Штабс-капитан, изрядно утомившись оглашением громоздкого бюрократического опуса, зачитал его заключительную часть:

— На основании вышеизложенного, комиссиею Военно-ученого комитета воздухоплавательный снаряд контр-адмирала Можайского в действительном виде либо с долженствующими усовершенствованьями признается для военного воздухоплавания неудобоприменимым.

Отставной моряк десятки раз слышал подобную военно-канцелярскую казуистику. Отличались резоны, вывод оставался прежним — денег не будет. Жалкие несколько тысяч рублей, выделенные на постройку прибора в начале восьмидесятых, давно кончились, имение перезаложено, из знакомых и родственников вытянуты все суммы, которые они смогли ссудить упорному изобретателю. Пенсия, каждый рубль из которой расписан на месяцы вперед, не позволяет закончить машину. Сыновья Александр и Дмитрий, уважающие отца, но уставшие от его многолетних бесплодных попыток поднять в воздух нелепую коптящую конструкцию, отказались участвовать в его деле и живут по-своему.

Флот умирает, но не сдается. Александр Федорович, давно разменявший седьмой десяток, с неизменным тщанием обходил чиновные коридоры Военного министерства. Кряжистая фигура моряка в черном контр-адмиральском мундире резко контрастировала с обличием сухопутных офицеров в зеленой форме, а его раскачивающаяся походка, словно на палубе фрегата, ничем не напоминала строевую выправку кабинетных шаркунов или кривоногую кавалерийскую стать. С петровских времен армия и флот были поделены на две непересекающиеся касты, внутри каждой из которых насаживалось презрение к иным. В угоду этой вражде часто забывалась главная задача вооруженных сил — военная защита интересов империи.

Нет, контр-адмирала здесь никто не оскорблял. Он получал положенное по уставу количество офицерской вежливости, его принимали, выслушивали. Но дальше дело не шло. В «родном» Морском министерстве дела обстояли еще хуже: коллеги-адмиралы интересовались только постройкой новых кораблей и сопутствующими изобретениями — системами управления огнем, навигации, снабжения, обслуживания и т.д. Морская авиация, в самом оптимистичном случае, представлялась им как привязные аэростаты для наблюдения за акваторией. Да и то, в эпоху паровых двигателей угольный дым из топок распространялся на многие мили, демаскируя эскадры. Посему разведывательное значение воздухоплавательный аппарат мог бы получить только при реальном радиусе действия во многие десятки миль. Как ни парадоксально, сухопутное ведомство, занимавшееся всеми военными вопросами, кроме морских, по определению исповедовало более широкий подход к техническим новшествам. Поэтому Можайский как на службу регулярно приходил в величественное здание на Дворцовой площади, просил, убеждал, доказывал, умолял, получал очередной отказ и снова добивался аудиенции у генералов.

В сухих словах официальной переписки изобретатель не мог выразить свой главный аргумент: без покорения неба человек — лишь эмбрион высшего разумного существа. Обретя воздушное пространство, он получит невероятные возможности. Пусть Россия первой преодолеет нелепое ограничение, привязывающее нас к земле с рождения и до смерти.

Сегодняшний отрицательный ответ его обескуражил. Впервые за много месяцев Можайский получил не бюрократическую отписку, а развернутый анализ положений своего прожекта. Утратив часть присущей ему в молодости гибкости мышления и закостенев в своих воззрениях, он не мог не признать убедительности отдельных доводов, которые излагал штабс-капитан. Александр Федорович ощутил двойной удар. Отказ от казенного финансирования дополнился леденящим душу сомнением — может быть, действительно в его расчетах есть роковые ошибки, и снаряд не полетит даже с мощными двигателями Обуховского завода.

— Георгий Дмитриевич, вы доложили Петру Семеновичу о выводах комиссии? — спросил у штабс-капитана хозяин просторного кабинета, генерал от инфантерии Обручев. Как начальник Главного штаба, он по должности являлся председателем Военно-ученого комитета. Сей комитет не распределял министерских фондов и лишь готовил предложения военному министру генералу Ванновскому.

— Никак нет, Николай Николаевич. После вашего утверждения и доклада господину министру решение о закрытии прожекта Можайского станет свершившимся. В письме на высочайшее имя контр-адмирал особо подчеркивал, что участники предыдущих комиссий не прислушались к его аргументам.

Начальник штаба одобрительно глянул на своего помощника. Штабс-капитан правильно уловил диспозицию и подготовил процедуру, после которой у назойливого изобретателя не будет оснований вновь беспокоить его императорское величество жалобами на бюрократизм Военного министерства.

— Спасибо, Георгий Дмитриевич. Распорядитесь, подать нам чаю. А мы послушаем уважаемого Александра Федоровича, какие он может привести возражения, — Обручев специально смягчил официозно-казенный тон, заданный канцелярским языком заключения комиссии. Да и сидевший перед ним отставной контр-адмирал, пусть и доросший по военному делу до четвертого класса в табели о рангах, никакого отношения к сухопутной армии никогда не имел, по возрасту был окончательным нонкомбатантом и представлялся генералу практически партикулярным лицом.

Можайский не притронулся к чаю и бросил хмурый взгляд из-под седых кустистых бровей на вертевшегося у окна моложавого штатского, представленного как «господин Самохвалов, воздухоплаватель».

— Простите, сударь. Далее речь пойдет о секретных делах военного воздухоплавания.

Штатский улыбнулся, но за него ответил генерал:

— Полноте, Александр Федорович! В ближайшие годы военное применение вашего детища едва ли состоится. А бесценный опыт полетов Петра Андреича поможет сделать правильные выводы.

— К вашим услугам, — еще раз осклабился тот.

Можайский вздохнул и решил не перечить по мелочам. Лишь бы доделать аппарат, а потом он покажет и генералам, и самоуверенным штафиркам, насколько грозен будет его снаряд в воздухе.

— Милостивые государи! Я благодарю вас за внимательное ознакомление с моими документами. Признаю, в таком новом деле невозможно все проблемы решить уже при постройке первого снаряда. Посему неизбежны неисправности, аварии и переделки конструкции. Однако я полагаю, что для нашей армии и флота, а также первенства России в постройке воздушных кораблей тяжелее воздуха мы должны двигаться вперед. Первопроходцам всегда трудно.

— Извините, Александр Федорович. Мне кажется, у господина Самохвалова есть свои соображения по поводу новизны вашего прожекта, — перебил Обручев. — Петр Андреевич, будьте любезны.

Воздухоплаватель, игнорируя выделенное для него кресло, начал расхаживать вдоль окон, вещая и размахивая руками. Его метания выходили за всякие рамки учтивости, но юродивые энтузиасты безумных дел всегда пользовались некими привилегиями наравне с артистами, писателями и прочими творческими индивидуумами, коих вредно загонять в предустановленные рамки. Несмотря на тридцать — тридцать пять лет возраста, которые Можайский ему дал по первому впечатлению, по имени-отчеству звать сей персонаж было неловко. Скорее — Петя, в близком кругу таких называют Петюнчик или еще как игриво. И такое существо участвует в решении судьбы русского воздухоплавания? Куда катится Россия!

— Идея полета на аппарате тяжелее воздуха не нова. На воздушном змее многие поднимались и до вас, Александр Федорович. Китайцы уже лет восемьсот так делают. Но это — не полет. Стоит перерезать веревку, змей отвесно падает на хвост. Он не умеет парить в воздухе без привязи. Безмоторные парящие аппараты — также не новость. Французы их называют «планеры», англичане — «глайдеры». Во Франции я летал на аппарате Жан-Мари Ле Бри. Вы не поверите, в эти несколько секунд над землей чувствуешь себя настоящей птицей. — Петр даже закрыл глаза, мысленно вернувшись в мгновения свободного полета. — Лет десять назад я видел один из экспериментов Луи Пьера Муйяра. Николай Андреевич Арендт, наш соотечественник, также совершил, по слухам, несколько удачных полетов, но с ним, к сожалению, я лично не знаком, — из щегольского кожаного саквояжа на свет появился зачитанный журнал «Знание» за 1873 год со статьей Арендта «К вопросу о воздухоплавании». — Не обижайтесь, сударь, но их аппараты гораздо уверенней держались в воздухе, нежели ваше изобретение.

— Вы забываете, господин воздухоплаватель, что на моем снаряде стоят паровые двигатели, — Можайский смотрел на выскочку с явной неприязнью. Одна фамилия «Самохвалов» чего стоит, удивительно подходящая к самодовольному штатскому. — Я запатентовал свое изобретение.

Холеная рука извлекла из портфеля еще одно печатное издание, на этот раз — английское.

— Джон Стригфеллоу и Уильям Хенсон в 1842 году зарегистрировали устройство «Воздушного парового экипажа», по-английски Aerial Steam Carriage, патент Британии № 9478. Их «Эриэль» с размахом крыльев сорок шесть метров, по-нашему это двадцать две сажени, был рассчитан на паровой двигатель мощностью пятьдесят индикативных, или, как их называют в Англии, лошадиных сил. Ваша пятилетняя привилегия Департамента торговли и мануфактур, во-первых, давно истекла, во-вторых, имела оговорку «чтобы изобретение сие, по 97-й статье того же Устава, было приведено в полное действие». Как мы знаем, ваш воздухоплавательный снаряд так никуда и не поплыл. Обождите! — Самохвалов жестом остановил готовое сорваться у контр-адмирала возражение. — Паровой аэроплан, прошу милостиво извинить за еще одно английское слово, не удался ни у кого. За полстолетия удалось построить ряд малых летающих моделей на паровом или пружинном двигателе, а также несколько моделей в натуральную величину, которые катались по рампе или по земле, потешно пытались подпрыгнуть и быстро ломались, — он хохотнул, но никто не поддержал Петино веселье. — В портфеле у меня целый архив вырезок. Простите великодушно, судари, но я не дерзну назвать нелетающее изделие аэропланом. Его можно наречь разве что моделью в натуральную величину или опытным образцом.

— Александр Федорович, если у вас есть что возразить — я весь внимание, — генерал изобразил объективность. Он от души радовался, что говорить неприятные вещи в лицо заслуженному моряку приходится не ему, а залетному штатскому, с которого взятки гладки.

— Мой снаряд взлетел, — угрюмо парировал Можайский. — Для длительного устойчивого полета необходима установка двигателей Обуховского завода, на монтаж которых нет денег. Нужно всего шестьсот рублей. Слово дворянина.

Затем контр-адмирал снова глянул на воздухоплавателя. За годы на море он привык общаться с простым людом и не чураться его. Но выскочку надобно было поставить на место. Такие вещи, как офицерская или дворянская честь, приказчикову сыну неведомы, зато понятны штабистам. Несмотря на безукоризненный английский костюм и грамотную речь Самохвалова, его простецкое или, как говаривали в старину, «подлое» происхождение лезло изо всех щелей: неуважение к старшим, отсутствие чувства собственного достоинства, манера бегать и махать руками в разговоре.

Штабс-капитан открыл папку и достал несколько листков. К прискорбию, папка Главного штаба хранила не меньше разрушительных для Можайского документов, чем лакированный саквояж.

— В записке Главного инженерного управления Военного министерства, составленной по результатам испытаний в 1883 году, отмечено, что аппарат Можайского был, приводим в действие, но взлететь не мог. Повторная попытка в присутствии представителей Министерства датирована 1885 годом. Снаряд разогнался под уклон на деревянном настиле, завалился набок и поломал крыло.

— Но перед этим он оторвался от досок всеми четырьмя колесами! — выцветшие глаза моряка вспыхнули фанатичным огнем. Не важно, что колеса снаряда крутились в воздухе, словно на бричке, перевернутой пьяным извозчиком, а подлета не зафиксировал никто из присутствующих. Изобретения, на десятилетия опередившие свое время, могут быть воплощены лишь подвижниками, для которых слово «нельзя» ничего не значит.

— Не будем спорить по этому поводу, — примирительно вставил начальник штаба. — Я даже готов допустить, что снаряд пролетел десять или двадцать шагов. Что это меняет? Вы только что дали слово о достаточности Обуховских моторов в пятьдесят индикаторных сил. В 1885 году у вас стояли машины в тридцать индикативных сил, а комиссия под председательством капитан-лейтенанта Рыкачева настаивает минимум на семидесяти пяти. Но при этом и вес увеличится, не так ли? Уже сейчас ваш аппарат весит больше шестидесяти пудов. Значит, снова надо наращивать котлы, цилиндры, запас воды и топлива. Пусть ваш аппарат взлетит, он не сможет преодолевать большие расстояния с полезным грузом. Пока сие лишь спорт — полетит или нет. До регулярной работы еще годы и годы труда.

— Машины готовы. Говорить можно о чем угодно. Наверняка можно узнать лишь одним способом — установить их на мой снаряд и взлететь.

— Недостаточность мощности движителя — не единственная нерешенная проблема, — снова заговорил штабс-капитан. — В заключении комиссии генерал-лейтенанта Паукера говорится: «При правильном устройстве снаряд может двигаться по воздуху по определенному направлению только при совершенно спокойном воздухе, или при весьма ровном ветре, направление которого сохраняет неизменное наклонение к горизонту. В противном случае снаряд быстро меняет движение, как в горизонтальном, так и в вертикальном направлении». Иными словами, имеющиеся приборы — вертикальный руль направления, подобный морскому, и руль глубины — не обеспечивают устойчивости аппарата в воздухе. Нет никаких приспособлений регулировать боковой крен. Комиссия Паукера рекомендовала опробовать изменение геометрии крыла, но это предложение не опробовано. Стало быть, при любом порыве ветра у воздухоплавателя нет возможности убрать крен или уберечь аппарат от переворота. На испытаниях так и произошло — при попытке подлета снаряд тотчас перевернулся на крыло. Слава богу, человек внутри машины не пострадал существенно.

— Полностью поддерживаю Георгия Дмитриевича, — снова встрял штатский. — Отправлять кого-либо на большую высоту в неустойчивом аппарате есть чистое душегубство. Недаром китайцы подымали на змеях лишь бандитов, приговоренных к казни, да пленных. Не берите грех на душу, любезный Александр Федорович. И так, сколько людей погибло в воздушных опытах — Летур, де Груф, Малони, ломаных ног не счесть.

— Я сам полечу.

— А это уже совсем несерьезно, — развел руками генерал. — Нам с вами головой работать пристало, молодежь пусть дерзает. Однако риск должен быть оправданным.

— Есть куча других просчетов, очевидных и без дальнейших экспериментов, — продолжал Самохвалов. — Конструкция переутяжелена. Скажите, зачем два мотора разной мощности и целых три винта? Почему пропеллеры стоят в прорези крыла, усложняя и без того громоздкую раму? Почему в центре установлена длиннющая водонепроницаемая лодка, а не легкая гондола — о взлете-посадке на воде даже речь не идет?

— Пропеллеров потребно не менее двух, так как они вращаются в разные стороны и тем компенсируют вращательный момент. Второй двигатель даст надежду на управляемую посадку при отказе в воздухе первого. Прорези в крыле заимствованы из самой удачной летающей модели — «Летуньи». На воду садиться мягче, чем на поле, коли в воздухе что-то испортится.

Оппоненты Можайского переглянулись. На все вопросы у контр-адмирала был готов ответ. Правильный или неправильный — не важно. На его обветренном лице не читалось никаких сомнений в своем изобретении. Что творится внутри — чужая душа всегда потемки. Последнюю попытку достучаться до нее предпринял тот же Петр Андреевич.

— У меня собрано более десяти публикаций, где доказывается, что вытянутое крыло лучше создает подъемную силу, нежели короткое и широкое. Главная часть крыла — передняя кромка. Вот рисунки на примере глайдеров и крупных парящих птиц. У вас крыло из двух квадратов. Врезанные пропеллеры высасывают воздух с передней части плоскостей, кромка не работает.

Недовольство в адмиральских глазах сменилось усталым презрением.

— Прикажете переделывать весь снаряд, господин... воздухоплаватель? На новый не хватит остатка моей жизни. Вы предлагаете остановить весь прожект.

— Александр Федорович, может, вернемся к варианту с воздушным змеем? Не стоит рисковать новыми моторами и жизнью механика, вычислите центр приложения усилия, полагаю, он недалеко от центра тяжести, зацепим за шестерку... нет, за восьмерку или сколько нужно лошадей, чтобы разогнать снаряд верст до двадцати пяти в час, и проверим его в полете. Ежели удастся, я сам буду ходатайствовать за вас перед Николаем Николаевичем и военным ведомством.

— Я пробовал на шестиаршинной модели. Она перевернулась и сломалась. Но с моторами — другое дело, — стихший было голос авиационного первопроходца окреп. — Ручаюсь, динамическая остойчивость, регулируемая хвостовыми рулями, будет стократ лучше!

Пауза оказалась тягостной. Можайский тщетно искал понимания и поддержки в глазах присутствующих.

— Довольно, — прогудел Обручев. — Нам известно не менее шести попыток построить паровой аэроплан. Военное министерство не может себе позволить тратить выделяемые на науку средства, чтобы доказать невозможность такого аэроплана в седьмой раз. Георгий Дмитриевич, я подписал заключение комиссии, отправьте его господину министру. Вам же, дорогой Александр Федорович, я скажу следующее. Даже если ваш воздухолетательный снаряд состоится, пройдут многие годы, пока он станет достаточно надежным для принятия армией на вооружение. Научный бюджет Министерства направляется на поддержку работ, полезных армии уже через три-пять лет, а то и ранее. Так что — увы. Ищите единомышленников, последователей, меценатов, сыновей привлекайте. Дай Бог, удастся воздушный корабль во славу России. И еще, это моя личная просьба, господин контр-адмирал, больше не беспокойте Государя и великого князя. Время, сами понимаете, тяжелое, не след отвлекать их от державных дум.

— Честь имею, — сухо попрощался Можайский, и его массивный силуэт скрылся за дверью кабинета.

Обручев облегченно откинулся на спинку и отхлебнул остывший чай.

— Георгий, у меня на столе осталось два заявления — на вечный двигатель и самодвижущуюся бронированную повозку с пушкой. С ними разберись сам.

— Слушаюсь.

— Сколько у нас осталось нераспределенных средств?

— Сто рублей, Николай Николаевич.

— Есть что-нибудь толковое?

— Так точно. Проект руководства по конно-саперному делу.

— Замечательно. Петр Андреевич, спасибо, что уважили, — генерал с чувством пожал гладкую руку воздухоплавателя. — Без вас мне было бы трудно убедить несговорчивого изобретателя.

— Всегда рад помочь, ваше высокопревосходительство. Кстати, брат приобрел двух породистых рысаков. Не желаете глянуть в манеже?

— Всенепременно! И еще раз благодарствую.

Освободив десницу из генеральских лап, тезка первого российского императора кинулся догонять Можайского.

Отставной контр-адмирал неподвижно взирал на ледяную поверхность Невы. Река не вскрылась, но уже потемнела местами, предвещая скорый ледоход, а за ним весну и теплые дни. Вот только в душе моряка поселилась настоящая зима, не глядя на март. Денег больше взять негде. Достроить снаряд не на что. Долги отдавать нечем. Пенсии хватает только на съем крохотной квартирки за Обводным каналом и полуголодное существование. Отставные адмиралы и генералы жили за счет наследственных имений или за время службы прикупали землицы в личный пенсионный фонд. Все активы семьи Можайских безвозвратно вытянул аэроплан. Даже табак в трубке — последний. Жена умерла, у сыновей своя жизнь, внуков Бог пока не послал. К чему постылое существование?

В такие критические дни, растягивающиеся в критические годы, когда ощущение тупика и безысходности заполоняет все вокруг, нет сил сражаться и двигаться дальше, на горизонте вдруг появляется добрый фей или злой дьявол, который предлагает помощь и неожиданный выход из ситуации. Точнее сказать, явление потустороннего существа случается в романах и сказках, в жизни чаще всего вообще никто не приходит, а человек сам выбирается из ямы или тонет в ней навечно.

Рядом с Можайским нарисовался Петя Самохвалов, вполне плотская и земная особь, которую контр-адмирал меньше всего хотел видеть в сей момент и в недолгую оставшуюся жизнь.

— Фу-ф, насилу вас догнал, Александр Федорович. Горазды вы шагать.

Щуплая его фигура в сером английском пальто с английской же клетчатой кепкой на голове казалась нелепой на пронзительном мартовском ветру, сдабриваемом зарядами мокрого снега, рядом с монументальным контр-адмиралом в черной флотской форме, недобро разглядывающем воздухоплавателя сверху вниз через щелки пятнистых старческих век.

— Вы изволили торопиться за мной, чтобы еще раз объяснить непригодность моего снаряда и бесцельность потраченных последних тринадцати лет моей жизни? Зря поспешали, сударь. Мне не интересно ваше мнение.

— Нет! Да! То бишь — про ваш проект все сказано, незачем повторяться. А годы, право же, потрачены не зря. Вы накопили такой опыт, что не у каждого из европейцев имеется. Но у вас денег нет, у меня — есть. И летал я не раз, на глайдерах и аэростатах. Посему предложение имеется. Обсудим?

Можайский пыхнул трубкой.

— Предложение? От вас — мне? Это настолько невероятно, что я, пожалуй, выслушаю.

— Объединяем усилия и строим аэроплан! — Петр даже руки в стороны расставил наподобие крыльев, сжимая в правой саквояж с обидными для контр-адмирала доказательствами его неправоты.

— Мой?

— Нет же. Проще новый создать, чем ваш переделывать. В нем неправильно решительно все.

Проглотив очередную обиду, Можайский отрезал:

— Тогда нам не по пути. — Но тут инженерное любопытство взяло верх, и он спросил: — У вас, очевидно, и чертежи есть, лучше моих?

— Помилуйте, Александр Федорыч, откуда? В мире нет человека, который знает, как правильно устроить такой аппарат. Начинать придется с азов, собирать все публикации о чужих опытах, делать модели, строить планер, учиться летать на нем, подбирать двигатель.

— Все равно, без меня. Моей жизни не хватит, чтобы начать заново и закончить. Так я и свой проект заброшу, и новый не осилю.

— А как вы хотите остаться в памяти ваших будущих внуков, господин адмирал? Единоличным хозяином провального прожекта или соавтором первого в мире аэроплана? Держите, ознакомьтесь и завтра дадите мне свой окончательный вердикт, — Петр сунул саквояж в руку Можайскому. — Ну, по крайней мере, найдете ответы на многие из вопросов, что возникали при постройке вашего изделия. Теперь, эскьюземуа, позвольте откланяться. Холодно не по-весеннему, дома меня ждет горячий грог.

Самохвалов порскнул по мостовой, размахивая тощей рукой в своем непривычном глазу английском пальто и вскрикивая «извозчик! извозчик!», а отставной изобретатель уставился на записку с адресом. Обреченно вздохнув, контр-адмирал выбил трубку и двинулся по набережной и далее по Невскому в сторону Обводного канала, уворачиваясь от брызг из-под колес проезжающих экипажей. У него не нашлось лишних денег даже на конку.