мне не по пути. Командир, который не может защитить своих офицеров от насилия, не может оставаться в нынешней российской армии.
Сдав свою дивизию генерал-майору барону Николаю Дистерло, я отправился лечить свой "маньчжурский ревматизм" в Одессу. Именно в Одессе меня и застигло известие о том, что большевики отстранили от власти этого болтуна Керенского, и сформировали свое правительство, главой которого стал некто Сталин. Я тут же навел у здешних социалистов о нем справки. С ума сойти — во главе Великой Империи встал бывший арестант и грабитель, недоучка-семинарист! Бедная Россия!
Все еще пребывая в Одессе, я получил два очень важных для меня послания. Письма пришли ко мне почти одновременноя. В первом из них, пришедшем в Одессу окольными путями из Рима, мой старый знакомый и земляк, полковник Оскар Карлович Энкель, русский военный агент в Италии, предлагал мне выехать в Гельсингфорс, и там подготовить почву для объявления Финляндии независимым государством. У Энкеля были неплохие связи с тамошними лидерами националистов, возглавлял которых Пер Свинхувуд, в свое время за антирусские взгляды угодивший в Сибирь. Энкель обещал, что в случае провозглашения независимости Финляндии, ее правительство получит полную поддержку, в том числе и военную, со стороны Швеции и Германии. Новому государству, для того, чтобы отстоять свое право быть свободными от большевистской России, понадобятся опытные военные. Прямо скажем, зама-а-анчивое предложение.
Ну, а второе послание, было телеграммой-молнией заместителя народного комиссара по военным и морским делам генерал-лейтенанта Николая Михайловича Потапова. Точнее, не послание, а предписание — я был должен немедленно отправиться в Петербург, для получения нового назначения. В свое время я был немного знаком с Николаем Михайловичем, и считал его порядочным и умным офицером. Поэтому, для меня было непонятно — как такой человек может работать в правительстве, возглавляемым бывшим арестантом?
После некоторых размышлений я пришел к выводу, что мне действительно следует выехать в Петербург, чтобы разобраться во всем на месте. Во всяком случае, я ничего не терял — если меня не удовлетворит предложение генерала Потапова, то из Петербурга до Гельсингфорса просто рукой подать.
Путешествовать мне пришлось, разумеется, как последнему шпаку, в партикулярном костюме. Мои знакомые предупредили меня, что ехать на поезде в генеральской форме это просто самоубийство — разнузданная солдатня и пьяные матросы могли в любой момент расправиться с обладателем золотых погон и шинели с красной подкладкой.
Зато я мог теперь пообщаться с, так сказать, народом, лицом к лицу и послушать, о чем они говорят. Ну, и почитать большевистскую прессу — в Одессу она доходила с большим опозданием.
Из чтения газет я узнал много для себя нового. Оказывается, накануне взятия власти флот, давно уже ставший большевистским, как-то ухитрился нанести тяжелое поражение германскому флоту, и почти полностью уничтожил десантный корпус, попытавшийся высадиться на острове Эзель. Я посчитал бы известие об этом обычным газетным враньем, если бы не увидел зачитанный до дыр спецвыпуск большевистской газеты "Рабочий путь", в котором напечатали, помимо репортажа с места событий, и фотографии потопленных германских кораблей. В их число, между прочим, входил и новейший германский линейный крейсер Мольтке! Особо впечатлили меня снимки с толпой пленных немецких солдат и пляжем на Эзеле, сплошь усеянном трупами десантников.
— Вот это да! — подумал я тогда, — Неужели на четвертом году войны наши моряки научились бить такого серьезного противника, как флот кайзера?
В Харькове в наш вагон подсел возвращающийся в Петербург служащий Викжеля, который рассказал о недавнем побоище, которое большевики устроили на улицах бывшей столицы Российской империи. Эти господа-товарищи не побоялись крови, и решительно навели в столице порядок, не пощадив при этом даже некоторых из членов из руководства собственной же партии. Мне это напомнило действия молодого генерала Бонапарта, который в 1795 году расстрелял из пушек толпу мятежников на улицах Парижа.
Гм, вполне возможно, что и среди большевиков вот-вот появится этакий Бонапарт. Ну, хотя бы тот же Сталин. И он сумеет на обломках Российской империи выстроить новую Империю. После этого известия мне как-то расхотелось последовать совету полковника Энкеля. Пусть кто-нибудь другой попробует поднять мятеж против людей, которые добиваются своего не уговорами, а пулеметами. Ведь в случае неудачи речь пойдет не о ссылке в Сибирь, а о самой жизни. Нет уж, если финским националистам и Перу Свинхуду так хочется попробовать, то я им мешать не буду. Но мне почему-то кажется, что все закончится так же, как и мятеж в Петрограде.
Мне еще больше захотелось увидеться с Потаповым, и получить от него информацию, что называется, из первых рук. Ну, а, по мере приближения к Петербургу, газеты, которые мы покупали на станциях, становились все свежее, а новости, которые печатались в них, все головокружительнее.
Оказывается, на этот раз отличились наши авиаторы, на своих аэропланах разбомбив практически все железнодорожные станции и мосты в Восточной Пруссии и на территориях прибалтийских губерний, захваченных германцами. Как это у них получилось — непонятно. Противник несет огромные потери, его подкрепления истаивают не дойдя до фронта, подвоз боеприпасов и снаряжения на фронт парализован.
И еще была одна новость немало меня порадовавшая, едва придя к власти, большевики немедленно занялись чисткой наших авгиевых конюшен. Ими арестованы самые знаменитые наши тыловые казнокрады — Гучков, Рябушинский и прочие одиозные личности из военно-промышленных комитетов. Причем, арестовали их не за так называемую "контрреволюцию" — субстанцию эфемерную и нематериальную, а за вполне конкретные хищения казенных средств и поставку в армию негодной амуниции и боеприпасов по завышенным ценам. Я не люблю большевиков, но в данном случае я с ними солидарен — по этим мерзавцам давно уже плачет виселица.
А на одной Подмосковной станции мне в руки попался свежий номер главной большевистской газеты "Правда". То, что я в нем прочитал, вообще заставило меня усомниться в здравости моего ума. На главной странице была напечатана фотография Государя и его брата Михаила, снятых на ступенях Гатчинского дворца рядом — с кем бы вы подумали?! С самим главой большевистского правительства Иосифом Сталиным. Судя по фотографии, Государь выглядел довольно хорошо. Были приведены и его слова: "Я признаю власть советского правительства и призываю всех, кто желает добра России, к сотрудничеству с ним"! Не знаю, подлинные ли это слова Государя, но то, что он не расстрелян и не растерзан обезумевшей толпой черни, уже говорит о многом.
Я не мог уснуть до самого Петербурга. После прибытия, сразу же на перроне, у всех пассажиров проверяли документы. Патруль, состоявший из двух человек в кожаных куртках самокатчиков, с короткими кавалерийскими карабинами и красными повязками на рукавах, и одного фельдфебеля, обмундированного в необычную форму — всю усеянную пятнами коричневого и желтого цветов, быстро просеивал прибывших через свое сито. Большинство тут же отпускали с Богом, но несколько человек, по всей видимости, вызвавших подозрение, люди в кожанках, которых один из моих соседей по вагону назвал красногвардейцами, отвели в сторону, и передали с рук на руки двум неприметным людям в военных шинелях без знаков различия, по повадкам, весьма смахивающим на жандармов.
Вот, наконец, подошла и моя очередь. Пятнистый фельдфебель строго, но вежливо, поинтересовался, имеются ли у меня какие-либо документы. Я протянул ему предписание, присланное мне генералом Потаповым. Фельдфебель быстро и внимательно его прочитал, после чего строго посмотрел на меня, — Генерал-лейтенант Маннергейм? — спросил он, — Густав Карлович?
Я кивнул.
Старший патруля вздохнул, — Так вот, насчет вас у меня имеется особое распоряжение…
Я уже было подумал что меня сейчас возьмут под руки и поведут к ожидающим в стороне жандармам, но фельдфебель вдруг достал из большого нагрудного кармана какую-то черную коробочку, и поднеся ее ко рту, сказал,
— Третий, я девятый, докладываю, среди пассажиров поезда, только что прибывшего из Одессы, обнаружен генерал-лейтенант Карл Густав Маннергейм, входящий с список "А".
Я удивился, услышав из коробочки, которую фельдфебель продолжал держать у виска, человеческую речь, — Девятый, я третий. Генерала с сопровождающим на дежурной машине немедленно отправьте в Таврический дворец.
— Есть, товарищ третий, — сказал фельдфебель, — Вас понял! — потом он снова нажал на какую-то кнопочку на своей коробочке и, убрав ее в карман, повернулся в мою сторону. — Пройдемте, Густав Карлович, — сказал он мне, жестом приглашая следовать за собой.
Я не знал, что и думать. Радио, такое маленькое. Но как?! Кто такой этот "товарищ третий"?! И зачем меня повезут в Таврический, а не в Генштаб к генералу Потапову, который меня вызывал?! Вопросов было больше чем ответов, но самое главное, что меня никто не хватал под руки, и мы с фельдфебелем спокойно прошли мимо скучающих в ожидании улова жандармов.
На Знаменской площади мы сели в большое легковое авто, на котором выехали на Невский, а потом свернули на Суворовский. Миновав Академию Генерального штаба, наше авто свернуло на Таврическую. На углу Кирочной, у музея Суворова, мы остановились на минутку, пропуская колонну казаков. Станичники выглядели неплохо, в седлах сидели, как влитые, вид у них был бравый. Двигались они в сторону Литейного. Город выглядел так непривычно. С одной стороны нигде не наблюдались пьяные анархистские орды, улицы были подметены, а большинство магазинов на улицах открыты. С другой стороны не наблюдалось и фланирующих тыловых хлыщей и разнаряженных светских и полусветских дам, обычных для Петербурга в старое время.
Когда авто проезжало мимо ограды Таврического сада, я стал свидетелем необычного зрелища. Над нашей головой внезапно раздался гул и рев. Я выглянул из окна, задрав голову кверху. На плац Таврического сада, где обычно любители верховой езды занимались выездкой и обучением новичков, опускался странный аппарат. Он не был похож на обычные аэропланы, которые мне уже приходилось видеть на фронте. Это была машина с двумя большими винтами, которые вращались над ее корпусом. Напоминала она гигантского откормленного головастика, или летающего бегемота. От винтов этой машины над плацем поднялся вихрь песка и опилок. Маленькие смешные колеса коснулись земли, винты стали вращаться медленнее. Дверь в корпусе этого машины отодвинулась в сторону, и из нее ловко выпрыгнули несколько человек, одетых в такую же, как у сопровождавшего меня фельдфебеля пятнистую форму. С помощью людей одетых в кожанки, ожидавших машину на краю плаца, они стали грузить в этот необычный воздушный корабль сложенные там же свертки, ящики и сумки.
— Вот, опять "вертушка" напылила, — недовольно проворчал наш водитель, когда мы отъехали от плаца подальше, — Только машину помыл. Закатали бы скорее этот плац асфальтом, или забетонировали бы, на худой конец.
Машина снова поехала по Таврической, а после свернула на Шпалерную. И вот, наконец, мы остановились у ворот Таврического дворца. — Все, Густав Карлович, приехали, — сказал сопровождавший меня фельдфебель. — Идемте, вас хочет видеть сам товарищ Сталин.
28 (15) октября 1917 года. 12:00. Петроград. Таврический дворец.
Капитан Тамбовцев Александр Васильевич.
Где-то за час до полудня Сталин пригласил меня к себе. Пройдясь пару раз взад вперед по кабинету, он в очередной раз пыхнул папиросой, и неожиданно спросил,
— Товарищ Тамбовцев, не хотели бы вы встретиться с бароном Маннергеймом? Да-да, с тем самым Маннергеймом, который в вашем прошлом стал правителем буржуазной Финляндии. Как мне доложили с Николаевского вокзала, он только что прибыл в Петроград… — потушив окурок папиросы в самодельной пепельнице, сделанной из обрезка трехдюймовой гильзы, Сталин неожиданно добавил, — У товарища Дзержинского на вокзалах сейчас и мышь не проскочит, а не то что целый финский барон.
— Шведский, товарищ Сталин, — машинально поправил я вождя, — Маннергейм по национальности швед.
— А, — махнул рукой Сталин, — тем лучше. Впрочем, сейчас это неважно. Как вы думаете, чтобы избежать нежелательных эксцессов, нам удастся с ним договориться, скажем так, полюбовно. Или, мы будем вынуждены прибегнуть к крайним мерам?
— Не знаю, товарищ Сталин, — ответил я, — Но попытаться стоит, случай, как мне кажется, не безнадежный. Маннергейм по натуре своей авантюрист и карьерист. Если он поймет, что у нас он сможет сделать карьеру, то, почему бы и нет?
— Вот и я так думаю, — сказал Сталин, задумчиво глядя в окно, — Идите, товарищ Тамбовцев, когда Маннергейм будет доставлен сюда, вас об этом известят.
Естественно, что я не мог отказать себе в удовольствии встретиться с тем человеком, который в нашем прошлом стал маршалом и правителем Финляндии. Насколько я помню, в нашей истории Сталин с Маннергеймом ни разу не встречались. Посмотрим, как пройдет их встреча в этой реальности. Правда, править независимой Финляндией ему, наверное, уже не светит, а вот маршальский жезл? Ведь будут же у армии Советской России маршалы? Тем более, что товарищ Сталин ничего не делает просто так, и на барона Маннергейма у него, наверняка, есть далеко идущие виды. Не зря же он так отреагировал на упоминание о шведском происхождении семьи Маннергеймов. Мол, сейчас этот не важно, но в будущем, как пишут в объявлениях об обмене — возможны варианты…
Самого барона я увидел примерно через полчаса в приемной председателя Совнаркома. С первого взгляда особого впечатления он на меня не произвел. Высокий дядька с усами, одетый почему-то в гражданку, или, как здесь выражаются, "партикулярный костюм". Всеми силами барон старался сохранить спокойствие, но было видно, что это у него получалось плохо. Бросив на меня несколько косых взглядов, он продолжал нервно мерить шагами приемную. Видно, очень странное впечатление произвел на него мой камуфляж XXI века, с полевыми капитанскими погонами. Или даже до Одессы дошли панические слухи о грозных "пятнистых"? Вскоре нас пригласили войти в кабинет Сталина.
Председатель Совнаркома встретил барона Маннергейма приветливо, можно сказать, даже радушно. Попросив секретаря принести горячего чаю, он усадил гостя в кресло, и одобрительно кивнув мне, начал с ним беседу, по старой привычке, медленно расхаживая по кабинету.
— Генерал, — сказал Сталин, — вы были вызваны в Петроград товарищем Потаповым для того, чтобы получить новое назначение — не так ли?
Барон Маннергейм нервно кивнул, подтверждая сказанное. Несмотря на все радушие хозяина кабинета, он явно ощущал исходящую от него угрозу.
Сталин тут же заметил эту неуверенность барона, и немедленно форсировал беседу неожиданным вопросом.
— Господин генерал, — посмотрел он сверху вниз на сидящего в кресле Маннергейма, — русская армия нуждается в инициативных, храбрых и умных генералах — это ни для кого не секрет. Но, прежде чем дать вам новое назначение, мы сперва решили узнать у вас, собираетесь ли вы и дальше служить новой России, или намерены отправиться на родину в Финляндию, для того, чтобы создав там свои вооруженные силы, поднять мятеж против нашей власти, и сделаться единоличным финским диктатором?
По тому, что барон при этих словах вздрогнул, я сделал вывод, что вождь попал, что называется, в самое яблочко.
— Простите, не знаю, как к вам обращаться… — начал Маннергейм, но Сталин не дал ему договорить, подняв вверх руку, — Если вам трудно выговорить слово "товарищ", то тогда можете пока обращаться ко мне господин Сталин, — сказал он, — я не люблю пышных титулов, которые могут значить что-то только для глупцов.
— Господин Сталин, — снова начал Маннергейм, — я тридцать лет жизни отдал Русской армии. Служил честно. Сегодня я с горечью должен заметить, что этой армии больше нет. Есть вооруженная толпа, которая более опасна своим же согражданам, чем неприятелю. В такой армии я служить не желаю.
— Вы совершенно правы, — сказал товарищ Сталин, прохаживаясь по кабинету, — В наследство от главноуговаривающего Керенского нам досталась, прямо скажем, не армия, а какая-то аморфная масса, не желающая ни воевать, ни подчиняться кому-либо. Мы даже не пытаемся отдавать этой армии каких-либо распоряжений, лишь они разбегались с фронта не слишком быстро.
Но, поскольку мы понимаем, что сильные государства со слабыми не договариваются, а просто диктуют им свою волю, то взамен разложившейся императорской армии мы начали формировать Красную гвардию. — Сталин усмехнулся в усы, — своего рода "полки нового строя", в которые мы включаем отдельные, еще боеспособные части старой армии. Пока существует Россия, будет существовать и русская армия. И в ней будут крайне необходимы такие опытные кавалеристы, как вы.
— Я не знаю, что именно вы называете "полками нового строя", — довольно резко ответил барон. Сейчас, похоже, он сильно разволновался, и в его речи я впервые уловил легкий акцент. — Если бы было можно, то я хотел бы взглянуть на них, ведь не зря русская пословица гласит: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать".
— Я вас понимаю, генерал, — задумчиво сказал Сталин, расхаживая по своему кабинету, — на фронте вы насмотрелись на многие безобразия, которые творят солдаты, после издания в феврале этого идиотского "Приказа N 1". Без дисциплины и субординации не может существовать ни одна армия в мире, будь она трижды народная. Мы сейчас пытаемся исправить ошибку, допущенную, кстати, отнюдь не большевиками. Ваши коллеги, решившие связать свою судьбу с новой русской армией, сейчас готовят новые уставы, в том числе, и дисциплинарный.
— Я ничего не знаю об этом, — ответил Маннергейм, — но если это так, то я полностью согласен с вами. А кто из генералов, кроме Николая Михайловича Потапова уже служит у вас?
— Я назову вам такие фамилии, как Деникин и Марков. Думаю, что они вам знакомы, — сказал Сталин. Барон кивнул, и на минуту задумался.
— Скажите, господин Сталин, — спросил Маннергейм, — а какую должность я мог бы получить в вашей "армии нового строя"? Вообще-то я всю жизнь служил в кавалерии.
— Кавалерии, сказать честно, у нас пока очень немного, — ответил Сталин, — Но, скажу вам по секрету, сейчас мы на одном из участков фронта ожидаем, по данным нашей разведки, неожиданный удар германских войск. Для его отражения, помимо бригады Красной гвардии и частей усиления, мы собираемся сформировать ударную группу, состоящую из двух-трех все еще боеспособных кавалерийских дивизий — своего рода сводный усиленный кавкорпус. Вот только мы еще не решили, кто ее возглавит. Накануне вашего приезда к нам обратился ваш старый знакомый по 2-му кавалерийскому корпусу, с которым вы вместе сражались на Юго-Западном фронте, с просьбой дать ему возможность отправиться на передовую и сразиться с противником.
— Кто же это? — удивился барон, — неужели сам командующий 2-м кавкорпусом генерал-адъютант Гуссейн Хан Нахичеванский?
— Нет, — с улыбкой ответил Сталин, — это генерал-лейтенант Михаил Александрович Романов…
— Неужели! — выдержка окончательно оставила Маннергейма, и он вскочил с кресла, — Великий князь Михаил Александрович тоже выказал желание служить в вашей армии?!
— Вы, наверное, не верите мне, — продолжая улыбаться, сказал Сталин, — ну что ж… Александр Васильевич, — обратился он ко мне, — вы не согласились бы съездить с господином Маннергеймом в Гатчину, чтобы он там лично переговорил с Михаилом и Николаем Романовыми. Я думаю, что товарищу, простите господину, Маннергейму было бы полезно пообщаться с его старыми знакомыми.
Барон, окончательно потеряв всю свою выдержку и чопорность, стоял, растерянно опустив руки.
— Вот и отлично, — сказал Сталин, — итак, генерал, я пока попрощаюсь с вами. К сожалению, у главы советского правительства очень много дел. Но, я надеюсь, что мы еще с вами встретимся.
И, изобразив на лице доброжелательную улыбку, Сталин на прощание крепко пожал руку барону Маннергейму… Ну, что же, в Гатчину, так в Гатчину!
29(16) октября 1917 года. 14:00. Балтийское море. Госпитальное судно "Енисей".
Гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц.
…Последнее, что я запомнил перед тем, как провалиться в темноту, было искаженное злостью лицо британца, его рука с зажатым в ней короткоствольным револьвером и, ставшее вдруг удивительно спокойным лицо фрау Нины. Потом — вспышка, звук выстрела, сильный удар в грудь…
Все остальное в памяти сохранилось фрагментарно… Гауптман Мюлер и какой-то незнакомец, грузящие меня в автомобиль германского посольства… Провал в темноту… Потом грохот, страшный грохот, и хриплый рев работающего мотора прямо над ухом, человек в странной пятнистой форме, нагнувшийся надо мной, и разглядывающий мое лицо… Ужасная тряска и ощущение полета… Словно я лечу на каком-то аппарате тяжелее воздуха…
Потом я почувствовал мой любимый запах моря, и плеск воды. Я на корабле, совершенно мне незнакомом… Он белый… Какие-то люди в странной одежде салатно-голубоватого цвета осторожно берут меня на руки и усаживают на блестящие, никелированные носилки-кресло… Адская боль пронзает все мое тело… Я теряю сознание…
Очнулся я в каком-то помещении, похожем на большую каюту. Было ясно, что нахожусь на корабле, это чувствовалось по легкой качке и едва слышному плеску волн. Я попытался вздохнуть, и удивился. В груди уже не хрипело и булькало, и дышать было гораздо легче. Только тут я увидел, что к моей руке от непонятного аппарата идут какие-то проводки и трубочки. А грудь моя перевязана бинтами. Похоже, что мне сделали операцию и достали пулю того проклятого британца.
Я скосил глаза. Напротив меня, на жестком топчане, откинувшись на переборку, полусидя дремал гауптман Мюллер, одетый в такую же одежду, как и врачи, встретившие меня на этом корабле. Значит, мой помощник не бросил меня. Я улыбнулся. Дверь в каюту открылась, и в каюту вошла женщина, причем, молодая и симпатичная.
Услышав звук открывающейся двери, Мюллер мгновенно проснулся, но тут же успокоился, и что-то сказал вошедшей по-русски. Я не знал русского языка, точнее, знал, но лишь некоторые слова, которые я уже слышал однажды от своих коллег, русских моряков. Насколько я знаю, эти слова не употребляются в обществе дам, потому что за них можно получить, как у них говорят, "по морде".
Женщина-врач подошла ко мне, и, увидев, что я пришел в себя, улыбнулась и положила прохладную узкую ладонь на мой лоб. Потом она что-то сказала Мюллеру, и тот тоже изобразил на своем, посеревшем от недосыпания лице, нечто вроде улыбки.
— Господин адмирал, — сказал он, — фройляйн доктор говорит, что вы пошли на поправку, послеоперационных осложнений у вас нет, но вы еще очень слабы, и вам пока нельзя разговаривать.
Я закрыл и открыл глаза, показывая, что, действительно, слабость не позволяет мне вести беседу. Потом мне вдруг сильно захотелось спать. И я уснул…
Сколько я проспал, не знаю. Только после пробуждения я почувствовал себя еще лучше, чем прошлый раз. Гауптмана Мюллера в каюте не было, зато на стульчике рядом со мной, со шприцом в руках, сидела та же, что и в прошлый раз женщина-врач.
Увидев, что я проснулся, она улыбнулась мне и, сделав укол, опять вышла из каюты. Через несколько минут вошел гауптман Мюллер, а за ним следом… Да-да, именно, фрау Нина, только одетая в пятнистую форму с погонами на плечах. Я заметил, что Мюллер стал вести себя в отношении фрау Нины подчеркнуто почтительно, как положено младшему офицеру со старшим. Конечно, она была выше его по званию, но с другой стороны она была женщиной. Я чувствовал, что, пока я был без сознания, произошло нечто такое, что заставило гауптмана зауважать эту удивительную женщину, не только, как полковника, но и как профессионала.
— Добрый день, господин адмирал, — обратилась ко мне фрау полковник, — как вы себя чувствуете? Ваш лечащий врач, Татьяна Михайловна Васильева, сказала, что опасности для вашей жизни уже нет, но что вы пока очень слабы, и что она не может нам разрешить общаться с вами более получаса. Причем, говорить будем в основном мы, а вам лучше пока не напрягаться.
Пуля британского агента пробила верхушку вашего левого легкого и раздробила лопатку. Вас срочно доставили на наш плавучий госпиталь "Енисей", где сделали операцию. Правда, для того, чтобы вам прооперировать пришлось обрить вашу роскошную бороду, иначе она мешала хирургам. Но, Бог с ней с бородой. Новая вырастет.
И фрау Нина весело подмигнула мне. В своей форме она, как ни странно, выглядела еще красивее, чем тогда, когда я в первый раз увидел ее в том проклятом шведском парке.
— Фрау полковник забыла сказать вам, — вступил в разговор гауптман Мюллер, — что она лихо нокаутировала того англичанина, который выстрелил в вас, а потом из пистолета застрелила как собаку его напарника. А люди сопровождавшие фрау полковника, не моргнув глазом, уничтожили еще с дюжину британцев, попытавшихся захватить вас и ее.
— Господин капитан, не скромничайте, — ответила фрау Нина, — ведь трое из той дюжины британцев — на вашем счету. Вы тоже держались молодцом.
Впрочем, не это самое главное. Важно, что, господин адмирал, остался жив, а капитан Мюллер с борта нашего флагманского корабля "Адмирал Кузнецов" передал радиограмму в Ставку кайзера Вильгельма о том, что контакт состоялся, и что наши самолеты на время ведения переговоров прекращают авиаудары по германским позициям и коммуникациям. В свою очередь, из ставки кайзера передали, что войска на Восточном фронте получили приказ прекратить огонь. И, по нашим данным, пока на фронте затишье…
— Хорошо, — прошептал я, — значит, все было не зря…
— Да, господин адмирал, — ответил гауптман Мюллер, — все наши усилия и пролитая вами кровь помогли спасти от гибели сотни, если не тысячи, германских солдат и офицеров.
— И русских тоже, — добавила фрау Нина. — Но, к сожалению, не все так гладко и безоблачно. Мы допросили британца, захваченного нами в плен. Выяснилось, что кое-кто из командования Восточного фронта сообщил им информацию о вашей миссии. Если конкретно, то прозвучала фамилия начальника штаба Главнокомандующего Восточным фронтом Леопольда Баварского, генерала Макса Гофмана. Он старый недруг России. Узнав о возможности заключения мира между нашими странами, Гофман пошел на предательство, став работать на Британию.
— Шайсе! Фердамтес швайн! — не выдержал я. А потом, спохватившись, извинился перед фрау полковником за несдержанность.
Фрау Нина только усмехнулась, и продолжила свой рассказ.
— Господин адмирал, это все же не самое скверное, что могло бы произойти. По данным нашей авиаразведки, несмотря на объявленное прекращение огня, германские части спешно проводят перегруппировку, дополнительные силы перебрасываются в район Ратниека, что восточнее Риги. Кроме того, по своим агентурным каналам мы получили сведения о том, что пару дней назад в штаб 8-й германской армии прибыли фельдмаршал Гинденбург и генерал Людендорф. Несомненно, что они уже решились вероломно нарушить объявленное на русско-германском фронте перемирие и начать наступление вглубь России, в общем направлении на Петроград. Эти два господина считают, что в этих краях они самые умные, но к счастью это не так.
Фрау Нина недобро прищурилась, — Все это чревато началом боевых действий и новыми потерями с обеих сторон. Сначала, как всегда, прольется русская кровь. Ну, а потом, мы вернем вам долг, как и положено, сторицей. Кроме того, в будущем из-за взаимных подозрений будет трудно снова начать переговоры, и добиться взаимоприемлемых условий мирного договора.
— Гауптман Мюллер, — прошептал я, — вы доложили в Ставку о том, что мне сейчас сообщила фрау Нина?
— Так точно, господин адмирал, — отрапортовал Мюллер, — но из Ставки ответили, что ничего не знают о намерениях фельдмаршала Гинденбурга и генерала Людендорфа. А на запросы кайзера эти господа, или отмалчиваются, или отвечают, что дескать, они просто приехали проинспектировать германские войска в районе Риги.
Я разволновался. — Неужели все, что мы с фрау Ниной сумели добиться пойдет в задницу из-за честолюбия и тупого упрямства этих фоллидиотен! Каждый день войны на Востоке уносит десятки и сотни жизней германских солдат и офицеров, так необходимых на Западном фронте. А, ознакомившись с той информацией, которую подготовила для меня фрау Нина, я понял, что война с Россией — это чудовищное преступление. Преступление против немецкого и русского народов.
Заметив мое волнение фрау Нина что-то шепнула на ухо гауптману Мюллеру. Они попрощались со мной, и тихонечко вышли из каюты. Через минуту сюда вошла врач, которая сделала мне укол, после которого я уснул.
На следующий день мне страшно захотелось есть. До этого меня поили водичкой и с ложечки кормили куриным бульоном. А тут мне захотелось съесть настоящий немецкий айнтопф из квашеной капусты, и запить его бокалом баварского пива. Я представил себе все это, и в животе у меня заурчало. Гауптман Мюллер, который снова полудремал сидя на топчане в моей каюте, узнав о моем желании, заулыбался. По его словам, я явно пошел на поправку.
А вскоре в мою каюту зашел моложавый коренастый мужчина, одетый в черный морской китель с контр-адмиральскими погонами. После того, как он представился и пожелал мне скорейшего выздоровления, я понял, что меня посетил сам командующий русской эскадрой контр-адмирал Виктор Ларионов. Он подошел к моей кровати, присел на заботливо подставленный гауптманом Мюллером стульчик, и с улыбкой пожал мне руку. А потом заговорил на неожиданно хорошем немецком языке,
— Я рад приветствовать на корабле моей эскадры такого выдающегося военно-морского стратега и замечательного флотоводца, как вы, господин гросс-адмирал. В свое время, будучи курсантом военно-морского училища, я зачитывался вашими мемуарами. Я лишь сожалею о том, что наше знакомство произошло при столь печальных для вас обстоятельствах.
— Господин контр-адмирал, — ответил я, — сегодня я был очень обрадован. Обрадован тем, что и через сотню лет мое имя еще помнят моряки, и при этом не только германские. Обрадован так же тем, что такой человек, как вы, отдали должное моим скромным трудам. Жаль только, что Россия и Германия в настоящее время находятся в состоянии войны. Это большая ошибка наших политиков. И ее надо исправить как можно быстрее.
— Перефразируя Наполеона, — ответил адмирал Ларионов, — можно сказать, что это больше, чем ошибка — это преступление. Нашей разведке уже известны все закулисные ходы, сделанные с этой целью одной островной державой. Начиная с выстрела с Сараево, и кончая войной, объявленной России Германией. Сейчас я пришел к вам, чтобы обсудить все те меры, которые следует предпринять для прекращения этого бессмысленного кровопролития, и скорейшего заключения мирного договора…
28 (15) октября 1917 года. 16:25. Петроград. Николаевский вокзал.
Генерал-лейтенант барон Густав Карлович Маннергейм.
Ни в какую Гатчину мы в тот день так и не поехали. Уже вызвав авто, Александр Васильевич решил связаться с находящимися в Гатчине своими коллегами, чтобы уточнить, удобно ли нам будет прямо сейчас явиться к Государю и его брату. Оказалось, что не все так просто. Ехать необходимо было, действительно, в Гатчину. Но не во дворец, а на Варшавский вокзал. Вверенная попечению его Императорского Высочества Михаила Александровича сводная кавалерийская часть отправлялась на фронт, и Государь, а также все его домашние, включая императрицу Марию Федоровну, тоже отправились на вокзал, чтобы проводить сына и брата. Времени оставалось не так уж много, и поэтому, когда авто миновало Александровскую слободу, Александр Васильевич похлопал шофера по плечу и сказал, — Сережа, поднажми, мы торопимся…
Господа, я кавалерист, преподавал в кавалерийской школе и принимал участие в скачках. И думал, что знаю, что такое быстрая езда. Я не понял, что сделал Сережа, но мотор авто вдруг взревел, как раненый зверь, и когда машина рванулось вперед, подобно пришпоренному жеребцу, то лишь тогда я понял, почему ему дали такое название — "Тигр".
Рывок был таким сильным и неожиданным, что меня буквально вдавило в подушки сиденья. Деревья по сторонам дороги мелькали с бешеной скоростью. Мне казалось, что мы не едем на авто, а низко-низко летим над землей. Говорят, что русские любят быструю езду. Но я не русский, а обрусевший швед, рожденный в Великом княжестве Финляндском. Внутри меня все дрожало, как будто я снова участвовал в парфосной охоте моей юности. А этот Сережа небрежно так откинулся на своем сиденье, и вдруг начал рассказывать нам с Александром Васильевичем разные смешные истории. Тридцать верст пути мы пролетели, как мне показалось, во мгновение ока. И, что удивительно, даже не убились насмерть.
По дороге мы обогнали воинский эшелон. Я не смог его хорошенько разглядеть издали, но, кажется, под брезентом на платформах стояли броневики. Наше авто, забрызганное грязью по самую крышу, по-кавалерийски лихо подлетело к Варшавскому вокзалу в Гатчине. Погрузка в вагоны была в разгаре. Стоял обычный в таких случаях шум и гам. Ржали лошади, которых казаки и текинцы заводили в вагоны, на нескольких языках гомонили отправляющиеся на войну люди.
Я оглядывался по сторонам, но никак не мог найти Государя, который, как мне сказали, непременно должен был быть здесь. Наконец, Александр Васильевич легонько дернул меня за рукав, и указал на какого-то незнакомого мне мужчину, в очках, и с короткими английскими усами на гладко выбритом лице. Я присмотрелся и узнал этого человека, — О, Господи! Государь сбрил свою знаменитую бороду! И надел очки?! Зачем?
Рядом с ним я увидел его брата, Великого Князя Михаила, сестер, Ольгу и Ксению, Великого Князя Александра Михайловича, и даже их вдовствующую императрицу Марию Федоровну. Михаил Александрович, конечно, был хорош. Длинная кавалерийская шинель, лихо закрученные рыжие усы, прямой кавалерийский палаш, свисающий до середины надраенного до блеска голенища. Впечатление портило только отсутствие погон. Рядом со своим воинственным младшим братом Государь выглядел, как учитель из заштатного уездного городка.
Как ни удивительно, но Государь первым заметил не меня, а моего спутника, который, как я уже понял, был у господина Сталина кем-то вроде помощника для особых поручений. Я же в своем партикулярном костюме, наверное, выглядел так очень непривычно для людей, которые знали меня раньше. И только после того, как я с ним поздоровался, Государь воскликнул, — Густав Карлович, вы ли это? Я рад вас видеть, господин барон. В этом черном пальто вас просто не узнать.
— Ваше Величество, — ответил я с поклоном, — вы тоже сейчас выглядите не совсем таким, каким я вас привык видеть.
— Приходится соответствовать, — со вздохом сказал Государь, — Императора Всероссийского Николая Второго больше нет. А есть гражданин Советской России Николай Романов, — он провел рукой по своему выбритому подбородку, — Зато, милейший Густав Карлович, никто не смотрит на меня, как на музейный экспонат, или бородатую женщину, привезенную цирком-шапито на ярмарку в уездный городок.
— Но, Государь, — возмущенно воскликнул я, — Как вы можете так говорить?! Ведь ваши великие предки…
Его Императорское Величество посмотрел на меня печально, словно на несмышленого ребенка, — Густав Карлович, мои великие предки оставили мне в наследство Великую Державу. А что я оставил бы своему сыну? Мой великий отец, наверное, увидев все, что произошло в этом году, поступил бы со мной, как Тарас Бульба со своим сыном Андреем.
Знаете, незабываемое и омерзительное зрелище, когда люди, которых ты назначил на самые высокие должности, и которым ты полностью доверял, забыв о долге, чести и присяге, наставляют на тебя свои револьверы, и требуют отречения от Престола. Угрожая в противном случае расправиться не только лично с тобой, но и с твоей супругой и детьми. И заметьте, это были не матросы и солдаты, разложившиеся уже после, того, как монархия рухнула. Это были генералы и члены Государственной думы, с визгом кинувшиеся делить выпавшую из моих рук власть.
Нет, наверное, все, что не происходит — все к лучшему. Я с самого начала знал, что негоден к делу управления Империей, и все время искал пути к безопасному самоустранению от возложенной на меня Провидением тяжкой ноши. К несчастью моему и моей страны, мой брат Георгий заболел туберкулезом и умер в Аббас-Тумане, а самый младший брат Михаил еще меньше моего был склонен к тому, чтобы править и повелевать…
Михаил переступил с ноги на ногу, от чего на сапогах мелодично тренькнули шпоры, — Ники, ты же знаешь, — сказал он, — мне бы шашку, да коня, да на линию огня… А твое место могло присниться мне только в страшном сне. Наша МамА, — он кивнул в сторону гордо вздернувшей подбородок Вдовствующей императрицы Марии Федоровны, — все время мечтала усадить на трон меня. И, к счастью, этого ей не удалось сделать. Ибо занять твое место я согласился бы лишь в случае смерти твоей и Алексея. Возможно, Ники, я не повторил бы твоих ошибок. Но я вполне мог совершить еще более худшие.
Я растерянно молчал, в недоумении переводя взгляд с одного августейшего брата на другого. Сказать честно, я не ожидал услышать от них подобные речи. Наконец, собравшись духом, я спросил Государя, — Так вы и в самом деле обещали господину Сталину свое содействие, и призывали верных вам офицеров к сотрудничеству с новой властью? А я думал, что это всего лишь большевистская пропаганда…
Государь вздохнул, — У нас с господином Сталиным заключен своего рода договор. Если преданные мне люди, не за страх, а за совесть будут сотрудничать с новой властью, то он обязался не допустить в России ужасов, подобных якобинскому террору. Пока я выполняю свою часть договора, то он выполняет свою. Можно сказать, что после разгона бунта люмпенов, русская революция, перешла к Бонапарту, минуя Робеспьера. Так-то оно, наверное, будет лучше.
— Ничего не понимаю? — растерянно сказал я, — А как же господин Ленин, Государь? Ведь ваш отец подписал смертный приговор его старшему брату, и тот жаждал мести.
— У товарища Ленина теперь другие заботы, — неожиданно вмешался в наш разговор Александр Васильевич, — ему обещано, что он еще при своей жизни увидит воплощение вековечной мечты человечества — построение общества всеобщей справедливости. Все произошедшее — это результат того, что власти имущие забыли, что есть люди, которые не могут свести концы с концами, и чьи дети плачут от голода, а родители не в состоянии их накормить. И это в то время, как другие буквально с жиру бесятся…
— Наверное, вы правы, — вздохнул Государь, — забыв христианские заповеди о равенстве всех людей перед Богом, мы получили в наказание удар мужицкой дубиной по лбу. Моя сердобольная сестра, — он покосился на стоящую рядом Великую Княгиню Ольгу Александровну, — рассказывала мне о тех тяготах, которые переносит народ. А я не верил ей, считая, что нищета народная происходит от пьянства и лени.
И лишь недавно, один молодой товарищ Александра Васильевича, раскрыл мне глаза, ткнув меня носом в мои заблуждения. Благосостояние страны, дорогой мой барон, оказывается, измеряется не богатством высших классов, а достатком низших. Идеальное общество не то, в котором нет богатых, а то в котором никто не кичится своим богатством среди вопиющей нищеты. С нами, или без нас, но господин Сталин и его друзья будут строить такое общество. Если мы встанем на их пути, то будем уничтожены так же беспощадно, как они уже уничтожили своих собственных товарищей, которые подняли против них мятеж. А если они еще и повесят Гучкова, как он того, несомненно, заслуживает, то я буду готов хоть каждый день пожимать руку Сталину, от меня не убудет. Кстати, — обратился Государь к моему спутнику, — У вас нет известий с вашего госпитального корабля? Как там Алексей? Как его самочувствие?
— Не беспокойтесь, Николай Александрович, — ответил тот, — болезнь у него в легкой форме, отторжения к лечебным препаратам нет. Одна инъекция в неделю, и он сможет жить жизнью обычного здорового человека. Заниматься спортом, жениться, завести детей…
На глазах у Государя выступили слезы, — Ах, Александр Васильевич, вы сняли камень с моей души. Передайте вашим докторам мою огромную благодарность. К сожалению, я уже не могу вознаградить их, как они того заслуживают. Но я и Александра Федоровна будем каждый день молить Господа об их здравии. Вот видите, барон, — Государь снова повернулся в мою сторону, — вот и еще одна причина, из-за которой я сотрудничаю с господином Сталиным и его друзьями. На кону жизнь моего единственного сына, и только они способны ее спасти.
Сказать честно, но из сказанного я почти ничего не понимал. Очевидно было лишь одно — Государь был не против того, чтобы невысокий рябой человек со смешным кавказским акцентом, потушил полыхающий по всей России пожар, и построил на ее развалинах свой, лучший, с его точки зрения, мир.
И тогда я для себя решил, что раз это так, то я не имею причин поступать иначе. В конце концов, если я верен своей присяге, то должен выполнять волю императора, неважно, отрекся он от престола или нет. Честный человек присягает только один раз, и от присяги его может освободить только смерть, или тот, кому он присягал.
Заметив мои колебания, Николай и Михаил переглянулись. Потом младший из братьев спросил меня, — Господин барон, а каковы ваши дальнейшие планы?
— Не знаю, — ответил я, — генерал Потапов отозвал меня из отпуска по болезни для получения дальнейшего назначения. Мне пока еще не известна ни моя новая должность, ни место дальнейшей службы.
— Очень хорошо, — сказал Великий Князь Михаил, — Просто замечательно. Моей сводной конно-механизированной группе, срочно нужен начальник штаба. Вы согласны занять эту должность? Местом же вашей службы будет самое горячее место германского фронта. Гарантировать могу лишь одно — скучно вам не будет.
Времени на раздумья уже не оставалось, погрузка заканчивалась. Я видел, что до отправления эшелона оставалось не более четверти часа.
— Ваше Императорское Высочество, — сказал я, — я согласен. Что я должен делать?
Михаил оглядел меня с ног до головы, — Ваш багаж при вас?
Я показал ему на маленький саквояж, вроде докторского, в котором возил за собой по фронтам необходимый минимум личных вещей, — Как говорили древние, Omnia mea mecum porto — Все свое ношу с собой.
— Ну и ладно, — махнул рукой Михаил, — мундир мы вам найдем, коня тоже. Ваши обязанности я вам объясню чуть позднее…
Пронзительно крикнул паровоз, и Михаил повернулся к брату и матери, — Бывай Ники, и ты Мама, не поминайте лихом, если что?
— К черту Мишкин, — ответил Николай и обнял брата, а Мария Федоровна украдкой приложила к глазам кружевной платок.
Великий Князь Михаил схватил меня за рукав, и мы поспешили к штабному вагону. Эшелон медленно набирал ход.
— Пусть будет все, как Богу угодно, — подумал я, запрыгивая на подножку, — как в Святом Писании говорится: "Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя"…
