Часть 3. День «Д»
12 октября (29 сентября) 1917 года, 20:45. Балтика, ТАКР «Адмирал Кузнецов»
Контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов.
Новость о завтрашней отставке правительства Керенского, мягко говоря, меня очень удивила. Стоило только легонько толкнуть эту колченогую конструкцию, и она рассыпалась, словно карточный домик. Либералы, что с них возьмешь? Они такими были, есть и будут…
Но это значит, что нам надо действовать еще активнее и быстрее. Новому правительству мир с Германией нужен как хлеб. Хлеб, кстати, тоже нужен, и дрова, и порядок на улицах… Когда я был еще совсем малым пацаном, то наслушался от деда рассказы о тех временах. А дед у меня все помнил: и Царя, и Революцию, и Войну с Блокадой… До Горбачева с Ельциным к счастью не дожил, помер в восемьдесят четвертом году своей смертью в возрасте семидесяти девяти лет. Ну, ладно об этом, сейчас надо снова собрать наших гостей, и объявить им, что все история уже не плетется шагом, а понеслась галопом.
Первым ко мне в адмиральский салон зашел контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин. По нему видно, что большой любви к Керенскому человек не испытывает, но предстоящие события его просто пугают.
Сев напротив меня он вздохнул, — Эх, Виктор Сергеевич, Виктор Сергеевич, что же будет дальше?
— Дальше? — переспросил я, — дальше мы продолжим операцию «по принуждению к миру» Германии, а товарищи большевики во главе со Сталиным займутся наведением порядка в том бардаке, который им оставил в наследство Керенский.
— Эти наведут, — как-то спокойно и отрешенно ответил мне Пилкин, — Там один Троцкий чего стоит со всей его жидовской бандой, да и господин Ульянов далеко не ангел. Кто обещал по приходу к власти разобрать Россию, будто негодную машину, по винтику. Я уже молчу про всем известные вещи вроде германских денег…
— М-да, Владимир Константинович, — сказал я, — как у вас все запущено. Да вы сидите, сидите, это я вам не в обиду говорю. Во-первых Троцкий для нас никакой не товарищ, а самый настоящий враг. Товарищ Сталин, по-моему, еще в мае, метко назвал его «Красивой ненужностью», а товарищ Ленин — «иудушкой». Но мы, Владимир Константинович знаем, что он куда хуже, чем просто «ненужность» и постараемся обойтись без его услуг. Впрочем, внутрипартийная борьба — это такая скользкая штука… Вы об этом лучше у Николая Викторовича Ильина поинтересуйтесь, он по этим делам дока.
— Дока — не дока, но кое-что соображаю…, — совершенно неожиданно для нас раздался голос подполковника Ильина. Мы непроизвольно вздрогнули. Пока мы с контр-адмиралом Пилкиным разговаривали, он вошел в адмиральский салон совершенно бесшумно. За эту привычку кое-кто прозвал его «Призраком». Когда подполковника спрашивали, где он научился так ходить, он неизменно с серьезным видом отвечал, что таким как он это положено по службе. Мол, вдруг придется пробраться в спальню британской королевы, чтоб подменить сонные капли на цианистый калий. Да, еще тот юморист, наш Николай Викторович…
Получив разрешение, Ильин подсел к нам. Он участливо посмотрел на Пилкина, — Вы, господин контр-адмирал, не переживайте, никакого роспуска армии и флота, никакого демонтажа государственной машины не будет. Да и зачем? Ведь в результате вместо Русской армии построили Красную армию, почти точную копию того что было, за исключением может быть элементов декора. А потом и это вернули, и погоны, и аксельбанты и все, все, все. Разве что кроме власти дома Романовых. Так что постулат о «разрушении до основания» положим мы на гроб дорогому Фридриху Энгельсу, хотя практически сделать сие затруднительно, потому что по желанию покойного его кремировали, а пепел развеяли над морем…
После наших слов контр-адмирал Пилкин немного повеселел. Тем временем в салон подошли Дзержинский и генерал Бонч-Бруевич. Феликс Эдмундович, услышав о таком тихом и бесславном крахе Временного правительства, пришел поначалу удивился, и пробормотал под нос что-то вроде «пся крев». Потом заулыбался и полез поздравлять и жать руку. Нам с подполковником Ильиным пришлось немного охладить его пыл.
— Вы, товарищ Дзержинский, не забывайте одного. Страна, которой вам придется управлять, находится сейчас в таком состоянии, что ей позавидует и иная латиноамериканская банановая республика. Все не просто плохо, а очень плохо. Архиплохо, как сказал бы Владимир Ильич…
— Вот, вот, — подхватил подполковник Ильин, — Двадцать три года правления одного из наиболее бездарных российских царей, две войны, три революции, Столыпинская аграрная реформа, по поводу которой у меня нет никаких слов, кроме матерных. Потом пришли Временные и, воплотив свои либеральные мечтания, удобрили все вокруг толстым слоем, с позволения сказать, «шоколада». Одним словом не страна, а настоящие авгиевы конюшни.
В тот раз все убрали по рецепту Геракла, смыв страну вместе с дерьмом. Мы не можем позволить себе поступить подобным образом, а значит, нам с вами придется все эти фекалии разгребать собственными руками. Вы Феликс Эдмундович так головой не крутите, именно вас мы порекомендовали товарищу Сталину на пост министра, то есть народного комиссара, внутренних дел. И не волнуйтесь, справитесь вы. Тем более, что в Смольном вы уже занимались вопросами безопасности. Ну, а по уголовным делам спецы еще на разбежались, так что рабоче-крестьянскую милицию и уголовный сыск вам создавать есть с кем. Ну, а в создании разведки и контрразведки вам помогут Михаил Дмитриевич и Николай Михайлович. Эти люди — настоящие профессионалы, и агентура их работает прекрасно. Насчет бывших чинов охранки и корпуса жандармов — разговор особый. Есть среди них и порядочные люди, а есть и откровенные подонки. Тут надо кадры просеивать через мелкое сито. У нас говорят, — Глаза боятся, а руки делают. Вы будете не одни. Стоит вам начать наводить порядок, то врагов у вас, конечно, заведется немало, но еще больше будет друзей и помощников.
Потом я добавил, — Поскольку мы здесь все в основном решили и договорились о взаимодействии, то завтра рано утром вы с генерал-майором Бонч-Бруевичем вылетите обратно в Петроград. Надо будет принимать дела, и браться за работу. Подполковник Ильин отправится вместе с вами, и окажет все возможную помощь. Чуть позже к вам присоединится еще один наш специалист, полковник Антонова Нина Викторовна, но ее мы планировали назначить контролировать царскую семью в Гатчине, которую еще предстоит там собрать. Кто в Сибири, кто в Крыму, кто на Урале. Временные разбросали камни, а нам теперь собирать.
Подполковник Ильин только кивал. Сейчас, когда события стали набирать скорость и, подобно горной лавине сорвавшейся с горного склона, понеслись, все сметая со своего пути, необходимо действовать решительно и быстро.
— Э-э… — только и смог произнести Бонч-Бруевич.
— Михаил Дмитриевич, вы что-то хотите сказать? — обратился я к нему.
— Скажите, Виктор Сергеевич, а почему так быстро? — спросил он, — Я еще не закончил знакомство с боевыми возможностями вашего соединения.
— Обстоятельства вынуждают нас к тому, чтобы мы действовали быстро, — ответил я, — Россия отчаянно нуждается в мирном договоре с Германией. Но со слабыми почетный мир не заключают, слабых просто вынуждают принять условия сильного. После разгрома германского флота нужно нанести поражение их 8-й армии в Прибалтике. Мы сможем перевернуть там все вверх ногами, вдребезги разбомбить штабы, склады и железнодорожные узлы, навести на немецкие войска ужас неуязвимыми танками и боевыми машинами пехоты. Но, для окончательного успеха необходимо чтобы русский солдат перестал кормить вшей в окопах, почувствовал себя победителем, и пошел занимать освобождаемую немцами территорию. Поэтому мы будем настаивать на вашем незамедлительном возвращении в должность командующего Северо-Западным фронтом. Там, в ходе совместных боевых операций, вы и изучите все наши боевые возможности.
— Ну, разве что так, — генерал Бонч-Бруевич достал из кармана платок, и начал машинально протирать пенсне, — Что ж, другие времена, другие нравы. Может ваша резкость и выйдет кому-то боком. Пока противник приходит в себя, вы уже все сделаете. Только вот, Виктор Сергеевич, я хотел бы сначала наедине переговорить с Владимиром Константиновичем.
— Поговорите, — пожал я плечами, — почему бы и нет. Может все таки сагитируете его за советскую власть, а то, как я вижу, господин адмирал пока еще сомневается.
— Да, сомневаюсь, — твердо сказал контр-адмирал, — Вот вы, Виктор Сергеевич, сказали, что планируете собрать всю царскую семью в Гатчину. С какой, позвольте сказать, целью?
— Можно я отвечу, ТОВАРИЩ контр-адмирал? — снова вступил в разговор подполковник Ильин. Я кивнул, и он продолжил, — Владимир Константинович, постарайтесь понять одно — даже отрекшись от престола, Николай Александрович Романов, не перестает играть, возможно, и пассивно, политическую роль. Только если раньше он играл эту роль, отдавая распоряжения, подписывая указы и манифесты, то теперь, став заложником обстоятельств, он подвержен воле тех политических сил, во власти которых ему повезет или не повезет оказаться. Один раз он буквально под дулом револьвера подписал отречение… — Пилкин уставился сначала на подполковника, потом на меня выпученными глазами, — Да, да, не удивляйтесь, это была не просто отставка в виду трудных политических обстоятельств, а самый настоящий заговор генералов. Ведь в случае отказа императору угрожали убийством его самого и всех близких. Лично он своей жизнью не очень-то дорожил, но он очень любил жену и детей.
Потом, кстати, то же самое проделали и с Великим Князем Михаилом, который и сам не горел желанием занимать трон. Да, да, измена, измена, кругом одна измена. И вот теперь мы хотим иметь господ Романовых у себя под рукой. Во-первых, чтобы они случайно не пострадали от местечкового самодурства или иностранного заговора, как это случилось в нашей истории. Во-вторых, мы не хотим, чтобы, даже оставшись живыми и здоровыми, Романовы оказались втянуты в какую-либо интригу или заговор, направленную против Советской власти. В-третьих, их активное и показательное сотрудничество с новой властью, должно будет окончательно успокоить ситуацию в стране.
Контр-адмирал Пилкин пожал плечами, — А почему вы думаете, что бывший российский император будет с вами сотрудничать?
— А как им жить при новой власти, и одновременно отказываться эту власть признавать? Николай Александрович просто будет вынужден принять наши правила игры. Иначе никто не сможет гарантировать безопасность ему лично и членам его семьи. К тому же, как это было в нашей истории, все его венценосные родственники отказались принять бывшую царскую семью. Есть и еще один немаловажный фактор. Все последние тринадцать лет царская чета живет в постоянном страхе потерять своего единственного и любимого сына. Один случайный порез, травма, или не дай бог открытый перелом — и все, летальный конец неизбежен. После 1905 года именно этот фактор стал ключевым в российской политике, а совсем не поражение в русско-японской войне. Оно только усилило ощущение безысходности и обреченности в царской семье. Представьте себе, ваш единственный сын, и четыре тысячи восемьсот дней и ночей, каждый из которых может стать последним по независящим от вас обстоятельствам. — Пилкина передернуло. — Мы можем помочь несчастному ребенку. Наши врачи хоть и не способны полностью излечить Алексея, но им под силу путем регулярных процедур сделать так, чтобы он мог жить жизнью почти обычного подростка.
В других странах подобные заболевания и купировать еще не умеют. Именно поэтому семья Романовых будет жить в Гатчине или в каком-либо другом месте неподалеку от Петрограда, жизнью обычных обывателей, ну почти обычных. Не больше, но и не меньше. Пока так, а потом поглядим, предложить ли Николаю Александровичу карьеру сельского учителя, или он способен на нечто большее.
— Понятно, Николай Викторович, — контр-адмирал Пилкин опустил голову, — Я с вашего позволения подумаю над вашими словами.
— Подумайте, — кивнул подполковник Ильин, — А пока мы оставим вас с Михаилом Дмитриевичем. Поговорите с ним, мы не будем вам мешать.
Там же. Генерал-майор Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич и контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин.
— Еще дня два назад я посчитал бы все происходящее фантастикой, — задумчиво сказал генерал Бонч-Бруевич. — Но это не фантастика, а вполне реальный факт, в чем вы уже успели убедиться. Я очень много понял за эти два дня.
— Михаил Дмитриевич, я понимаю вас, но и вы меня поймите, — сказал растерянно адмирал Пилкин, — сколько всего произошло за этот страшный год. Отречение царя — как я узнал сейчас — под угрозой насилия. Потом эти ужасные убийства офицеров, в феврале и в июле-августе. Полное разложение армии и флота. Этот фигляр Керенский и его ужасающее пустословие. Никто уже ни во что не верит. Как быть, как жить дальше…
— Владимир Константинович, — ответил Бонч-Бруевич, — у вас появилась вера и надежда на лучшее для России будущее. Тем более, что выбора у нас, тех, кто считает себя патриотом России, просто нет…
— Вы так считаете, Михаил Дмитриевич? — осторожно спросил Пилкин.
— Да, именно так. И я постараюсь вам это объяснить. Вы, Владимир Константинович, мало знаете о планах наших так называемых «союзников», в отношении России. А мы, генштабисты, об этих планах наслышаны. Но, как говорит Святое Писание, «во многих знаниях многие печали».
Вот вы, Владимир Константинович, наверное считаете, что в случае победы в этой злосчастной войне Россия получит Черноморские Проливы. Но это не так. Вот, к примеру, высказывание британского посла в Париже лорда Берти. Датировано февралем 1915 года: «Здесь (в Париже) все больше возрастает подозрительность касательно намерений России в отношении Константинополя. Считают целесообразным, чтобы Англия и Франция (в этом вопросе Англия ставится вне Франции) заняли Константинополь раньше России, дабы московит не имел возможности совершенно самостоятельно решить вопрос о будущем этого города и проливов — Дарданелл и Босфора».
— Подлецы, — сквозь зубы процедил Пилкин, — обещали нам то, что втайне решили нам не отдавать. Действительно, нет подлее нации, чем эти британцы…
— Но это еще не все, — сказал генерал, — готовится к подписанию документ, согласно которому представители Франции и Великобритании поделили юг России на сферы интересов и районы будущих операций британских и французских войск. В английскую «сферу действий» вошли Кавказ, казачьи области Дона и Кубани, Средняя Азия, а во французскую — Украина, Бессарабия и Крым. Лондон и Париж сошлись на том, что отныне будут рассматривать Россию не в качестве союзника по Антанте.
— А как же наши войска? — изумленно и растерянно спросил Пилкин, — неужели они позволят это сделать?
— А они уже нас всерьез не берут, — с горечью сказал Бонч-Бруевич, — вот, что говорит о нас французский генерал Табуи: «Россию в настоящее время можно сравнить с такими дезорганизованными странами, как Судан и Конго, где нескольких дисциплинированных европейских батальонов вполне достаточно для водворения порядка и прекращения анархии»…
Теперь-то вы понимаете, Владимир Константинович, почему я за большевиков? — спросил генерал Бонч-Бруевич. — Есть два пути — с ними, за могучую и независимую Советскую Россию, и второй — за колонию, где всем будут распоряжаться наши бывшие «союзники», а мы, русские, будем низведены до положения китайских кули или индийских крестьян, снимающих шапку перед британскими «сагибами»…
— Да, Михаил Дмитриевич, — огорошили вы меня, — тихо сказал адмирал Пилкин, — действительно, надо сделать выбор. Или — или… Как русский адмирал я не могу видеть свою Родину чьей-то колонией. Так что я с вами, Михаил Дмитриевич… Ну, и большевиками, соответственно…