Как только обер-лейтенант Динго остановил автобус в раскрытых воротах мельницы, ребята принялись рассаживаться на места. Я попросил Бюргера накормить голодного обер-лейтенанта, а сам стал заниматься вопросами загрузки автобуса. Первым делом на задние ряды салона автобуса отправил наших пленников, которые волокли с собой и носилки с главарем банды, которому я прострелил ноги. Главарь был совсем плох и метался между жизнью и смертью, он то впадал в беспамятство, то с с болезненным криком выходил из него. У больного был жар, в горле совсем пересохло, но ни один из его товарищей или подчиненных не шевельнул рукой, чтобы его помочь ему. На долю секунды во мне проснулась жалость к этому человеку, который страдал от боли, поэтому я подошел к носилкам, и пока его отморозки заходили в салон автобуса, приложил ладонь правой руки к его шее. Виртуальный кибер-доктор моментально впрыснул лошадиную дозу обезболивающего, обеззараживающего и снотворного лекарств, главарь дернулся телом и тут же заснул. Чьи-то руки подхватили носилки с этим раненым мужиком и потащили на задние сиденья салона автобуса.

Скоро мы прощались с Бюргером, который вошел в автобус и всем стал пожимать руку. Когда подошла моя очередь, он ударил себя ладонью по лбу и, словно вспомнив что-то, спрыгнул с автобусной ступеньки и скрылся во тьме ночи. Я собрался было закрывать двери автобуса и отправляться в дорогу, как из темноты вновь появился наш друг и главный рыбак Бюргер, тащивший на плечах огромную бутыль с белой жидкостью. С помощью ребят, вышедших к нему на помощь, он затащил бутыль в автобус и поставил ее у моих ног. В этот момент меня распирала благодарность к Бюргеру, который догадался, что по дороге обратно в полк ребятам будет нечего пить и они с удовольствием попьют его крестьянского молочка.

Пришел обер-лейтенант Динго, который лаконично доложил, что перекусил, отдохнул и готов приступить к исполнению обязанностей водителя автобуса.

Вернуться в полк мы были обязаны до двенадцати ночи, когда кончались наши увольнительные, поэтому каждая минута была на счету. Любая задержка в пути могла фатально сказаться на времени возвращения. Поэтому я решил обойти кругом наш автобус и посмотреть, как он выглядит со стороны. В принципе, автобус, как обычно все школьные автобусы, был окрашен в яркий желтый цвет. Спереди были видны следы небольших повреждений из-за столкновения с деревом. В голове у меня мелькнули две мысли. Первая: дорожная полиция обязательно заметит повреждения, и второе: она наверняка заинтересуется тем, что это делает школьный автобус на дороге в столь позднее время. Эти два обстоятельства требовали немедленного своего устранения, а иначе мы никогда не доберемся до авиабазы и постоянно будем объясняться с дорожной полицией. Поэтому я еще раз внимательно осмотрел повреждения и несколько раз щелкнул пальцами рук. Металл обшивки и поврежденных деталей ожил, зашевелился, начал оплывать, расширяться. Повреждения на глазах исправлялись, дыры и прорехи в металле заделывались, и вскоре передняя часть автобуса выглядела как новенькая, даже желтая краска восстановилась. Я снова щелкнул пальцами и закрыл глаза, пытаясь вообразить, в какой цвет выкрасить наше только что отремонтированное транспортное средство. Когда открыл глаза, то передо мной стоял туристический автобус, окрашенный в серый цвет с перламутром. Удовлетворенно кивнув головой самому себе, я на всякий случай затемнил стекла автобуса, так чтобы снаружи никто не мог разглядеть, что творится внутри салона и что за люди в нем располагаются.

Таким образом, все было готово для отправки в обратный путь! Крепко пожав Бюргеру его крестьянскую пятерню, я по ступенькам поднялся в салон автобуса. Динго, еще раз осмотрев салон, где разливался приятный полусумрак, мягко подсвечивали лампы, а в удобных креслах уже дремали некоторые парни, занял водительское место, запустил двигатель и закрыл двери автобуса. Автобус мягко тронулся с места.

Первый час дороги мы проспали, а второй болтали. Затем кто-то из парней проголодался и решил перекусить. Вслед за ним разворачивать бутерброды начал второй, третий… и вскоре весь автобус жевал бутерброды, выданные нам в дорогу Бюргером. Но тут выяснилось, что бутерброды без жидкости плохо пережевываются и с трудом заглатываются. Тогда я вспомнил о молоке Бюргера, нагнулся и поднял бутылку с пола, удивляясь тому, насколько эта бутыль была тяжела, наполнил молоком стакан первого парня, который тут же залил молоко в свое горло. Сначала лицо парня дико искривилось, а глаза полезли на лоб, но взгляд лучезарно заискрился, он хотел было рукавом рубашки вытереть губы, но вовремя одумался и несколько нерешительно снова протянул руку со стаканом ко мне. Автобус был полон людей, которые еще не пробовали крестьянского молочка Бюргера, поэтому я решительно отказал этому парню и налил молока другому. Кончилось тем, что молоко Бюргера внезапно захотели попробовать все пассажиры автобуса. Я с детства не любил молока, поэтому даже и не думал пить молоко Бюргера. Да и водитель нашего автобуса Динго из-за сплошной темноты (из-за угрозы бомбардировок были отключены осветительные уличные фонари) не мог отвлечься от дороги, поэтому ему тоже не удалось попробовать этого молока. А парни в салоне ожили и внезапно почувствовали настоящую страсть к молочку Бюргера, они сидели на местах и держали в руках стаканы с молоком. Некоторые выпивали молоко одним махом или глотком, другие смаковали, делая маленькие глоточки и беседуя с соседом. К моему великому удивлению, эта, казалось бы, необъятная бутыль опустела: молока в ней осталось на самом донышке. Я решил прекратить бесплатную раздачу, оставив немного молока для Динго, которому так и не удалось попробовать этого удивительного напитка Бюргера.

А с ребятами за моей спиной начали твориться странные вещи. Они начали громко разговаривать, почти кричать друг на друга, грубо перебивали разговор соседей или лезли к ним с беспардонными предложениями. Обычно спокойные парни на моих глазах и по неизвестной причине превращались в буйных, нервных, раздражительных и невоспитанных персон, которые требовали к себе особого внимания или уважения. Некоторые парни, развалившись на парных сидениях, выталкивали с соседних мест товарищей и приятелей, а другие лезли к ним с поцелуями и заверениями в вечной любви и дружбе. Всего за каких-то полчаса до распития молока пассажиры автобуса мирно жевали бутерброды и пили молоко Бюргера, а сейчас салон автобуса медленно, но верно сходил с ума и превращался в вертеп. Двое парней вылезли в проход между сиденьями, стали помахивать кулаками, выясняя отношения друг с другом.

В этой изменившейся атмосфере только седоки задних рядов кресел автобуса вели себя спокойно и не привлекали к себе внимания. Эти бандиты не трепали языками, не вели пустых разговоров, не навязывались в друзья, а с безучастными лицами наблюдали за событиями на передних сиденьях.

А мои парни разошлись не на шутку и буянили уже так, что мне пришлось подняться на ноги и хорошо поставленным командирским голосом напомнить им, что они офицеры и летчики-истребители, которым не пристало опускаться до свинского состояния и которые на людях обязаны вести себя прилично. Моя речь достигла умов, парни взяли себя в руки, вернулись на свои места и остаток пути до авиабазы провели тихо, не нарушая общественного порядка.

Когда автобус медленно вполз во двор базы и остановился, сквозь затемненное стекло салона я увидел, что нас пришло встречать все командование полка — от подполковника Арнольда Цигевартена до обер-ефрейтора секретной части Смугляночки. Небольшая справка: Смугляночка — это не кличка и не псевдоним обер-ефрейтора, а самая настоящая фамилия девушки, но в переводе на русский язык. Командование полка и остальные офицеры выстроились в одну шеренгу, ожидая нашего выхода из автобуса.

Подполковник Цигевартен встал немного в стороне от остальных офицеров и, сцепив руки за спиной, со зверским выражением на лице размеренно раскачивался с пяток на носки и обратно, из-за чего я понял, что эта встреча ничего хорошего нам не принесет. Но и ругать нас было особо не из-за чего, поэтому мы с Динго обменялись понимающими взглядами, я решительно махнул рукой, и двери автобуса распахнулись. Я первым ступил на землю и строевым шагом направился к подполковнику Цигевартену. Приблизившись к нему на положенные три шага, я небрежно бросил правую руку к гражданской кепке на голове и громко, внятно отрапортовал, что первая эскадрилья задание выполнила и вовремя вернулась в полк, рыбалка состоялась и сом пойман, захвачены в плен диверсанты и что эскадрилья без потерь вернулась для продолжения дальнейшей службы. А тем временем из автобуса стали выходить парни, и за моей спиной начали твориться странные вещи: послышались вскрики, звуки падения тел, стоны, проклятия и немецкая военно-полевая брань. Мне пришлось проявить силу воли истинного арийца, чтобы не оглянуться и не посмотреть за спину, что там такое творилось. Арнольд Цигевартен был настоящим полковником и командиром полка, он смотрел только в мои глаза и ничего не видел, что творилось прямо перед его глазами, его это не интересовало.

Продолжая поедать глазами, как этого требовал устав, своего командира, я неожиданно почувствовал, что Цигевартен изменил свою точку зрения на рыбалку и наше поведение, в ходе моего рапорта я заметил, что он стал положительно реагировать на все это. Вдруг двое моих парней, еще держащихся на ногах и находящихся под строгим оком трезвого обер-лейтенанта Динго, подтащили к нам пойманного сома и сунули эту противную рыбу под нос подполковника Цигевартена. Арнольд вынужденно понюхал эту вонючую рыбу, как-то странно фыркнул и, словно довольный кот, отвел подальше нос от рыбы и стеком показал, чтобы ее унесли и сдали на кухню в офицерскую столовую, ни слова не молвив об этом безобразии.

Такой жест со стороны полковника послужил косвенным доказательством того, что командирская гроза прошла стороной, и я поэтому, естественно, решил наглеть до конца. Тихим голосом я стал докладывать Цигевартену о том, что во время рыбалки мы встретились и пленили неизвестного противника, и вкратце рассказал, как мы боролись, разоружили и пленили непонятно откуда взявшихся на пляже оборванцев с оружием. Видели бы вы, как по мере рассказа менялось выражение лица подполковника, было хорошо заметно, что рассказ его заинтересовал и он страдал, переживал за нас! Когда я завершал свое черное дело доносительства, подполковник Цигевартен многозначительно посмотрел в сторону затемненных окон автобуса и взмахом руки подозвал к себе «серую мышку», заместителя командира полка по вопросам безопасности. «Серая мышка» внимательно выслушал указания подполковника и тут же обратился к обер-ефрейтору Смугляночке, что-то рявкнув ей очень грозное. Смугляночка вытянула вдоль бедер руки, выдвинула как можно дальше вперед свою немалую грудь, крепко подтянула живот и оттопырила свой несколько утяжеленный зад, создавая великолепную тригонометрическую проекцию, которая могла свести с ума любого мужика.

Пока я любовался тригонометрической проекцией, в руке обер-ефрейтора появился обычный полицейский свисток, который она поднесла ко рту, и над всей авиабазой пронеслась мощнейшая трель соловья-разбойника. В темноте послышался дробный топот ног, и вскоре в свет уличного фонаря вбежал десяток бойцов с нейлоновыми чулками на лицах. Размахивая резиновыми дубинками, эта группа бойцов пронеслась в салон автобуса, откуда начали выпадать один за другим наши диверсанты. Вскоре незнакомцы-диверсанты стояли в центре светового пятна на коленях и с руками, заложенными за голову, а за их спинами группировались люди в черных комбинезонах с нейлоновыми масками на лицах. Картина масок-шоу получилась такой зловещей, что у меня на душе заскребли кошки и я подумал, что зря не расстрелял этих людей на месте, а привез их в службу безопасности полка, где им тяжело придется на допросах и пытках. И перед моим воображаемым взглядом появилось лицо «Серой мышки», который с садистским удовлетворением потирал руки, посматривая на пленников.

Когда все бандиты оказались в круге света от фонаря, то обер-ефрейтор Смугляночка приказным голосом подняла их на ноги и, свистком выводя маршевую мелодию, направилась в глубь двора. Бойцы в нейлоновых масках следовали за ней, резиновыми дубинками подгоняя оборванцев пленников. Вскоре эта колонна навсегда исчезла из поля зрения и нашей жизни в темноте ночи. Вместо одних тут же нарисовались другие бойцы, но уже без масок, которые собрали оружие диверсантов, без разрешения забрали мой трофейный пистолет-пулемет «Суоми» и унесли оружие в неизвестном направлении. Эти бойцы снова вернулись, чтобы на этот раз забрать с собой и носилки с раненым главарем банды, все еще продолжающим спать.

Подполковник Арнольд Цигевартен глубоко вдохнул свежего воздуха. По всей очевидности, он устал от подобной демонстрации службой безопасности своей обученности и необходимости. Арнольд помассировал кончиками пальцев область сердца и, доверительно положив мне руку на плечо, высокопарно произнес для окружающих нас офицеров полка, что настоящий характер истинного немецкого офицера проявляется и не только в боевых ситуациях. Я не совсем разобрался в смысле этого высказывания командира, лихорадочно размышляя над тем, что же он имел в виду: моих пьяных парней или пойманных диверсантов, которыми могли оказаться и заблудившиеся в лесу скауты?! Но так как ни тех, ни других поблизости уже не было, решил промолчать, не задавать лишних вопросов. Да и чувствовалось, что Арнольду хотелось отдохнуть, он еще раз положил руку мне на плечо, кивнул головой и медленно побрел к штабному зданию, где у него имелась небольшая квартирка для отдыха во внеурочное время.

Очень скоро я остался один в центре светового пятна от фонаря: только я и невдалеке школьный автобус серого цвета с распахнутыми дверьми салона. Посмотрев на него, я горестно вздохнул и безнадежно махнул обеими руками, автобус начал складываться и складываться, пока совсем не растворился в темноте ночи. С трудом переставляя ноги, я побрел в офицерское общежитие, чтобы поспать до утра. Но на линии терминатора, линии разделения тьмы и света, нос к носу столкнулся с обер-ефрейтором службы безопасности полка. Она была одна, остановилась и выразительно посмотрела мне в глаза. В ее же глазах я прочитал, что девушка оказалась случайной свидетельницей того, что я сотворил со школьным автобусом, но она никогда и никому об этом не расскажет, даже если ее будут пытать в службе безопасности. И я безоговорочно поверил этим глазам обер-ефрейтора, взгляд которых был чист и невинен. Этот взгляд также подсказал мне, что девушка одинока, ей не хочется возвращаться в свою солдатскую келью и ночь проводить в холодной, никем не согретой постели. Тогда у меня родилась мысль, а почему бы Смугляночке не проводить меня до общежития и не разделить со мной одиночество, тем более что Лиза оставила после себя такую шикарную постель, в которой одному делать было совершенно нечего.

Уже к середине ночи я понял, что в своей жизни допустил еще одну крупную ошибку — поверил глазам женщины, в которых она обещала беспроблемную и спокойную ночь. А сама, как только мы оказались в постели, не слезала с меня и объезжала меня, словно я был диким мустангом в североамериканских прериях. Одним словом, поспать нам этой ночью не удалось, мы поочередно ласкали и нежили друг друга, и, когда уставал один, за дело принимался другой партнер.