— Петр абсолютно прав, не стоит это публиковать.

Отставной моряк слушал Джевецкого, расстраиваясь больше и больше, однако понимая, что Стефан Карлович прав. Можайскому весьма хотелось увидеть в прессе статью, описывающую удачный летательный аппарат, созданный с его участием.

— Планеры удавались и раньше. Арендт летал выше и дальше. Если вы не хотите ранней огласки, господа, не торопитесь. Кстати, на ваших фото, Петр Андреич, преобладают лица... определенной национальности. Прошу не счесть меня пристрастным, тем более что в Польше на это смотрят свободнее. Но мы в Санкт-Петербурге, милостивые государи. Нельзя не считаться с общественным мнением. «Летучие евреи» — подходящий газетный заголовок? Как будто их на земле не хватает.

— А на Западе меня обвинят, что сам не осмелился взлететь и отправил рисковать головой еврейского мальчишку, — согласился Самохвалов. — Но кое о чем я хочу заявить и запатентовать: поворотные плоскости для управления креном и лыжи против капотирования.

Можайский все больше хмурился, напоминая грозовую тучу. Еще чуть-чуть, и из него начнут бить молнии. В довершение к отказу в публикации, его имя будет красоваться под изобретением, которое сделали «эти».

— Александр Федорович, чему вы удивляетесь? Я платил им деньги за каждый отработанный день. Посему ими придуманное — наше по праву.

— Адмирал, перестаньте расстраиваться, — снова вступил в разговор поляк. — Лучше составьте компанию. Имею намерение в ближайшие выходные посмотреть на очередного гениального самоучку.

Действительно, Россию накрыл настоящий авиационный бум. Количество желающих создать аэроплан росло с каждым месяцем. Газеты пестрели сообщениями об изобретениях новых летательных снарядов. Казалось, люди на земле ожидали некий катаклизм, спасение от которого имелось лишь на небесах. В Европе, наоборот, наступило некоторое затишье. Наряду с отчетами о запусках аппаратов легче воздуха промелькнуло сообщение о планере Лилиенталя, вот, пожалуй, и всё.

Воскресное представление на ипподроме венчалось показом изобретений господина Сковородникова, известного спортсмена в новомодном велосипедном увлечении. На дорожке рабочие установили небольшой деревянный трамплин. Затем спортсмен, набрав скорость на велосипеде, украшенном V-образными крыльями, отдаленно напоминающими птичьи, налетел на трамплин и спланировал примерно сажени на три или четыре, вызвав восторг и аплодисменты публики. Велосипедный ангелок сделал круг, подъехал к трибуне и, взяв рупор у помощника, разразился речью примерно следующего содержания:

— Дамы и господа! А теперь разрешите представить вам величайшее изобретение века — орнитоптерный пароплан конструкции Сковородникова.

Пара помощников выкатила из-за ворот чрезвычайно странное сооружение. На трех установленных по одной линии саженных велосипедных колесах были водружены крылья такого же типа, как на авиавелосипеде, только гораздо большего размаха. Между средним и задним колесом блестел медью котел высокого давления, за ним подымалась дымовая труба, из которой валил черный дым. Для устойчивости от заднего колеса в стороны торчали два маленьких колесика, придававшие гротескной конструкции трогательно детский оттенок.

Изобретатель несколько минут поколдовал над паровым котлом, что-то там регулируя. Затем с подставки взгромоздился на переднее колесо, поставив ноги на педали, скрепленные с осью. Среднее колесо оседлал ассистент. Второй помощник открыл клапан, со свистом запустив пар в приводную трубу, велосипедисты нажали педали, и комичный крылатый дракон двинулся по дорожке. Крылья подымались вверх, с громким хлопком выходящего пара дергались вниз, экипаж изо всех сил крутил педали, вызывая веселое оживление у публики, но отрыв от земли не происходил никак. «Орнитоптерный пароплан» в движении напоминал китайского маскарадного огнедышащего дракона, виденного контр-адмиралом во время восточного вояжа. С той лишь разницей, что родственники Змея Горыныча извергали дым из пасти, а дракон Сковородникова из места, не при дамах сказать какого.

— Как он собирается управлять в воздухе? — Можайский с недоумением рассматривал катавшийся перед ними выкидыш российского изобретательства.

— Никак. Он рассчитывает на секунду-другую оторваться от земли, — Самохвалов не стал подначивать, партнера, снаряд которого имел не больше шансов улететь, чем пыхтящий орнитоптер. При всех минусах красносельской конструкции Петр не мог не признать, что изделие отставного мореплавателя не до такой степени входило в противоречие со здравым смыслом, как коптящее перед ними диво имени Сковородникова.

Наконец «чух-чух» начало стихать, крылья махали реже. Утомленные велоавиаторы остановились напротив трибуны, переводя дух. Пока помощники засуетились, заправляя машину водой и топливом, Сковородников заполнял паузу, вещая через рупор о перспективах его изобретения. Он учредил акционерное общество, которому предстоит наладить промышленный выпуск паролетов и организовать регулярное авиасообщение по маршруту Санкт-Петербург — Москва — Киев — Одесса. Петя представил стаи крылатых велосипедистов над городами и тихонько заржал.

Меж тем оратор входил в азарт. Он обещал, что сейчас поднимет давление в котле, и аппарат непременно взлетит, а там недалеко и до серийных высотных моделей. Естественно, призывал покупать акции, вкладывая деньги в небесное будущее России. Разогрев публику посулами, изобретатель вернулся к паровой машине.

— Александр Федорович, у вас морские глаза, не подскажете, что он сейчас делает? — Джевецкий показал на странные манипуляции Сковородникова у паровой машины.

— Глаза уже не те, зато имеем морской бинокль, — контр-адмирал извлек оптику из саквояжа и приставил к глазам. — Матерь Божия, он закручивает предохранительный клапан.

— Совсем с ума сошел, — заключил Самохвалов, которому стало не до веселья.

Его мнение явно разделил один из ассистентов, который бочком попятился в сторону. Второй, молодой чернявый парень с лихо закрученными усами, беспечно махнул рукой и забрался в седло. Командир экипажа двинулся было к капитанскому насесту, но вспомнил, что некому открыть вентиль, подающий пар в цилиндры, приводящие в действие крылья. Он обернулся и тут...

Все стоящие на ипподроме дернулись от неожиданности, даже Можайский с Самохваловым, ожидавшие подобного. С оглушающим грохотом паровой котел взорвался. Вверх рванул гейзер, аппарат заволокло белыми клубами, с треском развалилась топка, залитая остатками воды. С жалобным воем несся прочь уцелевший ассистент, а все, кто покрепче нервами да помоложе, кинулись к месту аварии.

Сковородников выгнулся на земле, беспомощно шевеля обваренными руками. Глаза ему выжгло напрочь, но изобретатель хотя бы остался жив. Помощник недвижимо лежал на велосипедной раме: фрагмент котла воткнулся бедолаге аккурат среди спины.

Дамы падали в обморок на руки своих кавалеров, кого-то рвало. Не все собравшиеся поглазеть на полеты оказались любителями острых ощущений.

Садясь в бричку, Петр Андреевич зло заметил:

— Теперь и нам в случае чего трудно будет получить разрешение на публичную демонстрацию. Слава Богу, из приглашенных никого не зацепило.

Дальше ехали молча. Они понимали риск покорения воздуха, но беспечность и самонадеянность самоучки, погубившие парня, не лезли, ни в какие ворота.

Ближе к Васильевскому Самохвалов подуспокоился и начал по обыкновению философствовать.

— Как ни жаль давешнего испытателя, прошу заметить, господа, мы присутствуем, наверное, при последнем всплеске изобретательства, что называется, на коленке. А убьют его, такие как мы и профессор Жуковский. Какую газету ни глянь, везде сообщения об изобретениях. Большинство из них сделаны на голом энтузиазме, без всякого научного обоснования, лишь с помощью интуиции. Понятно, что почти все они — абсурдны, реальную пользу лишь единицы имеют.

Джевецкий живо откликнулся:

— Третьего дня читал о патенте американца Эдисона. Он изобрел лампу с платиновой нитью накаливания!

— Американцы ненормальные, — пожал широкими черными плечами Можайский. — Тогда уж дешевле освещаться, сжигая ассигнации.

— Именно. Скажите, любезный Петр Андреич, что вы имели в виду, когда окрестили нас убийцами изобретательства?

— Всего лишь профессиональный подход. Я оплатил постройку аэродинамической трубы, Николай Егорович расписал план экспериментаторских работ, Александр Федорович продувает модельки и данные конспектирует. Потом Жуковский у себя в Москве все тщательно рассчитает, и мы построим правильно спроектированный самолет. Энтузиаст вроде сегодняшнего велосипедиста так не сможет — им вечно не хватает средств, образования, да и просто систематического подхода. Лет пять, много — десять, и эпоха гениальных кустарей-одиночек канет в Лету. Мне немного жаль этих чудаков, но жизнь, господа, жестокая штука.

Несмотря на громкий крах Сковородникова и многих других самодельщиков, пытавшихся летать на паропланах, ракетопланах, орнитоптерах, геликоптерах и прочих устройствах тяжелее воздуха, неукротимый Самохвалов вплотную задумался о закреплении приоритета в создании первого работоспособного аэроплана. Петр сам сформулировал критерии для такого аппарата: он, пилотируемый человеком, должен произвести старт и подняться в воздух силой своего двигателя выше точки взлета, удержаться в воздухе хотя бы несколько секунд за счет подъемной силы крыла, преодолеть в горизонтальном направлении расстояние, многократно превышающее длину аппарата. В идеале аэроплан сможет совершить круговой полет и произвести посадку в точке старта. Осталась сущая мелочь — построить такой аппарат.

Постепенно обретающий свои очертания на бумаге планер, проектируемый совместно с Жуковсжим, быстро не поспеет — его без мотора облетать бы. К октябрю многочисленные эксперименты дали лишь понимание оптимального профиля крыла, соотношения его основных показателей: подъемной силы на различных углах атаки и ее зависимости от скорости потока, удельной нагрузки и т.д. Моторной установки малого веса, способной раскрутить пропеллер, также не наблюдается. Поэтому Самохвалов решил двинуть по наиболее проторенной дорожке и вернуться к результатам логойских опытов: установить на «Самолет-1» реактивный стартовый ускоритель, явив миру активный полет на аэроплане.

В природе жизнь к зиме затихает. В особняке на Васильевском острове все происходило с точностью до наоборот. На сдержанные возражения Можайского Петр решительно заявлял, что следующую полетную сессию надобно провести средь зимы: на снег падать мягче. За три месяца по наброскам Самохвалова привыкшие к его причудам мастера изготовили подвеску для паровой ракеты и оснастку, дабы перевесить крылья управления креном на концы основного крыла, превратив их в полноценные элероны.

Контр-адмирал занимался постройкой планера, прототипа под установку двигателя внутреннего сгорания, который человечество пока не изобрело. Вместе с Жуковским он вычертил его будущие контуры: биплан размахом крыльев чуть более десяти метров, соединенных между собой подкосами и расчалками. Вместо лодкоподобного фюзеляжа, близкого сердцу старого моряка, основу конструкции составил ажурный каркас с горизонтальным стабилизатором сзади. Стальные трубки впереди, на которые в будущем станет мотор, приняли пилотское кресло и рукоятку управления рулем высоты и элеронами. Двухстоечное шасси несло только лыжи, а сзади, памятуя опыт Каца, поддерживающего на старте пилота за ноги, компаньоны установили упругий крюк из металлического прутка.

Деньги улетали как в прорву. Каждый раз, посещая брата, управлявшего капиталами семьи, Петя возвращался в дурном настроении, забрасывал работу, выпивал и разглядывал неприличные французские картинки. Но наутро легкий энергический характер брал свое, и он снова впрягался, выписывая сложный маршрут между аэродинамической трубой, мастерскими и Обуховским заводом, где заканчивалась сборка реактивного двигателя.

Впрочем, столь громкое название не соответствовало донельзя примитивной конструкции. Всего-навсего котел высокого давления сигарообразной формы, с отбрасываемым лючком в хвостовой части, предохранительным клапаном, манометром и заливной горловиной для воды. По задумке автора, паровая ракета устанавливалась между шасси, снизу разогревалась топкой на жидком топливе. Когда вода закипала и давление пара подходило к некому оптимальному значению, ассистент должен был сорвать стопор лючка, после чего пар через узкое сопло бил в пространство, сообщая летательному аппарату поступательное движение. По идее, эффективное время работы должно было составить не менее шести-семи секунд, достаточных для разгона, взлета и еще хотя бы одно-двухсекундного поддержания самолета в воздухе.

Памятуя печальный пример Сковородникова, Самохвалов принес первый котел в жертву, определив давление, при котором паровая установка повторила судьбу «орнитоптерного пароплана». Опыт проходил на пустыре, а показания манометра испытатель считывал издали через неизменный адмиральский бинокль. Грохот разрываемого котла, потрясший округу на радость собравшимся мальчишкам, произошел при отметке шестьдесят. Значит, решил автор затеи, свыше сорока единиц поднимать давление опасно.

Дальнейшие опыты заняли примерно месяц. Диаметр сопла, достаточный для создания взлетной тяги, но не позволяющий вырваться пару за одну-две секунды, уточнялся экспериментальным путем. Неприятным открытием стало истечение кипящей струи во все стороны. Чтобы направить ее строго назад, между лючком и корпусом котла пришлось установить пятидюймовую трубу.

Об остальных проблемах: как не сжечь планер во время разогрева котла, не ошпариться при карабкании в подвес и не обжечься при посадке, когда мужское сокровище висит сантиметрах в пяти от раскаленной поверхности, а также не обварить ассистента, открывающего стартовый люк, — Самохвалов решил задуматься уже в Логойске.

За всеми эти заботами промелькнули Новый год, Рождество Христово и Крещение. Только 30 января детали для усовершенствования «Самолета-1», разобранный «Самолет-2», двое компаньонов и пара рабочих погрузились в специально зафрахтованный вагон до Минска.

Планерная гора под Логойском жила невероятно напряженной для зимнего времени жизнью. Кроме приезжих из Питера и трех местечковых логойских аборигенов, участников летней сессии, набралось множество желающих помочь. Молодая поросль из Силичей и других окрестных сел, достаточно обеспеченная для обладания зимней одеждой, на нехитрых салазках и просто пятой точкой укатывала склон. Мендель с Кацем расчистили деревянный настил от снега, прибили железный лист под топку и два направляющих бруса по ширине лыж, чтобы аппарат не вильнул в сторону при взлете. По вечерам Самохвалов лично поливал стартовую площадку водой, превращая ее в каток для уменьшения трения.

В солнечное субботнее утро 15 февраля Петр вышел из избы в приподнятом настроении. Все необходимые и полезные, но однообразно-утомительные приготовления остались позади. Впервые с той злосчастной попытки, стоившей ему нескольких трещин в ребрах, он решил подняться в воздух.

Помощнички с черты оседлости сегодня никакой работы не делали — шабад, однако, это не помешало им прийти-поглазеть. Пока Можайский с силичскими парнями разводил пары в лебедке, Петр Андреевич отряхнул снег с чехла аппарата, последний раз проверил крепления и закрепил буксировочный трос на крюке.

С вершины горы во все стороны просматривалась роскошная белорусская зима. На севере курились дымки из логойских труб, чуть правее угадывалась Гайна, занесенная снегом и обозначенная густой порослью по берегам. Куда ни глянь — бескрайние поля, только на горизонте и на неудобицах темнеют лесные пятна: Белая Русь распахана куда плотнее, нежели Центральная Россия.

Сбросив тулуп, Самохвалов остался в суконной куртке — несколько минут можно и потерпеть мороз, лишний вес в полете не нужен. Примораживало, на тонких усиках планериста прихватился иней. Наконец Можайский махнул рукой, показывая, что рабочее давление в лебедке набрано. Пилот, кряхтя, забрался в подвесную люльку. Под ним оказался холодный пока цилиндр ракетного ускорителя. Заботливый Мендель, памятуя, что полететь на рукотворной ракете, вероятно, придется и его сыну, загодя между цилиндром и подвесом закрепил кусок доски — бывший руль крена, оставшийся с августовских испытаний.

Скептически осмотрев еврейскую тепловую защиту, Самохвалов опробовал рули. Особенно волновался за руль высоты. Сейчас пробный старт — без запуска паровой ракеты. За время работы реактивной струи аппарат мог сильно задрать нос, ибо двигатель прикладывал усилие к нижней части конструкции. Зато после выхода пара, вероятно, должна была почувствоваться передняя центровка. Мысленно отрепетировав движение рулями, испытатель встретился глазами с Можайским и просигналил «старт».

Тряска лыж по ледяной площадке под аккомпанемент парового свиста в лебедке сменилась обыденным чудом полета. Шелест холодного ветра в непокрытых волосах, мелкие снежинки в глазах и бешено несущаяся навстречу снежная равнина. Удар о снег не шел ни в какое сравнение с прошлогодним крушением. Скрипнули ремни подвеса, аппарат, скользнув метров на десять вперед, увяз лыжами в свежевыпавшей пороше.

Планерную горку огласили радостные крики полутора десятков глоток. Петр вылез из-под крыла. Первым подбежал Мордка, на чернявой мордахе которого смешалась радость от увиденного с завистью, что не он сейчас был в воздухе.

— Пан Петр! Вы таки пролетели дальше, чем я летом на бревне.

Десять килограмм лишнего веса, зато нет дополнительных крыльев управления креном, перекочевавших вверх и тем улучивших аэродинамику.

— А когда мне можно будет?

Самохвалов не успел ответить, как набежавшие подростки наперебой загалдели о своем желании пилотировать. С их точки зрения Мордехай налетался в августе незаслуженно, поэтому тут же получил пинок, свалился в снег и печально скривился, привычно обидевшись на грубых и агрессивных гоев. Не желая разжигать дальнейший конфликт, Петр Андреевич заявил о том, что сегодня он сам управляет аппаратом, посему молодежь, довольствуясь малым, дружно покатила агрегат наверх.

— Александр Федорович! Машина слушается нормально. Пробуем греть ракету?

— А без нее не хотите попробовать еще раз-другой?

— Нет уж. Зимний день короток. Пробуем помалу, не на полном давлении.

Отставной моряк пожал плечами на тему «хозяин — барин», спустил пар из лебедки и потащился к нагревателю для летающего котла. Мужики оттянули лебедку в сторону, чтобы реактивный самолет не ударился в нее.

Несколько литров воды закипели быстро. Петр снова скинул тулуп, с опаской влез на насест над раскаленным цилиндром. Можайский вытащил горелку из-под сигары, отступил на безопасные пять шагов вбок и веревкой выдернул чеку из лючка.

Петя ощутил резкий толчок. Аппарат дернулся вперед, спрыгнул с края помоста и покатился на лыжах вниз по снегу, забирая в строну и, заваливаясь направо. Никакого средства рулить на пробежке у Самохвалова не было, и он просто сполз назад, приложившись штанами к горячему металлу и получив в поясницу ощутимый удар хвостовым крюком.

Огорченно осмотрев испорченные брюки и остудив снегом ожог, Самохвалов заявил компаньону:

— Давайте полное давление, адмирал. Жечь ноги и отбивать спину ради таких жабьих подскоков — глупо.

Пока моряк вновь заправлял и нагревал котел, его напарник снял буксирный трос с лебедки, привязал его к арматуре хвоста, выложил несколько петель на снегу, а другой конец торжественно вручил сельской ребятне, наказав:

— Когда по снегу покачусь, мягко затормозите меня. Но не раньше — хвост оторвете. Александр Федорович, — он повернулся к контр-адмиралу, — что-то плохо я разогнался. Как думаете, тяги хватит?

— Должно хватить. Вы пробовали на слабом паре.

Тем временем стрелка манометра на баллоне уверенно поворачивалась, следуя к отметке «сорок». Кстати, в каких единицах мы меряем давление, вдруг подумал Самохвалов, в килограммах на кубический сантиметр или в фунтах на квадратный фут? Или даже в золотниках на квадратный локоть. На приборе не написано. Все, пора завязывать с допотопными мерами и переходить на французский стандарт. Не дай Бог, угроблюсь от того, что перепутаю метры с ярдами и саженями, а литры — с ведрами и галлонами.

— Начинайте, Петр Андреич, сейчас аварийный клапан откроется, пар уйдет. — Можайский помог коллеге забраться в люльку, хлопнул по плечу. — С Богом!

На этот раз рывок от раскрытия сопла превратился в настоящий удар. Буквально в следующую секунду прекратился стук лыж о лед, в лицо резко стегнул ветер, горизонт упал вниз. Судорожно дернув ручку управления, Самохвалов выровнял машину, не давая слишком задрать нос, потом столь же резко перевел руль высоты в противоположную сторону, не пуская ракетоплан в пикирование после выработки пара. Аппарат покатился по снегу, волоча за собой бесполезную веревку — юные дарования выпустили конец, пока самолет был еще в воздухе. С трудом удержав его от переворота за счет перемещений тела в люльке, Петр дождался остановки, вылез и опустился прямо на снег возле остывающего котла, привалившись к стойке шасси.

С горы неслись орущие и подпрыгивающие болельщики, причем пожилой Можайский скакал, не уступая детворе. Глядя на них, первый в истории пилот настоящего самолета не чувствовал ничего, кроме странного разочарования.

Ну да, я совершил первый в мире полет на аэроплане, размышлял Самохвалов. Можно сказать, воплотил вековую мечту человечества. И что? Увидел мелькание горизонта, пока в конвульсиях боролся с тангажем. Это — фиглярство, а не авиация. Только спокойное, управлямое движение в воздухе продолжительностью в несколько минут даст мне ожидаемое ощущение победы.

Потом мысли новатора перешли в более конструктивное русло. Как минимум, до публичного показа нужно изменить центровку и вектор тяги и как-то справиться с управлением в горизонтальной плоскости, хотя бы при пробежке.

Тут на Самохвалова налетел вихрь из человеческих тел и эмоций. Его обваляли в снегу, подбросили в воздух и только тогда поставили на ноги. Обычно сдержанный Можайский просто фонтанировал:

— Петя! Голубчик! Спасибо тебе, дорогой ты мой! Я — знал, я верил. Просто невероятно! Семь аршин вверх! Минимум шесть! Ты ушел в небо в сажени от края настила! Слава тебе, Господи! Жизнь не зря прожита! — это был последний раз, когда старый контр-адмирал назвал компаньона Петей. Отныне, даже внутри себя он именовал его уважительно по имени-отчеству.

— Полноте, Александр Федорович! Отпустите, снова мои ребра будут в трещинах.

Пока селяне волокли аппарат наверх, Петр рассказывал о своих соображениях.

— Во-первых, летать будем с ровной поверхности, а не с холма. Станет очевидной горизонтальная дальность, да и я избавлюсь от лыжных катаний к подножию. Во-вторых, к показательным полетам надо сместить котел назад и наклонить, поменяв направление тяги. В-третьих, после показательного взлета и закрепления приоритета к этому аппарату более не возвращаемся, доводим до ума биплан. Да, чуть не забыл. Сегодня же надо отправить каблограмму Джевецкому, пусть как представитель Русского технического общества на демонстрации поприсутствует. И корреспондента прихватит из какой-нибудь столичной газеты.

Через неделю на Планерной горе началось столпотворение, которого компаньоны не желали и не ожидали. Всему виной оказался логойский граф Тышкевич. Желая привлечь внимание к своему повету, он на правах хозяина территории зазвал губернское начальство. С самого утра к Силичам потянулись богатые санные упряжки: губернатор с супругой, пресса, выводок военных, полицмейстер, пара купеческих семей и множество других лиц, о социальном положении которых авиаторам было недосуг осведомиться. Благо, что генерал-губернатора из Вильни не выписали. Мендель сотоварищи и местные мужики, много сделавшие для строительства полигона и испытаний аппаратов, сиротливо жались в сторонке, дабы своим присутствием не создать дискомфорт чистой публике.

Стефан Карлович, придя на помощь и без того занятым изобретателям, выступил перед собравшимися, коих и без пролетариата набралось не менее сотни. Для обстановки массового пикника не хватало только духового оркестра и палаток со съестным. В качестве компенсации сих упущений мужчины украдкой прикладывались к фляжкам и чувствовали себя отлично.

— Ваша светлость! Дамы и господа! От имени Воздухоплавательного отдела Русского технического общества имею честь приветствовать вас на показательных испытаниях летательных аппаратов тяжелее воздуха конструкции контр-адмирала Можайского Александра Федоровича, а также изобретателя и нилота Самохвалова Петра Андреевича. С гордостью за Россию заявляю, что здесь, на земле Минской губернии, проходят первые в мире исторические полеты аэроплана, способного совершить взлет за счет тяги собственного двигателя.

Пресса чиркала в блокнотиках, фотограф снял крупным планом верхушку горы, где на стартовом столе покоился «Самолет-2» и валил дым из топки паровой лебедки. Народ недоуменно гудел. Русский люд был издавна приучен, что новое и прогрессивное шло только с Запада, преодолевая сопротивление нашего косного и консервативного общества. И тут — впервые в мире? Нонсенс. Не менее половины собравшихся ожидали увидеть очередной конфуз доморощенных ньютонов и вдоволь насмеяться.

Поднявшийся ветер с северо-запада заставил публику ежиться и плотнее зарываться в меховые воротники. Компаньонам он был на руку.

— Что, Петр Андреич, сможете поймать ветер, как в Коктебеле?

— Опыта маловато, адмирал, но надежда есть. Аэродинамика у нас лучше, чем у «Орла». И в пробном вылете аппарат показал себя молодцом.

— Это верно. Моделька Арендта хуже в трубе держалась.

— Я тут табличку набросал. Прикидывал, сколько планер может в безветрии вперед пролететь, теряя высоту. Так вот, «Самолет-1» без груза на сажень высоты преодолевает не менее четырех в длину и может спускаться вдоль склона нашего холма. С грузом в виде реактивного мотора — до трех, посему я и решился убрать старт с горы. «Самолет-2» примерно шестерку показывает. Только, стыдно признаться, я руль на киле недооценил. Понимаете, когда я третьего дня пытался вираж заложить, планер начал скользить на крыло. Повороты большого радиуса, наверно, тоже лучше этим рулем, и на земле маневрировать. Снизу, поди, кажется, что я змейкой летаю, а все по-другому: как машина влево рыскнет, я туда кладу крен, как на велосипеде. Хорошо, что пока не нужно никуда особо целиться, просто в воздухе держусь.

— Да уж, руль направления дома приделаем. А как управлять им, думали? Отдельной ручкой или как-то с главной рукояткой соединить?

— Ноги ж пока свободные. А потом решим, когда время будет. Давление поспевает. Я начинаю.

— С Богом, Петр Андреич!

Эффект присутствия прессы и множества сановных особ ни к чему хорошему не ведет. Но сегодня он забуксовал. Встречный ветер, направляемый вверх склоном горы, подхватил аппарат и поднял на высоту, на которую силой одной лишь лебедки планеры ни разу не взлетали. От высоты захватило дух. Люди внизу превратились в насекомых, Логойский тракт — в ниточку, а границы полей походили на рисунок в топографической карте. Даже в Крыму в такую высь не забирались. Самое удивительное, сегодня Самохвалову совсем не было страшно, только кристально чистый, ничем не замутненный восторг, и даже колючие воздушные струи не могли его выморозить.

Конструкция носовой части — стальной каркас под установку двигателя — давала хоть какую-то иллюзию безопасности. Петр не висел животом над бездной, как на «Орле», и не поджимал бедра, опасаясь ожога о котел паролета. Пусть земля, плывущая между сапогами, отстояла на многие десятки саженей, высота не пугала: наоборот, она давала уверенность, что при потере скорости он всегда сможет добрать ее в пологом пике и выправить траекторию. Самое главное, при подъеме на высоту аппарат не швыряло, как крымский планер, — жесткая бипланная коробка оказалась гораздо устойчивее.

Оглянувшись, Самохвалов увидел, что удалился от точки старта более чем на полверсты. Развернись он ранее, смог бы поставить рекорд — приземлиться в точке старта. Не беда. Он выполнил плавный разворот и снизился у подножия.

Овации не стихали добрых полчаса. Разве что дамы в воздух чепчики не бросали — для чепчиков холодно в феврале. Петю тискали, лапали, похлопывали по плечам. Фотографы, не жалея пластинок и магния, снимали его с князем, с группой военных, на фоне планера. Подтянувшийся к торжествам Можайский оказался вниманием обделен, что его обидело изрядно.

Второй полет особого взрыва эмоций не вызвал. Ракетоплан, испустив облако пара, лихо скакнул в воздух и шлепнулся на лыжи сажень через сорок. Абсолютный прорыв в авиации оказался не столь зрелищным, как эффектное парение глайдера, хотя «Самолет-2» лишь улучшил прошлые планерные достижения. Реактивной машиной больше заинтересовались военные, задавая кучу вопросов и комментируя увиденное с выражением маститых знатоков аэропланного дела. Они же упросили повторить подлет.

Самохвалов отправил адмирала в помощь Джевецкому развлекать журналистов, сам заправил бак водой и подсунул топку под котел. Прикинув, что давления ждать не менее четверти часа, сам подошел к одной из кучек гостей, занимая их болтовней о будущем авиации и воздухоплавания.

— Что ж мешает вам, пан авиатор, на этом снаряде подняться бардзо высоко, как на первом? — вопрошал дородный господин польско-купеческой наружности.

— Для старта планера я применил силу лебедки, встречный ветер и высоту холма. Главное значение второго снаряда в том, что он взлетел на своем двигателе.

— Он всегда будет лётать на чтердесци саженей? То ест мало.

— Вы видели опытный аппарат, на нем опробуется сам способ активного полета прибора тяжелее воздуха. Высоко и долго будет летать первый из увиденных вами самолетов, когда я поставлю на него бензиновый двигатель. Хотя можно увеличить дальность и у ракетоплана — увеличить объем котла, поднять температуру и давление, — Самохвалов повернулся, указывая рукой на разогревающийся бак, и, верно, сглазил. Или эффект присутствия выстрелил с запозданием.

Неприятное чувство дежа-вю, как на ипподроме у Сковородникова. Баллон бабахнул словно бомба, перепугав дам и лошадей. Самолет подбросило вверх метра на три, заполнив пространство вокруг густым туманом. Петя бросился к своему детищу, за ним грузно топал по снегу старый контр-адмирал.

Паровой котел разорвало по нижнему шву, сорвало с крепления, планер также получил повреждения, к счастью — не фатальные.

— Не расстраиваетесь, Петр Андреич, новое дело завсегда трудное, — прогудел князь-губернатор. — Слава Богу, главный прибор ваш цел. На неделе категорически приглашаю отобедать у меня в Минске — отказа не приемлю-с.

Расстроенный Самохвалов машинально поблагодарил, а не менее удрученному Можайскому заявил:

— Зато мы первые в мире испытали устройство вертикального взлета аэроплана.