Весь вечер и всю ночь я провел без сна. После вчерашнего звонка Сталина и разговора с ним по телефону, я сначала успокоился. Лично со Сталиным я знаком не был, но, по отзывам знающих его людей, я мог сделать вывод о том, что это человек слова. Один из вождей большевиков подтвердил мне, что Сталин действительно имеет прямую связь с командующим той неизвестной эскадры, о которой рассказывал адмирал Вердеревский, и которая нанесла немцам катастрофическое поражение под Моозундом. Весь материал, который я прочитал в большевистской газете, был им получен из первых рук. По словам Сталина, эта эскадра имела в своем составе не только несколько крупных кораблей, способных легко разгромить любую эскадру любой страны мира, но и десантный корпус, в котором в большом количестве имелись тяжелые пушечные броневики, и новейшие боевые машины, именуемые на английский лад, «танки».

Вчера из нашего телефонного разговора я понял, что Сталин не блефует и говорит правду. По отзывам всех, кто сколько-нибудь его знал он, Сталин вообще не был склонен к какому-нибудь блефу. Скорее он был скрытным человеком, не выкладывающим на стол сразу всех своих карт, но если уж он засветил козыри, значит, игра сделана.

Как он мне сообщил, передовые отряды большевистского десантного корпуса будут в Петрограде уже сегодня днем. И если я не сдержу своего слова, они, вместе с отрядами красной гвардии и революционными солдатами и матросами, готовы по приказу лидеров большевиков взять власть силой. Так что выбора у меня нет. Или я ухожу в отставку со всеми министрами моего правительства, или… Что последует за этим «или», мне даже не хотелось думать…

Время от времени издали со стороны Смольного слышен странный гул. Посланный мной на разведку поручик, сообщил, что в Таврическом саду взлетают и садятся странные летательные аппараты с двумя большими винтами наверху. Гроза уже приближалась.

Я согласился на требования большевиков еще и потому, что Сталин гарантировал личную безопасность мне и моим министрам. Он даже мне издевательски посочувствовал, сказав в ответ на мою просьбу об охране: «Конечно же, дорогой Александр Федорович, мы предоставим вам надежную охрану. Ведь многие горячие головы могут решить с вами расправиться, а мы не можем, не имеем права допустить самосуда. Вы нужны нам живым и здоровым, по крайней мере, на этом этапе политической жизни России. Если кто из ваших министров опасается за свою безопасность, то пусть не стесняются, всем желающим из состава вашего правительства, охрана будет предоставлена…».

Какой позор! А ведь совсем недавно толпа почитателей меня носила на руках! Но политическое счастье переменчиво, а толпа не помнит прошлых заслуг. То она ликует и поет, — Осанна, осанна, — а через минуту беснуется и требует — Распни его!

В общем, я подумал и согласился. Жить то хочется. Потом, уже ближе к ночи я обрисовал создавшуюся ситуацию прибывшим по моему срочному вызову министрам моего правительства. Ознакомившись со всеми вещественными доказательствами изложенного мной, никто из министров не стал возражать против моего решения. Военно-морской министр адмирал Вердеревский и военный министр генерал Верховский, даже высказали желание работать в новом правительстве большевиков, если и не в качестве министров, то хотя бы товарищей министров. К ним готовы были присоединиться и министр юстиции Малянтович (ну, с эти понятно — он в свое время защищал большевиков на судебных процессах), министр земледелия Маслов, министр путей сообщения Ливеровский, министр просвещения Салазкин. Колебались в принятии подобного решении министр труда Гвоздев и министр торговли Прокопович.

Вот так! Как там в Святом Писании говорилось? Тут я не удержался и процитировал Евангелие от Матфея: «Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь меня». Кое-кто из моих бывших коллег сконфузился, а самый дерзкий из них, Павел Николаевич Малянтович отпарировал,

— Так, Александр Федорович, но ведь вы не Спаситель, готовый идти за свои идеи на Голгофу.

Поговорили в общем… Хорошо, хоть Иуду никто не вспомнил. Разошлись почти друзьями, но каждый из нас понимал, что с завтрашнего дня — каждый сам за себя. Правительство бывшего социалиста-революционера, потом, «трудовика» и масона Керенского почило в бозе. Да здравствует правительство большевика Сталина! Все как полтора столетия назад у французов, революция развивается скачками. Голов, правда, пока никому не рубили, хотя крови уже пролилось предостаточно. Хорошо хоть у нас, минуя Робеспьера-Ульянова, к власти приходит сразу Наполеон-Сталин.

А ближе к полуночи завались снова ЭТИ: французский посол Жозеф Нуланс и британский — Джордж Бьюкенен. Они немедленно стали меня уговаривать не уходить в отставку, а вступить в схватку с «большевистской заразой» и дать отпор «этим зарвавшимся люмпенам от революции». Легко рассуждать этим господам. Ведь они здесь чужие и пользуются дипломатической неприкосновенностью.

Простите, господа хорошие?! А с какими силами я должен дать отпор большевикам?! Командующий Петроградским военным округом полковник Георгий Петрович Полковников доложил мне сегодня днем о том, что по его сведениям, на защиту Временного правительства в случае конфликта с большевистской Красной гвардией не выступит НИ ОДИН из полков, дислоцированных в Петрограде и его окрестностях. Даже казаки, и те заявили, что в возможном вооруженном столкновении они будут сохранять нейтралитет. Лишь несколько военных училищ пока были более-менее надежны. Воевать с таким соотношением сил с большевиками — это был весьма экзотический и верный способ самоубийства. А ведь мы еще не учитывали моряков из Кронштадта и Гельсингфорса. Эти канальи ненавидят меня еще с июля месяца, когда я попытался привести в чувства матросскую вольницу. Если они окажутся в Петрограде, а это при том, что до Кронштадта — рукой подать, и моряки смогут оказаться здесь через несколько часов — то даже все гарантии Сталина не спасут нас от расправы. Подумав об этом, я вздрогнул… Уж лучше десантный корпус большевиков, по слухам дисциплина в нем куда крепче той что была в старой императорской армии и его солдаты уж точно будут слушать приказы командиров.

Тот поручик случайно видел Сталина, а с ним двоих… даже не сказать, как их назвать, уж точно они не солдаты. Подтянутые бойцы, несмотря на мешковатую пятнистую форму, вооруженные до зубов.

— А глазами зыркают, — сказал поручик, — будто цель выискивают. — Он у меня фронтовик, опытный, всякое повидал, и потому я ему верю, — Не приведи господь, Александр Федорович, с такими в бою встретиться, сожрут, как волки ягненка, — сказал он, вышел из кабинета, и исчез неведомо куда, прихватив с собой несколько знакомых и сослуживцев. Наверное, тоже подался на службу к этим…

Послы, заметив мои колебания, переглянулись, и с новым пылом стали убеждать меня не склоняться перед грубым шантажом. Они вдохновенно вещали о том, что союзники по Антанте не бросят нас в трудную минуту, и направят экстренную помощь для того, чтобы удержать Россию на краю пропасти. Только на мой вопрос, — Как скоро эта помощь окажется в Петрограде, никто из дипломатов так и не дал вразумительный ответ. Лишь британец Бьюкенен что-то пролепетал про отряд подводных лодок, дислоцированный в Гельсингфорсе, немедленно выйдет в море, чтобы потопить корабли эскадры адмирала Ларионова, и про английский бронедивизион, который находился в Курске. Только, где Курск, а где Петроград. Да и что он сделает, этот бронедивизион? Что-то около трех десятков пулеметных и пушечных бронемашин и шесть сотен солдат и офицеров. Ну, а про подводные лодки он бы лучше не вспоминал. Стоит Сталину сделать один звонок в Гельсингфорс, и моряки возьмут британские субмарины на абордаж вместе с их плавбазой «Амстердам».

Нуланс и Бьюкенен, поняв, что все их слова выглядят, мягко говоря, неубедительными, снова заговорили о том, что среди лидеров большевиков есть люди, которые сотрудничают с разведкой Франции и Британии. — Ну и что из этого? Да, пусть все обстоит именно так! Не секрет, что многие революционеры получали деньги от правительств других держав. Да же мне, приходилось… Гм… Только не об этом сейчас идет речь.

Даже если эти большевики, как ни влиятельны бы они были среди своих товарищей, попытаются сказать что-то в мою пользу, то я им не завидую… Нет, тот вариант, который мы обсудили со Сталиным, с моей точки зрения, наиболее подходящий. Я сам загнал себя в ловушку, из которой приходится выбираться столь дорогой ценой.

Послы ушли. Я остался один. Лист бумаги — заявление об отставке, и о передаче власти партии большевиков, лежал на столе. Я еще не подписал его, стараясь оттянуть до последнего роковую минуту. Поставить подпись — это всего лишь мгновение… Но после того, как это произойдет, история России, как паровоз, который прошел через стрелку и свернул на совсем другой путь, двинулась вперед, то ли к новым победам, то ли к пропасти…

В этих тяжких раздумьях прошли остаток ночи и утро. А уже сегодня, ближе к полудню, ко мне заявились торжествующие победители. Сначала, внизу, на Дворцовой, раздался приглушенный звук моторов, и я выглянул в окно. К парадному подъезду Зимнего подъехали три броневика незнакомой мне модели на восьми огромных колесах, и закрытый легковой автомобиль угловатой формы. Почти одновременно из броневиков выпрыгнули солдаты в той самой пятнистой мешковатой форме, а из автомобиля не спеша вышли несколько человек в цивильном и военном и направились внутрь. Юнкера, стоящие у входа, вот канальи, даже не пошевелились, чтобы спросить у прибывших хоть какие-то документы. Очевидно, их «убедили» не проявлять лишнее любопытство двойные пулеметы броневиков, один из которых был весьма солидных размеров, и три десятка головорезов, выразительно поглядывавших на мою охрану, и державших наизготовку оружие. Нет сомнений, что и эти, сменившись с поста, тут же немедленно покинут Зимний дворец в неизвестном направлении.

И вот громкие шаги в коридоре. Идут как хозяева… А ведь, в самом деле, они уже здесь хозяева… А кто тогда я?.. Мои мысли были прерваны явлением трех фигур, которые словно греческие богини судьбы — мойры, без стука в мой кабинет зашли несколько человек. Это были Иосиф Сталин, Феликс Дзержинский — их фото в свое время демонстрировал мне сотрудники военной контрразведки — и еще какой-то офицер, в той самой странной пятнистой форме. Знаков различия на его погонах не разглядел — после бессонной ночи у меня болели и слезились глаза. Но я сумел понять, что большевистские лидеры относились к нему с подчеркнутым уважением.

Этот офицер был вооружен пистолетом, в странно закрепленной кобуре в левой подмышке и коротким карабином с длинным кривым магазином. И тут я с ужасом понял, что это один из ТЕХ САМЫХ безжалостных офицеров-большевиков с таинственной эскадры адмирала Ларионова. Руки у меня предательски задрожали, а по спине побежали струйки холодного пота.

Первым заговорил Сталин. — Господин Керенский, вы уже подписали заявление о сложении ваших полномочий, отставке возглавляемого вами правительства, и передаче власти правительству сформированному партией большевиков?

Я утвердительно кивнул головой, подошел к столику, и, вздохнув, размашисто расписался. Сталин взял из моих рук документ, внимательно прочитал его, и бережно сложив его, положил в полевую офицерскую сумку, висевшую у него на боку.

— Все правильно, господин Керенский, вы сдержали свое обещание, — сказал Сталин, — в свою очередь, и мы сдержим свое.

Он повернулся к офицеру, следившему за всем происходящим с легкой улыбкой, и сказал, — Товарищ Бережной, будьте добры, пригласите, пожалуйста, караул.

Тут я увидел то, что поразило меня до глубины души. Офицер, которого Сталин назвал «товарищем Бережным», достал из кармана небольшую черную коробочку с торчавшим из нее смешным хвостиком, нажал на ней на какую-то кнопку, и произнес, — Малюта, полковник Бережной на связи!

Я вздрогнул, а из коробочки раздался очень отчетливый голос, — Товарищ полковник, старший лейтенант Малюта, слушает.

Мысли в моей голове смешались. Несомненно это была рация… Но такая маленькая, размером с портсигар… О таких я никогда не слышал. Кроме того словосочетание «товарищ полковник» резало ухо мне, но ничуть не смущало моих визави… В третьих, Малюта, он что потомок того самого Скуратова-Бельского, или это прозвище… Второй вариант был куда хуже первого, ибо просто так такие прозвища никому не даются. У меня опять потемнело в глазах.

А полковник продолжал свой разговор с невидимым собеседником, — Товарищ старший лейтенант, приказываю вам направить в Готическую библиотеку наряд из двух бойцов. Надо отправить господина Керенского к месту его назначения.

Коробочка отозвалась, — Вас понял, товарищ полковник, нарядом направляю, прибуду с ним лично через пару минут!

— Вот как, — подумал я, — а с дисциплиной, судя по всему, у НИХ действительно полный порядок…

В кабинет вошли еще трое военных. Обмундированы они были почти одинаково, так что трудно было отличить внешне офицера от нижнего чина. Один из них, по всей видимости, командир, здоровенный и наглый, вскинул руку к козырьку кепи и произнес, — Товарищ полковник, старший лейтенант Малюта по вашему приказанию прибыл… — и тут же бросил на меня такой взгляд, будто спросил, — Этот, что ли Керенский? Ну, Ну.

Я вздрогнул, а полковник Бережной продолжил, — Товарищ старший лейтенант. Вы лично доставите гражданина Керенского в указанное вам надежное место. И чтоб все было в полном порядке, этот человек нам еще пригодится!

— Так точно, товарищ полковник, — козырнул старший лейтенант, и ухмыльнулся, — гражданин Керенский — на выход с вещами…

Какие там вещи, маленький саквояж на случай внезапного бегства был сложен уже давно. Судьба революционера неверна, только что ты произносил пламенные речи, и вот уже твой соперник отправляет тебя на гильотину. Я совсем не желал разделить судьбу Дантона, Робеспьера и Сен-Жюста, а потому, давно приготовился оставить стремительно идущий на дно корабль русской революции.

Под командой лейтенанта Малюты, двое головорезов, у одного из которых я заметил нашивки унтер-офицера, вывели меня на улицу. Там мы все и еще двое солдат, уселись в нутро одного из броневиков и покатили в какое-то неизвестное мне «надежное место». Именно тут, на жесткой встряхиваемой скамейке, зажатый с двух сторон вооруженными солдатами, под внимательным взглядом сидящего напротив Малюты, я понял, что моя жизнь еще раз разделилась на «до» и «после».